Перевод текстов и документов > О.Н. ТРУБАЧЕВА Праславянское лексическое наследие и древнерусская лексика

О.Н. ТРУБАЧЕВА Праславянское лексическое наследие и древнерусская лексика

О. Н. Трубачев

ПРАСЛАВЯНСКОЕ ЛЕКСИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ И ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛЕКСИКА ДОПИСЬМЕННОГОПЕРИОДА

(Этимология. 1991-1993. - М., 1994. - С. 3-23)

1. Нижеследующие заметки носят характер предварительных тезисов и содержатнекоторые общие соображения, подкрепляемые конкретными примерами, без претензийна полноту. Это, скорее, подходы к структуре соответствующей главы в более крупнойработе по русской исторической лексикологии, чем сама структура. Разумеется,что-то из предлагаемого мной можно было бы использовать и при непосредственнойработе над главой о праславянском наследии. И все же сейчас кажется важнее обратитьособое внимание на трудности раскладки "по полочкам", порой превышающие самунадобность подобной раскладки. Поэтому уместно говорить о широте, о необходимостиширокого (не узкопрофессионального) подхода. Меня поддерживает надежда, чтотолько на этом пути можно обрести новизну и свежесть взгляда, которых иные скептики,похоже, уже не ждут от русской исторической лексикологии.

В самом деле, существуют привычные антитезы, и я могу понять людей, неплохихработников, которые работают в привычном русле и не очень склонны усложнятьсебе свою научную жизнь. Но, с другой стороны, опыт этой самой жизни и работыпорой взывает взломать блокаду условностей, ибо все границы и противопоставленияусловны. Это в полной мере относится к тем, с которыми работаем и будем работатьмы. Позвольте перечислить. Историческое - описательное (корректное описаниепорой содержит больше истории, чем "исторический очерк" с примерами разнойдатировки, очень часто статичными или эволюционно далеко не полными). Далее,лексикология и лексикография (их практическое противопоставлениеискусственно, в сущности перед обеими стоит цель корректного описания значений,все остальное - детали). Противопоставление исторической лексикологиии этимологии в значительной степени - терминологическая избыточность(и этимология давно интересуется не одним корнем, а всем словом, его употреблением,семантическим и словообразовательным развитием). Также в немалой степени искусственнопротивопоставлять историческую лексикологию и историческое словообразованиекак разные дисциплины (каждый, кто серьезно занимается одним, обязательно занимаетсяи другим). То, что противопоставление литературного и диалектногов исторической лексикологии во многом снимается, думаю, понятно (хотя на практике- далеко не всегда, причем ряд слов диалектных, иногда -жаргонных, просторечныхрискует пропасть из поля зрения исследования). Здесь уместно вспомнить и противопоставлениедописьменное - письменное, вспомнить с тем, чтобы попытаться смягчитьего остроту, безусловную в глазах специалистов по исторической лексикологии.Постулат единой и непрерывной истории языка и слова для нас все же важнее. Дальшенам еще придется возвращаться также к этой условности. Определенная толерантностьв том, что касается перечисленных далеко не абсолютных понятий и терминов, думается,сделает нас восприимчивее к опыту других дисциплин и вообще ко всему тому, чтозовется интердисциплинарным обменом.

2. Проблема адекватности описания значения, включая риск, вызванный неудачнойзаписью значения слова, занимает меня давно. Вот первый пример, когда дефектностьописания, неполное знание лексического гнезда приводят к тому, что и лексиколог,и лексикограф теряют слово, кстати сказать, слово живое и притом - в условияхсовременной богатейшей письменности: косуля, название малого оленя. Всловаре Даля нет косуля, есть козуля, явный плод ложной этимологии(или - неверной записи?) в связи с коза, с которым наше косулякак раз не связано, оно родственно глаголу чесать, что применительнок малому оленю значило 'счесывать (сбрасывать) рога' (4-томный словарь даеткосуля ... см. козуля). Этой лексикографической лакуны не избежали Этимологический словарь Фасмера, в нем отсутствуют и косуля, и козуля,и наш Этимологический словарь славянских языков (ЭССЯ), и только в дополненияхи исправлениях ко 2-му изданию Фасмера (Фасмер2 III, 830) я смогисправить свою ошибку, о чем и сообщаю также сейчас, поскольку речь идет о старом,по-видимому, еще праславянском слове, входящем в словарный состав также современногорусского языка, но в силу ряда негативных обстоятельств крайне скудно засвидетельствованном(СлРЯ ХI-ХVII вв. (7, 376) отмечает тоже только омонимичное косуля 'видсохи').

3. Говоря о праславянском периоде, условимся не поддаваться смешению двухтерминов - "праславянский", относящийся к соответствующей эпохе, и "общеславянский",относящийся к распространению во всех славянских языках, несмотря на словоупотреблениевлиятельной книги А. Мейе "Общеславянский язык" и аналогичный англо-американскийтермин. Следует иметь в виду, далее, что праславянский период отнюдь не поддаетсячеткому выделению, и с прогрессом науки (признание изначальной сложности языка)дело оборачивается даже труднее. Собственно, удручать это не должно, потомучто все опыты историко-лингвистической периодизации имеют, к сожалению, по большейчасти не языковую, а общественно-историческую, хронологическую основу. Здесьуместно повторить, что язык непрерывен, и почти с тем же успехом мы могли быпринять, что праславянский период никогда не кончался, ибо диалекты существоваливсегда (а не с какого-то определенного момента, которым было бы удобно датироватьокончание праславянского периода и появление этих диалектов...), просто с течениемвремени древние диалекты перегруппировались в исторические славянские языки.Остается чисто условно (и не очень настойчиво) придержкиваться хронологическойблизости праславянского и дописьменного.

4. Наши знания о праславянском словарном составе имеют вынужденно опосредствованныйхарактер, поскольку праславянский язык прямо не засвидетельствован. Подобныезнания неизбежно подвержены постоянной корректировке и пересмотрам. Определеннаяумозрительность представлений выражалась еще и в том, что с относительно древнейдатировкой существования праславянского языка (полторы-две тысячи лет назад)условно связывали не только невысокий уровень культуры праславян, но и сравнительнонебогатый словарный состав, с небольшим развитием отвлеченной лексики высокойкультуры. Конечно, это ходячее представление априорно в своей сути и отдаетопределенной недооценкой, так что возможность серьезных научных поправок здесьвелика. Вместе с тем весь основной спектр человеческих знаний (иначе говоря- слов-понятий) наличествовал, и это безусловно относится и к праславянскомунаследию в древнерусской лексике, большую часть которой допустимо квалифицироватькак праславянскую, имея в виду при этом продолжающееся функционирование, скажем,в дописьменном, дохристианском древнерусском (древневосточнославянском) в принципевсе того же совокупного словаря, охватывающего все те же лексико-семантическиегруппы: человек и все, что связано с человеком, его жизнью, родом, обществом;дом, жилье, простейший хозяйственный обиход, одежда, пища, питье; окружающиймир, природа, животные и растения (дикие и культурные); земледелие, скотоводство,ремесло; представления о времени, пространстве, количестве; религиозные представления.Этот обобщенный перечень, разумеется, лишь приблизительно очерчивает праславянскийфонд русской и древнерусской лексики и при специальном рассмотрении подлежитдальнейшей детализации.

5. Праславянский лексический фонд русского языка не пребывал неизменным; онжил, "изменялся, оставаясь самим собой", как и сам язык. Его продуктивность,выразительные потенции не исчерпаны и сейчас. Несмотря на постоянные контактыс другими языками и воздействие этих последних и стоящих за ними культур, фондовыепонятия до сих пор нередко обозначаются лексемами еще праславянской древности.При этом среди них мы находим и такие русские термины высокоразвитой культуры,как наука, завод, станок, самолёт, поезд, палуба, судно, корабль. Всеэто праславянские слова. Ясно, что палуба современного лайнера не имеет ничегообщего ни с лубом, ни с лубяной будкой; масштабы семантической эволюции этихслов замечательны. Какая-то аналогия при этом может быть проведена с тем обстоятельством,что специальные отрасли современной науки и техники нередко черпают свои терминыиз лексики народных говоров. Ограничусь примером слова колт, которымархеологи обозначают ископаемые женские украшения-подвески. Ср. диалектное (север.,печор., псков.) ко'лтки, колтки' мн. . Металлические серьги с подвесками(или удлиненной формы)' (СРНГ 14, 195), производное от диалектного же колтатъ'болтать'. Случай показался мне интересным, потому что это одновременно и лексикапраславянской древности.

6. Вспомогательная (разумеется, не единственная) методика определения, выявленияпраславянского лексического фонда в словарном составе древнерусского языка можетбыть следующей. Мы имеем возможность сейчас соположить существующие словаридревнерусского языка и наш Этимологический словарь славянских языков. Праславянскийлексический фонд (уже вышел 21 выпуск от А до N, недостающая часть алфавитапредставлена в картотеках соответствующего академического отдела). Стремлениеисториков языка рассматривать в качестве древнейшей ту часть древнерусской лексики,которая отражена в древнейших русских письменных текстах, по-человечески понятно,но такую точку зрения нельзя абсолютизировать, потому что это было бы в лучшемслучае наивностью. Приходится многократно повторять, что факт письменной фиксациислова - это сплошь и рядом случайность. Первая фиксация и возникновение словасовпадают крайне редко, хотя в научной литературе часто исходят как раз из презумпцииединства этих двух актов. Целесообразно поэтому говорить о праславянской основерусского словарного состава в целом.

7. Воззрения на праславянский язык и его словарный состав постепенно меняются.До недавнего времени господствовало мнение, что к праязыку возводимо толькото, что засвидетельствовано во всех или нескольких родственных языках. Собственно,этим и объясняется предпочтение предыдущих поколений ученых, отдававшееся терминуобщеславянский, ныне устаревшему. Исподволь накапливались наблюдения и доводыв пользу того, что праславянский язык вообще не мог существовать как бездиалектный,если понимать его как реально существовавший живой язык. Так возникла идея праславянскоголексического диалектизма, к которой причастен и автор этих строк. Это была нужнаяидея, сразу либерализовавшая и научную мысль, и активизировавшая значительныйфактический материал, который, как в таких случаях бывает, уже имелся в немаломколичестве, но как бы лежал под спудом. Ведь фактически действовал своеобразныйзапрет на то, чтобы считать праславянизмом очевидно древнее образование, еслионо известно только из одного языка или (боже, упаси) только из части диалектовэтого одного-единственного языка. Сохранилось воздействие теории родословногоразвития. Все это искусственно упрощало наши теоретические представления о неизмеримоболее сложной языковой действительности. Признание изначальной полидиалектностив рамках любого языкового (в том числе - праязыкового) единства многое поставилона свои места. В этой ситуации естественно прозвучало и положение об автономностипраязыковых состояний лексики каждого славянского языка в отдельности и о праславянскомлексическом диалектизме. Сказанное прямо относится к вопросу о праславянскомлексическом наследии в (древне)русском словарном составе. Потребовались дополнительныекритерии, необходимость регулярного привлечения данных сравнительного языкознания,этимологии, поскольку праславянский лексический диалектизм (локализм, регионализм)ограниченного распространения, не будучи подтвержден данными других славянскихязыков, обнаруживал нередко подтверждения (этимологические соответствия), аиногда - полные лексические тождества в других родственных индоевропейских языках.Это направление сулило не только этимологические находки, но (что, пожалуй,не менее важно) новые подходы к интересующей нас здесь проблеме: состав праславянскогословаря [1] и внутри этой общей проблемы- более специальная, о праславянских диалектизмах русского словаря. Тогда,тридцать лет назад, я сделал первую предварительную выборку этимологическихслучаев этого рода на основе словаря Фасмера. В этот перечень из несколькихдесятков лексем, не претендующий, как это сейчас очевидно, на исчерпанностьи полноту, вошли слова: буга 'низкий берег реки', бугор, вазнь(др.-рус.) 'счастье, удача', веблица 'червь', верпу (др.-рус.)'рву, граблю', волмина (др.-рус.), название дерева, воробы, вороб'мотовило', глуда 'глыба, ком', глудкий 'гладкий, скользкий',дук 'ямка', ёмины 'запас хлеба', ёрш, жень 'бортническиеремни', зуд, клёк 'лягушачья икра', клыпать 'хромать', комель,лЬкъ (рус.-цслав.) 'остаток', лепесток, лигозить 'путать нити притканье', мизгирь 'паук', мьшелъ (др.-рус.) 'стяжание', овин, плень'гниль', полба, приют, ютить, уют, ружь, ружа 'наружность', свигать'гоняться, спешить, бегать', угрюмый, удить 'зреть, наливаться (о зерне)',усло 'начатая ткань', ушь (др.-рус.) 'чертополох', шест, шустрый,щёлок, яглый. Как видно, здесь представлены слова общенародного русскогоязыка, древнерусские слова и слова диалектные, для краткости никак не выделенные.Семантический спектр приведенных слов весьма разнообразен. Остается сказать,что неменьший перечень в упомянутом докладе дан по праславянским диалектизмамбелорусской лексики, а это имеет прямое отношение к праславянскому фонду лексикидревнерусского языка, общего предка русского, белорусского, украинского языков.Совершенно очевидно, что, поставив вопрос о праславянских диалектизмах украинскогоязыка, мы тоже, как говорится, вернулись бы не с пустой сетью. В украинскомсловарном составе, в старых текстах и народных говорах, тоже немало праславянскихдревностей, взять хотя бы такую крупную находку того же времени, как древне-юго-западнорусское(общее для староукраинского и старобелорусского) зеремя 'бобровая колония',при всей своей изолированности в славянском, уверенно реконструируемое как праслав.диал. *zerdme,//-mene (корень тот же, что в зарод-зород) и даже- как и.-е. *gherdh-men-. Важность этой лексической изоглоссы повышаетсятем обстоятельством, что собственно великорусскому слово зеремя неизвестно.Нехудо иметь в виду положение, что восточнославянский ареал в большей своейчасти - типичная зона экспансии; следовательно, априори здесь надо предполагатьв первую очередь сохранение [периферийных] архаизмов" [2].Интересный праславянский диалектный случай, объединяющий все восточнославянскиеязыки, представляет собой рус. коромысло (диал. коромысел), укр.коромысел, блр. каромысел - слово, неизвестное другим славянскимязыкам, но безусловно древнее, даже этимологически трудное. Не так давно обнаружилисвоеобразное соответствие, с другой ступенью корневого гласного, в остаткахязыка балтийских славян - кашуб. charmesle 'деревянные коромысла', тоесть на другой периферии славянства.

Разумеется, и сравнительно-лингвистический (этимологический) метод не всемогущ,и не всякий диалектизм, даже старый, обязательно восходит к праславянской древности.Все это необходимо иметь в виду, решая задачу реконструкции праславянскогосостояния прарусской лексики. Не могу не упомянуть здесь с теплым чувствомо том поистине молодом энтузиазме, с которым откликнулся на идею автономностипраславянского состояния лексики каждого славянского языка и идею праславянскоголексического диалектизма Ф.П. Филин в последние уже годы своей жизни. Любовноизданная посмертная подборка его работ под названием "Историческая лексикологиярусского языка. Проспект" [3] - хорошее томусвидетельство. Разумеется, это явилось лишь продолжением собственных давнихинтересов Ф.П. Филина к исторической диалектологии и древней диалектной лексике,которой в его капитальной книге "Происхождение русского, украинского и белорусскогоязыков" [4] отведена добрая сотня страниц.

8. Резервы самой богатой древней письменности исчерпаемы, в особенности, еслиинтересы исследователя обращены в дописьменное время. Здесь вступают в силукосвенные резервы, в том числе письменность на других языках. Правда, возможностиуглубить историю древнерусской лексики таким путем довольно скудны, и случаивроде глоссы rex Boz, которую можно прочесть как rex (лат. 'король,царь') =*vozhь/vozь (прарус. 'вождь') (Иордан, Getica, о владыке антов,упомянуто в связи с готско-славянской войной IV в.), встречаются редко. Гораздоболее информативен другой резерв реконструкции древнего состояния лексики -ономастика всякого рода (топонимия, гидронимия, антропонимия, этнонимия). Замечено,что восточнославянская топонимия и гидронимия славянского происхождения обнаруживаетрепертуар лексических основ, подчас отсутствующих в известной восточнославянскойапеллативной лексике [5]. Это наводит на мысль,что первоначально эти лексические основы имелись и в древнерусском нарицательномлексическом составе, но потом выбыли из него и сохранились лишь на такой перифериисловаря, каковой является ономастика.

Метод реконструкции утерянных на апеллативном уровне слов, ориентирующийсяна выявление их следов в топо- и гидронимии, систематически применяется в языкознаниидругих славянских стран. Так, например, праславянское слово *sosna отсутствуетв словарном составе южнославянских языков [6].Однако это слово обнаруживается на южнославянском ономастическом уровне - вмакедонской топонимии [7]. И таких случаев,когда в ономастике удается обнаружить все еще живые остатки лексем праславянскогои старославянского (древнеболгарского), там немало. Аналогичную ситуацию мывстречаем и в восточнославянском. Наибольший интерес представляют случаи вроденижеследующего.

Исследователи обратили внимание на топоним Плота в Воронежском крае,одновременно указав, что соответствующий апеллатив в местных говорах русскогоязыка не отмечается, хотя в словаре Даля зафиксировано плота в значении'овраг' с пометой "воронежское" [8]. В действительностиместное и водное название Плота распространено несколько шире - такжев орловских и тульских местах, ср. довольно многочисленные случаи в ВерхнемПоочье: Плота, Старицкая, Ржавая, Долгая, Сорочья, Черемоченская Плота[9].Сюда еще речные названия Бутежская Плата,Лещинская Плота, Гнилая Плота, в бассейне Сейма. Употребление в сочетаниис различными определениями (см. выше) свидетельствует о былом апеллативном статусеназвания Плота; о том же, со своей стороны, говорит речное название Двеплота(сочетание с числительным) в Верхнем Поочье. Так что перед нами былой апеллатив*плота, в существовании которого и Даль был не очень уверен, снабдивего, с одной стороны, ударением, а с другой стороны - знаком вопроса. Хотя ареалэтого исчезнувшего слова несколько шире Воронежского края, все же очевидна егорегиональность. Относящееся явно сюда же речное название Пополта, тожев Верхнем Поочье, позволяет поставить вопрос о реконструкции для нашего *плотапраславянской формы *рlъtа и включении его в лексическое гнездо словаплот 'средство передвижения по воде', с дальнейшим родством с плыть,плыву, что в общем естественно для обозначения водного тока или русла. Такимобразом, внимательное рассмотрение ономастического случая привело нас к выявлениюпотенциального праславянского диалектизма *рlъta, без которого было бынеполным гнездо *рlъtъ (плот), гнездо достаточно архаическое и разрушающееся(так, для мотивировки отнесения к нему слова плоть, *рlъtь требуетсяуже этимологический комментарий: 'тело, кожа' из первоначального 'наплыв, наплывшее,натек').

9. Проблема разрушения лексических гнезд чрезвычайно интересна дляисторической лексикологии, но прежде чем уделить внимание различным ее случаям,я бы хотел кратко указать на интереснейший район, куда нас привел случай Плота:Окско-Донская равнина, средний Восток Древней Руси, неизменно притягивавшийшахматовскую интуицию. Оставаясь в рамках проблематики исторической лексикологии,нужно сказать, что именно на Верхнем Дону (отчасти - на Северском Донце) наблюдаетсянекоторое скопление определенно древнерусских, славянских гидронимов древнеговида, но без опоры в существующей апеллативной лексике: Снова (такжев Посемье), Калитва, Идолга, Щигор, Иловай, Московая Ряса, Излегоща, Разлатая(балка), Толотый, Стубло (последние два - по Северскому Донцу) [10].Украинско-русская чересполосица здесь для нас неактуальна; речь идет об образованияхобщей древности, хотя и выразительно региональных.

Таким образом, в большую программу русской исторической лексикологии, в разделео праславянском наследии, должны войти также этимологически выверенные сведенияо фондовой ономастике (топонимии, гидронимии, антропонимии, этнонимии).Можно спорить об объеме понятия фондовая ономастика, хотя в целом оно представляетсяинтуитивно достаточно ясным. Речь может идти об архаичном, непродуктивном слоеобразований. Как уже было показано, ономастика здесь важна не сама по себе,а как резерв для выполнения основной задачи. Разрушающиеся лексические гнездаоказываются подчас на стыке апеллативной лексики и ономастики. К упомянутойвыше фондовой ономастике принадлежат, например, названия Москва, Тула,являющиеся исконно славянскими (другие этимологические версии для Москвывызывают у меня сейчас сомнение) и вместе с тем - региональными, вятичскимивключениями в восточнославянский ономастический ландшафт. Случайный факт довольнопоздней хронологии письменной фиксации названий Тула, тульские украиныне мешает нам принципиально увязывать это название с приходом вятичей (исходI тыс. н. э.) и с древним лексическим гнездом тул 'футляр для лука',тыл 'задняя (мясистая) часть'. Гнездо это чрезвычайно разветвлено семантически,самобытно в плане словообразования, фонетики, морфологии. С названием южновеликорусскойТулы связывают - более или менее корректно исторически и этимологически - первоначальнуюидею прибежища, укрытия ('место, где можно притулиться'). Можно справиться уФасмера, на слово Тула. Безответственные публичные рассуждения историкаЛ.Н. Гумилева о том, что название города Тулы - от имени татарской ханши Тайдулы(так!) [11], с наукой ничего общего не имеют,к сожалению. Далее, сюда же, помимо тулить 'укрывать, помещая, втискиваякуда-либо', принадлежат туловище, др.-рус. тулово, но также итулуп/б, тулья (головного убора), старое префиксальное сложение сутулый.Основная идея заполнения емкости, разрастания плоти представлена в глаголе тыти,при всей самостоятельности семантики и огласовки бегло перечисленных нами образованийна -л-, достаточно хорошо известных разным славянским языкам и не перестающихудивлять своим словообразованием, ср. сюда др.-рус. тылЬснь, тыльснь -о тупом конце оружия. Но проблем, связанных с этим гнездом, гораздо больше.Здесь довольно много - тоже древней - лексики, произведенной иными способамиот того же корня, ср. тук (с суф. -к-), откуда тучный,далее - отава, с древним словообразовательным удлинением корневого гласного.Наше замечательное корневое гнездо, оказывается, содержит также бессуффиксныепроизводные весьма архаического вида и выразительно региональные, как, например,това в смоленском тексте конца XVII в.: четыре лыка сухие рыбы товы [12].Назову еще два важных этимологически затемненных случая, также принадлежащихк рассматриваемому гнезду (оба они включены в дополнения ко 2-му изданию словаряФасмера, т. IV): тволага, рус.-цслав. 'телка', прежде признававшеесятемным, теперь достаточно вероятно объясняется (*tv-ol-) как этимологическиродственное тул, тыл, тыти ('тучное животное'); предложенная этимологияперспективна, поскольку может быть распространена и на широко известное, нонеобъясненное этимологически слово тюлень, первоначально, видимо, *твелень(ср. форму редкой русской фамилии Твеленев). Нельзя не согласиться стем, что тюлень тоже 'толстяк'! Заметим, что этимологический комментарийпозволяет констатировать в словах тволага, тюлень лексические диалектизмыпраславянского образования (иную точку зрения представляет И. Г. Добродомов,который, вслед за О. Прицаком, видит в тволага тюркизм, что осложняется,однако, гипотетичностью некоторых тюркских промежуточных звеньев, а также наличиемапофонии тволага: *твелень на славянской почве). Ну, и последний небольшой,но явно поучительный пример, один из тех, мимо которых легко пройти не заметив,тогда как он имеет прямое отношение к реконструкции утерянных лексем, явно расположилсяна стыке ономастики и апеллативного лексикона и прежде всего - относится к томуже замечательному гнезду с корнем тул-. Среди гидронимии Окско-Донскойравнины мое внимание привлекло название Волчья Тулава (материал диссертацииПанина, см. выше). Зная польский глагол tulac sie, 'бродить, бродяжничать,ходить без пристаница', нетрудно заметить, что Тулава имеет вид отглагольногопроизводного, но такого глагола *тулать в русском нет. Можно высказатьосторожное суждение, что либо глагол этот первоначально существовал в языкевосточных славян, либо (как и ряд других элементов, включая местное названиеТула) он был занесен на Окско-Донскую равнину давними ляшскими предкамивятичей.

Выпадение слова из словарного состава складывается порой причудливо; легчеего констатировать, нежели объяснить. И если бы не недвусмысленные показанияономастики, мы бы потеряли все следы слова, хотя речь иногда идет о слове какбудто заметном и конкретном, стоящем в четком словообразовательном ряду, как,например, *обиток (ср. известное обиход), восстанавливаемое намина базе местного названия Обиточная коса, на северном берегу Азовскогоморя, сюда же речка Обыточка на Среднеднепровском Левобережье (см. соответствующеедополнение в русских изданиях словаря Фасмера).

10. Таким образом, как и в нашей убыточной экономике, главная проблема, объемлющаявсе, пожалуй, остальные, - это наши потери и как им противостоять. При этоммасштабы этих потерь могут незаметно перерастать рамки узкопрофессиональныхинтересов и оборачиваться нашими общекультурными потерями. Это бывает, когдасредства массовой информации, в сущности поощряемые поверхностностью наших филологическихсуждений, занимаются дальнейшим тиражированием наших ошибок, нашего не оченьточного словообразовательно-семантического истолкования слова. Таков случай,постигший нас с хорошим древнерусским и праславянским словом изгои. Известно,с каким значением в первую очередь слово изгои ассоциируют современныйжурналист, политик, вообще - "масса" грамотных людей. Уверен, что все они, всогласии с современной лексикографией русского языка, назовут значение 'отверженный,отщепенец'. Сказался, безусловно, авторитет Даля, см. 2-е изд., т. II, 19: изгойм. стар, 'изверженец? исключенный из счету неграмотный попович; князь без княженья,владенья; проторговавшийся гость (банкрут), не платящий подателей'. В сущности,Далю нельзя отказать в корректности, свое толкование 'изверженец' он дает подвопросом, как увидим, оправданно. Срезневский в своих "Материалах" слишком краток.СлРЯ XI-XVII вв. (вып. 6, 138) достаточно осторожен, но в целом созвучен с Далем,акцентируя значение отрыва от своего сословия. Я уже писал о том, что при описаниизначения (а заодно и при семантико-этимологической реконструкции) слова изгоицелесообразно пойти по пути более внимательного учета семантики непосредственномотивирующих глаголов - др.-рус. изжити 'потратить, израсходовать насуществование', рус.-цслав. иждивитися 'израсходоваться'. Похоже, чтоизгойство означало определенное обеспечение, иждивение. Ведь и далевское толкованиеинформативно в указанном смысле, на что мало обращали внимания: "не платящийподатей" заключает в себе момент иждивения, как бы льготу, а не отвержение преждевсего. Конечно, нельзя не видеть того, что изгой - слово книжное, ненародное, хотя и построенное по древней модели, с -о- вокализмом корня.До конца трудно исключать влияние образца греческих ek-trepho 'выкармливать',ek-tethrammenos 'вскормленный' [13].

11. Извечная проблема соотношения письменной истории слова и его полной истории,вопрос о том, какая часть этой полной истории осталась (состоялась) за пределамисобственно письменного отрезка, позволяет понятие "дописьменности" применятьболее гибко, индивидуально и притом иногда - к словам поздних периодов. Так,слово Домострой засвидетельствовано только в качестве названия известнойкниги, кодекса домашнего хозяйства и права. Есть основания предполагать фигуральноеупотребление первоначального нарицательного имени деятеля *домострой(не засвидетельствовано), слишком напоминающего кальку с греч. oikonomos'домохозяин' и функционально отличного от известного домостроитель. Ср.аналогичную судьбу - от имени деятеля (апеллатив) к названию книги: Назиратель.Конечно, здесь речь совсем уже не идет о праславянских образованиях, но навыки,приобретенные при анализе последних, могут принести пользу и в случаях с болеепоздними новообразованиями.

12. Размышляя над контрастивным (сопоставительным) определением задач историческойлексикологии, конкретно - над сравнением исторической лексикологии и, скажем,истории культуры по данным языка, сразу видишь подтверждение тому, что историческуюлексикологию отличает принципиальная установка на возможно более полную инвентаризациюлексического состава в его развитии и функционально-семантической классификации.В то время как история культуры нацелена на раскрытие духа культуры и - приболее выборочной установке в отношении лексического состава - на выявление ключевыхслов [14].

Полная инвентаризация словарного состава в обозначенных параметрах - это программа-максимум,но, спрашивается, какую другую достойную задачу должна выдвигать академическаярусская историческая лексикология. Тем более что до сих пор такая задача нетолько не решалась, но и не ставилась - ни книга Черных, ни книга Кипарского,ни какая-либо другая не преследовали эту цель в полном объеме. Книга П. Я. Черных"Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период" (МГУ, 1956)была представлена самим автором как первый опыт русской исторической лексикологии,по заключению рецензентов, добавим, - малоудачный опыт. "Очерк" Черных целикомпринадлежит своему времени с его комплексами: боязнь заимствований, отсюда (атакже по другим причинам) - много ошибочных этимологии, явно недостаточный учетмировой славистической литературы. Автору свойственны ошибочные прямолинейныесуждения, в духе тех, которые мы уже разбирали выше, скажем, форма *вЬта(при производном ветка) не существовала, потому что не засвидетельствованав письменности (но ср. укр. вiта, говорящее о реальности прарусского*вЬта). Коротко говоря, это не был мировой уровень и для своих, 50-х,годов нашего века [15]. В остальном следуетотметить в книге большой раздел "Общеславянский словарный фонд и его развитиев древнерусскую эпоху", после чего словарный состав рассматривается по главнымсемантическим группам (человек, люди, терминология родства, животный мир, природа,труд, материальная и духовная культура), сообщаются определенные сведения оботличиях восточнославянской лексики от лексики остальных славянских языков ио лексических отличиях древнерусских диалектов.

К сожалению, слишком схематичным и потому неудовлетворительным справочникомоказалась и гораздо более близкая к нашему времени книга Кипарского, если говорить,так сказать, об основных вехах [16]. "Развитиесловарного состава" - так назвал Кипарский свою историческую лексикологию -занимает объемистый том III его "Русской исторической грамматики". Главную своюзадачу автор, судя по всему, усматривал в охвате материала, что привело к чрезмерной,"алфавитной" (как, помнится, заметил по этому поводу Ф. П. Филин) манере изложения,обеспечивающей обозримость, но почти без аппарата. Материал распадается на главныерубрики: Исконные слова. Заимствованные слова. Новообразования на русской почве.Суффиксальные образования. Префиксальные образования. Сложения. Раздел исконныхслов начинается с "русских слов индоевропейского происхождения (возраст -около3500 лет)", далее идут "русские слова балто-славянского происхождения (возраст- минимум 2500 лет)", "русские слова праславянского (общеславянского) происхождения",и читателю как бы предлагается однозначно поверить и в существование балто-славянскогоединства и в эти абсолютные даты, абсолютность которых не очень правдоподобна.Внутри каждого такого подраздела членение однотипно: Тело человека. Родствои половая жизнь. Явления природы. Животный мир. Растительный мир. Виды деятельности.Свойства и отвлеченные обозначения. Материальная культура. Техника. Облегченностьдо школьного уровня объясняется не только стремлением охватить всю историю русскойлексики до современности, но и - главное - адресованностью этого вузовскогоучебника нерусскому читателю. Автор не без гордости включил также непристойнуюлексику, которая, как он специально отмечает, не была допущена даже в русскомиздании "Этимологического словаря русского языка" М. Фасмера, а сейчас, какмы знаем, прорывается и в беллетристику, и на сцену, и в кинематографию. Табув отношении этих русских слов у нас все же кое-где еще соблюдается, поэтому,например, наш Этимологический словарь славянских языков дает эту русскую лексикулатиницей, дабы не оскорблять нравы, но и не поступиться академической полнотой(речь идет о древних образованиях языка).

Если верить Кипарскому, индоевропейских слов в русском - 454, "балто-славянских"- 300, праславянских - 420 (здесь сообщается и возраст последних - "минимум1500 лет"), но поскольку индоевропейские слова одновременно - праславянские(сидеть, рыть) все цифры сомнительны. Несколько обстоятельнее в книгетрактуются заимствованные слова (поздние заимствования, иностранные слова нашегостолетия не учитываются). Суммарно рассматриваются германские, иранские, тюркские,старославянские, греческие, финноугорские, балтийские элементы, а также польскиеи некоторые другие, более поздние. Краткость изложения усилила неизбежный субъективизми односторонность суждений, при всем том, что автор был выдающийся лексикологс огромной эрудицией, знанием языков и литературы. Безжалостного устарения неизбежала также и эта, в целом полезная работа, получившая много откликов (срединих - трудолюбивая рецензия нашего покойного Г.Ф. Одинцова [17]).Интересно, что половина книги Кипарского посвящена словообразованию, причемавтор насчитывает более двухсот русских суффиксов (среди них, правда, немалодублетов или незначительных вариантов вроде -анин, -янин, -чанин илитаких суффиксов, которые, собственно, нельзя считать, особенно с позиций историческогословообразования, ни славянскими, ни русскими: -абельный, -изация), атакже семьдесят (!) префиксов (цифра тоже неумеренно завышенная, если учесть,что в "русские" префиксы у Кипарского попадают даже компоненты молодых сложенийпрод-, пром-).

Главное наблюдение, которое мы вправе сделать, - это то, что Кипарский представляетсебе как бы одномерное - вертикальное "развитие русского словарного состава"от индоевропейской основы и до заимствований нового времени (верхним пределомему чисто условно служит 1900-й год). Иной стратиграфией автор в сущности незанимается: вклад диалектов бегло признается, но в поле зрения автора находитсяпрактически исключительно лексика письменного, литературного языка. В нашихглазах это концептуальный недостаток, и в предыдущем изложении мы уже наметилииной подход, опирающийся на постулат изначальной диалектной сложности, праславянскиелексические диалектизмы, а также положение об ограниченности письменных свидетельстви пути по преодолению, восполнению этой ограниченности. Вертикальную стратиграфиюсловарного состава надо, в сущности, дополнять горизонтальной стратиграфией,подразумевая под ней постоянную установку на изучение древнедиалектных компонентов.Подход это новый, поэтому опереться на прецеденты да еще в масштабе, сравнимомс исторической лексикологией русского языка, затруднительно по той причине,что полных аналогов нет. Есть, правда, аналогичные новые разработки в областиранней восточнославянской топонимии [18].

Этот путь малохоженый не для нас одних. В сравнимых очерках исторической лексикологиидругих языков мы находим в основном все ту же вертикальную стратиграфию. Этоможно видеть и по работе такого опытного этимолога и лексиколога, как О. Семереньи.Работа, которую я ямею в виду: О. Szemerenyi. An den Quellen des lateinischenWortschatzes. Innsbruck, 1989. Несколько выборочный метод изложения (авторскиеновые находки, а не фронтальное исследование латинской исторической лексикологии),тем не менее, обнаруживает привычную схему: древние унаследованные элементыи древние заимствования (из греческого, кельтского, семитского). У Семереньиход мыслей заведомо ограничен латинским письменным материалом, тогда как именноспецифика раннелатинского языкового развития принципиально означает поглощениепрактически всех других древнеиталийских диалектов, с переходом (включением)части лексики последних в латинский словарный состав. Иными словами, горизонтальнаястратиграфия для латинской исторической лексикологии особенно актуальна, и вто же время она недооценивается, как и в других известных случаях.

13. Собственно говоря, объективный материал постепенно накапливается; я имеюв виду выявление древних диалектизмов лексики. Другого пути просто нет. Хранилищамитакой недостаточно пока исследованной лексики по различным соображениям могутоказаться в первую очередь не центральные по своему положению произведения письменности,лексика которых претерпевала определенный отбор, а как бы периферийные продуктыэтой письменности. Общий закон преимущественного оседания архаизмов на перифериипроявляется и здесь. Такой периферийной сферой оказывается письменность на бересте,в первую очередь новгородские берестяные грамоты (о других периферийных ресурсах,уже полностью за рамками письменности, мы с некоторой подробностью выше говорилина примере русской ономастики). В целом ряде новгородских берестяных грамотчтение выделило особый диалектный деловой термин древнего происхождения - намъ'проценты, лихва', отсюда прилагательное намьный, с индоевропейскимисвязями корня [19].

Конечно, сложность берестяных текстов способна сыграть злую шутку и с опытнейшимиисследователями, следствием чего могут оказаться неверное членение на слова,ошибочное чтение и ложные объекты лексикологии и лексикографии - слова и именалюдей, которых, скорее всего, не было на свете. Для поучительности - один такойотрицательный пример. Речь идет о новгородской грамоте № 481, относимой к XIIIв.: поклонъ. о(т)ловцакоофиипослиграмотуожекуны. насЬть. инаимиту. арожекаковъ.зЬидубодастьловъта. ковъ. змутъ. Опуская здесь первую, относительно однозначночитаемую часть текста, задержимся на второй, которую издатели членят и читают:"А роже, каковъ Зеиду бо(гъ) дасть тако възмуть" - "а что касается ржи, то еевозвращение зависит от того, какой бог даст Зеиду улов" [20].Чтение нельзя назвать удачным, поэтому в свое время было предложено другое,кажется, более натуральное и в смысле конструкции, и в плане реалий: ... а роже(им. мн.) како възЬиду(ть) бо(гъ) дасть ловъ тако възмуть 'а рожь как взойдет,бог даст лов, так возьмут'. - Календарный смысл ссылки на время появления всходовржи, четкий гипотаксис (како..., тако) - все здесь ясно, ничего лишнего. В числолишних домыслов попадает и "непашенный ловец Зеид" вместе со своим мусульманскоговида именем, не подтверждаемым источниками [21].В отличие от века нынешнего, когда и на Новгородской земле можно встретить всякогорода "ловцов", включая мусульман, в XIII в. это было там маловероятно.

14. Из предшествующего изложения в целом видно, как различаются в вопросесохранения архаизмов и древних (праславянских) диалектизмов , центр и периферия,причем именно последняя нередко оказывается резервом сохранения названных элементовсловаря. Однако оппозиция центр - периферия не только и не столько пространственная(нагляднее всего эти отношения, действительно, наблюдаются в лингвистическойгеографии, откуда и взято данное понятие), сколько общеязыковая. Это означает,естественно, что под понятие периферии подпадают различные непрестижные, низовыеформы языка и речи, в их числе лексические, а также такие, которые, по ходячемупредставлению, не имеют достаточно шансов на собственную историю, преимущественноассоциируются с поздней производностью, с лексикой современного быта. Два разныхпримера подобных недооцениваемых периферийных элементов я хотел бы кратко рассмотреть.

Стоит назвать первое из этих двух слов - кирять 'пьянствовать', тоесть 'пить систематически', ясно, что нормальной ответной реакцией будет недоверчиваяулыбка: нашли, мол, праславянский элемент. Репутация у этого слова плохая, достаточносправиться в СРНГ 13, 225: кирять 'пьянствовать' (пенз., с пометой собирателя"из воровского арго"). Лексика воровского арго считается в основном сформировавшейсяиз новогреческих, финских, цыганских слов, древние исконнославянские элементыдля нее не характерны. Но это суждение слишком огульно, поэтому в ЭССЯ 13, 268отнеслись к этому слову-парии внимательно, не пошли на поводу у ходячего предубеждения,и основания для этого у нас были, ср. блр. керiць 'кутить, пить' и польск.kirzyc 'пить; мочиться'. Я позволю себе процитировать и далее оттуда:"Ссылки на бытование в арго, при всей их возможной справедливости, приобретаютдезориентирующий характер в том, что касается этимологии, заставляя искать источник...в новых заимствованиях... У Фасмера пропущено. Между тем, одного указания насоответствие рус. -р'- мягкого и польского -rz- < r' достаточно,чтобы поставить вопрос о довольно старых отношениях, возможно, исконнородственных,праславянских. По нашему мнению, представляет собой продление первоначальнонулевого вокализма..., связанного чередованием с *kuriti 'курить, дымить'.Последнее значение вполне подходило для экспрессивного называния действия 'пить,пьянствовать'. В арго попало (спустилось) вторично".

Другой пример - слово орудовать, слово современного обиходного языка,внешне прозрачное и потому, казалось бы, малоинтересное. Интерес к его историигасится убеждением, что это - отыменный глагол от современного же существительногоорудие. Внешне все правильно: figura etymologica орудовать орудием,в смысле 'манипулировать инструментом'. Однако нужно и тут приглядеться внимательно.Глагол орудовать ведет себя все-таки не совсем так, как подобает прямомупроизводному от орудие. Налицо формальные отличия, а потом этот не оченьуловимый отвлеченно-иронический оттенок глагола орудовать: 'обделыватьсвои делишки'. Кстати, словари его передают плохо: 'производить действие, выполнятьработу при помощи орудия, предмета; распоряжаться, управлять; проявлять деятельность,действовать' (4-томный словарь русского языка). Похоже, тот, кто составлял этустатью, проникся уверенностью, что основной является производность от орудие'инструмент', ср. и порядок значений. Правда, у Даля, который даже поместил,следуя своим принципам, глагол орудовать внутрь статьи орудие,подозрительно возрастает, сравнительно с современным словарем, едва проглядывающаяв последнем отвлеченность глагольного значения: "делать что, управлять чем,действовать; начальствовать". Дальше делается понятно, что Даль ориентировалсяна язык древней книжности. Ср. орудовати 'действовать' (Срезневский II,708), 'обратиться по делу' (СлРЯ XI-XVII вв. 13, 71, в обоих словарях один итот же пример XIV в.). Здесь, как видим, нет и тени значения 'действовать орудием,инструментом'. Впрочем, нельзя не обратить внимания на то, что древнейшим ипервым, по сути, значением также слова орудие в наших памятниках оказывается'дело', далее, следом - 'судебное дело' и только более позднее - 'орудие, инструмент';наличие среди последних отвлеченных словоупотреблений типа орудие дьяволетоже несколько усложняет картину. Эту картину окончательно усложняют (аможет быть, вносят в нее ясность?) инославянские данные, особенно - такие красноречивые,как польские, где имя, этимологически тождественное нашему орудие, - ore,dzieимеет только отвлеченные значения - 'обращение, весть, поручение' и, что важно,имеется также этимологическое соответствие нашему орудовать - ore,dowac'действовать, обращаться в чью-либо пользу, ходатайствовать, посредничать'.Это подкрепляется и в общем известным этимологическим родством слов орудие иряд, последнее также - 'договор' (Фасмер III, 154). Несомненна праславянскаядревность слова орудие, при этом любопытно, что и у тех славян, у когопраслав. *oro,dьje (или *obro,dьje) получило значение 'орудие,инструмент', оно раньше имело значение более общее 'дело' (Bruckner 381). Длянас же сейчас не менее важна закономерная констатация, что и в слове орудоватьпредставлено праславянское образование, история которого насчитывает не однутысячу лет.

15. Говоря об истории слова, мы не раз уже имели случай убедиться, что полнуюисторию слова и его значений дописывает этимология. Нам чуждо желание сколько-нибудьумалить важность письменной истории слова, но, что касается фондовой лексики,которая нас интересует здесь в первую очередь, то есть лексики древнейшей, сплошьи рядом ее семантическая история оказывается в основном состоявшейся в дописьменныйпериод, а на письменный период приходится в таком случае период относительногопокоя [22]. В самом деле, трудно отрицатьу письменности ее роль стабилизирующую, т.е. импульс если не остановки семантическогоразвития, то некоторого замедления его все же от письменности, от кодификациичеловеческих знаний исходит. Если мы усвоим это понятие универсальности и преемственностиразвития, мысль о том, что в истории языка преобладали не абсолютные утраты,а переосмысления, не покажется нам такой уж неестественной. Во всяком случаепоиски якобы утраченного явно обещают быть в отдельных случаях плодотворными;"утраченное" языком обретается при этом под иной личиной в языке же. Так, точкузрения об отсутствии в славянском родственного соответствия латинскому creo,-are 'создавать, творить', cresco 'расти' возможно существенно оговоритьсо ссылкой на поведение глагола *kresati, особенно в древнем словосочетании*kresati ognь, которое следует, по-видимому, толковать (читать) не 'выбивать,высекать огонь, искру', а 'создавать, делать огонь'. Это предположение подкрепляетсяизучением всего славянского лексического гнезда, ср. *kresъ обозначениелетнего солнцеворота как 'возрождения', откуда производное *kresiti 'оживлять',вновь создавать, воскрешать'. С именем *kresъ связано древним чередованиемимя *krasa, не вообще 'красота, красивость', а 'цвет жизни' прежде всего,т. е. применительно к человеку, который был мерой всех вещей всегда, - это 'здоровыйцвет лица, румянец', с переносом (по-видимому, весьма древним) - 'цветение растений'(так в украинских и белорусских диалектах) [23].Приэтом имеет смысл вернуться к вечному вопросу об истории значения русского прилагательногокрасный из первоначального 'красивый' (это одновременно относится и кстарому названию Красная площадь, в Москве). Свои рассуждения выше ослове краса мы считаем необходимым распространить и на его производноекрасный, древним значением которого было не просто (абстрактно) 'красивый',а 'наделенный румянцем'. Специфика случая русского прилагательного красный- в его древнем синкретизме значения, в том, что оно не столько семантическаяинновация (в других славянских языках продолжения праславянского *krasьnъимеют только значение 'красивый, прекрасный'), сколько архаизм ('красный' визначальном смысле 'цвета жизни, румяный, краснощекий').

Нелишне повторить, что возможно точная запись значения и употреблений слова- главная точка опоры для необходимых дальнейших экскурсов в предписьменноесостояние. Избыточное лексикографическое описание, когда факту наличия в действительностинадписи в одно слово на гнездовской корчаге X в. противостоят четыре самостоятельныхсловарных позиции в древнерусском словаре XI-XIV вв. (гороунща (?), гороухща(?), гороушна (?), гороуща (?), причем зафиксированы дефектныечтения, а наиболее вероятное - посессивное гороуня - отсутствует), немогут вызвать одобрения, ибо нарушено элементарное правило: не следует умножатьсущностей.

Максимальное использование свидетельств письменности не исключает надобноститого, что можно назвать эмансипацией лингвистического исследования от рамокписьменности. Рабская зависимость от этих рамок, боязнь за них выглянуть чреватаошибками, как и, в свою очередь, неучет письменных данных. Тут уместно напомнитьневерные суждения старых исследователей (Черных 1956: не существовало, потомучто не засвидетельствовано), да и у новых, молодых исследователей подобных ошибокпредостаточно. Я вкратце упомяну свой спор с чешским исследователем В. Шауром,поучительный, думаю, еще и потому, что речь шла там о таком специфическом разделелексической реконструкции, как реконструкция глагольного слова [24].Нельзя так безоговорочно отождествлять, как это делает молодой чешский коллега,относительную хронологию языковых форм и "хронологию засвидетельствованных форм",ведь в последней всегда возможен элемент случайного. Скажем, из факта, что избавитизафиксировано раньше, чем *baviti, нельзя делать вывод, что образования*baviti, *traviti, *otaviti - сплошь вторично депрефигированные образования.Для этого надо - как минимум - в упор не видеть в них производных на -itiот имен *bava, *trava, *otava. Функциональная вторичная взаимосвязь глаголов(например, каузативизация *traviti в его отношении к *truti и т.п.) недолжна заслонять первичных словообразовательно-этимологических отношений. Узкий,предвзятый взгляд на вещи способен заслонить нам многое, тогда как широта взгляда,так необходимая для исторической лексикологии ввиду особого положения последней,делает восприимчивее к новому в общей теории языка, например к тезису Куриловича,который прозвучит здесь кстати - о том, что "отглагольный глагол всегда отымененпо происхождению".

Резюмируя, напомню, что вначале мы обратили внимание на некоторую условностьпривычных антитез: историческое - описательное, лексикология - лексикография,историческая лексикология - этимология, историческая лексикология - историческоесловообразование, литературное - диалектное, дописьменное - письменное. Сквозьэти частные антитезы необходимо видеть, что языкознание едино и объект у негоодин. Универсально актуальной признается адекватность описания значения. Посленебольших терминологических уточнений (праславянский - общеславянский) обсуждаетсяхарактер наших знаний о праславянском и жизнь праславянского фонда в русскомсловаре вообще. Ввиду естественной неполноты наших знаний о праславянском уточняютсяметоды выявления праславянского, такие научные понятия, как праславянский лексическийдиалектизм, и резервы реконструкции, в их числе - ономастика. Интердисциплинарнаяпроблема разрушения лексических гнезд выводит нас на общую проблему потерь влексике и семантике. Индивидуальный подход к слову позволяет говорить об индивидуальной"дописьменности" слова, в том числе позднего. Правомочно говорить об установкеисторической лексикологии на полную инвентаризацию, однако при этом стратиграфиявертикальная (собственно историческая) должна доаолняться горизонтальной (разнодиалектной)страгиграфией. Концепция исторической лексикологии одного лишь литературногоязыка излишне стерильна и нежизненна. Неуклонное объектиное накопление материаласклоняет к более жизненной концепции в рамках всего языка. Эти более широкиерамки несут не усложнение, а более широкое видение, более адекватное применениеположений общей теории языка, включая такое важное, как языковой центр и языковаяпериферия (последняя - как резерв сохранения лексических архаизмов). Эмансипацияот младограмматического взгляда на литературный язык как на искусственное построение,принятие альтернативного взгляда на органическое единство всех структурязыка, в том числе - литературной, эмансипация от излишне негативного негативногодогмата письменной формы языка, продуктивное сращивание исторической лексикологиии этимологии - такими кратко видятся задачи.

Примечания

1. Трубачев О.Н. О составе праславянскогословаря. Проблемы и задачи // Славянское языкознание. V Международный съездславистов. Доклады советской делегации. М., 1963. С. 159-196.

2. Трубачев О.Н. Регионализмы русскойлексики на фоне учения о праславянском лексическом диалектизме // Русскаярегиональная лексика XI-XVII вв. М., 1987. С. 21.

3. Филин Ф.П. Историческая лексикологиярусского языка. Проспект. М., 1984.

4. Филин Ф.П. Происхождение русского,украинского и белорусского языков. Л., 1972.

5. Трубачев О.Н. Заметки по славянскойономастике // Onomastica Jugoslavica 9, 1982. С. 159 и сл.

6. Коресnу F. Zakladni vseslovanskaslovni zasoba. Praha, 1981. S. 337: "chybi v jsl."

7. Cmoматоски Т. Македонска ономастика.Скопjе, 1990. С. 223.

8. Дьякова В.И. Местные географическиетермины и их роль в топонимии Воронежского края // Воронежское краеведение:опыт и проблемы. Воронеж, 1990. С. 142

9. Смолицкая Г.П. Гидронимия бассейнаОки. М., 1976.

10. Материал см.: Панин Н.И. Лексико-семантическийи формантный анализ русских наименований текучих вод Окско-Донской равниныв прилегающих территорий. Канд. дисс. М., 1982; Маштаков П.Л. Списокрек Донского бассейна. Л., 1934.

11. Гумилев Л.Н. Меня называют евразийцем...// Наш современник 1991, № 1. С. 136.

12. Цит. по кн.: Борисова Е.Н. ЛексикаСмоленского края по памятникам письменности. Смоленск, 1974. С. 142.

13. Трубачев О.Н. Праславянская лексикография// Этимология 1983. М., 1985. С. 15.

14. См.: Трубачев О.Н. Славянскаяэтимология и праславянская культура // Славянское языкознание. X Международныйсъезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1988. С. 301.

15. Трубачев О.Н. [Рец. на:] ЧерныхП.Я. Очерк русской исторической лексикологии. Древнерусский период. М., МГУ,1956 // Кратк. сообщ. Ин-та славянов. АН СССР, 25. 1958. С. 89 и сл.

16. Kiparsky V. Russische historischeGrammatik. Bd. III. Entwicklung des Wortschatzes. Heidelberg, 1975.

17. Одинцов Г.Ф. [Рец. на:] KiparskyV. Russische historische Grammatik. Bd. III. Entwicklung des Wortschatzes.Heidelberg, 1975 // ВЯ 1977, № 1. C. 134-140.

18. См. на укр. яз.: Трубачов О.М.Етимологiчнi спостереження над стратиграфiею ранньоi схiднослов'янськоi топонiмii// Мовознавство 1971, № 6. С. 3 и сл.: выделение в восточнославянской топонимииобщеславянских, восточнославянских элементов, а также других славянских элементов,имеющих подтверждение только в южнославянском и только в западнославянском.

19. Зализняк А.А. Наблюдения надберестяными грамотами // Вопросы русского языкознания. Вып. V. МГУ, 1984.С. 101 и сл.

20. Арциховский А.В., Янин В.Л. Новгородскиеграмоты на бересте. М., 1978. С. 74-76; чтение сохранено без поправок и виздании: Янин В.Л., Зализняк А.А. Новгородские грамоты на бересте.М., 1986. С. 277, см. там ЛИ ЗЬидъ в Словоуказателе.

21. См. Трубачев О.Н. Языкознаниеи история // Л.А. Булаховский и современное языкознание. Киев, 1987. С. 120.

22. См. специально об этом: ТрубачевО.Н. Историческая и этимологическая лексикография // Теория и практикарусской исторической лексикографии. М., 1984. С. 23 и сл.

23. Trubacev О.N. Aus slavischenEtymologien: *kresati, *krasa, *kresъ // Festschrift fur H. Brauerzum 65. Geburtstag. Herausgeg. von R. Olesch und H. Rothe. Koln; Wien, 1986.S. 641 и сл.

24. См. подробнее: Трубачев О.Н.Приемы семантической реконструкции // Теория лингвистической реконструкции.М., 1988. С. 221.