Я зрю сквозь целое столетие [А. Радищев]


В. А. Западов

"Я ЗРЮ СКВОЗЬ ЦЕЛОЕ СТОЛЕТИЕ"

(Радищев А. Путешествие из Петербурга в Москву. - М., 1981. - С. 5-34)


Однажды в середине июня 1790 года ходивший по Гостиному двору доктор, "профессорповивального искусства", зашел в одну из центральных лавок Невской линии - №16, где торговали книгами. Эту лавку профессор знавал издавна, ибо здесь продавалисьи его собственные сочинения. Хозяином в ней теперь был крупнейший московскийкнигопродавец Тимофей Полежаев, а приглядывал за нею в Петербурге переселившийсясюда Иван Глазунов - брат полежаевского зятя. Однако у Ивана, помимо двух собственныхлавок, на попечении была еще и соседняя лавка в Невской линии - № 15, тоже Полежаева.Поэтому Полежаев принял компаньоном мелкого петербургского купца Герасима Зотова,с которым доктор также был знаком.
Справившись о продаже своих книг, доктор взял одну из лежавших на прилавке.На титульном листе ее значилось:

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

"Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".

Тилемахида, том 11, кн. XVIII, стих 514

________

1790

В САНКТПЕТЕРБУРГЕ

Сказано не так много, но глазу начитанного человека (а профессор читал немало)эти немногие слова могли сказать о многом.
Прежде всего обращали на себя внимание первые слова титульного листа, заглавие.Путешествия исстари любимы русским читателем еще с тех пор, как их называли"хождения" и даже еще не "хождения", а "хожения". Бывали хожения по разным "святымместам", а бывали - по торговым делам в заморские страны. Это самые старые изпутешествий - "путешествия географические". Худо ли, хорошо ли, авторы этихсочинений, сами бывшие путешественниками, описывали виденное ими в дальнем пути,в чужих краях.
Не так давно появились путешествия другого типа. Вот только в прошлой годувышел на русском языке хороший роман "Путешествие Гумфрия Клинкера". В первойчасти напечатано, что автор его - знаменитый английский писатель Фильдинг, аво второй переводчик признался в ошибке: оказалось, что написан роман не Фильдингом,а Смоллетом. Писатель тоже хороший, но опасный. В 1766 г. он напечатал еще одно"путешествие" - "Путешествие по Франции и Италии". Какой уж тут "роман"! Бесправие,угнетение, нищета французского народа - вот о чем это путешествие. Читаешь,и ясно, что французская монархия стоит на краю гибели. И ведь верно: чуть меньшегода прошло, как французская чернь штурмом взяла Бастилию, Хорошо еще, что это"просветительское путешествие" не переведено на русский...
Зато очень полюбилось "Сентиментальное путешествие" Стерна (от него и повелисвое наименование многочисленные "сентиментальные путешествия"). Пародируя Смоллетаи уходя от логического рассказа об увиденном, от изображения широкой панорамыдействительности, Стерн воспроизводит не столько сами жизненные ситуации, сколькомимолетные индивидуальные переживания, причуды, "заблуждения сердца", возникающиев связи с той или иной из этих ситуаций.
Географические, просветительские, сентиментальные путешествия - но ведь иэто еще не все. Не так давно добрый знакомец Василий Левшин вздумал писать фантастическое"Новейшее путешествие" - сатирическую утопию в духе богопротивного Вольтераи Монтескье, Хорошо, что вовремя спохватилась цензура, а то кто знает, до чегодоговорился бы вольнодумец! Хорошо, что теперь взял его в руки Николай ИвановичНовиков: недавно Левшин перевел для него "Словарь ручной натуральной истории",издание полезное для испытателей естества, аптекарей, купцов, - все лучше, чемсочинять сатиры на русскую жизнь.
А это что за книга? Судя по заглавию - путешествие реальное, взятое из русскойжизни. Но о каком чудище говорится в книге? Для чего автору понадобился именноэтот эпиграф?
Кстати, кто он, автор? На книге вопреки недавнему установлению имени авторанет, не обозначена и типография. А ведь было указано, чтобы типография, котораяпечатает книгу, обязательно была названа на титульном листе. Впрочем, не всееще привыкли к новому порядку, может быть, здесь простой недосмотр?
Но где обязательное разрешение полиции? Где фраза "С дозволения Управы благочиния"(или "С указного дозволения"), которую издатель обязан выставлять на титульномлисте в знак того, что книга прошла цензуру? На титульном листе ее нет, хотяона должна быть именно здесь, а без нее книгу просто нельзя пускать в продажу.
А, вот - на последней, 453-й странице книги значится: "С дозволения Управыблагочиния". Это уже подозрительно: ведь закон велит помещать эту надпись натитуле. А в сочетании с отсутствием имени автора и названия типографии и вовсе"сумнительно". Уж не противно ли закону и властям это "Путешествие"?
Зотов об авторе не знает или только прикидывается несведупщм. Купив книгу,профессор отправился домой. Отыскав поэму В. К. Тредиаковского "Тилемахида",напечатанную в 1766 г., стал выяснять смысл эпиграфа. Сама поэма - о похожденияхТелемака, сына Одиссея; в течение многих лет он ищет отца, не вернувшегося изпохода против Трои. А в XVIII песне поэмы описывается ад, где Телемак видитмучения злых царей. В качестве одного из мучений им подносят два зеркала. Взеркале Лести они видят себя такими, какими изображали их при жизни льстецы:чем хуже царь, тем он выглядит прекраснее, ибо "злых паче боятся", да и самиони "желают бесстыдно подлых ласкательств". А второе зеркало - Истины - отражаетих подлинный облик, более страшный, чем самые ужасные чудовища, в том числестоглавая Лернейская гидра и охраняющий ад пес Кервер (т. е. Цербер) - "чудищеобло, озорно, огромно, с тризевной и лаей" (т. е. с тремя пастями и глоткой).Но ведь неизвестный автор вынес на титульный лист книги иную строку: "стозевнои лаяй" (лающее). Это значит, что он объединил два чудовища в одно. Что же этоза двуединое чудище, о чем повествует книга, действие которой развертываетсяна пути из Петербурга в Москву?..
С трепетом душевным читал доктор книгу, в которой автор жестоко обличал двуединоечудище - российское самодержавие и крепостничество, неразрывно связанные другс другом. Нашел он и метод "двух зеркал", наиболее прямолинейно использованныйв главе "Спасская Полесть", а в других главах усмотрел противопоставление внешности- действительному облику человека, сущности явления. С трепетом же чувствовал,как убедительно автор доказывает неизбежность революции в России. Революции,а не стихийного восстания вроде восстания преданного анафеме со всех церковныхамвонов России Емельки Пугачева.
А вспомнив о Пугачеве, доктор припомнил и давний рассказ знакомца своего ДанилыСамойловича - можно сказать, сокашника по Киевской академии. Оба учились в Страсбургеакушерству, оба (Самойлович раньше) служили в Санкт-Петербургском адмиралтейскомгоспитале... Самойлович как-то по секрету рассказал, что вскоре после появленияПугачева, объявившего себя Петром Федоровичем, он написал матушке-императрицепрошение, в котором предлагал, как верный слуга ее величества, "употребить себядля всеобщего блага". "Авось-либо я, - писал императрице Самойлович, - своиммедицинским искусством могу доказать отечеству верность и тем восстановить тишинувсеобщую от бунтующих, лиша жизни первейшего зачинщика сего бунту". Однако статс-секретарьКозицкий даже не оповестил императрицу о намерении лекаря убить Пугачева, аот своего имени ответил ему, что предложение Самойловича "приводит в страх иужас человечество".
Но евтор "Путешествия" - не Пугачев, не самозванец, претендующий на трон самодержцеввсероссийских. Нет, он хуже: он царям грозит плахою и доказывает неизбежностьв России революции, крушения самодержавия.
Поразмыслив, доктор отправился с книгой к полицейскому приставу своей части,а частный пристав немедля передал книгу самому Никите Ивановичу - петербургскомуобер-полицеймейстеру Рылееву [1].
Рылеев незамедлительно отправил в лавку Зотова чиновника, и тот добыл дляУправы благочиния два экземпляра. На вопрос же, исподволь заданный Зотову, откудакнига, купец сослался на какого-то приезжего.
Однако для опытных глаз анонимная книга особой загадки не представляла: ведькнига набирается из литер, в у каждой крупной типографии литеры имеют свой рисунок."Путешествие из Петербурга в Москву" напечатано было литерами крупнейшей петербургскойтипографии Шнора, и к Шнору тоже был отправлен чиновник. Из объяснения типографщикавыяснялось, что книгу печатал управляющий санкт-петербургской таможней А. Н.Радищев, который доныне еще не расплатился за купленные в долг печатный станоки литеры...
Пока Рылеев негласно устанавливал происхождение криминальной книги, она очутиласьв руках императрицы. В ночь с 25 на 26 июня она прочла 30 страниц - и ужаснулась.Утром она начала выяснять у придворных: кто сочинял и печатал возмутительнуюкнигу, и, не получив ответа, послала из Царского Села за Рылеевым. Обер-поллцеймеистерпризнался в том, что "Путешествие" прошло цензуру, причем подписал его к печатилично он, Рылеев, и назвал имя автора - Радищев. Этого человека императрицапрекрасно знала с давних пор.
В 1762 г. тринадцатилетний (он родился в 1749 г.) дворянский сын АлександрНиколаевич Радищев был зачислен в Пажеский корпус и в течение четырех лет постояннонаходился у нее на глазах. В 1766 г. она собственноручно включила его в числонаиболее образованных пажей для отправки в Лейпциг - учиться в университетеюридическим наукам, чтобы в дальнейшем занять одно из руководящих мест в сенате,"хранилище законов", как любила называть это учреждение Екатерина II. Правда,из "хранилища" Радищев сбежал через год после зачисления, но впоследствии онпрекрасно проявил себя в качестве фактического управляющего санкт-петербургскойтаможней (а так как через нее проходило 9/10 внешней торговли России, то Радищевпрактически был одним из руководителей ее). Лишь два месяца назад, в апреле,она сама подписала указ о формальном назначении его на этот пост. И вдруг -слухи об авторстве криминальной книги!
Но хотя Радищев слишком крупная фигура, чтобы быть бунтовщиком, слухи проверятьтоже надо, И Екатерина приказывает отправить начальнику Радищева графу A, Р.Воронцову запрос, чтобы он негласно выяснил, имел ли Радищев отношение к книге.
Между тем Рылеев, вернувшись в Петербург, велел арестовать Зотова, которыйпри новом допросе назвал Радищева. 30 июня был взят под стражу и сам автор "Путешествия".Перед арестом он успел надежно спрятать рукописи и приказал сжечь основную частьтиража. Предвидя участь, которая ожидала крамольную книгу, сам автор избавилее от рук палача.
На допросах в страшной Тайной канцелярии (так по старой памяти именовали вразговорах Секретную экспедицию Первого департамента Сената, которая ведалаполитическими преступлениями) перед "самим" Степаном Ивановичем Шешковским,которого современники называли не иначе как "великим инквизитором России" и"кнутобойцей", Радищев твердо держал принятую на себя с самого начала следствияроль.
А роль эта была очень трудной, ибо ответить правду на вопросы ШешковскогоРадищев не мог и не желал. "Великого инквизитора России" прежде всего интересовало,с какой целью написана книга, были ли соучастники и помощники у Радищева, имелли он сообщников-единомышленников, как далеко простиралось его влияние на помощников.Затем арестованному предложили покаяться в содеянном.
Предупрежденный до ареста Воронцовым, какую линию следует избрать на следствии,Радищев написал повинную, в которой признавал, что "изречения книги... дерзновенны",говорил о "заблуждении", взывал к милосердию. Главного же, чего от него требовали,он не сделал - не назвал имен единомышленников и помощников. Тем самым он прочноскрыл их не только от Екатерины и Шешковского, но и от будущих поколений, отнас. Принимая всю вину на себя, Радищев прикидывался наивным человеком, заявлял,что сочинял только из желания "прослыть остроумным писателем" и ...разбогатеть:"зная, сколь великий барыш многие получают, вознамерился завести у себя типографию".
Доводы были по меньшей мере странны (чтобы не сказать - смешны), а императрицуони нимало но убедили. В самом деле: разбогатеть - купив в долг станок и шрифты,напечатав половинным тиражом одну-единственную книгу (о другой в начале следствияизвестно не было), пустив к тому же в продажу всего 26 экземпляров! Прославитьсебя - выпустив книгу без имени автора!
7 июля Екатерина кончила писать обстоятельные замечания на "Путешествие").Эти замечания и экземпляр "Путешествия" с многочисленными пометками императрицыбыли переданы Шешковскому - как руководство в следствии и основание для приговора.Участь автора книги была фактически предрешена в замечаниях. Обвиняя Радищевав "злобе", "злости", "злословил", "неблагодарном сердце", отмечая на страницах"Путешествия" "брани и ругательства", Екатерина не скрывала своего гнева.
Преамбула к замечаниям уже содержит в себе приговор, а далее, в замечанияхк отдельным главам и страницам, подчеркнуты моменты, еще более отягощающие винуписателя: "Учинены вопросы те, по которым теперь Франция разоряется", "царямгрозится плахою", "надежду полагает на бунт от мужиков" и т. д.
Писатель на следствии применил единственно возможную тактику - признал себявиновным, но обвинение в "злобе", в склонности "ко злости", выдвинутое императрицей,он неизменно отрицал. Составляя ответы на "вопросные пункты", в основу коихбыли положены замечания Екатерины, Радищев временами винился, временами изворачивался,изображая себя сторонником просвещениой монархии, но временами сумел остатьсяверным тому, о чем писал в книге.
"Покаяние" Радищева в застенках Петропавловской крепости было вынужденным,и об этом он ясно сказал два года спустя: "Я признаюсь в превратности моих мыслейохотно, если меня убедят доводами лучше тех, которые в сем случае употребленыбыли".
24 июля Палата уголовного суда вынесла Радищеву смертный приговор. 7 августаСенат фактически отменил ему смертную казнь. Приговор Сената гласил: так какРадищеву по вине его мало только лишь одной смертной казни, то наказать егоеще и кнутом; но поскольку как дворянин Радищев телесному наказанию не подлежит,то и сослать его до исполнения наказания в Нерчинск. То есть, не решившись прямопротиворечить многочисленным законам, по которым Радищев подлежал смертной казни,сенаторы прибегнули к "судейскому крючкотворству", с помощью которого их приговорсохранял писателю-революционеру жизнь. Екатерина так и поняла решение сенатаи обиделась. Выслушав 11 августа доклад "с приметною чувствительностию" (такописал ее поведение в своем тайном дневнике статс-секретарь Храповицкий), онаприказала передать дело в Государственный совет, причем потребовала прибавитьк длинному перечню "вин" Радищева нарушение присяги и намекнула на закон об"оскорблении величества" (самое страшное политическое обвинение в XVIII веке!).Оба обвинения предусматривали смертную казнь. Теперь не было никаких сомненийв том, какого приговора добивается преступному писателю сама императрица всероссийская.
Государственный совет, рассмотрев 19 августа приговор Сената в соответствиис указанием императрицы, добавил к перечню "вин" Радищева: "...сочинитель сейкниги, поступая в противность своей присяге и должности, заслуживает наказание,законами предписанное", не уточнив, какого именно наказания заслуживает смелыйписатель.
Почти три недели после этого широкие круги Петербурга ожидали решения ЕкатериныII. Сам Радищев, наглухо изолированный от внешнего мира и еще 25 июля написавшийзавещание, со дня на день ждал смертной казни.
8 сентября 1790 г. состоялось торжественное празднество в честь заключениямира со Швецией. В этот воскресный день Радищеву был объявлен указ императрицы,которым смертная казнь заменялась десятилетней ссылкой. Мотивировано смягчениеприговора было амнистией, "вожделенным миром со Швецией".
Почему Екатерина заменила смертный приговор, вынесения которого она же самастоль настойчиво добивалась, ссылкой и притом в виде амнистии? Тут надо иметьв виду, что едва ли не более всего задела лично императрицу оценка, данная в"Спасской Полести" весьма многочисленным при Екатерине II амнистиям: "Подвигмой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощениепреступников, едва видны были в обширности гражданских деяний". Об этих страницахкниги императрица с гневом писала: "...опорочивается действие милосердия...Покрыта бранью и ругательством и злостным толкованием, злодейство сие распространилосьна следующие страницы..."
Столь остро восприняв рассуждения Радищева об амнистиях, по-видимому, Екатеринапо-своему - тонко, умно и чисто по-женски - отомстила писателю. Добившись вынесениясмертного приговора и выдержав осужденного в неизвестности, она подвела егопод амнистию, то есть заставила лично пережить то, что Радищев как писательосудил.
В тот же день, 8 сентября, Радищев был отправлен в ссылку.
Что же это за книга, за которую писатель - впервые в России - был подвергнутаресту, суду, смертному приговору и заменившей его ссылке?
На титульный лист книги, столь много говоривший читателю XVIII века, мы ужеобратили внимание, взглянув на него глазами начитанного современника. А дальшеследует посвящение "А. М. К.", где писатель буквально с первых же строк вступаетв идеологический спор с одной из самых влиятельных в Европе (в России, впрочем,тоже) группировок -- с масонами.
"Обратил взоры мои во внутренность мою - и узрел, что бедствии человека происходятот человека, и часто оттого только, что он взирает непрямо на окружающие егопредметы". Уже с этих слов Радищев начинает антимасонскую полемику по самымосновным проблемам. Как просветитель-материалист, Радищев полагает, что человекзависит от внешних условий и обстоятельств. Помочь людям познать истину, научитьих "взирать прямо" на "окружающие предметы", то есть действительные причинызла, - долг писателя и цель книги Радищева. Эти мысли полемичны по отношениюк воззрениям масонов (и в том числе А. М. Кутузова, к которому обращено посвящение,но о расхождении во взглядах сказано уже в первом абзаце), считавшим, что причинойзла, царящего в мире, является эгоистическая природа человеческого характера,а не общественное устройство, не внешние обстоятельства.
А в последних строках посвящения Радищев выступает уже совершенно открыто:"Но если, говорил я сам себе, я найду кого-либо, кто намерение мое одобрит...кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей, кто в шествии моем меняподкрепит, - не сугубой ли плод произойдет от подъятого мною труда". Трудно(пожалуй, даже невозможно) было бы яснее заявить об агитационной, открыто пропагандистской,прямо публицистической задаче, которую преследует его книга: привлекать не только"сочувственников", но и единомышленников. В этих строках посвящения писательраскрыл себя, свой публицистический замысел до предела, но только здесь, ибодальше, с главы "Выезд" начинается уже само путешествие в "Путешествии", повествованиео котором ведет не автор, а герой-Путешественник.
Тема и цель книги определили жанр: "путешествие", путевые записки позволяливвести такое количество материала - эпизодов, встреч, образов, рассуждений,-часть которого была бы лишней, попросту обременяла бы произведение о повествовательнойфабулой. Отказавшись от фабулы, условно скрепляющей главы, Радищев крепко спаялкнигу внутренней логикой, создал произведение поистине о "железной" композицией.
Построение книги, последовательность эпизодов и глав полностью определяетсяпублицистической мыслью писателя, а не, допустим, логикой эволюции художественногохарактера или развитием какой-то конкретной событийной интриги. Именно развитиепублицистической мысли влечет для писателя необходимость постановки данногоэпизода в том, а не ином месте книги, и благодаря этому читатель должен повторятьвсе изгибы и извивы авторской мысли, буквально не имея возможности ни на одинмомент отвлечься от нее. Из-за такой "жесткой" конструкции главные вопросы ставити главные выводы делает с абсолютной неизбежностью сам читатель. Такая ситуациячрезвычайно важна, ибо именно она выводит произведение Радищева за пределы "чистой"(например, даже философско-политической) публицистики, где ставит вопросы иотвечает на них автор, и делает "Путешествие из Петербурга в Москву" явлениемпублицистики художественной.
В таком взаимодействии пары "писатель - читатель" заключается главный ответна вопрос, почему "Путешествие" - выдающийся факт русской художественно-публицистическойлитературы и не принадлежит ни к "чистой" публицистике, ни к "чистой" беллетристике.
Этот основной, определяющий момент дополняется вторым существенным элементом:постоянными обращениями к читателю, причем двуединая - художественная и публицистическая- природа книги постоянно обусловливает двойную направленность их. В художественнойструктуре книги эти обращения Путешественник адресует своему другу; в публицистическойже ее ткани это автор говорит непосредственно с читателем. В свете этого понятнойстановится "условность" инициалов "А. М. К.", поскольку реальный A. M. Кутузовотнюдь не разделял воззрений А. Н. Радищева. А. М. К. в книге такой же литературныйперсонаж, как и сам Путешественник, который, отражая общественно-политическиевоззрения автора, вовсе не является автобиографической копией.
Третий публицистический, но по отношению к главному тоже дополнительный элемент- это регулярное включение в художественную ткань повествования якобы "чужихпроизведений", причем произведений, крайне прочно связанных именно с публицистической,риторической традицией: "наставление отца детям" ("Крестьцы"), два "проектав будущем" - типичные царские манифесты по форме ("Хотилов" и "Выдропуск"),"Краткое повествование (не история! - В. 3.) о происхождении ценсуры" ("Торжок"),ода - наиболее яркий стихотворно-публицистический жанр ("Тверь"), "Слово о Ломоносове"("Черная грязь"), не говоря уже о многочисленных "речах" (очень распространенныйпублицистический жанр) - рассказах встречных персонажей и самого Путешественника("Чудово", два в "Спасской Полести", "Новгород", "Подберезье", "Бронницы", "Зайцово","Вышний Волочок", "Торжок", "Медное", "Тверь", "Городня"). Наконец, вершинарусской сатиры XVIII века - блистательный "сон" (третья часть "Спасской Полести"),принадлежащий к жанру, весьма популярному в литературе столетия.
Но то обстоятельство, что рассказ водет не автор-писатель, а Путешественник,человек со своей биографией (пусть, как нам теперь известно, во многом совпадающей,но во многом и расходящейся с реальной жизненной судьбой Радищева), - именноэто обстоятельство столь же решительно выводит "Путешествие" из сферы документальнойпублицистики в царство литературы ("поэзии", кан любили говорить в XVIII столетии),в царство художественного вымысла, творческой фантазии.
Подобно двойному "адресату" в "Путешествии из Петербурга в Москву" есть своеобразныйдвойной "автор": пишет книгу и ведет мысль Александр Николаевич Радищев, а рассказываети ведет за собой эмоции читателя безымянный Путешественник.
"Выезд". Раздумья человека, простившегося с близкими. Тяжелый сон. К счастью,рытвина, "случившаяся на дороге", пробудила героя.
Первая станция - София. "Привезший меня извозчик извлек меня из задумчивости.- Барин-батюшка, на водку! - Сбор сей хотя и не законной, но охотно всякий егоплатит, дабы не ехать по указу. - Двадцать копеек послужили мне в пользу".
Ямщик требует, а Путешественник дает двадцать копеек сверх уплаченных прогонов.Что такое двадцать медных (как подчеркнуто далее) копеек? Мелочь, пустяк, нос этого пустяка в самых обыкновенных человеческих отношениях и в нижайших сферахгосударственного организма начинается тема, определяющая структуру первых глав"Путешествия" от "Софии" до "Спасской Полести", - тема закона и беззакония.
В "Софии" закон нарушают все: ямщик, незаконно требующий на водку; почтовыйкомиссар, не желающий выполнять своих законом определенных обязанностей: принятьплату за лошадей, вписать подорожную в книгу, отрядить очередных ямщиков; софийскиеямщики, без приказания непосредственного начальника запрягающие лошадей в надеждеполучить в дальнейшем соответствующую "мзду" от путешественника; наконец, самПутешественник, незаконно (это прямо сказано в тексте!) дающий мелкую бытовуювзятку я столь же незаконно (без приказания почтового комиссара и уплаты прогонов)уезжающий из Софии.
Не менее беззаконно готов действовать стряпчий из "Тосны", могущий, как совершенноясно из текста, любому проходимцу сочинить родословную "от Владимира Мономахаили от самого Рюрика". Мелочь? Нет, куда более крупное беззаконие, чем у персонажей"Софии": ведь в XVIII веке с родовым дворянством связано право владеть крепостными.Не столь уж безобиден этот стряпчий кз "Тосны", каким он может показаться читателюXX столетия. И не случайно сразу после этого стряпчего (вкупе с темой дворян,покупающих себе родословные) писатель заводит речь о крепостном праве.
Беззакония творят или "беззаконно" действуют не только отдельные лица - целыеобщественные сословия живут "вне закона". В главе "Любани" Радищев вводит понятие"закон" в его соотнесении с основными (с точки зрения просветительской философии)правами человека.
Эти "права", присущие человеку "от природы" и потому неотъемлемые, по мнениюРадищева: "личная сохранность" (в том числе, разумеется, самая жизнь человеческая),"личная вольность", "собственность". В "Любанях" выясняется, что русские законыдаже способствуют отъятию у человека и целых сословий "вольности" и "собственности".Что же касается до "личной сохранности" (или, как в другом месте определял Радищевэту "естественную обязанность" человека - "искати своего сохранения"), то сней связан эпизод с Петрушкой и вывод, очень важный для дальнейшего повествования:"Если я кого ударю, тот и меня ударить может".
Понятно, почему именно в конце "Любаней" Путешественник отказывается признать"законом" то, что творится в России: "А кто тебе дал власть над ним? - Закон.- Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя?" Эта патетическая тирада вовсене является доказательством каких бы то ни было "либеральных" заблуждений Путешественника,ибо он отказывается дать "священное имя" естественного закона, "закона природы",- гражданским узаконениям, на которых зиждется крепостное право.
В "Чудове" ситуация усугубляется тем, что выясняется: существующие законыгосударства не обеспечивают "личной сохранности" - элементарного права людейна жизнь. "Но в должности ему не предписано вас спасать", - сказал "некто" (видимо,важная персона) в ответ на жалобы Ч. в адрес систербецкого (сестрорецкого) начальника.И так понятно, что речь идет о законах, но в ранних редакциях книги это былоабсолютно ясно: "Но в законе сего не написано".
"Спасская Полесть" - кульминация темы закона и беззакония, здесь обе ипостасиэтой проблемы доведены до предела. В первой частя главы показано, что беззакониеохватывает все ступени государственного организма - от мелкого чиновника-"присяжного",рассказчика "сказки", и губернского казначея (должность достаточно большая)до вершителей судеб всех подданных империи - наместников. Во второй части главывыясняется, что государственные законы не только не способствуют "личной вольности","собственности", "сохранности", но более того: при помощи "законов" (реальныхузаконений Российской империи) можно отнять и собственность, и вольность, исамую жизнь (у "несчастного" - купца-дворянина отбирают имение, его жена и ребенокумирают, сам он бежит от ареста).
Таким образом, оказывается: с одной стороны, существующие законы нарушаютвсе, в стране царит всеобщее беззаконие, с другой - сами законы Российской империиявляются узаконенным беззаконием с точки зрения концепции "естественного права"и "общественного договора".
И сразу же в этой главе Радищев обращается к главному, можно сказать, ключевомупункту просветительской философии - проблеме "просвещенного монарха".
В "сне" сидящий на престоле монарх "милосерд, правдив, закон его для всехравен, он почитает себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судияправдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик, он вольность даруетвсем". Это - перифраз "Наказа" Екатерины II и ее постоянных заявлений в манифестахи указах. В то же время вместе с предшествующими похвалами самодержцу и последующимиего распоряжениями эта фраза рисует обяик такого государя, какого просветительскаяфилософия XVIII века именовала "просвещенным монархом" и воцарение которогопредставлялось им панацеей от социальных бед. Согласно теории "просвещенногоабсолютизма" такая монархия равнозначна конституционной или, по крайней мере,монархии, ограниченной твердыми ("непременными" - по терминологии Д. И. Фонвизина)законами, основанными на "естественном праве". Правящий при помощи подобныхзаконов "просвещенный монарх" отличается от самодержца, деспота, тирана, которыйправит, руководствуясь собственной прихотью, желанием, без законов. Во Францииидею просвещенпой монархии отстаивали и пропагандировали Монтескье, Вольтер,Дидро, в России - Ломоносов, Сумароков, Новиков, Фонвизин, Державин и др. Освоей приверженности этой идее неоднократно заявляла Екатерина II.
Оперируя действительными фактами царствования Екатерины, Радищев создает образгосударя, обладающего всеми основными чертами, которые должен иметь "просвещенныймонарх". Тем и отличается "Путешествие" от многочисленных пронзведений, обличающихдурных государей, царей-тиранов, что в нем иа престоле сидит такой монарх, окотором издавна мечтала вся просветительская литература. Тем сильнее звучитразоблачение вопиющих беззаконий во второй части "сна": раз подобное может творитьсяпри "просвещенном" государе, значит, не годится вся система единодержавногоправления, сам принцип монархии. И разумеется, нет никаких монархических иллюзийу видящего сон Путешественника, ибо он я не сомневается в том, что кольца Истиныне "пребывало хотя на мизинце царей!".
То, что "Путешествие" направлено против принципа монархии, а не против личностисамодержца, прекрасно поняла самая пристрастная читательница книги (но для насв этом вопросе и самый важный свидетель) - императрица Екатерина II. "При всемтом, - писала она в замечаниях, - намерений порочить не могли и принуждены обратитьсяна исполнение, следовательно, порочат общество, а не доброе сердце либо намерениегосударя".
Но это-то и было для русской императрицы самым опасным, самым страшным. Женщинаумная и тонкий политик, она демонстративно допускала в литературе критику деспотизмакак не относящуюся к России а ей лично. Весьма показательна в этом отношенииистория, разыгравшаяся в 1785 г. В Москве с огромным успехом была поставленатрагедия Н. П. Николева "Сорена и Замир", наполненная крайне резкими антитираническимимонологами и тирадами. Московский главнокомандующий граф Я. А. Брюс (в 1790г, в качестве уже петербургского главнокомандующего он принимал участие в делеРадищева), пересмотрев рукопись, отчеркнул в ней много "криминальных" мест иотправил императрице, требуя запрета трагедии. Екатерина ответила ему: "Удивляюсь,граф Яков Александрович, что вы остановили представление трагедии, как видно,принятой с удовольствием всей публикой. Смысл таких стихов, которые вы заметили,не имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов,а Екатерину вы называете матерью".
Но спустя восемь лет, в конце 1793 г., на Александровской площади в Петербургебыла публично сожжена рукой палача трагедия Я. Б. Княжнина "Вадим Новгородский".Изображая борьбу непреклонных республиканцев с князем Руриком, драматург рисовалего не злодеем, не тираном, а героем и хорошим монархом, и это оказалось стольже неприемлемым для Екатерины II, как и радищевское "Путешествие". Однако Радищевизбавил свое детище от публичной казни, не дав в руки правительству достаточногодля позорного "спектакля" числа экземпляров книги...
Итак, первый цикл глав "Путешествия" подвел читателя к непреложному выводу:виновна самодержавно-крепостническая система в целом. Значит, ее нужно изменить.Но каким путем?
Сквозная тема поисков выхода, средств преобразования существующей действительностиорганизует второй цикл глав - от "Подберезья" до "Горояни". Радищев поочереднорассматривает то или иное явление, на которое возлагали надежды определенныекруги или отдельные деятели России и Европы.
В "Подберезъе", полемизируя с Ф. В. Кречетовым, масонами и деятелями типаО. П. Козодавлева, Радищев показывает необоснованность надежд на распространениепросвещения как на средство улучшения жизни, резко критикуя и официальную системуобразования, и пропагандировавшееся масонами духовно-религиозное просвещение.
В главе "Новгород" Радищев под этим углом зреяия рассматривает проблему торговлии "третьего сословия", с развитием которых связывали свои надежды как русскиедеятели (М. Д. Чулков, некоторые депутаты комиссии 1767 г., отчасти Н. И. Новиков,Д. И. Фонвизин и др.), так и европейские мыслители особенно. Что касается российскоготретьего сословия - купечества, по мысли Радищева, то на карпов дементьичсй,благоденствующих под крылышком самодержавия, всерьез никаких надежд возлагатьнельзя. Торговля же вообще, когда-то при "народном правлении" бывшая "причиноювозвышения" Новгорода, в настоящее время, в самодержавной России - лишь благоприятнаяпочва для личного обогащения всякого рода жуликов.
Полемизируя с теми, кто возлагал надежду на бога, на "второе пришествие" Христа,на установление "рая божьего" на земле, писатель в "Бронницах" заставляет Путешественникав воображении своем услышать голос бога: "Чего ищеши, чадо безрассудное? Премудростьмоя все нужное насадила в разуме твоем и сердце". Бог в понимании Радищева-деиста- своего рода "пружина", давшая "первый мах" в творении мира (см. "Слово о Ломоносове"),но в дальнейшем надеяться на его вмешательство в земные дела нечего. "Все нужное"человеку в радости и в горе заключено в нем самом, в его разуме и сердце. Отсюдас полной непреложностью читатель подводится к выводу, что люди сами могут идолжны быть творцами своего счастья, что, иначе говоря, надежды на изменениесуществующего порядка следует возлагать на самих людей.
Многие прогрессивные мыслители, обличая общественную несправедливость, возлагалинадежды на личную добродетель судей, шире - на бескорыстно исполняющих свойдолг чиновников (А. П. Сумароков, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, М. Н. Муравьев,Г. Р. Державин и др.). Уже после выхода "Путешествия" из печати сущность такихвоззрений была лаконично сформулирована В. В. Капнистом в комедии" "Ябеда":
...законы святы,
Но исполнители - лихие супостаты.
Рассказывая в "Зайцове" историю Крестьянкина, Радищев вступает в полемикус лучшими людьми своего времени. Крестьянкин честен, бескорыстен, справедлив;он безупречно выполняет свой долг, руководствуясь велениями рассудка, души исердца ("Имей душу, имей сердце - и будешь человек во всякое время", - писалФонвизин в "Недоросле"). Это личность, буквально во всем противостоящая окружающейсреде и вступающая с ией в активную борьбу. И. тем не менее он терпит крах.Самое большее, что может сделать добродетельный чиновник, оставаясь на позицияхзаконности (которую он связывает с естественными правами человека) и не вступаяаа путь революционной борьбы, - это "удалиться жестокосердия" и выйти в отставку,не желая быть участником в казни "невинных убийц". Одно бескорыстное исполнениедолга, одна личная добродетель Крестьянкина оказываются бессильными, ибо противнего выступают и подчиненные ему чиновники, и вышестоящие инстанции, правительствов лице наместника.
В галерее "сочувственников" и единомышленников Путешественника Крестьянкин- один из самых сильных, ибо он не боится вступить в борьбу, по существу, совсем своим классом. Но, сочувственно рисуя Крестьянкина самыми светлыми красками,Радищев подводит читателя к выводу о бессилии индивидуального протеста, бесплодности(но вовсе не бессмысленности!) индивидуальной борьбы. В то же время, одобряяи оправдывая устами Крестьянкина убийство асессора и его сыновей, Радищев недвусмысленноговорит и о бесполезности коллективного стихийного крестьянского "мщения", ибооно ничего не меняет в самой структуре общества, а на место убитых угнетателейстановятся другие, ничем от прежних не отличающиеся.
С первой трагической частью "Зайцова" прямо и непосредственно связан кажущийсявставным комический эпизод-письмо о свадьбе барона Дурындина. Добродетельномуи благородному чиновнику Крестьянкину противопоставлены в общественном и моральномплане светская проститутка и сводня госпожа Ш. и старый развратник и мот баронДурындин. Крестьянкин терпит поражение и вынужден уехать в деревню - госпожаШ. и Дурындин благоденствуют в столице. Без Крестьянкиных существующее обществоотлично обойдется, "а без дурындиных свет не простоял бы трех дней", В результатесоотнесения двух частей смысл главы расширяется: в целом Радищев рассматриваетв ней проблему личной добродетели в бескорыстия (и как антитезу - личной недобродетелии корыстолюбия) в соотношении с общественной структурой.
Сила воспитания - общее место для мыслителей эпохи Просвещения, и Радищевпосвящает ему особую главу - "Крестьцы". Устами крестицкого дворянина писательизлагает основы своей системы педагогики, которая смело может быть названа системойвоспитания гражданина, борца. Но способно ли одно только воспитание преобразоватьмир? Как и в предыдущем случае, борец-одиночка окажется бессильным, и самоебольшее, что он сможет сделать - это кончить жизнь самоубийством. "Се мое вамзавещание, - говорит крестицкий дворянин детям. - Если ненавистное счастие истощитнад тобою все стрелы свои, если добродетели твоей убежища на земли не останется,если, доведенну до крайности, не будет тебе покрова от угнетения, - тогда воспомни,что ты человек, воспомяни величество твое, восхити венец блаженства, его жеотъяти у тебя тщатся. - Умри".
Однако воспитание необходимо, ибо "язва разврата" охватила и высшее сословие("Яжелбицы") и низшее ("Валдаи"). Тем не менее именно в низшем сословии, средисвободных крестьян можно еще найти истинную добродетель ("Едрово").
В последней главе особо занимает Радищева вопрос о действенной силе красоты,который по-разному ставили и решали как русские литераторы (М. Н. Муравьев,Г. Р. Державин, затем Н. М. Карамзин, а много позднее Н. В. Гоголь и др.), таки европейские (например, Шиллер), Революционность Радищева сказалась в решениии этого вопроса: вполне разделяя убеждение в активной роли прекрасного, он показывает,что в условиях самодержавно-крепостнической России сама красота нуждается взащите.
Может быть, надежды следует возлагать на правительство, на реформы "сверху"?Подобные взгляды были распространены достаточно широко (в значительной мереони связаны с идеей "просвещенной монархии"), и Радищев посвящает этой проблеметри главы - "Хотилов", "Выдропуск" и "Медное", связанные одним персонажем. Тебумаги, которые читает в этих главах Путешественник, якобы принадлежат перуего друга, "гражданина будущих времен" (как недавно установлено, это выражение,по всей вероятности, взято Радищевым из трагедии Шиллера "Дон Карлос"; это-самохарактеристикамаркиза Позы). Хотиловский "проект" посвящен освобождению крестьян, "проект"в "Выдропуске" - уничтожению придворных чинов, а шире - восстановлению "равенстваво гражданах". Оба "проекта в будущем" написаны в форме манифестов от лица некоегомонарха, который будет править страной в XIX веке.
Верил ли сам писатель в возможность реформ "сверху"? Радищев был трезвым мыслителеми не исключал такого исторического поворота в судьбах России. Но эта Россиябудущего (в которой только и станут возможными реформы) не имеет ничего общегос самодержавным государством XVIII века. Об этом с полной определенностью свидетельствуютпервые абзацы хотиловского "проекта", из которых ясно, что речь идет именноо новой России. Конкретные черты социального уклада новой, будущей страны перечисляютсяавтором "проекта", и они никак не характерны для российской действительностиконца XVIII столетия: в этой новой России науки, искусства и ремесла возведеныдо высочайшей степени совершенства (ср. суждения Радищева о современном их состояниив "Спасской Полести"); человеческий разум "возносится везде к величию", не встречаяпрепятствий (см. о цензуре в "Торжке") и не будучи скован заблуждениями (см."Подберезье"); нет религиозных распрей, существует свобода вероисповедания (см."Торжок"); законы основаны на разуме и науке (на неразумность существующих законов,путаницу в них, несоответствие основам естественного права Радищев указывалнеоднократно: см. "Любани", "Чудово", "Спасскую Полесть", "Новгород", "Зайцово"и мн. др.); граждане равны перед властями, "равенству в имуществах" соответствует"ясность в положениях о приобретении и сохранении имения", частная собственностьнеприкосновенна и "всеми свято почитаема" (см. "Любани", вторую часть "СпасскойПолести" и др.); в этом государстве будущего царит внутренняя тишина (см. "Зайцово","Едрово" и др.), оно не имеет внешних врагов (а во время завершения и издания"Путешествия" Россия воевала с Турцией и Швецией, очень напряженными были отношенияс Пруссией и т. д.).
Иначе говоря, для того чтобы стал возможным путь реформ "сверху", нужны определенныесоциальные и политические условия, обусловленные историческим развитием страны.В современной Радищеву России этих условий нет, и это ясно и самому писателю,и "гражданину будущих времен", и Путешественнику. Недаром он замечает, что "проекты"его друга "некстати нынешним временам и оным несоразмерны". Можно ли упрекатьписателя и его героев в "либерализме" за то, что они допускали возможность реформ"сверху" (кстати, в реальней истории России в 1861 г. крепостное право былоликвидировано именно так)? Конечно, нет, тем более что, как выясняется далее,симпатии Радищева и Путешественника отданы идее "народной революции" я к нейже приходит "гражданин будущих времен".
Дабы читатель, воспаря мыслями к будущему, не слишком уходил от реальности,Радищев разделяет два утопических "проекта" омерзительной картиной настоящего- еще одним аспектом крепостнической эксплуатации, рассказом о "процветающем"за счет самого тяжелого угнетения крепостных хозяйстве "господина некто" {"ВышнийВолочок").
Надежды на силу печатного слова, на воздействие литературы разрушаются в "Торжке"обстоятельной критикой существующей русской цензуры, которую дополняет историческийочерк цензуры в мировой литературной практике. Ведущий рассказ в этой главе"порицатель цензуры" на огромном материале показывает, что подлинной свободыслова не было ни в древних республиках и единодержавных правлениях, ни в современныхдеспотических государствах, ни в "просвещенных монархиях" (России, Пруссии,Дания, Австрии). Возможна она только в странах, прошедших через революцию (Англия,Америка). Другими словами, надежды на воспитующую и преобразующую сипу печатииллюзорны, поскольку сама свобода слова - результат революции.
Наконец, в "Медном" автор записок о продаже крестьян - "гражданин будущихвремен" (чьи записки читает Путешественник) делает прямой вывод: "Свободы...ожидать должно... от самой тяжести порабощения". Процитировав эти слова, Екатеринапрокомментировала их: "То есть надежду полагает на бунт от мужиков". Однакоеще в "Хотилове" Радищев устами "гражданина будущих времен" отрицательнооценил царистские иллюзии крестьянства и основную слабость восстаний ("бунтов")типа Пугачевского видел в том, что пугачевцы "искали паче веселие мщения, нежелипользу сотрясения уз", то есть стремились к отмщению господам, а не к уничтожениюсамодержавия и, крепостничества, которые в сознании писателя были неразделнмы.Отсюда понятно, что конечный вывод "Медного" подводит читателя к мысли о народнойреволюции, а не "мужицком бунте".
"Тверь" - кульминационная глава второго цикла, потому что именно здесь писательобосновывает мысль о наиболее реальном пути преобразования действительности- революционном.
Неизбежность народной революции - сознательного и целенаправленного действия(а не стихийного восстания) - основная идея оды "Вольность".
Как самостоятельное произведение "Вольность" была написана около 1784 г.,гораздо раньше "Путешествия". В основе ее сюжета лежат общепросветительскиетеории естественного равенства людей, естественного права и общественного договора,переосмысленные Радищевым в революционном духе. В сущности, "зародыш" будущейконцепции оды заложен в радищевском примечании к слову "самодержавство", включенномв перевод "Размышлений о греческой истории" французского просветителя Мабли(перевод Радищева вышел в свет в 1773 г.). Как и другие просветители, Маблиразделял единодержавную форму правления на два типа: монархию (или просвещеннуюмонархию) и деспотизм. Переведя слово "деспотизм" как "самодержавство", Радищевотсылает читателя к обширному примечанию, разъясняющему это понятие:
"Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Мыне токмо не можем дать над собою неограниченной власти; но ниже закон, изветобщин воли, не имеет другого права наказывать преступников опричь права собственныйсохранности. Если мы живем под властию законов, то сие не для того, что мы оноеделать долженствуем неотменно; но для того, что мы находим в оном выгоды. Еслимы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляемабыла в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Еслион нарушен, то и мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудиегосударя дает народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему даетзакон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества".
Детальная разработка этой теории в революционном духе и составляет сюжет одыРадищева. "Дар небес благословенный, Источник всех великих дел", вольность родиласьвместе с человеком. Человек в "естественном состоянии" не знает никаких ограничений;закон, по которому он живет, - его собственная воля, желания. Но ради своейпользы, ради собственной выгоды люди объединяются в гражданские общества, добровольноотказываясь от неограниченных желаний и возлагая на себя обязанность соблюдатьопределенные законы, зиждущиеся на естественном праве. В народе возникает "общаявласть" - "соборный всех властей удел", - способствующая процветанию первыхгражданских обществ, законы которых равно распространяются на всех граждан,равно беспристрастны к любому члену общества. Но появляется "чудовище ужасно"- религия, а с ней рабство и деспотизм; общество приходит в упадок, ибо религиясковывает человеческий рассудок, царская власть подавляет волю.
Так продолжается до тех пор, пока не появляется "мститель" - человек, осознавшийнеестественность угнетения, совместно ("союзно") осуществляемого религией ицарской властью:
Он молвит, вольность прорекая,
И се молва от край до края,
Глася свободу, протечет,
И вслед за свободным словом "возникнет рать повсюду бранна", восставший народ,пользуясь природным правом мщения, судит даря как гражданина, нарушившего общественныйдоговор. Народ - созидатель всех благ земных, всех богатств государства, а царь,возомнивший, что истнный "господь" он, а не народ, - "преступник, изо всех первейший",достойный казни. А вместе с казнью венчанного преступника "светильник истины"низвергает религию, и на основе естественного "закона природы" возникает царствосвободы, "Дух свободы" велик и созидателен, наступает всеобщее процветание,захватывающее все области жизни - науку, искусства, хозяйство, организацию "ратисвободы", семейную жизнь.
Но людям свойственны страсти, они пробуждают жажду властвования, и вновь возникаетрелигия, раздоры приводят к гражданской войне, на новой основе возникает "мучительство",деспотизм. "Таков есть закон природы; из мучительства рождается вольность, извольности рабство... На что сему дивиться, и человек родится на то, чтобы умереть...".Но значат ли это, что положение безвыходно, что нет спасения, что деспотизмбудет воскресать неизменно, всегда, повсеместно?
Нет, отвечает Радищев, положение не безнадежно, но люди должны осознать, чтосвобода - "дар благой природы", начертанный в человеческих сердцах извечно.Обуздав "страсти", люди смогут установить царство свободы, но зависит это отсамих людей - и только от них самих.
Говоря о проблеме самодержавия, о русском государстве, Радищев вступает вполемику с теорией Руссо, которую разделяли многие просветители. Руссо полагал,что республиканская форма правления может существовать только в небольших поразмеру государствах, а для стран, занимающих большие территории, неизбежнаединодержавная форма правления. Размышляя о будущем отечества, Радищев предлагаетиную концепцию грядущего России - еще очень далекого грядущего, но неизбежного.Наступит время, когда в огне гражданской войны громадное государство развалитсяна части, которые объединятся в добровольный союз республик и раздавят самодержавие:
Из недр развалины огромной...
Возникнут малые светила;
Незыблемы свои кормила
Украсят дружества венцом,
На пользу всех ладыо направят
И волка хищного задавят,
Что чтит слепец своим отцом.
Но время это еще пе пришло, "не приспе еще година", власть еще долго будетусиливаться, будет давить всякое свободное слово. И тем не менее "приидетвожделенно время", когда наступит день свободы, день революции - "день, избраннейшийвсех дней", который поэт сравнивает с первым днем творения мира, но мира нового,мира свободного.
Подлинно новаторское произведение, ода "Вольность" явилась первым словом русскойреволюционной поэзии, а вместе с тем - и русской революционной публицистики.
Радищев долго колебался - как и в каком объеме включать оду в "Путешествие".Поначалу он ввел в главу "Тверь" сплошной стихотворный текст из 28 строф, избранныхтаким образом, что они составили цельное произведение. Однако громадное стихотворениев 280 строк {в печати бы это заняло 14 страниц) заметно разрывало повествование,и писатель в конце концов не дал сплошного текста стихотворения и уменьшил общийобъем оды и главы (а помимо "Вольности", в ранние редакции в эту главу входилоеще "песнословие", т. е. оратория, "Творение мира"), исключив ряд заключительныхстроф оды. Вместе с тем писатель путем пересказа ввел ряд важных идей, выпавшихв сокращенной редакции "Вольности". В печатном тексте приведено всего 178 стихов(из 540) полностью, но более или менее бегло охарактеризовано 50 строф.
Однако, подведя читателя к идее народной революции и обосновав ее неизбежность,Радищев, собственно, не сказал о том, кем и как революция может осуществиться.Сами крестьяне способны лишь на "мщение" ("Зайцово") или стихийное восстаниетипа Пугачевского ("Хотилов"). К идее народной революции приходят лучшие людииз дворян - сам Путешественник, автор "проектов" и записок в "Медном", автор"Вольности" (и, возможно, "порицатель цензуры" из "Торжка"). Но найдут ли онисами, непосредственно, общий язык с крестьянством? Радищев на этот вопрос отвечаетнедвусмысленно отрицательно: и в начале, и в середине, и в конце путешествиягероя-дворянина не принимают ни крепостные, ни свободные крестьяне. Путешественникие может найти общего языка ни с пахарем в Любанях, ни с семьей Анюты в Едрове,ни с крепостной крестьянкой в Пешках. Но он находит этот язык в разговоре срекрутом - крепостным интеллигентом в Городне: "Я прижал его к сердцу моему.Лице его новым озарилось веселием. - Не все еще исчезло, ты вооружаешь душумою, - вещал он мне, - против скорби, дав чувствовать мне, что бедствие моене бесконечно". Отсюда ясна первостепенная важность данного эпизода в данногоперсонажа в "Путешествия": образованные крепостные, осознавшие тяжесть неволи,- вот та прослойка, которая сможет соединить революционную мысль передовогодворянства со стихийной реальной мощью крестьянства. Так завершается в "Городне"встречей с крепостным интеллигентом тема поисков путей изменения существующегоуклада, начинающаяся с "Подберезья".
Но Радищев отлично сознает, что революции - дело грядущего, и притом оченьотдаленного: "Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очейнаших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие". В настоящем же существуетсамодержавно-крепостническая действительность, и писатель вновь обращается кее изображению, сознательно повторяя тематику начальных глав: беззаконие и произвол("Городня", "Черная грязь"), "колдовство вельмож" ("Завидово"), духовные и душевныесвойства народа ("Клин"), тяжелое положение крепостного крестьянства ("Пешки","Черная грязь"). Следующие после "Городни" главы охватывают тот же круг тем,что и главы от "Софии" до "Спасской Полести". В ранних редакциях произведенияэта кольцевая композиция была абсолютно завершенной: мрачному настроению Путешественникав "Выезде" и мыслям о самоубийстве в "Софии" соответствовал заключительный эпизодкниги - разговор с самоубийцей, застрелившимся на глазах героя, и мрачная концовка- "И въезд мой в Москву был скорбен".
Трагический характер книги в какой-то мере смягчался мыслью о потенциальныхсилах русского человека, столь могучих, что они время от времени прорываютсядаже в сковывающих условиях самодержавно-крепостнического уклада (Анюта, рекрут).Но в конце произведения один трагический эпизод (насильственное венчание) накладывалсяна другой (самоубийство), и "Путешествие" в целом {а начиналось оно сразу "Выездом",посвящения не было) имело явно пессимистическую окраску.
Но пока Радищев писал книгу, книга воздействовала на него самого. Осознав,что будущее небезнадежно, писатель предварил произведение новым началом - посвящением"А. М. К." с его оптимистическим утверждением силы печатного слова. Как показательизменившейся тональности "Путешествия" крайне характерна одна из последних повремени крупных вставок, сделанных Радищевым в тексте произведения, - заключительныеабзацы "Едрова", в которых предстает единственный во всей книге образ веселогокрестьянина - ямщика, то есть крестьянина не крепостного. А на место эпизодас самоубийцей писатель поставил "Слово о Ломоносове" - подлинный гимн человеческомугению, дерзанию, деянию. Образ Ломоносова говорил о колоссальных возможностях,скрытых в русском народе, о воздействии разума и великой души на разум и душисовременников или потомков, о признательности "нелицемерного потомства" по отношениюк тем, кто стоит в начале трудного пути. Пессимистическое "кольцо" было разорвано.
Предварив мажорное "Слово о Ломоносове" шуткой ("...Береги ее для бессонницы"),писатель шуткой закончил и всю книгу:
"Но, любезный читатель, я с тобою закалякался... Вот уже Всесвятское... Еслия тебе не наскучил, то подожди меня у околицы, мы повидаемся на возвратном пути.Теперь прости. - Ямщик, погоняй.
МОСКВА! МОСКВА!!!..."
Так кончается повествование Путешественника, но не книга, ибо дальше, на тойже странице, после двух типографских линеек следуют слова от имени автора-издателя"Путешествия": "С дозволения Управы благочиния". С одной стороны, помещениецензурного разрешения на последней странице вместо титульного листа входилов авторский идейно-композиционный замысел: только еще взяв "Путешествие" в руки,читатель сразу должен был ощутить необычный, бесцензурный, противозаконный характерпервой русской революционной книги - "Путешествия из Петербурга в Москву". Ас другой - эту надпись одновременно можно понимать и как злую насмешку над глупостьювласти, которая бессильно "бешенствует на казнь рассудка" ("Торжок"): ведьиздана-то книга действительно "с дозволения Управы благочиния". Даже можно сказать- с двойного ее разрешения, так как Никита Рылеев собственноручно дважды скрепилее подписью: сначала он подписал само "Путешествие", а затем отдельно "Словоо Ломоносове".
Соответствует новому настрою книги и характеристика Путешественника. Ранеестрастные проклятия крепостничеству обрамлялись мыслями о самоубийстве. В окончательномтексте иное: читатель может явно почувствовать изменение психологического состояниягероя, эволюцию его настроения - от мрачных мыслей в начале до шутливых реплик,завершающих книгу.
Художественный метод автора "Путешествия" - реализм. Зависимость характераот условий среды в широком, социально-философском смысле Радищеву абсолютноясна. "Человек есть хамелеон, - писал он в "Житии Федора Васильевича Ушакова",вышедшем в свет в 1789 г., - принимающий на себя цвет предметов, его окружающих:живущий с мусульманами - мусульманин, с куклами - кукла общества, в коем мыобращаемся. Общежитие вселяет в нас род своих мыслей и побуждает нас то называтьдобрым, что оно добрым почитает. Мы усвояем помалу страсти, в обществе господствующие".Наиболее ярко решающая роль среды, которая оказывается сильнее родительскогопримера, доброго воспитания и хорошего образования, обрисована в истории молодогобарина в "Городне".
Сознавая, что характер человека - соединение типичного и индивидуального,Радищев в большинстве случаев все-таки не дал развернутых биографий "сочувственникам"и единомышленникам Путешественника, почти не говорится об индивидуальных отличияхи склонностях помещиков-крепостников. Дело тут вот в чем. Видя в человеке преждевсего члена общества, рассматривая частные случаи как проявления общего, писатель-революционерв индивидуальном поведении человека выделял то, что определялось средой и оказывало,в свою очередь, влияние на жизнь окружающих. Радищев судит о человеке толькопо его "деяниям". Так созданы образы наместника в "Спасской Полести", семьиасессора в "Зайцове", помещиков в "Медном", "Высшем Волочке", "Городне". Опускаяиндивидуальные детали, Радищев писал лишь о том, что характеризовало этих персонажейкак типичных представителей сословия угнетателей. А во многих главах (например,"Любанях", "Пешках", "Черной грязи") писатель вовсе не изображает помещиков,заменяя рассказ о их "деяниях" показом их результатов.
Хотя в основу книги легли действительные конкретные факты, Радищев стремитсяк художественному обобщению и воспроизводит коллективный портрет сословия исамодержавно-крепостнической России, сознательно уходя от проблемы индивидуализации.Таким образом, в центре внимания Радищева в "Путешествий" не характеры персонажейи их судьбы (хотя в случае необходимости писатель умеет создать яркие типическиеа вместе с тем индивидуализированные характеры - как, с одной стороны, скажем,образы членов семьи Карпа Демеятьича, с другой - Анюты), а типизация общих свойствсоциальной жизни, выявление и раскрытие характерных черт социальной действительности- действительности самодержавно-крепостнической России XVIII века. Подобныйспособ типизации явлений и процессов действительности весьма важен и для реалистическойлитературы XIX века; он характерен, например, для творчества М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Стремясь воссоздать типичную, так сказать, "заурядную" жестокость помещиков,Радищев вовсе не котел "напугать" читателей картинами исключительного зверствапомещиков, хотя русская крепостная действительность давала для этого обильныйматериал. Дарья Салтыкова - знаменитая Салтычиха - погубила 140 крестьян. Супругифон Клодт, разгневавшись на десятилетнюю девочку за то, что она неумело выполнялаобязанности портнихи, сожгли ей пальцы и пришили туго затянутый пояс к телуребенка. Аналогичных случаев изуверства были десятки, в обществе о них знали,но у Радищева в тексте произведения ничего подобного мы не найдем.
Сделанная оговорка ("в тексте произведения") не случайна. По ранним редакциям"Путешествия" можно проследить за последовательной работой писателя над "обобщением"при изображении жестокости крепостников. Так, в рассказе о семействе асессорав печатном тексте мы читаем: асессоровы "дочери, не имея женихов, вымещали своюскуку над прядильницами, из которых они многих изувечили". Между тем в рукописяхконцовка фразы была иной. В начальной редакции Радищев писал: "...из которыхмногим веретенами выкололи глаза"; затем эта ужасающая конкретность принялаболее общин вид: "...из которых многим повыкололи глаза". Наконец, в печатномтексте писатель пришел к наиболее обобщенной формулировке.
Совершенно очевидно, что Радищев сознательно снял подробности, которые можнобыло бы истолковать как проявление индивидуальной жестокости, как злоупотреблениекрепостным правом. Салтычиху, фон Клодтов и подобных им все-таки судили (хотязачастую и приговаривали к смехотворным наказаниям вроде церковного покаяниясроком на месяц); изображенных же Радищевым помещиков и судить не за что. Этообычные, "нормальные", заурядные, типичные крепостники, и тем страшнее изображаемаяРадищевым картина крепостничества, что среди "жестокосердых помещиков" "Путешествия"нет ни одного исключительного, патологического злодея.
Особо следует указать на новаторство Радищсва-прозаика в области литературногопортрета. Характеристики внешности и манер семинариста в "Подберезье", членовсемейства Карпа Дементьича в "Новгороде" и другие - первые в русской беллетристикереалистические портреты литературных персонажей, в которых социально-типическиечерты сочетаются с индивидуальными. Так, в портрете самого Карпа Дементьичатакие детали, как "седая борода", "кланяется об руку", "бороду гладит", "всехвеличает: благодетель мой", - метко схваченные Радищевым типичные для русскогокупечества черты внешности и поведения. Такие же детали, как "борода в восемьвершков от нижней губы", "нос кляпом", "глаза серые, ввалились", "брови каксмоль" (обратим внимание; черные брови при седой бороде!), создают индивидуальныйоблик этого типичного купца.
Не менее важным было умение схватить мимику, движения, раскрывающие характерв его социально-типической и одновременно индивидуальной сущности. Так, КарпДементьич "кланяется об руку", и это понятно: манера эта сохранилась у негос тех пор, как нынешний "именитый гражданин" был мелкнм купчишкой, "купцом третьейгильдии". В отличав от отца Алексей Карпович "кланяется гусем", то есть тольконаклоняет голову. Хотя и был он недавно всего лишь приказчиком, "сидельцем"в Петербурге, но он сын богатейшего человека, "именитого гражданина", и потомуспины не согнет...
Радищев завершал и выпустил "Путешествие" "как раз в дни, когда бушевало воФранции революционное пламя". Напомнив об этом в речи на открытии памятникаРадищеву в Петрограде 22 сентября 1918 года, А. В. Луначарский подчеркивал:"...революция звала его своим гремящим голосом, и - верный сын и ученик ее -он ответил...
Екатерина была права, когда она всполошилась. Екатерина была права, признавРадищева мятежником. Он был им, и в том его немеркнущая слава.
Нет, то был не только гуманист, потрясенный зверствами крепостного права...то был революционер с головы до ног, в сердце своем носивший эхо мятежного ипобедоносного Парижа. Не от милости царей ждал он спасения, а "от самого излишестваугнетения", т. е. от восстания. В своей яркой книге, которую в сейчас читаешьс волнением, он не только, то бичуя, то рыдая, то издеваясь, рисует нам мракпомещичьей и чиновничьей России, он замахивается выше, он прямо грозят самодержавию,он зовет к борьбе с ним всяким оружием и радуется плахе для царей" [2].
Размышляя над ожидающей его самого судьбой, в момент окончания работы над"Путешествием", когда первые главы уже набирались а печатались, в конец "Словао Ломоносове" Радищев ввел вопрос: "Недостойны разве признательности мужественныеписатели, восстающие на губительство и всесилие, для того что не могли избавитьчеловечества из оков и пленения?" Отвечая на этот вопрос, Радищев сравнил действиеслова и разума с библейским мифом о создании мира: "Первый мах в творении всесиленбыл; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаюя действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаюдействие разума над разумом".
"Первым махом" в русском революционном "творении" было слово Радищева - ода"Вольность" и "Путешествие на Петербурга в Москву", и это очень четко сформулировалсам Радищев, сказав о себе:
Под игом власти, сей, рожденный,
Нося оковы позлащенны,
Нам вольность первый прорицал.
И потому закономерным и по-своему символичным явилось то, что первым памятником,который воздвигла Советская власть великому деятелю прошлого, был памятник АлександруНиколаевичу Радищеву.

Примечания

1. Этот эпизод воссоздан на основании фактовбиографии Н. М. Максимовича-Амбодика и Д. С. Самойловича, а главное - показанияГ. К. Зотова на следствии: "Также вспомнил он, что один экземпляр продал Амбодику.Когда ж он, Зотов, спросил его, где тот экземпляр, на сие Амбодик отвечал,что он отдал частному приставу их части, а пристав обер-полицеймейстеру" (см.:Бабкин Д. С. Процесс А. Н. Радищева. М.-Л., 1952, с. 199). Экземплярне мог быть конфискован полицией у доктора Амбодика потому, что конфискациякниги началась тогда, когда Радищев и Зотов давно уже находились под арестом(и Зотов уже физически не мог разговаривать с Амбодиком). Иначе говоря, Амбодикпередал свой экземпляр полиции до того, как началось следствие, точнее, сэтого момента оно и началось.

2. Луначарский А. В. Радищев - пророки мученик революции. - Цит. по сб.: "Радищев в русской критике". М., 1952,с. 75.