Перевод текстов и документов > В.В. ВИНОГРАДОВ Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка

В.В. ВИНОГРАДОВ Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка

В. В. Виноградов

ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАЧИ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА ДО XVIII В.

(Виноградов В. В. Избранные труды. История русского литературного языка. -М., 1978. - С. 254-287)

В IX в. в истории славянства уже существовали все основные предпосылки длявозникновения и распространения своей славянской письменности и литературы.Отвлекаясь от гипотез, допускающих у разных славян существование письменныхформ речи до Кирилла и Мефодия, целесообразно принять 863 год как дату началаславянской письменности, славянской книжности и литературы, древнерусского илистарославянского литературного языка.

Чешский славист А. Достал так писал о начале старославянского литературногоязыка: "Наиболее распространен взгляд, что старославянский язык стал языкомлитературным уже впоследствии, главным образом в церковнославянский период,когда церковнославянский язык признан межславянским литературным языком (славянскаялатынь). Однако необходимо признать литературность старославянского языка ужев период почти с возникновения старославянских памятников, так как с самогоначала на этот язык были переведены тексты, очень важные для своего времени,и с самого начала в них исчез характер местного языка. Константин и Мефодий,наоборот, первые же тексты написали для западной славянской области и задумывалисьо создании большой славянской литературы" [1].В XI в. славянские языки или наречия, мнению А. Мейе, Н. С. Трубецкого и Н.Н. Дурново, были еще настолько структурно близки друг к другу, что сохранялиобщее состояние праславянского языка позднего периода. Вместе с тем очевидно,что старославянский язык, даже если принять его диалектной основой говор македонских,солунских славян, в процессе своего письменного воплощения подвергся филологической,обобщенной обработке и включил в себя элементы других южнославянских говоров.Согласно выводам наиболее авторитетных славистов, старославянский язык уже присвоем образовании представлял тип интернационального, интерславянского языка[2]. Это свидетельствует о высоте отражаемойим общественной культуры и о собственной внутренней структурной высоте.

Сложные культурные влияния соседей, их литератур, их литературных языков,особенно языка греческого и старославянского, содействовали - вместе с созданиемвосточнославянской письменности - образованию русского литературного языка.Язык богослужебных книг и связанная с ним литература литургического творчествапринесли к восточным славянам богатую традицию христианской теории, догматики,духовной поэзии и песни. Переход на письмо восточнославянской бытовой речи самогоразнообразного информационного характера повлек за собой развитие русской деловойписьменности, закрепление норм и практики обычного права, возникновение и производстволетописей, оформление договоров, распространение государственных документов,грамот и граматиц.

Заслуживают внимания идеи о том, что успешному и быстрому оформлению и движениюдревнерусского литературного языка сильно способствовали устные переводы с греческого(В. М. Истрин) и знакомство с памятниками древнеболгарской поэзии и письменностиеще до крещения Руси (М. Н. Сперанский, В. Ф. Миллер, В. И. Ламанский, Б. С.Ангелов и др.). "Русская письменность и литература, - пишет Б. С. Ангелов, -до официального принятия христианства Русью была уже связана со славянской письменностьюБолгарии, в частности западной Болгарии и Македонии, откуда шли на Русь, естественно,в ограниченном количестве, древнейшие памятники церковной письменности, по всейвероятности, писанные глаголицей, обычным письмом этого времени в Македониии западной Болгарии: отсюда же идет, по-видимому, и некоторое знакомство русскойписьменности с глаголическим письмом, вскоре смененным кириллицею" (автор ссылаетсяздесь на исследование М. Н. Сперанского "Откуда идут старейшие памятники русскойписьменности и литературы"). Отсюда рано усваивается и категория литературностиписьменного языка. "Такая постановка вопроса о начале русско-болгарских литературныхсвязей в большой степени объясняет причины быстрого развития русской литературыи русской культуры вообще в период непосредственно после принятия христианствана Руси в конце X в." [3].

Устная народная поэзия в разных ее жанрах и элементах быстро проникает в книжно-письменныевосточнославянские произведения. Еще М. А. Максимович выдвинул такую формулу,что "церковнославянский язык не только дал образование письменному языку русскому...,но более всех других языков имел участие в дальнейшем образовании нашего народногоязыка" [4]. Структура народной восточнославянскойречи, если оставить в стороне произносительные различия, приведшие вскоре ксозданию особого "церковного произношения" (согласно открытию А. А. Шахматова), была очень близка к старославянскому языку как в грамматическом строе, так- в значительной степени - и в области словаря. И. И. Срезневский в своих знаменитых"Мыслях об истории русского языка и других славянских наречий" пришел к выводу,что русский народ, приняв христианство, "нашел уже все книги, необходимые длябогослужения и для поучения в вере, на наречии, отличавшемся от его народногонаречия очень немногим" [5]. Теми сферами,где происходило наиболее глубокое и разнообразное взаимодействие церковнославянскогоязыка и русской народной речи, были сферы исторического и летописного творчества,с одной стороны, и стихотворно--поэтического - с другой. А. А. Шахматов отметилцерковнославянское влияние на русскую народную поэзию в рецензии на работу В.А. Аносова "Церковнославянские элементы в языке великорусских былин". Эта мысльА. А. Шахматова находилась в связи с защищаемыми В. Ф. Миллером положениями,что "наши былины представляются определенным видом поэтических произведений,сложившимся и установившимся в своей внешней форме и технике в среде профессиональныхпевцов" и что "профессиональные певцы сосредоточивались вокруг князя и его дружины;такое заключение объясняет нам и присутствие в нашем эпосе книжных элементови международных сюжетов; среда профессиональных певцов не могла быть чуждоюкнижной образованности" [6].

В. М. Истрин в своем исследовании Хроники Георгия Амартола высказал интереснуюмысль о том, что древнерусский литературный язык в переводе этой Хроники обнаружилбогатство и разнообразие словаря, семантическую сложность и гибкость, способностьтонко передавать смысловую сторону языка такой высокой культуры, как греческая.В греческом оригинале Хроники Георгия Амартола насчитывается 8500 слов, в переводе- 6800. Следует вспомнить, что в лексическом фонде классических старославянскихтекстов отмечено 9000 славянизмов и 1200 грецизмов (не считая многочисленныхкалек). В. М. Истрин приходит к выводу, что русские книжники-переводчики XIв. свободно владели всем словарным составом старославянского языка, удачно пополняядревнерусский литературный язык новообразованиями (очевидно, по старославянскимобразцам), но вместе с тем они широко вовлекали в свою книжную речь народныевыражения из живых восточнославянских говоров для обозначения бытовых и обыденныхявлений [7].

Сделанный В. М. Истриным анализ перевода Хроники Георгия Амартола очень убедительнопоказал, как протекал процесс проникновения народной восточнославянской лексикив состав церковнославянского языка русской редакции, как осуществлялось взаимодействиерусских и церковнославянских элементов в аспекте древнерусской литературнности.В сущности В. М. Истрин здесь углублял и обобщал наблюдения А. И. Соболевскогонад категориями и разрядами народных русских слов и выражений в церковнославянскойпереводной литературе восточтославянского происхождения [8].Процесс слияния и взаимодействия русской и церковнославянской стихий в сложнойструктуре вновь складывавшегося древнерусского литературного языка вырисовываетсяна фоне материала очень последовательно и планомерно.

Исследование С. П. Обнорского "Очерки по истории русского литературного языкастаршего периода" в силу пестроты и разнотипности привлеченного им древнерусскогоматериала (из жанров деловой письменности и народного поэтического творчества)не могло показать и не показало "объективную мерку церковнославянизмов в нашемязыке" [9]. Вопреки предшествующим историко-лингвистическимисследовавши С. П. Обнорского (например, в области русского исторического церковнославянскогословообразования - сб."Русская речь". Новая серия, вып 1. Л., 1927), по априорно-идеологическими патриотическим соображениям ему стало казаться, что прежние представленияо церковнославянизмах, о их количестве и их функциях "у нас преувеличены" [10].Согласно новым взглядам С. П. Обнорского, русский литературный язык старшегопериода был чисто русским языком во всех элементах своей структуры (в произносительнойсистеме, в формах словоизменения и словообразования, в синтаксисе, в лексическомсоставе).

Не подлежит сомнению, что только скудость и тенденциозная подобранность речевогоматериала могла привести С. П. Обнорского к такому одностороннему и антиисторическомувыводу о возникновении и развитии древнерусского литературного языка. Это оченьвнушительно было показано уже А. М. Селищевым [11].Для критического сранителъно-исторического сопоставления с взглядами С. П. Обнорскогона историю древнерусского языка могли бы быть привлечены с большой наглядностьюматериалы из истории сербского языка вплоть до реформы Вука Караджича. ВедьС. П. Обнорский утверждал, будто русский литературный язык не ранее XIV в.,т. е. с эпохи второго южнославянского влияния, подвергся "сильному воздействиююжной, болгаро-византийской культуры". По словам С. П. Обнорского,"оболгарениерусского литературного языка XV в. следует представлять как длительный процесс,шедший с веками crescendo" [12].

Концепция С. П. Обнорского стала оказывать решительное влияние на все статьи,брошюры и книги, посвященные разнообразным вопросам исторической грамматикии лексикологии древнерусского языка и появляющиеся у нас после выхода в светего "Очерков" (П. Я. Черных, Ф. П. Филина и др.) [13].

Из близких к концепции С. П. Обнорского теорий лишь теория Л. П. Якубинского,более сложная, чем концепция С. П. Обнорского, открывала некоторые новые путиисследования проблемы церковнославянизмов в истории древнерусского литературногоязыка. Она вводила исторический принцип жанрового и стилистического функциональногоразграничения языковых явлений в церковнославянских и русских памятниках древнейшейпоры. Опираясь в основном на те же памятники, кроме "Моления Даниила Заточника",но с привлечением Новгородской летописи, Л. П. Якубинский пришел к выводу, чтостарославянский язык сыграл определяющую роль в самые первые моменты формированиядревнерусского письменно-литературного языка, но уже во второй половине XI в.в нем начинает преобладать живая восточнославянская устно-речевая стихия. Отсюдау Л. П. Якубинского укрепляется тенденция к изучению жанрово-стилистическихвзаимоотношений и взаимодействий русизмов и славянизмов в памятниках древнерусскоголитературного языка [14].

В сущности уже в этот первый период развития древнерусского славянского языкаXI-XIII вв. началось постепенное обогащение его элементами народного "делового"языка. Известная исследовательница древнерусской литературы В. П. Адрианова-Перетцтак писала об этом: "Изучая "деловой" язык древней Руси, как он отражен преждевсего в памятниках чисто практического назначения, мы отмечаем в нем не толькоточность и ясность, но и особую выразительность (которая сейчас ощущается намикак своеобразная "образность"), характерно отличающуюся от специфической "сладостикнижной", но близко напоминающую выразительность устно-поэтического языка" [15].Кроме того, объем и структура делового языка все более изменялись и расширялись.От деловой речи ответвлялись другие жанры.

Богатое содержание и широкий состав древнерусской письменности и литературы,которая уже в начальный период своей истории, в XI-XIII вв., культивировала,кроме религиозно-философских, также повествовательные, исторические и народно-поэтическиежанры, свидетельствует о быстром развитии древнерусского литературного языкана церковнославянской основе, но с многообразными включениями в его структтуруэлементов восточного словесно-художественного творчества и выражений живой бытовойречи. Конечно, в некоторых функциональных разновидностях деловой - бытовой игосударственной - речи отдаленность их от книжно-славянского письменно-литературногоязыка была долгое время очень значительна. Но самобытность путей движения древнерусскойлитературы не могла не отразиться и на процессах развития разных стилей древнерусскоголитературного языка.

Быстрое и широкое распространение русского кириллического письма для практическихнужд - в бытовой переписке (грамоты на бересте), в надписях на сосудах и т.п. (с начала X в.) - говорит о том, что народный язык деловой письменности игралзаметную роль в X-XI вв. в восточнославянском общественно-бытовом обиходе. Ноделать отсюда более или менее определенные заключения о степени литературностиэтой обиходно-бытовой письменной речи чрезвычайно трудно. А. И. Соболевский,признавая наличие в древней Руси двух языков - одного литературного, церковнославянского,другого живого делового, - допускал их активное взаимодействие и синтезирование."Конечно, - говорил он, - люди со слабым образованием часто писали свои литературныепронзведения на таком языке, где церковнославянские элементы... были в меньшемколичестве, чем русские, но всё-таки они желали писать на церковнославянскомязыке и пускали в оборот весь свой запас сведений по этому языку. Таковы были,между прочим, наши летописцы..." [16]. Такимобразом, в XII-XIII вв. возникают разные стили древнерусского литературногоязыка, характеризующиеся слиянием и смешением народнорусских и церковнославянскихэлементов.

Процессы распространения признаков "литературности" письма могли осуществлятьсяв сфере деловой письменной речи и другими путями. Прежде всего - это путь обогащенияязыка грамот и вообще деловой речи поэтическими народными выражениями и фольклорнымицитатами (например, формулами загадок). Такие "следы поэтической организацииречи и элементы стихотворного ритма" Р. О. Якобсон и Н. А. Мещерский нашли вНовгородской берестяной грамоте № 10 (XV в.) [17].Исходя из предположения, что в древнерусском языке уже рано должны были сложитьсянекоторые различия в нормах народно-разговорной и книжно-славянской письменнойречи (устойчивые типы словосочетаний, традиционные формулы начала, концовок,определенная система сложных и в особенности сложноподчиненных предложений,"что не свойственно бытовой речи"; использование отдельных церковнославянскихслов, выражений и др. под.), Н. А. Мещерский предлагает видеть в берестяныхграмотах с книжно-славянским наслоением (например, № 9, 10, 28, 42, 53) признакилитературной грамотности, а у авторов их показатели владения литературным языком.Пока это все очень субъективные, хотя и возможные предположения [18].

Старославянская и позднее церковнославянская лексика, проникавшая в древнерусскийлитературный язык из разнообразных книг разных славянских государств, была оченьсложной. "Слова моравские и словинские, - писал А. И. Соболевский, - легко могутоказаться в текстах несомненно болгарского или русского происхождения, словасербские - в текстах происхождения чешского и т. д." [19].H. К. Никольский допускал значительное западнославянское влияние на раннюю древнерусскуюписьменность [20], в частности на летописныепамятники. Он призывал к тщательному исследованию "объема западнославянскоговлияния на древнерусскую письменность, времени его проникновения в нее, специфическихчерт его отслоений на языке, стилистике и тематике письменных памятников дотатарскихстолетий" [21].

Процесс перевода памятников южнославянских и западнославянских литератур,памятников византийских и западноевропейских, прежде всего латинской литературы,на русский церковнославянский язык сопровождался творчеством новых слов дляпередачи новых идей и образов, семантическим приспособлением старых общеславянскихслов к выражению новых понятий или вовлечением восточнославянских народных,а иногда диалектных слов в систему русского книжно-славянского языка. Так богати сложен делался состав древнерусского литературного церковнославянского языка.Переводились сочинения церковнобогослужебные, догматические, исторические, научные,поэтические. По словам В. М. Истрина, "славянский язык, на долю которого выпалосразу воспринять такое накопленное веками наследство чужой культуры, вышел изэтого испытания с большою для себя честью" [22].

Так церковнославянский язык русской редакции, очень сложный по своему составу,включивший в себя болгаризмы и другие виды или типы южнославянизмов, моравизмы,чехизмы и даже (очень редко) полонизмы, византийско-греческие и латинские воздействия,на восточнославянской почве стал проникаться русизмами или восточнославянизмами.Складывался и развивался особый вариант церковнославянского литературного языка.Воздействие восточнославянской народной речи быстро сказалось на его звуковомстрое. Оно усилилось в связи с процессом утраты редуцированных и последующимиявлениями ассимиляции и диссимиляции согласных, а также чередования ои е с нулем звука. В XIII в. был более или менее русифицирован морфологическийстрой церковнославянского языка, как утверждал П. С. Кузнецов и утверждает Б.О. Унбегаун; в сфере лексических и семантических новообразований начали усиливатьсяприемы и принципы сочетания и разграничения восточнославянских и церковнославянскихморфем (например, одиночество в Хронике Георгия Амартола, средаи середа, вредити - в отвлеченном моральном смысле - в "Поучениях" ВладимираМономаха и вередити о физическом членовредительстве и т. п.).

Специалисты по старославянскому языку и старославянской литературе (например,В. Ягич, Б. М. Ляпунов, В. М. Истрин) не раз подчеркивали "диалектную пестротув истории развития этого языка" [23], разнообразиеего словаря, сложность его семантической системы, богатство синонимов и смысловыхоттенков значений слов (например, бЬдънъ, достояние и наследиеи др.). Однако до настоящего времени состав той старославянской и церковнославянскойлексики, которая вошла в активный словарь древнерусского литературного языкас XI по конец XIV в., до периода второго южнославянского влияния, во всем егообъеме и стилистическом разнообразии пока не определен. А между тем чрезвычайноважно исследовать проблемы: как протекал процесс соотношения и взаимодействияславянизмов и русизмов (например, слов церк.-слав. участие и русск. участок,которые сначала были синонимами, во затем семантически разошлись)? Что нового,своеобразного в семантическую сферу церковнославянизмов внесено восточным славянством?Какие принципы и нормы определяли строй древнерусской стилистики? и др. под.

Старославянский язык был очень богат синонимами. Это отмечали многие слависты,например В. Ягич, С. М. Кульбакин при анализе лексики Хиландарских отрывковXI в. [24], А. Вайан в своих этимологическихисследованиях [25] и др. Ср.: вожделениеи похоть; ударение и заушение; жрiьтва и трiьба;язык и страна; возвысити и вознести; алкатии поститися; искренний и ближний; книгочий и книжник;знаменати и запечатлiьти и др. под.

В. М. Истрин указал на то, что в церковнославянском переводе Xроники ГеоргияАмартола одно и то же греческое слово передается сер. синонимов: aisthanesthai- мьнЬти, обоняти, разумЬти, съвЬдЬти, услышати, чути; enoia - домыслъ,домышление, замышление, мысль, помыслъ, размышление, разумъ, разумЬние, съмыслъ,умъ, чувьствие; deinos - зълъ, лихъ, лукавъ, лютъ и др. [26].

Церковнославянизмы, вливаясь в речь древнерусского духовенства и других грамотныхслоев древнерусского общества, создавали здесь модели для образования новыхслов из восточнославянского лексического материала. Например: негодование,впервые отмеченное в языке Хроники Георгия Амартола, одиночество (ср.старославянизм единачьство в языке "Поучения" Владимира Мономаха). Активныи влиятельны были процессы слияния и отталкивания омонимов церковнославянскихи русских (ср. церк.-слав. наговорить 'убедить' и русск. наговорить'наклеветать').

Несомненно, что семантическая структура синонимов той эпохи была иная, чемв современном русском языке (ср. продолжение и пространство) [27].Любопытно, что среди диалектологов с историческим уклоном у нас тоже было распространеноубеждение в большей синонимичности древнерусского языка по сравнению с языкомсовременным (например, А. П. Евгеньева, Б. А. Ларин и нек. др.) [28].

Задача исследования синонимов церковнославянских и русских в эту эпоху (XI-XIVвв.), в сущности, еще не поставлена. Было бы целесообразно исследовать соотношенияи взаимодействия, а также различия этих двух синонимических серийных потоков.Вообще говоря, одной из самых трудных и неразработанных задач истории лексикирусского литературного языка с XI по XIV в. является исследование закономерностейслияния русизмов и церковнославянизмов, омонимической дифференциации их, а такженовообразований славяно-русизмов. Ведь на основе разнообразных комбинаций церковнославянскихи восточнославянских элементов вырабатываются новые слова и фразеологическиеобороты для выражения новых понятий и оттенков. Кроме того, одни и те же слова- иногда с почти одинаковыми или очень близкими значениями - могли употреблятьсяи в церковнославянском языке и в живых восточнославянских говорах.

Очень интересная и ценная работа К. Тарановского о формах общеславянскогоцерковнославянского стиха в древнерусской литературе XI- XIII вв. [29]внесла существенный вклад в понимание взаимодействий старославянской (а позднеецерковнославянской) языковой струи с восточнославянской в эту эпоху. Русскийцерковнославянский литературный язык уже при своем историческом становленииусваивает некоторые из предшествующих литературно-поэтических структур, напримерорганизационные системы молитвословного стиха. Молитвословный стих (в болееузком понимании называемый кондакарным), по определению К. Тарановского, - этосвободный несиллабический стих целого ряда церковных молитв и славословий, обнаруживающийнаиболее четкую ритмическую структуру в акафистах. Восходит он к византийскомустиху, а в конечном итоге - к библейскому.

К. Тарановский так описывает стихотворную структуру молитвословного размера:"Основным определителем молитвословного стиха является система ритмических сигналов,отмечающих начало строк. В первую очередь в этой функции выступают две грамматическиеформы - звательная форма и повелительное наклонение, отличающиеся от всех остальныхграмматических форм и образующие особый "сектор" в нашем языковом мышлении:эти две формы не только сигнализуют установку па адресата... В синтаксическойпросодии эти две формы также играют особую роль: они чаще всех других форм наделяютсяэкспрессивным, т. е. более сильным ударением. Другим средством маркированияначала строки в молитвословном стихе является синтаксическая инверсия, т. е.постановка на первое место в строке прямого дополнения перед сказуемым. Такоеотмеченное положение какого-нибудь члена предложения опять-таки является благоприятнымусловием для наделения его логическим ударением. И в речитативном исполнениимолитвословного стиха начала строк фактически наделяются более сильными ударениями.Само собой разумеется, что такое сильное ударение может автоматизироваться ипадать на начало строк, синтаксически не отмеченных. Итак, ритмическое движениемолитвословного стиха в первую очередь строится на ожидании отмеченности началастрок. Регистрируя повторное наступление начального сигнала, мы ожидаем и дальнейшегоего появления: речь как бы протекает в двух измерениях (от одной словесной единицык другой и от строки к строке), т. е. становится стихотворной. Особой важностьюначального сигнала в молитвословном стихе объясняется тяготение этого стихак анафорическим повторам и к акростиху.

Молитвословный стих не знает так называемых междустрочных переносов: концыстрок в этом стихе всегда совпадают с естественными интонационными сигналамитипа антикаденции (с "интонацией побуждения"), а концы строф или "строфоидов"- с сигналами типа каденции (с "интонацией завершения"). При этом начало строки,оканчивающейся каденцией, часто бывает и неотмеченным, и эта неотмеченность("нулевой знак") в свою очередь может сигнализировать наступление каденции,т. е. разрешения созданного ритмического напряжения" [30].

"Вообще синтаксический параллелизм в молитвословном стихе является основнымструктурным приемом в организации текста. Он также способствует протеканию речив двух измерениях, подчеркивая соотнесенность смежных строк и вызывая ожиданиеповторности определенных ритмико-синтаксических фигур" [31].

Старейшим примером применения молитвословного стиха в оригинальном произведениидревнерусской письменности является "похвала" князю Владимиру в "Слове о законеи благодати" митрополита Илариона. Разбить ее на строки не представляет большойтрудности:

1. Въстани, о честнаа главо, от гроба твоего,

2. Въстани, отряси сонъ,

3. НЬси бо умьрлъ, нъ спиши до общааго всЬмъ въстанiа

4. Въстани, нЬси умерлъ

5. HЬ бо ти лЬпо умрЬти,

6. ВЬровавъшу въ Христа, живота всему миру.

7. Отряси сонъ, възведи очи, да видиши,

8. Какоя тя чьсти господь тамо съподобивъ,

9. И на земли не беспамятна оставил сыномъ твоимъ.

10. Въстани, виждь чадо свое Георгiа,

11. Виждь утробу свою,

12. Виждь милааго своего,

13. Виждь, его же господь изведе от чреслъ твоихъ,

14. Виждь красящааго столъ земли твоей,

15. И възрадуися и възвеселися... [32]

Славянский сказовый стих хорошо описан П. Слиепчевичем на сербском фольклорномматериале, а на русском и сравнительном славянском Р. О. Якобсоном [33].Очень интересны новые соображения и наблюдения К. Тарановского, относящиесяк разным видам структуры сказового стиха. "Стих этот основывается на синтаксическойпросодии. Как отметил Р. О. Якобсон, этот стих был наименее подвержен изменениямв отдельных славянских языках, ибо "синтаксическая структура является самымконсервативным слоем славянских языков" [34]."В древнерусской литературе, - пишет К. Тарановский, - есть одно произведение,всецело построенное на синтактико-интонационной модели сказового стиха. Это- "Слово о погибели русской земли" (XIII в. - В. В.) [35].

Членение "Слова" на строки, предлагаемое К. Тарановским, близко к разбивкетекста, предложенной А. В. Соловьевым [36]:

1. О свЬтло светлая/	и украсно украшена/
1a.	земля Руськая!
2. И многыми красотами/	удивлена еси,
3. Озеры многыми/	удивлена еси,
4. РЬками и кладязьми/	мЬсточестьными,
5. Горами крутыми,/	холмы высокыми
6. Дубровами частыми,/	польми дивными,
7. ЗвЬрьми разноличыными,/	птицами бещислеными,
8. Городы великыми,/	селы дивными,
9. Винограды обительными,/	домы церковными,
10. И князьми грозными,/	бояры честными,
10а.	вельможами многами и т. п.

"Слово о погибели русской земли", - заключает К. Тарановский, - произведениериторическое, но не церковного, а светского типа. И поэтому его автор обратилсяк риторическим жанрам русского фольклора и проникся их ритмикой и образностью.Чтобы в этом убедиться, стоит только сравнить начало "Слова" со следующим местомсвадебного приговора:

Ехать бы нам/	путем дорогою,
Чистыми полями,/	белыми снегами,
Крутыми горами,/	быстрыми реками,
Черными грязями,/	зелеными лугами,/
	шелковыми травами.

Общность ритмики и образности текста, созданного в тринадцатом веке, и текста,записанного в девятнадцатом, может свидетельствовать только об одном: об общемнародном источнике обоих текстов, источнике, восходящем к глубочайшей древности"[37].

Итак, "Слово о погибели русской земли" представляет с лингвистической и поэтическойточки зрения самобытное гибридное произведение - народно-русское и вместе стем церковнославянское. Оно наглядно показывает, какой сложный и глубокий процесссинтезирования народных восточнославянских и книжных церковнославянских элементовпротекал в русском литературном языке с самых первых веков его развития. Вместес тем по этим иллюстрациям можно судить, какие борозды литературности и стихотворнойпоэтичности прорезывали в разных направлениях систему древнерусского литературногоязыка, содействуя формированию и выделению из общей сферы литературно-письменнойречи языка в собственном смысле литературного славяно-русского.

Особенно важное значение в решении и постановке вопросов, касающихся формированияи развития древнерусского литературного языка, имеет "Моление Даниила Заточника".Недаром С. П. Обнорский включил его в число важнейших памятников древнерусскогонародно-литературного языка. Анализ К. Тарановского вносит новые черты в пониманиеэтого произведения и его места в развитии древнерусской литературы в древнерусскоголитературного языка. К. Тарановский пишет: "Моление Даниила Заточника" - произведениеритмизированное. Его текст, в общем, распадается на сопоставимые между собоюинтонационно-синтаксические отрезки, которые назовем строками. "Моление" - произведениериторическое, с установкой на адресата" [38]."Моление" объединяет стиль и образы церковнославянского языка и языка народногорусского.

В страстных "молитвенных обращениях" к князю автор "Моления" естественно прибегаетк молитвословному стиху (т. е. к стиху церковнославянскому).

ТЬмь же вопию к тебЬ, одержимъ нищетою:

Помилуй мя, сыне великаго царя Владимера,

Да не восплачюся рыдая, аки Адамъ рая;

Пусти тучю на землю художества моего [39].

Ср. также:

Княже мои, господине!

Яви ми зракъ лица своего,

Яко гласъ твои сладокъ, и образ твои красенъ;

Меъ исачають устнЬ твои,

И посланiе твое аки раи съ плодомъ.

Но егда веселишися многими брашны,

А мене помяни, сухъ хлЬбъ ядуща;

Или пiеши сладкое питiе,

А мене памяни, теплу воду пiюща от мЬста назавЬтрена;

Егда лежаши на мяккыхъ постеляхъ подъ собольими одЬялы.

А мене помяни, подъ единымъ платомъ лежаща и зимою умирающа,

И каплями дождевыми аки стрЬлами сердце пронизающе [40].

"Моление Даниила Заточника" - произведение не только риторическое, но и дидактическое.В своих поучительных сентенциях автор "Моления" прибегает к народному сказовомустиху гномического типа. Этот стих автор явно сознает как особую ритмическуюсистему и называет ее "мирскими притчами".

Глаголетъ бо ся в мирских притчахъ:
Ни птица во птицахъ сычь;/	ни в звЬрехъ звЬрь ежъ;/
Ни рыба в рыбахъ ракъ;/	ни скотъ в скотехъ коза;
Ни холопъ в холопахъ,/	хто у холопа работаетъ,
Ни мужъ в мужехъ,/	которыи жены слушает;
Ни жена в женах,/	которая от мужа блядетъ;
Ни работа в работехъ./	Подъ женами повозничати [41]

Молитвословный и сказовый стих не противоречат друг другу. "Переход от однойритмической структуры к другой фактически является переключением главного ритмическогосигнала (сильного ударения) с начала строк на концы колонов и строк. В "серьезныхместах", не окрашенных юмором, оба типа стиха могут свободно сочетаться" [42].

К. Тарановский приводит такой интересный пример комбинации двух ритмическихструктур в отрывке по Чудовскому списку:

Княже мои, господине!

Это типичная строка стиха молитвословного. За ней следуют четыре строки сказовогостиха с ясно выраженной звуковой фактурой, характерной для "заговоров и пословиц":

Кому Переславль,/	а мнЬ Гореславль;
Кому Боголюбиво,/	а мне горе лютое;
Кому Белоозеро,/	а мне чернее смолы;
Кому Лаче озеро,/	а мне много плача исполнено... [43]

Последняя строка, отмеченная каденцией, как это часто бывает в молитвословномстихе, лишена четко выраженных ритмических сигналов ("нулевой знак" перед каденцией):

Зане часть моя не прорасте в нем [44].

"Молитвословный" и сказовый стихи в "Молении" могут не только сочетаться,но и противопоставляться друг другу. Такое противопоставление имеет место прирезком переходе от одной тональности к другой, причем изменяется и ритмическаяструктура текста. К. Тарановский находит яркий пример такого "переключения"в конце "Моления" по Чудовскому списку:

1 Может ли разумъ/	глаголати сладка?
2 Сука не может/	родити жеребяти;
3 Аще б (ы) родила,/	кому на немъ Ьздит (и),
4 Ино ти есть/	конья лодия,
5 И инъ ти есть/	корабль,
6 А иное конь,/	а иное лошед;
7 Ин ти есть умен/	а инъ безуменъ.
8 Безумных бо/	ни куют, ни льют
	но сами ся ражаютъ.
9 Или речеши, княже:/	солгалъ есми аки песъ,
10 То добра пса/	князи и бояре любятъ.

Но далее, на 11 строке, автор заявляет о своем переходе от сказового стихак стиху молитвословному, от "мирских притч" к церковно-торжественной поэзии:

Но уже оставимъ рЬчи и рцем сице.

12 Воскресни, боже, суди земли!

13 Силу нашему князю укрепи;

14 Ленивые утверди;

15 Вложи ярость страшливымъ в сердце.

16 Не дай же, господи, в полонъ земли нашей языкомъ, незнающим бога... [45]

Уже из этих иллюстраций ясно видно, какими острыми и сложными бывают в "Молении"сочетания, смены и противопоставления стилей церковнославянских и народно-поэтических,фольклорных.

И. Н. Жданов в заключение своей очень интересной статьи "Русская поэзия вдомонгольскую эпоху", содержащей ценный материал для исследования взаимодействияцерковнославянского литературного творчества с древнерусской народной поэзией,писал: "Наше обозрение указаний на древнерусские поэтические памятники былобы не полно, если бы мы не упомянули о притче. С этой формой народнопоэтическогослова мы нередко встречаемся в памятниках древнерусской письменности. Самыйобильный материал для изучения притчи находим в ."Слове Даниила Заточника" [46].

Вопросы слияния с церковнославянским древнерусским языком разновидностей восточнославянскойнародно-бытовой речи, фольклорных стилей и приказно-делового языка с XI до XIVв. требуют отдельного рассмотрения.

Приказно-деловой язык в силу характерной для него многообразной эволюции,направленной и в сторону живой народной, иногда диалектной и народно-поэтическойречи, и в сторону разных церковно-книжных жанров древнерусской литературы, требуетособого внимания и особого рассмотрения. "Самый процесс внедрения в литературурусского (народного. - В. В.) языка в его разнообразных видах (просторечный,фольклорный, документальный, воинский и т. д.), формы борьбы и объединения егос выработанными нормами книжного церковнославянского языка, причины преобладаниято одной, то другой языковой стихии, - все это темы, подлежащие разработке",- писала В. П. Адрианова-Перетц, определяя задачи исследований в области древнерусскогоязыка и древнерусской литературы. "В итоге должно быть представлено во всейполноте соотношение в литературном языке разных эпох обеих языковых стихий..."[47].

Приемы и принципы взаимодействия и слияния восточнославянской - устной и письменной- бытовой речи с церковнославянским языком обнаруживались или в разных жанрахпамятников русского церковнославянского литературного языка, или в структуреразных частей его словаря. Так, И. П. Еремин в своем исследовании "Киевскаялетопись как памятник литературы" различает в составе этого произведения постилю две жанровые части: погодные записи и рассказы - и повести. "Основноелитературное качество погодного известия - документальность. Проявляетсяона во всем: и в этом характерном отсутствии "автора", и в деловой протокольностиизложения, и в строгой фактографичности" [48]."Летописный рассказ в не меньшей степени документален, чем погодная запись".Он не претендует на литературность и преследует цели простой информации. Сказовыеинтонации "производят впечатление устного рассказа, только слегка окниженногов процессе записи". Например: загорожено бо бяше тогда столпием..., бе жетогда ночь темна..., изблудиша всю ночь и т. п. "Некоторые рассказы, в особенностиже рассказы об Изяславе Мстиславиче, производят впечатление делового отчета,военного донесения" [49]. И тут преобладаетживая восточнославянская речь.

Выразительны частые речи действующих лиц. Многие речи живо воспроизводят обычнуювосточнославянскую княжеско-дружинную фразеологию, например: пойди, княже,к нам, хочем тебе; не лежи, княже, Глеб ти пришел на тя вборзе; не твое веремя,поеди прочь; мне отчина Киев, а не тобе и др. под. Хотя речи действующихлиц носят явные следы некоторой литературной обработки, все же словарь летописинасыщен терминами быта, живыми отголосками разговорной речи XII в., например:товар ублюдоша, полезоша на кони, присунушася к Баручю, ополонишася дружина,нетверд ему бе брод и т. п.

В то же время в литературной повести много традиционных церковнославянскихформул, литературных штампов. Здесь явственно проступают элементы агиографическойстилизации, основные черты церковнославянского языка. Очень показательны эпитеты,которыми как ореолом окружено имя князя: христолюбивый, нищелюбец, избранникбожий, благоверный, в истину божий угодник, страха божия наполнен и т: п.Цветистая риторическая фразеология, торжественные церковнославянизмы, книжно-славянскиеформулы типичны для стиля повестей: не помрачи ума своего пьянством, ризоюмя честною защити, призри на немощь мою, о законопреступници, враги, всея правдыХристовы отметници и др. под.

Глубокое и тесное сплетение восточнославянизмов и древнеславянизмов характернои для тех памятников древнейшей русской письменности, которые выдвигались С.П. Обнорским и его приверженцами в защиту единой восточнославянской народно-разговорнойбазы древнерусского литературного языка. Так, фразеология "Поучения" ВладимираМономаха нередко носит явный отпечаток византийско-болгарского языкового влияния.Например: и слезы испустите о грЬсЬхъ своихъ (ср.: капля испусти слезъсвоихъ); ср. в Житии Феодосия: плачь и сльзы изъ очью испоущаахоу;в Ипатьевской летописи: слезы испущая от зЬницю; в Лаврентьевской летописи:жалостныя и радостный слезы испущающе; в Новгородской I летописи: владыкаСимеонъ... испусти слезы из очiю и мн. др.; ср. греч. у Златоуста: pegasephiei dakruon; у Симеона Метафраста [50]:пакости деяти (ср. Матф. 26, 67; и пакости ему дЬяша) и др.; вписьме к Олегу: многострастный (ср. греч. polutlas); ср.: възложивЬна бога; в Новгородских минеях XI в. [51]:на тя бо iединоу надеждоу въскладаiемъ (ср. греч. soi gar mone ta teselpidos anatithemi) и др. под.

Историками древнерусской литературы все сильнее подчеркивается огромное организующеезначение фольклора и его стилистики в развитии древнерусской литературы и древнерусскоголитературного языка. "При использовании в литературе живого русского языка создавалосьиногда разительное сходство между литературным и фольклорным применением однихи тех же, свойственных языку в целом, выражений" [52].Крепкая связь древнерусского литературного языка XI-XIV вв. с живой устной восточнославянскойстихией коренилась в самом характере ранней древнерусской художественной литературы,в многообразии ее жанров.

Бросается в глаза общность между "Девгениевым деянием" и другими древнерусскимипамятниками XII-XIII вв. не только в способе построения изобразительных сравнений,близких к стилю народной поэзии (при помощи яко), но "и в самом подборематериала для сравнения: это преимущественно область мира животных (сокол, волк,лев, пардус, тур. орел и т. п.), явлений природы (дождь, снег)... Видимо, этоткруг предметов сравнения был в значительной степени ходячим, общепринятым втой среде, которая дала нам и перевод "Д[евгениева д]еяния", и Иосифа Флавия,и "Слово о полку Игореве", и нашу южную летопись XII-XIII вв." [53].

См. сравнения в "Девгениевом деянии": яко сокол дюжей; яко скоры соколъ;яко орелъ; яко добрый жнецъ траву сЬчетъ; яко зайца в тенета яти и др. Ср.в "Истории" Иосифа Флавия: выюще акы вълци радощами [54].Ср. в Галицко-Волынской летописи (изд. 1871 г.): устремилъ бо ся (князьРоман) бяше на поганыя, яко и левъ; сердитъ же бысть яко и рысь, и губяше,яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ, яко и орелъ, храбръ бо бЬ, яко и туръ.

Однородный словарный и фразеологический материал используется в стиле "Девгениевадеяния", "Истории" Иосифа Флавия: борзо, в борзЬ бръзостъ; главу свою(или главы своя) положиша; голка; гораздъ, дружина; думу думати; игратиоружиемъ (мечемъ, копъемъ); исполчитися. иноходный; кликнути; кожухъ; конюхъ;кормилица; кудрявый, ловъ, ловы; милый, нарядити; паволока; погнати; поскочити;похупатися, хупатися; приспЬти; простъ; пустити 'послать'; рудный'окровавленный'; рыкати; свадьба, сватъ; стрый, сумежiе; шатеръ; шеломъ;шуринъ и т. п.

Точно так же эпитеты народно-поэтического стиля роднят Галицко-Волынскую летопись,"Историю" Иосифа Флавия и "Девгениево деяние". В "Девгениевомдеянии" (зверь) лютый, сокол (дюжей), скоры, (злато) сухое, (струны)златыя и др. Ср. у Флавия: от лютаго сего звЬри, двери... соуха, злата,фиалы вся соухымъ златомъ строена и др. В Галицко-Волынской летописи: коньсвой борзый сивый, острый мецю, борзый коню, како милаго сына [55].

Близость к народно-поэтическому стилю сказывалась и в последующей судьбе рукописноготекста "Девгениева деяния". М. Н. Сперанский пишет о том, что на своеобразныйстиль старой воинской повести под пером позднейшего переделывателя, взглянувшегона повесть как на близкое к сказочным и устно-народным произведениям, налегслой переделок стиля, отчасти деталей в содержании, сближавший эту повесть снародно-устными произведениями.

Говоря о фольклорно-художественных элементах стиля в некоторых древнерусскихлитературных жанрах, нельзя отделять их от широкой струи живой восточнославянскойречи. Выражения и образы обычного права, юридические формулы и термины, фразеологическиеобороты государственного делопроизводства, тесно связанные с традициями живойвосточнославянской речи, не могли не приспособить церковнославянской системылитературного языка для своего закрепления. Они используются в литературныхпроизведениях и подвергаются стилистической обработке.

А. С. Орлов отметил "отзвуки" народной песни и живого просторечияв языке и стиле воинских повестей эпохи позднего феодализма. В русской историческойбеллетристике XVI в., по словам А. С. Орлова, создался "стиль, которыйобъединил всю пестроту предшествующих приемов книжного повествования в однородную,цветистую одежду, достойную величавых идей третьего Рима и пышности всероссийскогосамодержавства... Сознание преимущества своей национальности заставляло книжниковне так уже сторониться своей народной песни. И вот ее мотивы и образы вошлив этикетную речь XVI века" [56].

Например, в "Истории о Казанском царстве": поля и горы и подолия;враги - гости не милые. Встречаются присловия и поговорки: Казань- котел, златое дно; придавит аки мышей горностай; приест аки кур лисицаи др. Видны следы влияния былинного стиля и боевых повестей.

Эпитеты устной поэзии рассыпаны по всей "Истории": поле там чистое(8, 32, 115); девицы - красныя (77, 143), кони - добрые (180),удачные (40); теремы - златоверхие (168); светлицы - высокие.Еще ярче отголоски живого просторечия: старъ да малъ (40); брань нехуда (117); наехати далече в полЬ (37); живутъ в сумежницахъ посусЬдству (151) и др. Правда, живым словам часто придана книжная окраска;например: побЬгоша... не знающе, куды очи несутъ.

Старинные выражения иногда искажаются: лучше живота смерть вменяху (155).Выделяются некоторые образы и выражения, напоминающие риторику Киевского периода:И на костЬхъ вострубиша (8); Возмутишася нагаи, аки птичьи стада(25); И много секъшеся Казанцы, и многихъ вой рускихъ убиша, и сами тужеумроша, храбрыя, похвално на земле своей (160). По словам А. С. Орлова,"в языке также выразилась архаизация, при неумении справиться с требованиямистарой грамматики" [57].

В середине XVII в. в традиционную книжную культуру речи врывается сильнаяи широкая струя живой устной речи и народно-поэтического творчества, двигающаясяиз глубины стилей демократических слоев общества. Обнаруживается резкое смешениеи столкновение разных стилей слов. Начинает коренным образом изменяться взглядна состав литературного языка. Демократические круги общества несут в литературусвою живую речь с ее диалектизмами, свою лексику, фразеологию, свои пословицыи поговорки. Так, старинные сборники устных пословиц (изданные П. К. Симонии обследованные В. П. Адриановой-Перетц) составляются в среде посадских, мелкихслужилых людей, городских ремесленников, в среде мелкой буржуазии, близкой ккрестьянским массам. Ср., например, такие пословицы: Кабалка лежит, а детинкабежит; голодный и патриарх хлеба украдет; казак донской, что карась озерный- икрян да сален (характеристика донской "вольницы"); поп пьяныйкниги продал, да карты купил; красная нужда - дворянская служба (насмешканад привилегированным положением высших сословий); не надейся попадьа напопа, имей своего казака и т. п. Лишь незначительная часть пословиц, включенныхв сборники XVII - начала XVIII в. носит в своем языке следы церковно-книжногопроисхождения. Например: Адам сотворен и ад обнажен; жена злонравна - мужу погибельи др. "Огромное же большинство пословиц, даже и выражающих общие моральныенаблюдения, пользуются целиком живой разговорной речью, которая стирает всякиеследы книжных источников, если таковые даже в прошлом и были" [58].

Таким образом, стилистика народной поэзии была крепкой опорой развития древнерусскойлитературно-художественной речи. Язык народной поэзии явился важным цементирующимэлементом в системе развития литературного языка великорусской народности, азатем и нации.

В стиле народной поэзии представление об общерусской языковой норме и тяготениек ней ярко обнаруживается в такого рода "глоссических" оборотах:

Выедешь ты на шеломя на окатисто,

а по Русскому - на гору на высокую [59].

В значительной степени свободные от местной, областной исключительности стилинародной поэзии, выражая рост национального самосознания в XVI-XVII вв., ускорилипроцесс формирования русского национального литературного языка.

Специфические свойства художественной речи обнаруживаются в таких жанрах,как жития святых, путешествия ("хождения") и т. д., и далеко не всегдав связи с фольклорными мотивами. Нельзя забывать и о стихотворениях на древнецерковнославянскомязыке.

Вообще же наука о развитии художественной речи и языка художественной литературыимеет свои задачи и свой круг понятий и категорий, отличных от тех, которымиоперируют история литературного языка и общенародной разговорной речи.

В литературе некоторых областных центров связь церковнославянского литературногоязыка с живой разговорной и письменно-деловой речью была особенно живой и непосредственной.Таков, например, был Новгород. И. И. Срезневский отметил более разговорную,народную окраску языка в Новгородских летописях до XV в. ("Очевидно, чтолетописец, не настроенный слогом книг, мог легче соблюдать в своем изложениипростоту рассказа, не удаляясь от простого разговорного языка общества. Конечно,вследствие навыка описывать события должны были образовываться особенные условиялетописного слога; но эти условия не могли мешать свободе употребления формнародного языка, а только сдерживали его в определенных границах" [60])и сильную примесь в них областных севернорусизмов.

По наблюдению Б. М. Ляпунова, "новгородская летопись XIII-XIV вв. кишитполногласными формами" [61]. Д. С.Лихачев в работе "Новгород Великий" писал: "На всем протяженииXIII-XIV вв. новгородскую летопись характеризуют крепкое бытовое просторечиеи разговорные обороты языка, которые придают ей тот характер демократичности,которого мы не встречаем затем в московском летописании, ни перед тем - в южном..."[62].

Стилистические традиции, остро давшие себя знать в языке Новгородского летописанияи связанном с ним методе художественного изображения, были распространены ина другие жанры новгородской литературы и письменности. Так, о языке и стилеМихаила Клопского (XV в.) А. С. Орлов писал: "Это житие замечательно икак красочный отзвук исторической действительности, и как художественный памятникживого языка, который своим строем напоминает лаконическую речь посадника Твердислава,как она передана Новгородской летописью XIII в." [63].

В языке "Жития Михаила Клопского" отмечены разговорные выражениядиалектного (новгородского и псковского) характера. Например: жары 'поляпод паром' (Не пускай коней да и коров на жары), тоня 'рыбачьясеть', сугнать 'догнать', упруг 'сила' (вода ударится с упругом)и др. под. "Помимо слов диалектного характера, со вмей очевидностью свидетельствующихо местном происхождении этих рассказов (и легенд, относящихся к жизни МихаилаКлопского. - В. В.), об их устной основе, очень часто в житии употребляютсяслова и обороты, характерные именно для разговорной, устной речи: сенцы- 'сени', содрать, влезши - 'войдя'... назем - 'навоз', и стех мест - 'с той поры', пущать, ширинка и т. п." (ср. поговорочныевыражения: хлеб, господа, да соль; то у вас не князь - грязь и др. под.)[64].

История русского церковнославянского литературного языка не может быть оторванаот истории русской письменно-деловой речи. Состав и функциональные разновидностирусской письменной речи в ходе истории подвергались значительным изменениям.Для эпохи, предшествовавшей образованию национального языка (особенно для историирусского языка XIII-XVI вв.), существенную роль играет проблема развития и взаимодействиядиалектно-областных вариантов письменно-деловой речи. Изучение таких вариантовна широком фоне истории народных русских говоров поможет определить диалектно-областныевклады в развитие русского литературного языка.

Вопросу о роли письменно-деловой речи в развитии русского литературного языкадревнейшего периода в последнее время придается большее значение. Колебаниямнений касаются лишь вопросов о путях развития и взаимодействия этих двух сфер(двух основных видов или стилей древнерусского письменно-литературного языка)- по выражениям некоторых авторов еще с первой четверти XIX в. Но в пониманиисамой "деловой" речи у нас обнаруживается двойственность. С одной стороны, этоязык грамот и граматиц, язык делопроизводства, законодательства и судопроизводства;с другой стороны, это язык публицистики, посольских донесений, хожений и т.п.

В силу традиционности многих жанров письменности одни и те же закостеневшиесочетания и формулы, фразеологические обороты передаются из столетия в столетие.Так, например, московские грамоты XIV-XV вв. во многом продолжают традиции древнегоКиева и Новгорода.

Языком обычного права был живой народный язык восточных славян. Он нашел своеотражение и выражение в древнейшем законодательном своде русского права, в "Русскойправде" XI в. (списки этого памятника дошли до нас с XIII в.). Таким образом,распространение древнеславянского или церковнославянского языка в древней Русипочти не коснулось области законодательства и судопроизводства. Термины и формулыобычного права были перенесены на письмо в их прежнем 'доцерковнославянском"виде и продолжали существовать и развиваться на этой базе и после крещения Руси.Язык "Русской правды", как показали исследования (А. А. Шахматов, Е. Ф. Карский,С. П. Обнорский), является чисто русским и, за исключением единичных выражений,сoвершенно свободным от церковнославянского влияния. Любопытно, что некоторыекниги византийских законов были переведены на древнеславянский язык еще в IXв. и во многих списках были хорошо известны в древней Руси (например, "Законсудный людей", "Номоканон" Иоанна Схоластика). Однако влияние этих переводныхпамятников византийского законодательства не сказалось определенно ни в сфередревнерусского юридического языка, ни в сфере русской юридической мысли. Б.О. Унбегаун, написавший очень интересное o исследование о языке русского права[65], указал на то, что в "Русской правде"нет церковнославянских слов, нет их и в судебниках 1497, 1555 и 1589 годов,как нет их и в Уложении 1649 г. Правда, некоторые термины - очень немногие -в силу теснейшей связи обозначаемых ими понятий с религиозными обрядами христианскимии обязанностями государства и граждан (например, целовать крест, крестноецелование, об искуплении пленных и др.) были неизбежно церковнославянскимисловами и выражениями. Но в технической части юридических статей пленные обозначенычисто русским словом полоняники. Церковнославянские термины (например,в Уложении: небрежение, напрасно, человек бродящий; в судебниках: свидетель,грабитель и т. п.) всегда составляли ничтожное исключение и не нарушаличисто русского характера юридического языка допетровской Руси. Особенно важното, что применение русского языка не ограничилось областью права. "На нем писалисьи все документы, частные и общественные, имевшие какую-либо юридическую силу,т. е. все то, что вплоть до XVII века носило название "грамот" - купчие, дарственные,меновые, рядные, вкладные и т. п. Княжеская и городская администрация, - продолжаетБ. О. Унбегаун, - пользовалась тем же языком для своих указов и распоряжений,а также и для дипломатических сношений. Таким образом, с самого начала языкправа сделался в полном смысле этого слова государственным административнымязыком и остался им вплоть до XVIII в." [66].

В концепции Б. О. Унбегауна, касающейся языка русского права, новые соображенияотносятся к изображению процесса слияния русского административного языка с"церковнославянским" литературным языком. До сих пор реформа административногоили приказно-делового языка или, иначе говоря, включение его в строй и нормырусского национального литературного языка не подвергались специальному детальномуисторическому исследованию, тем более что многие филологи, например Д. С. Лихачев,В. В. Данилов и нек. др., считали этот процесс очень сложным, изменчивым и длительным.В их представлении объем административного или приказно-делового языка в древнейРуси иногда расширялся до пределов языка публицистики, или языка публицистического.Так, Д. С. Лихачев писал: "Деловая письменность всегда в большей или меньшейстепени вступала в контакт с литературой, пополняя ее жанры, освежая ее язык,вводя в нее новые темы, помогая сближению литературы и действительности. Особенновелико было значение деловой письменности для литературы в первые века развитиялитературы, в период перехода от условности церковных жанров к постепенномунакапливанию элементов реалистичности. С самого начала развитие литературы совершалосьв тесной близости к деловой письменности. Литературные и "деловые" жанры небыли отделены друг от друга непроницаемой стеной". Правда, общее понимание деловойписьменности не совпадает с понятием "административного языка" в том очень узкомтерминологическом смысле, который обычно придает ему проф. Б. О. Унбегаун. "К"деловой" письменности, - утверждает Д. С. Лихачев, - частично относится летопись,особенно новгородская. Это были сочинения исторические, документы прошлого,иногда материал для решения генеалогических споров в княжеской среде и т. п.К "деловой" письменности относится "Поучение" Владимира Мономаха, развивающееформу "духовных грамот" - завещаний и самим Мономахом названное "грамотицей"...Практические, а отнюдь не литературные цели ставило себе и "Хождение за триморя" Афанасия Никитина" [67].

Б. О. Унбегаун изображает переход административного языка с позиций "сосуществования"на роль "варианта единого национального языка" упрощенно, относя его к XVIIIв. Он пишет об этом так: "Основой литературного языка остался церковнославянскийязык, уже русифицировавшийся морфологически в XVII веке. В XVIII веке он доизвестной степени русифицировался и в своем словаре, впитав русские слова ивыражения. Сосуществование двух письменных языков разного происхождения и сразными функциями прекратилось в XVIII веке, и русифицированный литературныйцерковнославянский язык был принят также и в администрации, законодательствеи судопроизводстве... Для языка литературы слияние означало сохранение старойцерковнославянской традиции и обогащение словаря русскими элементами. Для языкаправа перемена была более радикальной: он должен был изменить самуу свою сущность,т. е. превратиться из русского в русифицированный церковнославянский язык. Всеже он смог многое сохранить из своей допетровской терминологии... (ср. суд,судья, судебный, третейский суд, обвинить, оправдать, присудить, сыск, сыщик,тяжба, ... допрос, приговор, истец, ответчик, очная ставка и мн. др.)" [68].Остается непонятным, что Б. О. Унбегаун понимает под "изменением самой своейсущности" языка, а следовательно, и под "превращением его из русского" в другой("в русифицированный литературный церковнославянский язык"). Из последующегоизложения ясно, что весь этот процесс исчезновения старорусского языка правасводится к изменениям в области правовой терминологии.

Большое количество древнерусских терминов вообще к тому времени вышли из употребления,например посул 'взятка', душегубство 'убийство', торговая казна'публичное битье кнутом' и т. п. "Многие термины были заменены церковнославянскимивыражениями", например: убойца. убойство - убийца, убийство; лихое дело,дурно - преступление; лихой человек - уголовный преступник; ябедник - клеветник;розыск - следствие; рухлядь - движимое имущество и т. п.

"Язык права смог обогатиться таким существенным термином, как закон"[69] (раньше закон божеский), и сложнымис ним или производными от него: законодатель, законоустройство, беззаконный,незаконный. Возникли и такие термины, как обвинительный, оправдательный,судимость, движимость, недвижимость, обязательство, собственность, разбирательство,злоупотребление и т. п.

Много юридических терминов заимствовано из иностранных языков: юрист, адвокат,прокурор, компетенция, инстанция, кодекс, протокол, контракт и т. д.

Свою статью "Язык русского права" Б. О. Унбегаун заключает такими выводами:"В результате своего своеобразного развития современная терминология русскогоправа состоит из трех пластов: 1) во многом уцелевшей традиционной древнерусскойтерминологии; 2) церковнославянской терминологии, возникшей в XVIII и XIX векахблагодаря слиянию церковнославянского литературного языка с русским административнымязыком, и 3) иностранных терминов, заимствованных в XVIII-XX веках. Этапы созданияэтой сложной терминологии еще не изучены, как не изучен, по крайней мере лингвистически,ни один из составляющих ее трех пластов" [70].Однако ни процесс сосуществования и параллельного развития двух языков - народно-русскогоадминистративно-правового и литературно-славянского на русской почве, - ни их"слияние" в статье Б. О. Унбегауна не исследуются; в ней даже не воспроизведенаполностью история правовой терминологии.

В представлении же историков древнерусской литературы деловая речь в некоторыхжанрах постепенно расширяет свои функции, "олитературивается", даже поэтизируетсяи тесно смыкается с литературным древнерусским языком.

"Тесные связи литературы с деловой письменностью отнюдь не уводили историко-литературныйпроцесс вспять. Художественная литература постепенно отдаляется от деловой письменности".Но вместе с тем художественная литература "постоянно черпает новые формы, новыетемы из письменности деловой. Однако процесс идет неравномерно. В периоды, когдалитература особенно остро откликается на классовую и внутриклассовую борьбусвоего времени, литература вновь и вновь обращается к деловой письменности,чтобы набираться новых тем, обновлять язык и сбрасывать выработавшиеся условности.Особенно велика роль деловой письменности в XVI и XVII вв. XVI век - как разто время, когда в публицистике развиваются новые темы... Публицистика черпаетотовсюду новые формы. Она вступает в тесные взаимоотношения с деловой письменностью.Отсюда необычайное разнообразие форм и жанров: челобитные, окружные и увещательныепослания, повести и пространные исторические сочинения, частные письма и дипломатическиепослания" [71].

"В публицистике XVI в. иногда трудно решить - где кончается публицистика иначинается деловая письменность; трудно решить, что претворяется во что: в деловуюли письменность проникают элементы художественности или в художественной литературеиспользуются привычные формы деловой письменности. Иван Пересветов пишет челобитные,но эти челобитные - отнюдь не произведения деловой письменности, и очень сомнительно,чтобы они предназначались только для приказного делопроизводства. Это литературно-публицистическиепроизведения в самом подлинном смысле этого выражения. Замечателен также "Стоглав".В "деяния" Стоглавого собора внесена сильная художественная струя. "Стоглав"- факт литературы в той же мере, как и факт деловой письменности. "Великие Четьи-Минеи"митрополита Макария называют "энциклопедией" всех читавшихся книг на Руси, нов эту энциклопедию вносится и деловая предназначенность и сильная художественнаяи публицистическая направленность. Между деловой письменностью и художественнойлитературой стоит "Домострой". Дипломатическая переписка Грозного склоняетсято ближе к литературе, то к письменности чисто официальной. В литературу вноситсяязык деловой письменности, близкий живой, разговорной речи и далекий язык церковнославянскому.В XVII в. формы деловой письменности широко проникают в литературу демократическихслоев посада. На основе пародирования этих форм возникает литература сатирическая:все эти "Калязинские челобитные", "Азбуки о голом и небогатом человеке", "Лечебникикак лечить иноземцев", "Шемякин суд" и "Повесть о ерше", пародирующие московскоесудопроизводство, форму лечебников или форму учебных книг. Немало литературныхпроизведений выходит из стен приказов - в первую очередь приказа Посольского,своеобразного литературного центра XVII в." [72].

В таком широком понимании "деловая письменность" не соотносительна с понятием"официально-деловой речи" и даже вообще с термином "деловой язык". Язык такихпроизведений, как летопись (в том числе и Новгородская), как "Хождение за триморя" Афанасия Никитина и т. п., не может отождествляться с языком канцелярий,с языком делопроизводства, и понятие "делового" к нему применимо лишь в оченьусловном смысле. Да и сам Д. С. Лихачев, подчеркивая близость деловой речи кязыку художественной литературы или - наоборот - языка литературы к письменно-деловомуи даже устно-деловому языку, полагает, что целый ряд жанров древнерусской деловойписьменности глубоко внедряется в сферу литературы в собственном смысле этогослова уже при самом "возникновении" русской литературы.

Указания на роль деловой письменности в развитии языка древнерусской художественнойлитературы обычно не сопровождаются анализом состояния и путей развития самойписьменно-деловой речи. В повествовательных, нравоучительных, исторических ипублицистических памятиках, которые Д. С. Лихачев относит почему-то к "деловойписьменности", и в грамотах - вкладных, купчих, дарственных, духовных и т. п- степень "литературности" и "нелитературности" языка бывает очень различна,иногда качественно не соотносительна.

По мнению В. М. Истрина, язык богословских, богослужебных и церковных памятниковXI-XIII вв. был стереотипным: чисто русскому элементу там почти не было места.Русизмы явственно выступали в памятниках, написанных на церковнославянском языке,лишь там, где приходилось касаться сфер общественной, бытовой, профессиональной,особенно военной.

Есть явные признаки того, что с XV, а особенно с XVI в. письменно-деловаяречь, по крайней мере в некоторых своих жанрах и вариантах, тесно приближаетсяк литературному церковнославянскому языку и врастает в его стилистику.

В публицистическую литературу XVI в. настойчиво проникают элементы стилистикиделовой письменности. На использовании памятников деловой письменности в значительнойстепени было основано и официальное летописание [73].Приемы делового письма, его типические обороты широко используются царем ИваномГрозным как писателем. Знание приказного делопроизводства, его стилистики позволилоГрозному свободно и разнообразно применять, иногда даже с сатирической цельюречевые формы различных деловых документов [74].

В литературной обработке разных видов деловой речи важную роль в XVI и особеннов XVII в. сыграли служащие Посольского приказа. "Некоторые дипломатические грамотыXVI в. были уже сами по себе довольно "литературны", однако их назначение невыходило за границы чисто деловой письменности. Но наряду с ними в XVI в. появляютсяпослания и челобитные, которые, помимо деловой цели, преследовали цель литературную.Таковыми являются челобитные Пересветова, в какой-то степей произведения Ермолая-Еразмаи особенно дипломатические послания Грозного" [75].Сюда же примыкает и возникшая под несомненным влиянием стиля Ивана Грозноголегендарная переписка Ивана IV с турецким султаном.

Отличие произведений XVII в., в частности Повести о двух посольствах, в том,что форма деловых документов теряет в них всякий практический смысл, сохраняетзначение только как литературный прием. Элемент деловой письменности в содержаниипроизведения почти полностью вытесняется элементом литературным, художественным.Произведения XVI в., связанные с формой деловой письменности, как правило, писалисьавторами от своего имени. В XVII в. авторы подчас пишут от имени известных историческихлиц.

Интересные формы и приемы литературной обработки приказно-деловой речи, ееформул, конструкций деловых документов наблюдаются в стиле Азовских повестейXVI в. Любопытно, что послужившие для них материалом отписки донских казаков,а среди них - те, в которых говорится ("доносится") о событиях, связанных своенными столкновениями с турками у донских казаков и с даурами - у сибирских,и сами в свою очередь нередко опирались на традиционную стилистику военных повестейдревней Руси [76]. Литературность казачьихотписок дала основание авторам Азовских повестей использовать язык и стиль этихдокументов, а также характерную для них манеру изложения событий.

Для исторической стилистики деловой речи представляет большой интерес статьяВ. В. Данилова о приемах художественной речи в грамотах и других документахРусского государства XVII в. Здесь подчеркивается усиление литературного мастерствасреди подьячих, "дьячков от письма книг" и земских писарей в XVI и особеннов XVII в., вызванное крупными культурно-общественными, социально-экономическимии государственными изменениями в истории русского народа. "Среда профессионалов"диячьей избы"... впитывала в себя представителей различных социальных слоеви по необходимости должна была совершенствовать свое мастерство, как это свойственновсякой профессии, и из нее выходили настоящие писатели XVI столетия (историограф"Смутного времени", автор "Временника" дьяк Иван Тимофеев, а во второй половинетого же века - Григорий Котошихин)" [77].

Таким образом, справедливо и исторически обоснованно отмечаются измененияв объеме функций и в стилистических качествах деловой речи с XVI-XVII вв.

В грамотах и других деловых документах XVII в. обнаруживаются своеобразныеприемы художественно-литературной обработки языка. "К таким осознанным художественнымформам в грамотах относится рифмованная речь в распространенном изложении, ккоторой любили прибегать авторы исторических повестей и мемуаров XVII в., вставляяее в прозаический текст. Обыкновенно авторы грамот пользуются рифмой морфологической,чаще всего глагольной... благодаря одинаковым глагольным окончаниям создаваласьрифмованная неметрическая речь. Грамоты пользуются ею не безразлично. Большеючастью рифма появляется в грамотах в случаях, когда она становится средствомэмоционального воздействия" [78]. Происходитнасыщение языка грамот синонимическими словами и выражениями, которые, подкрепляямысль, ведут к ее более красочному словесному оформлению. "Из грамот можно выбратьнесколько десятков синонимов, имеющих целью усилить впечатление от сообщения,сделать более веским приказание, более строгим выговор, глубже разжалобить лицо,которому адресована челобитная".

Например: Зело оскорбися и опечалися (гр. 1567 г.); скорбите и жалеете(гр. 1613); для смуты и шатости (гр. 1614 г.); бережно и усторожливо(гр. 1625 г.); в покое и в тишине (гр. 1625 г.); свободны и вольны,куда хотят (гр. 1627 г.); бедны и скудны (гр. 1627 г.); не боясьи не страшася никого ни в чем (гр. 1635 г.); стройно, смирно и немятежно,в покорении и в повиновении (гр. 1640 г.) и др. под. [79].

Любопытно, что В. В. Данилов выдвигает такое требование: "Говоря о приемаххудожественной речи, которые можно рассматривать как формы сознательной профессионально-литературнойобработки текста грамот, необходимо установить отличие их от тех художественныхформ, встречающихся в грамотах, которые отражают художественную стихию народногоязыка..." [80].

Таким образом, с XV в., а особенно в XVI и XVII вв. все усиливаются процессылитературно-языковой обработки разных форм приказно-деловой речи, и деловаяречь, по крайней мере в известной части своих жанров, уже выступает как одиниз важных и активных стилей литературного языка. Вместе с тем все возрастаетроль этого делового стиля в языке художественной литературы. Кроме того, с расширениемкрута производств и ремесел, с развитием техники и культуры все расширяютсяфункции деловой речи.

В XVI и особенно в XVII в. происходит литературное распространение, развитиеи закрепление новых народных форм синтаксической связи (например, проникавшихс конца XV в. из живой народной речи составных причинных союзов относительноготипа вроде потому что, оттого что и др. - вместо яко, зане и др.под.).

В XVII в. наблюдается также перераспределение сфер употребления разных синтаксическихконструкций в стилях литературного языка. Так, в XVI в. условные предложенияс союзом аще применялись в произведениях высокого слога (например, вСтепенной книге, в словах митрополита Даниила и др. под.), а условные оборотыс союзами будет и коли характеризовали письменность делового характера,юридические и хозяйственные документы. Предложения с союзом если в XVIв. наблюдаются лишь в языке отдельных сочинений, относившихся к историческомуи публицистическому жанрам (например, в языке публицистических произведенийИ. Пересветова). В русском литературном языке XVII в., особенно к концу его,предложения с союзом если получают очень широкое распространение.

Никакой специализации в кругу переводческого дела не было. И приказные, идуховные лица переводят все, что им велят. Но переводчики Посольского приказапользуются преимущественно русским письменно-деловым стилем, монахи - славяно-русским.В зависимости от профессионально-речевых навыков переводчика сочинения, относящиесяк военному искусству, анатомии, географии, истории или другой области науки,техники или даже к разным жанрам художественной литературы, оказываются переложеннымито на славяно-русский, церковнославянский язык, то на русский письменно-деловойстиль [81]. Сосредоточение переводческойдеятельности в Москве содействовало унификации основных стилей переводной литературы.

Особенного внимания заслуживает процесс формирования в XV-XVI вв. норм московскойгосударственно-деловой речи, в состав которой мощной стихией вошли и разговорнаяречь, и традиция славяно-книжного языка. Интересны наблюдения и над поглощениемместных слов "московизмами", т. е. будущими общерусизмами, и над принципамии мотивами московской канонизации областной лексики, за которой, таким образом,признавалось право на включение ее в общенациональную словарную сокровищницу.

Среди вопросов, связанных с изучением истории древнерусской письменно-деловойречи, особенно важны три: 1) вопрос о способах литературной обработки письменно-деловойречи и превращения ее в особую функционально-стилевую разновидность русскоголитературного языка (приблизительно с XV-XVI вв.); 2) вопрос о приемах и сферахупотребления деловой речи в разных жанрах древнерусской литературы и 3) вопросо диалектных различиях письменно-деловой речи в ее разных социальных культурно-государственныхлокальных функциях и профессиональных вариациях.

Проблема диалектной речи и ее роли в истории русского литературного языкабыла выдвинута с наибольшей силой И. И. Срезневским в "Мыслях об истории русскогоязыка и других славянских языков". Позднее она оживленно обсуждалась и разрабатываласьв трудах П. А. Лавровского, А. И. Соболевского, А. А. Шахматова, Н. Н. Дурновои др.

А. И. Соболевский, а вслед за ним и В. М. Истрин [82],и Б. М. Ляпунов придавали очень мало значения диалектным расхождениям восточнославянскойписьменно-деловой речи в древнейшую эпоху. Специфика речи именно деловых памятников,грамот, актов и т. п. их почти не интересовала; исключением являются исследованияА. А. Шахматова о новгородских и двинских грамотах, его анализ "формуляра",схемы построения грамот.

Замечания о диалектных расхождениях в древнерусской лексике, собранные в книгеФ. П. Филина "Очерк истории русского языка до XIV столетия", являются довольнослучайными и неточными.

Лексические различия между древнерусскими диалектами очень мало исследованы.И. Панькевич в своей рецензии на исследование Ф. П. Филина "Лексика русскоголитературного языка древнекиевской эпохи (по материалам летописей)" (Л., 1949)справедливо упрекал автора в том, что тот неправильно ограничивает территориюупотребления многих диалектных слов и тем самым приходит к ложному выводу о"больших расхождениях племенных или территориальных диалектов древнерусскогоязыка в эпоху родового строя и в эпоху Киевской Руси". "Выводы Ф. П. Филинао раздробленности восточнославянской группы языков на большое число диалектовпри недостаточном количестве приведенного им сравнительного материала оказываютсянедостаточно убедительными" [83].

В исследованиях по истории русского литературного языка очень мало работ,которые затрагивали бы и разъясняли проблему взаимодействия словаря литературногоязыка как Киевской, так и Московской Руси со словарями других областных древнерусскихкультурных центров. Соотношения северновеликорусской и южновеликорусской стихийв составе лексики государственно-деловой и разговорной речи допетровской Русине раскрыты.

И все же вопрос о диалектных различиях письменно-деловой речи, особенно усилившихсяв период феодальной раздробленности, необыкновенно важен для характеристикикак внутреннего существа самой деловой речи, так и ее отношения к литературномуязыку.

Характерно, например, что даже в таком замечательном памятнике, как "СловоДаниила Заточника", обычно относимом к литературе Северо-Восточной Руси XIIIв. (к северному Переяславлю), исследователи находили словарные черты, позволяющиеискать родину его в пределах Южной Руси; например, ссылались на такие словаи выражения: на бразнах жита (ср. совр. укр. борозна); краплис небеси идутъ (ср. совр. укр. крапля); лЬпше, лЬпши, лЬпшии(ср. совр. укр. лiпше, лiпш, лiпший); утинаютъ от вЬтвь (ср. совр.укр. утинати, утнути, утяти) и нек. др. [84].

Летописно-проложное Житие Владимира, появившееся в севернорусской письменностиXIV в., особенностями лексики резко отличается от языка ранних летописей киевскогопериода. Например, летописному тети соответствует в Житии бити,летописному рЬнь - в Житии берегъ, гора и т. п. [85].

В литературных памятниках, переписываемых в разных местностях, естественно,сталкивались самые разнообразные диалектизмы русской речи. Так, в "Речи тонкословиягреческого" (т. е. в "греко-византийских разговорах") по спискам XV-XVI вв.заметны народные северно-русизмы: моль 'мелкая рыба'; ужина 'ужин';опашень 'род верхней одежды'; вступки 'башмаки' [86]и т. п. Но тут же наблюдаются и отражения украинских народных говоров, говоровГалиции и вообще Западной Украины. Например: кордованци (ср. галицк.кардован, кордованец 'сафьянный сапог'), погавиця дорожня ('дороговизна';ср. Гринченко. I. 426); ср. также ковальня, ковачь, кокошь [87]и др. под.

В истории древнерусского литературного языка XIV-XVI вв. наблюдаются своизакономерности.

Для характеристики взаимоотношений между церковнославянским языком и русскойписьменно-деловой и разговорно-бытовой речью очень ценны такие факты, как помещениев Новгородском словаре XIII в. (по списку Московской Синодальной кормчей 1282г.) таких, обозначенных как "неразумные на разум" слов и выражений: бисер'камень честьнъ', зело 'вельми', исполинъ 'сильный', рог'сила', хам 'дързъ' и т. п.; или в Новгородском словаре XV в. (по спискуНовг. 1431 г.): доблесть, душевный блуд 'ересь' и 'нечьстие', жупел'сера', качьство 'естество, каковому есть', количьство (мера естьколика), кычение (высокоречiе славы ради), свойство (кто иматъ что особно),смерчь - 'облакъ дъждевенъ', суетно, художьство 'хитрость' и др.под.

Общеизвестно, что в Северо-Восточной Руси продолжались южнорусские традицииразвития книжно-славянского русского литературного языка. Так, они обнаруживаютсяв общности лексико-фразеологических формул северо-восточной агиографии с домонгольской(со второй половины XII - иногда до XVI в.); ср., например, указания В. О. Ключевскогов его исследовании "Древнерусские жития святых" на то, что в Житии АвраамияСмоленского (XIII в.) отразился искусственный стиль киевской письменности, чтов Житии Александра Невского заметно "литературное веяние старого киевскогои волынского юга" и т. п. С. А. Бугославский в статье "Литературная традицияв северо-восточной русской агиографии" отмечает близость оборотов и форм севернорусскихжитий к стилистике Сказания о Борисе и Глебе, "Слова о законе и благодати" митр.Илариона и других памятников киевской литературы.

Южнославянские реформаторы церковнославянского языка в XIV - в начале XV в.готовы были признать конструктивной основой нового общеславянского церковно-книжногоязыка именно русскую церковнославянскую его редакцию. Так, Константин Костенческийв "Сказании о славянских письменах" выдвигает на первое место "тончайший и краснейшийрусский язык".

Показательно, что сделанные в период второго южнославянского влияния "в XIV-XVвв. переводы с греческого, безразлично кем бы они ни были сделаны и каков быни был их текст (наполнен болгаризмами или нет), обыкновенно называются в русскихсписках переводами на русский язык" [88](например, повесть о Стефаните и Ихнилате переведена "з греческих книг на русскийязык" и т. п.).

Термином "второе южнославянское влияние" устанавливается предел между двумяпериодами в истории церковнославянского русского литературного языка: первый- с X по конец XIV в., второй - с конца XIV - начала XV в. по середину или конецXVI в. В эпоху второго южнославянского влияния церковнославянский язык подвергаетсясильным изменениям. В него проникают кальки с греческого, греческие слова, аиногда и построенные по типу греческой конструкции обороты. Приводились в движениеи становились в новые соотношения и элементы старой системы церковнославянскогоязыка.

Любопытно, что в так называемой Тучковской редакции Жития Михаила Клопского(1537 г.), связанной со стилистическими традициями второго южнославянского влияния,уже нет слов и словообразований русского диалектного характера. Точно так жеустранены отражения разговорной речи. Слова с экспрессией разговорности илис диалектной окраской заменяются книжными оборотами. Сенцы уступают местослову преддверие. Вместо слова своитин у Тучкова читаем: "Сейстарець сродъствия съузом нам приплетается". Фраза пойде вода и ударитсяс упругом из земли у Тучкова читается так: изыде вода выспрь, яко трубою.Вместо тоня, налога, ширинка употреблены слова мрежа, нужа, убрус."Целый ряд слов и выражений, встречаемых в первоначальном тексте произведенияи во второй редакции, Тучков опускает совершенно. М уже не встретим у него такихслов, как молвит, жары, досягати, жонка, назем, словосочетания с техмест в значении 'с той поры', и целого ряда других" [89].

Новый витийственный стиль "плетения словес" был основан на резком обострениивнимания к звуковой, морфологической, народно-этимологической и семантическойстороне церковнославянских слов и словосочетаний. Возрождались обветшалые славянизмыи создавались новые слова, производные и составные, нередко калькированные сгреческого. Язык высокой литературы возводился в ранг священного, он становилсяабстрактно-риторическим, экспрессивно нормированным и описательно-перифрастическим."Из высоких литературных произведений по возможности изгоняются бытовая, политическая,военная, экономическая терминология, названия должностей, конкретных явленийприроды данной страны... и т. д." [90].Ср. место посадник - вельможа некий, старейшина, властелин граду томуи т. д. Избегаются слова "худые" и "грубые", "зазорные", "неухищренные","неустроенные", "неудобренные" и т. п. Происходит сознательное отталкиваниеот соответственных слов и выражепний. Вместе с тем внутри самого книжно-славянскоготипа речи разрабатывается тонкая и сложная синонимика славянских слов и оборотов,придающая стилю повышенную экспрессивность. Синонимы выстраиваются в цепи присоединенийи перечислений. Парные сочетания синонимических выражений демонстрируют изобилиеобразов и риторической экспрессии. В том же плане развиваются повторы, усилительныесочетания однокоренных слов. Обостряется интерес к семантическим тонкостям речи,к афористичности и звуковой симметрии выражений. Возникае множество неологизмов,из которых некоторые недолго сохраняются в активной системе литературного словаря.Перечни синонимических илл же относящихся к одной и той же семантической сфереслов и перифраз создают словесную "сытость" или полноту стиля (ср. в Житии СтефанаПермского: кумиры глухии, болваны безгласныи, истуканы бессловесные ит. п.).

Подбираются высокие составные эпитеты, тавтологичные или контрастные по отношениюк определяемым словам. Эти эпитеты одновременно эмоциональны и религиозно илиэтически возвышенны (радостнотворный плач, тленная слава и т. п.).

Это широкое литературно-общественное (культурно-общественное) движение способствовалообогащению и стилистическому развитию церковнославянского литературного языка."Новый стиль заставлял внимательно относиться к значению слов и к оттенкам этогозначения, к эмоциональной стороне слова, к ритмике речи, к ее звучанию, обогащаяязык неологизмами, новыми заимствованными словами, разнообразными прилагательными,дав обильное количество новых сочетаний слов, новых эпитетов, развив формы прямойречи, монологической и диалогической, расширив эмоциональную выразительностьязыка" [91].

В период второго южнославянского влияния возникает ряд теорий словесно-художественноготворчества, направленных на подъем стилистической культуры древнерусского литературногоязыка. Одна из этих теорий, связанная с именем Епифания Премудрого, в которойговорилось о святости предмета изображения, о его неизреченности, недосягаемости,"побуждала писателя к тщательной работе над языком, к стилистическому новаторству,к словотворчеству". Обычное, обыденное слово бессильно воспеть деяния героя.Необходимы "витийства словесные". "Пышность" стиля "так же необходима для возвышенногосюжета, как необходим драгоценный оклад на особо чтимой иконе" [92].В витийстве с его сложным и нечетким синтаксисом, в перифразах, в нагроможденииоднозначных или сходных по значению слов и тавтологических сочетаний, в составлениисложных многокоренных слов, в любви к неологизмам, в ритмической организацииречи и т. д. - во всем этом нарушалась "двузначная" символика образа, на первыйплан выступали эмоциональные и вторичные значения [93].На основе южнославянской манеры письма вырабатывалась "лингвистическая каноничность"литературного изложения [94]. Это был чрезвычайноважный этап в истории русского литературного языка. Без правильной оценки егостановится непонятным то большое количество церковнославянских элементов, слови оборотов, которые до сих пор существуют в русском литературном языке.

В период второго южнославянского влияния не только активизировалась и во многихотношениях претерпела изменения масса прежних, унаследованных от старославянскогоязыка слов и выражений, но появилось много новых южнославянизмов. Под их влияниемукоренились новые методы книжного словообразования. А. И. Соболевский, А. А.Шахматов, а за ними В. А. Богородицкий и Л. Л. Васильев указывали, что во времявторого южнославянского влияния происходила искусственная славянизация привычныхслов.

А. И. Соболевский отметил следы церковно-книжного смещения ъ и ь,присущего памятникам XV-XVI вв., в словах стогна (до конца XIV в. - стьгна,стегна; ср. стьзя, стезя, до-стигати и т. п.); зодчий (старинноеславянское зьдчий), брение, бренный (при старом - до конца XIVв. - бърние, берние, бърньнъ и т. п.) и нек. др.

Не подлежит сомнению, что именно в период второго южнославянского влияниявозобладало начальное ю- над у- в таких словах, как юноша,юность, юница, юдоль (при оудоль), юг, юродивый; ср. союз[95] и т. п.

Ср., например, ряд слов, укрепившихся в русском литературном языке в эпохувторого южнославянского влияния: имущест-во, пре-имущ-ecтво, могущ-ество;ср. существо.

В русском литературно-книжном языке XVI-XVII вв. некоторые разряды славянизмовносили на себе отпечаток торжественной, несколько старинной экспрессии. Азбуковникирассматривали их среди ученых малопонятных для широкого круга читателей иностранныхслов. Таковы, например, были: жупел, изваянный, истый (праведный, подлинен),ков (лесть), клеврет (сработник), кормило ветреное (парус), нарекание (роптание)и т. п. [96].

М. Н. Сперанский отмечал активизацию специфических приемов cловообразованияи словосложения, развившихся у нас под вторым южнославянским влиянием; напримеробразования на -ствие, отвлеченные имена существительные сложного типа,новые формы словосложения и т. д. [97].

Вопрос о разных типах словосложения, распространившихся в древнерусском языкепод влиянием старославянского языка, еще недостаточо исследован. В период второгоюжнославянского влияния процесс образования сложных слов в книжно-славянскомдревнерусском литературном языке активизируется, возникают и укрепляются новыевиды словосложения [98]. По мнению И. И.Срезневского, в русском литературном языке XV-XVI вв. по южнославянским образцам"составлялись новые слова производные и сложные, - и число этих слов увеличилос течением времени состав книжного языка на третью долю, если не более" [99].М. И. Сухомлинов указывал на рост отвлеченной лексики в русском литературномязыке с XV в., т. в. в период второго южнославянского влияния. "Отвлеченностьвыражения рано проникает в язык и долго, весьма долго выражаете в нем" [100].Во многих разрядах слов устанавливаются новые формы cooтноношения лексическихчастей словосложения. На это обратил особенно внимание М. Н. Сперанский, а поотношению к стилю исторической беллетристики XVI в. - А. С. Орлов (ср. в Повестио Динаре: женочревство вместо ласкание жен; в Повести об осадеПскова злоусердый, гордонапорная и т. п.). Такие слова, как лицемерный,лицемерие, были уже в древнерусском языке непонятны широкому кругу читателей.Характерно в "Златоусте" (по рукописи XVI в.) такое объяснение, следующее заупотреблением выражения нелицемерная любовь: "Сие же лицемЬрство нарицаетсяиже богатых дЬя стыдятся, аще неправду дЬют, а сироты озлобляти" [101].

М. Н. Сперанский, отмечая распространение разных типов сложных слов под влияниемюжнославянской литературной школы XIV-XV вв., так характеризовал язык Повестио Динаре, относимой им к XV- XVI вв.: сложные слова встречаются "преимущественнодля обозначения отвлеченных понятий, причем текст особенно любит при их образованиисуффикс "-ство" (реже "-ствiе"); таковы: великозлобство,звЬрообразство, властодержьство, властодержавство (в значении как правления,так и страны), женочревство (значение не ясно; в цитате из нашей Повестив Казанском летописце заменено: ласкание жен), работство (но и:рабство); рядом: звЬрозлобiе, властодержательница (ср. у Миклошича,67 - властодръжатель), властодержец, властодержавец" [102].

В языке "Истории о Казанском царстве" ярко выражено тяготение к книжно-риторическимукрашениям в стиле Макарьевской эпохи. Употребляются новые звучные книжные слова:грямовоение, звяцание и т. п. Образуются искусственные неологизмы поархаическим образцам: от страха сильного грянутия (152); умысли убегжествомсохранити живот свой (71); изведоша его воины... на секательное место(72) и др. под.

В русском литературном языке XVI в. в высокопарном стиле Макарьевской эпохираспространяется прием искусственного словосложения, нередко объединяющего синонимическиеосновы. Например, в "Повести о прихождении короля Литовского Стефана Баторияв лето 1577 на великий и славный град Псковъ": храбродобропобЬдный, мертвотрупоты,каменнодЬлъный = оградный; ср. доброувЬтливый, благоздравие и т.п. [103].

Быть может, волной второго южнославянского влияния занесены в русский литературныйязык такие слова, как суевер, суеверие, суеверный (ср. старославянизмы:суеслов, суесловие, суемысл, суемудрый и т. п. Срезневский, Материалы...,III, 610 и Дополнения, 250-251; Востоков. Словарь церк.-слав. языка, II, 193);хлебодар (ср. Академический словарь 1847 г., IV, 403; в монастырях: раздавательпеченого хлеба братии. Акты Юридич., 152: При хлебодаре старца Галактиона- Словарь Академии Российской. Изд. 2, VI, 558; ср. у Державина в оде "На рождениецарицы Гремиславы", 1, 500, 14: "Ты сердцем - стольник, хлебодар"); рукоплесканье(ср. в древнерусском языке плескати и плеснути руками, но ср.отсутствие слова рукоплесканье в Лексиконе треязычном 1704 г.); гостеприимство,вероломство; земнородный (ср. Срезневский. Материалы..., I, 975; Сборн.Кир. Белозер., XII в.); подобострастный (Срезневский, II, 1040, чин.избр. по списку 1423 г.); громогласный (Срезневский, 1, 597; Стихирарь,XVI в.); любострастный; первоначальный (Срезневский, II, 1764, поуч.митр. Фот. 1431 г.); тлетворный (Срезневский, III, 1078, Менандр XV в.)и др. под. В русском литературном языке XVII в. указаны новые виды словосложения,иногда тройственного (в языке Епифания Славинецкого, Кариона Истомина, ФедораПоликарпова и др.) [104].

До сих пор еще не произведено сопоставления русских сложных слов с южнославянскими,примеры которых приводились исследователями среднеболгарской литературы и языкаXIV-XV вв. (например, П. А. Сырку [105],А. И. Яцимирским, М. Н. Сперанским и др.).

Очень трудно, почти невозможно пока определить даже приблизительно лексическийфонд, которым обогатился русский литературный язык в период второго южнославянскоговлияния. Размеры пришлой со славянского юга литературной продукции были настольковелики, что исследователи второго южнославянского влияния (например, А. И. Соболевский)считают возможным говорить о расширении состава письменности почти вдвое.

Русский литературный язык донациональной эпохи в двух своих видах, а затеми в трех стилях был подчинен разным нормам. Степень обязательности этих нормбыла различна. Она была сильнее и крепче в славянизированном типе языка и егостилевых оттенках или разновидностях. Но изменения ее здесь были более медленными,хотя иногда и более многобразными. Вызывались они не только внутренними тенденциямиразвития этих видов литературной речи, но и влиянием народного языка, его диалектови его стилей. Нормализация же простой речи была гораздо более тесно связанас процессами формирования произносительных и грамматических, а отчасти и лексико-фразеологическихнорм общенародного разговорного русского языка. Здесь колебания норм до образованиянационального языка были особенно широкими и вольными.

Одной из важнейших задач истории русского литературного языка, который дажев своей народной основе - явление не столько историко-диалектологическое, сколькокультурно-историческое, должно стать всестороннее изучение того процесса, врезультате которого развитие и взаимодействие двух видов древнерусского литературногоязыка - книжнославянского и народного олитературенного, обработанного - привелок образованию трех стилей с единым структурно-грамматическим и словарным ядром,но с широкими расходящимися кругами синонимических и иных соответствий междуними - звуковых, грамматических и лексико-фразеологических.

В русских риториках начала XVII в. уже намечаются функциональные разновидностилитературной речи, "роды речей" (например, научающий, судебный, рассуждающийи показующий). Описываются отличия риторической украшенной речи от речи простой,естественной, деловой. В связи с этим риторика противопоставляется диалектике."Диалектика простые дела показует, сиречь голые. Риторика же к тем делам придаети прибавляет силы словесные, кабы что ризу честну или некую одежю"[106].

Глава "О тройных родах глаголания" в Риторике 1620 г. свидетельствует о том,что в русском литературном языке второй половины XVI - начала XVII в. уже обозначилисьобщие контуры системы трех стилей, трех "родов глаголания". "В 1706 г. ФеофанПрокопович включил эту главу в расширенном виде в свою Риторику. Ломоносов наоснове эти материалов разработал свое известное учение о трех "штилях" [107].

В этой Риторике 1620 г. уже явственно выступает учение о трех стилях языка.Риторика заканчивается главой "О тройных родах глаголания". В ней перечисляютсятри рода: смиренный, высокий и мерный. "Смиренный род"соответствует простому слогу, или "низкому штилю" в системе стилей русскоголитературного языка XVIII в. "Смиренныи род" - это речь, которою пользуетсянарод в повседневной жизни. "Род смиренный есть, - пишет автор Риторики, - которыйне восстает над обычаем повседневного глаголания" [108]."Род высокий" - это система искусственной, украшенной речи, далекой от обиходногоязыка. "Род высокий есть, - учит Риторика, - который хотя большею частию содержитсясвойственным гласом, и потом паки еще часты имеет метафоры и от дальных вещейприятых, достаточну размножает. И придав всяких видов, что от разума своегообъявляет и показует украшение глагола". К мерному роду относятся обработанныеформы письменной речи, послания, грамоты и публицистические произведения: "...таков есть Овидиуш и письма, грамоты и глаголы Кикероновы" [109].Любопытно, что в компилятивной обработке старых риторик в конце XVII в. выделяетсятакже три рода речей - смиренный, средний и высокий.

Московское государство, естественно, должно было насаждать в присоединенныхобластях свои нормы общегосударственного письменного языка, языка правительственныхучреждений московской администрации, бытового общения и официальных отношений.Феодально-областные диалектизмы не могли быть сразу нейтрализованы московскойприказной речью. В 1675 г. (25 марта) был даже издан указ, которым предписывалось:"будет кто в челобитье своем напишет в чьем имени или в прозвище, не зная правописания,вместо о а, или вместо а о, или вместо ь ъ, или вместоiь е, или вместо и i, или вместо о у, или вместо у о,и иные в письмах наречения, подобные тем, по природе тех городов, где кто родился,и по обыклостям своим говорить и писать извык, того в безчестье не ставить исудов в том не давать и не разыскивать" [110].

К исходу XVI - к середине XVII в. общенародный разговорный и письменно-деловойязык, оформившийся на базе средневеликорусских говоров с руководящей ролью говораМосквы, приобретает качества общерусской языковой нормы. Это - яркое свидетельствоначальных процессов образования общенационального разговорного языка.

В тесной связи с вопросами о народно-областных, фольклорных и народно-поэтическихэлементах в составе русского литературного языка находится и вопрос об общерусскомразговорном народном словесном фонде. Само собой разумеется, что грани междуобластным, диалектным и "общим" в кругу лексики являются подвижными. Многоеиз того, что было свойственно лишь местным письменным диалектам, - позднее получилообщенациональное признание, стало общерусским. С другой стороны, трудно сомневатьсяв том, что некоторые слова и выражения, некогда бытовавшие в литературной речии, следовательно, претендовавшие на народную всеобщность, оказались за пределамиобщерусского языка и стали областными, местными идиоматизмами. Некоторые изних позднее вновь включены были в систему общерусского языка (например, такиеслова, как смерч, притулиться, тризна и мн. др.).

Примечания

1. A. Dostal. Staroslovenstina jakospisovny jazyk. "Bulletin Vysoke skoly ruskeho jazyka a literatury", III.Praha, 1959, стр. 138.

2. Ср.: Н. И. Толстой. Роль кирилло-мефодиевскойтрадиции в истории восточно- и южнославянской письменности. - В кн.: "V Международныйсъезд славистов. Доклады советской делегации". М., 1963.

3. В. Ст. Ангелов. К вопросу о началерусско-болгарских литературных связей. "Труды Отдела древнерусской литературы".М.-Л., XIV. 1958, стр. 138.

4. М. А. Максимович. История древнерусскойсловесности. Киев, 1839, стр. 447.

5. И. И. Срезневский. Мысли об историирусского языка и других славянских наречий. Изд. 2. СПб., 1887, стр. 32.

6. А. А. Шахматов. В. Ф. Миллер (некролог)."Изв. имп. Акад. наук". Серия 1914, № 2, стр. 75-76 и 85.

7. В. М. Истрин. Хроника Георгия Амартолав древнем славяно-русском переводе, т. II. Пг., 1922, стр. 227, 246, 250.

8. А. И. Соболевский. Материалы иисследования в области славянской филологии и археологии. СПб., 1910.

9. С. П. Обнорский. Очерки по историирусского литературного языка старшего периода. М.-Л., 1946, стр. 8.

10. Там же.

11. А. М. Селищев. О языке "Русскойправды" в связи с вопросом о древнейшем типе русского литературного языка.- ВЯ, 1957, № 4 (перепечатано в кн.: А. М. Селищев. Избр. труды. М.,1968). Ср.: С. П. Обнорский. Русская правда как памятник русского литературногоязыка. "Изв. АН СССР", Серия VII. Отделение обществ, наук, 1934, № 10.

12. С. П. Обнорский. Русская правдакак памятник..., стр. 776.

13. См.: В. В. Виноградов. Изучениерусского литературного языка за последнее десятилетие в СССР. М., 1955.

14. См.: Л. П. Якубинский. Историядревнерусского языка. М., 1953.

15. В. П. Адрианова-Перетц. Древнерусскаялитература и фольклор. "Труды Отдела древнерусской литературы", VII, 1949,стр. 11.

16. А. И. Соболевский. Русский литературныйязык. "Труды Первого съезда преподавателей русского языка в военно-учебныхзаведениях". СПб., 1904, стр. 366.

17. R. Jakobson. Vestiges of theearliest Russian vernacular. "Slavic Word", 1952, № 1, стр. 354-355; Н.А. Мещерский. Новгородские грамоты на бересте как памятники древнерусскоголитературного языка. "Вестник ЛГУ", 1958, № 2, стр. 101.

18. См.: В. В. Виноградов. Основныепроблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка.М., 1958, стр. 22-24.

19. А. Я. Соболевский. Материалыи исследования в области славянской филологии и археологии, стр. 121.

20. Н. К. Никольский. Повесть временныхлет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры,вып. 1. Л., 1930. См. также: А. В. Флоровский. Чехи и восточные славяне.Прага, 1935.

21. Н. К. Никольский. К вопросу оследах мораво-чешского влияния на литературных памятниках домонгольской эпохи."Вестник АН СССР", 1933, № 8-9, стр. 5-6.

22. В. М. Истрин. Очерк истории древнерусскойлитературы. Пг., 1922, стр. 72-73.

23. Б. М. Ляпунов. Этимологическийсловарь русского языка А. Г. Преображенского. "Изв. ОРЯС", т. XXX (1925),1926.

24. С. М. Кульбакин. Лексика Хиландарскихотрывков. "Изв. ОРЯС", т. VI, кн. 4,' 1901, стр. 135, 137.

25. A. Vaillant. Problemes etymologiques.- RESl, t. 34, fasc. 1-4, 1957, стр. 138-141 и сл.

26. В. М. Истрин. Хроника ГеоргияАмартола..., II.

27. А. П. Евгеньева. Язык русскойустной поэзии. "Труды Отдела древнерусской литературы", VII, стр. 206; Б.А. Ларин. Проект древнерусского словаря. М.-Л., 1936, стр. 52; Ф. П.Филин. Очерк истории русского языка до XIV столетия. Л., 1940, стр. 81-83.

28. Ср.: В. Н. Бенешевич. Из историипереводной литературы в Новгороде конца XV столетия. "Сб. статей в честь акад.А. И. Соболевского, изданный ко дню семидесятилетия со дня его рождения".Л., 1928.

29. К. Тарановский. Формы общеславянскогои церковнославянского стиха в древнерусской литературе XI-XIII вв. "Americancontributions to the VI International congress of slavists". The Hague, 1968.

30. К. Тарановский. Указ, соч., стр.1-2.

31. Там же, стр. 31.

32. Эта часть текста печатается согласноСинодальному списку (Н. Ц. Розов. Синодальный список сочинений Илариона- русского писателя XI в. "Slavia", rocn. XXXII, ses. 2, 1963, стр. 169).

33. П. Слиjепчевиh. Прилози народноjметрици, "Годшньак Скопског филозофског факултета", I, 1930; R. Jakobson.Studies in comparative Slavic metrics. "Oxford Slavonic papers", III,1952; Он же. Selected writings, IV, 1966.

34. К. Тарановский. Указ, соч., стр.6.

35. Там же, стр. 11.

36. А. В. Соловьев. Заметки к "Словуо погибели Рускыя замли". "Труды Отдела древнерусской литературы", XV, 1958,стр. 88.

37. К. Тарановский. Указ, соч., стр.13.

38. Там же, стр. 14.

39. Н. Н. Зарубин. Слово ДаниилаЗаточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932, стр. 11.

40. Там же, стр. 14-15.

41. Там же, стр. 69.

42. К. Тарановский. Указ, соч., стр.16.

43. И. Н. Зарубин. Указ, соч., стр.61.

44. К. Тарановский. Указ, соч., стр.17.

45. Н. Н. Зарубин. Указ, соч., стр.72-73.

46. И. Н. Жданов. Соч., т. I. СПб.,1904, стр. 359.

47. В. П. Адрианова-Перетц. Основныезадачи изучения древнерусской литературы в исследованиях 1917 - 1947 гг. "ТрудыОтдела древнерусской литературы", VI, 1948, стр. 12.

48. И. Д. Еремин. Киевская летописькак памятник литературы. "Труды Отдела древнерусской литературы", VII, стр.69.

49. Там же, стр. 72-73.

50. И. М. Ивакин. Князь ВладимирМономах и его Поучение, ч. I. M., 1901, стр. 112.

51. Там же, стр. 286, 290.

52. В. П. Адрианова-Перетц. Древнерусскаялитература и фольклор, стр. 12.

53. М. Н. Сперанский. Девгениеводеяние. Пг., 1922, стр. 61.

54. См.: Н. А. Мещерский. "ИсторияИудейской войны" Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.-Л., 1958, стр.75-132.

55. Примеры взяты из работы М. Н. Сперанскогоо "Девгениевом деянии", стр. 61-76.

56. А. С. Орлов. О некоторых особенностяхстиля великорусской исторической беллетристики XVI-XVII вв. "Изв. ОРЯС",т. XIII, кн. 4 (1908), стр. 346.

57. Там же, с. 361 и др.

58. В. П. Адрианова-Перетц. К историирусской пословицы. "Сб. статей к сорокалетию ученой деятельности акад.А. С. Орлова". Л., 1934, стр. 59-65.

59. "Песни, собранные П. В. Кириевским",вып. 3. М., 1861, стр. 46.

60. И. И. Срезневский. Статьи о древнихрусских летописях. СПб., 1903, стр. 24-25.

61. Б. М. Ляпунов. А. А. Кочубинскийи его труды по славянской филологии. Критико-биографический очерк. Одесса,1909, стр. 65.

62. Д. С. Лихачев. Новгород Великий.Л., 1945, стр. 40.

63. А. С. Орлов. Древняя русскаялитература XI-XVII вв. М. - Л., 1945, стр. 194.

64. "Повести о житии Михаила Клопского".Подготовка текста и статья Л. А. Дмитриева. М.- Л., 1958, стр. 50-51.

65. В. О. Unbegaun. Язык русскогоправа. "Selected papers on Russian and Slavonic philology". Oxford, 1969.

66. Там же, стр. 313-314.

67. Д. С. Лихачев. Повести русскихпослов как памятники литературы. - В кн.: "Путешествия русских послов XVI-XVIIвв. Статейные списки". М,-Л., Изд-во АН СССР, 1954, стр. 319-320.

68. В. О. Unbegaun. Указ, соч., стр.315.

69. Там же, стр. 316.

70. Там же, стр. 317-318.

71. Д. С. Лихачев. Повести русскихпослов..., стр. 320.

72. Там же, стр. 320, 321.

73. См.: Д. С. Лихачев. Русские летописии их культурно-историческое значение. М.-Л., 1947, стр. 370 и сл.

74. См., например: С. О. Шмидт. Заметкио языке посланий Ивана Грозного. "Труды Отдела древнерусской литературы",XIV.

75. М. Д. Каган. Легендарная перепискаИвана IV с турецким султаном как литературный памятник первой четверти XVIIв. "Труды Отдела древнерусской литературы", XIII, 1957, стр. 262.

76. См.: А. Н. Робинсон. Из наблюденийнад стилем поэтической повести об Азове. "Уч. зап. [МГУ]", вып. 118. "Трудыкафедры русской литературы", кн. 2, 1946; Он жe. Жанр поэтической повестиоб Азове. "Труды Отдела древнерусской литературы", VII. Ср. также: А. С.Орлов. Особая повесть об Азове. М., 1907; Он же. Древняя русская литератураXI-XVII вв., стр. 330; Н. И. Сутт. Повести об Азове. "Уч. зап. кафедрырусской литературы [МГПИ]", вып. II, 1939. - Изучению языка, главным образомлексики и фразеологии Азовских повестей, посвящены работы Дж. А. Гарибян:"Лексика и фразеология Азовских повестей XVII века". Автореф. канд. дис. М.,1958; "Из истории русской лексики" ("Уч. зап. [Ереванск. гос. русского пед.ин-та им. А. А. Жданова]", т. VI, 1956); "Несколько лексических уточнений".- Изв. [АН АрмССР]", 1956, № 11.

77. В. В. Данилов. Некоторые приемыхудожественной речи в грамотах и других документах русского государства XVIIв. "Труды Отдела древнерусской литературы", XI, 1955, стр. 210.

78. Там же, стр. 212.

79. Там же, стр. 213-214.

80. Там же, стр. 210-211.

81. См.: А. И. Соболевский. Переводнаялитература Московской Руси XIV-XVII вв СПб., 1903, стр. 42-44.

82. В. М. Истрин. Очерк истории древнерусскойлитературы, стр. 82.

83. "Slavia", rocn. XXV, ses. 1, 1956, стр.98.

84. Д. И. Абрамович. Из наблюденийнад текстом "Слова Даниила Заточника*. - "Сб. статей к сорокалетию ученойдеятельности акад. А. С. Орлова", стр. 140-141.

85. И. Серебрянский. Древнерусскиекняжеские жития. М., 1915, стр. 62. См. также: А. И. Соболевский. Годкрещения Владимира св. "Чтения в Историческом обществе Нестора-Летописца".Киев, 1888, отд. II, стр. 11.

86. М. Vasmer. Ein russisch-byzantinischesGesprachbuch. Beitrage zur Erforschung der alteren russischen Lexicographie.Leipzig, 1922.

87. Г. Ильинский. [Рец. на кн.]:М. Vasmer. Ein russisch byzantinisches Gesprachbuch "Изв. ОРЯС", т. XXIX (1924),1925, стр. 395-396.

88. А. И. Соболевский. Переводнаялитература Московской Руси..., стр. 36.

89. "Повести о житии Михаила Клопского",стр. 80.

90. Д. С. Лихачев. Некоторые задачиизучения второго южнославянского влияния в России. М., 1958, стр. 28.

91. Там же, стр. 64.

92. О. Ф. Коновалова. К вопросу олитературной позиции писателя конца XVI в. "Труды Отдела древнерусской литературы",XIV, стр. 211, 206.

93. См.: Д. С. Лихачев. Средневековыйсимволизм в стилистических системах Древней Руси и пути его преодоления. "Акад.В. В. Виноградову к его шестидесятилетию. Сб. статей". М., 1956, стр. 170.

94. См.: А. И. Яцимирский. ГригорийЦамблак. Очерк его жизни, административной и книжной деятельности. СПб., 1904,стр. 388.

95. Ср. замечания А. В. Михайлова о различиисписков книги Бытия XIV-XVI вв. в этом отношении: А. В. Михайлов. Опытизучения текста книги Бытия пророка Моисея в древнеславянском переводе, ч.1. Варшава, 1912, стр. X.

96. Ср. "Сказания русского народа, собранныеИ. П. Сахаровым", т. II. СПб., 1885.

97. См.: М. Н. Сперанский. Из историирусско-славянских литературных связей. М., 1960.

98. Ср.: В. И. Пономарев. К историисложных слов в русском языке (сложные существительные в "Лексиконе" ФедораПоликарпова 1704 года). "Докл. и сообщ.. [Ин-та языкознания АН СССР]", т.IV, 1953.

99. И. И. Срезневский. Мысли об историирусского языка..., стр. 78.

100. М. И. Сухомлинов. Исследованияпо древней русской литературе. СПб., 1908, стр. 530.

101. Там же, стр. 429.

102. М. Н. Сперанский. Повесть оДинаре в русской письменности. "Изв. ОРЯС", т. XXXI, 1926, стр. 51. (Примечание).

103. А. С. Орлов. О некоторых особенностяхстиля великорусской исторической беллетристики XVI-XVII вв., стр. 362-363.

104. См.: С. Н. Браиловский. Одиниз пестрых XVII столетия. СПб., 1902; Он же. Федор Поликарпович Поликарпов-Орлов.- ЖМНП, 1894, октябрь, ноябрь.

105. П. А. Сырку. Евфимия патриархаТерновского служба препод. царице Феофане... СПб., 1900.

106. Д. С. Бабкин. Русская риториканачала XVII в. "Труды Отдела древнерусской литературы", VIII, 1951, стр. 333.

107. Там же, стр. 353.

108. Там же, стр. 348.

109. Там же.

110. "Полное собрание Законов Российских",I, 1830, № 597, стр. 960.