Структура общества и структура языка
С.А. Арутюнов
НАРОДНЫЕ МЕХАНИЗМЫ ЯЗЫКОВОЙ ТРАДИЦИИ
(Язык. Культура. Этнос. - М., 1994. - С. 5-12)
Среди совокупности различных коммуникаций, поддерживающих любую общность людей,вербальные коммуникации, проходящие на естественном языке, занимают важнейшееместо. Соответственно в общем массиве этнической традиции языковая традицияиграет очень большую роль. Здесь мы хотим обсудить несколько вопросов по поводутого, как именно передается и эволюционирует эта этноязыковая традиция.Хотя нам могут быть известны, благодаря письменным памятникам, отдельные аспектыэтой традиции, в некоторых случаях на протяжении тысячелетий, все равно, анализируялюбой ее отрезок, мы исходим из условной, а не абсолютной точки. Истоки глоттогенезастоль далеки от нас, столь фатально лишены прямого документирования, что мыможем лишь гадать о том, например, восходят ли все ныне существующие языки кнекоему единому праязыку начального человечества, или же истоки разных языковыхсемей возникали в разных группах человечества, независимо друг от друга на фоненекоего общего безъязыкового существования. Да это и несущественно для целейконкретного анализа языковых традиций. В любом случае, анализируя группу близкоили отдаленно родственных языков или диалектов, мы начинаем анализ от некоторойусловной точки начала традиции, принимаемой за исходный праязык. Однако этойточке предшествует другой отрезок традиции, лежащий уже вне рамок нашего анализа,И сама точка на самом деле не точка, а облачко из неопределенного числа синхронных,пусть очень близких, но все же в чем-то разнящихся диалектов. Даже если мы имеемдело с очень малым идиомом, например с изолированным племенным языком, он темне менее представлен некоторым достаточно большим числом идиолектов, равнымконкретному числу носителей языка в данный момент.Каждый носитель обладает своим собственным идиолектом, в котором отражаютсяего индивидуальные особенности, так как речи каждого человека присущи свои индивидуальныеизлюбленные словечки, выражения, поговорки, интонация, фразеологические сочетанияи другие языковые явления. Часть из них остается его сугубо личным достоянием,другая часть входит в разговорную практику членов его семьи, его дружеской компанииили какой-либо иной социальной микроячейки. Таким образом, в социальном пространствеформируется множество перекрывающих друг друга кругов микроизоглосс, образующихдовольно размытые пятна микродиалектов, и лишь наиболее важные, значимые и общеупотребительныеизоглоссы охватывают весь рассматриваемый идиом и служат критерием для его выделения.В более сложных случаях, при большем числе говорящих, возникает облако языковойи диалектной непрерывности, охватывающее большие пространства и массы людей,причем речь, характерная для отдаленных участков этой непрерывности, может бытьдаже взаимонепонятна или по крайней мере малопонятна на первых порах общения.При этом для каждого носителя языка существует свой малый круг языковых форм,которые он активно употребляет, и гораздо более обширный круг форм, которыеон сам не употребляет, но способен пассивно воспринимать и правильно понимать.Само собой разумеется, что объемы того и другого круга различны для разных индивидови в каждом обществе имеются индивиды с относительно бедной или богатой речью.Такие индивиды, причем каждый со своей особой ролью в передаче языковой традиции,имеются в каждом малом коллективе, в котором в основном и сосредоточена речеваяактивность индивидов. Численность таких малых коллективов можно примерно определитьв пределах от 50 до 500 человек. Это небольшое племя или община, небольшое илисреднее село (в больших уже выделяются кварталы, слободы, концы), а в современномгородском обществе это учреждение, предприятие (или цех большого предприятия)и т.д. В этом перечне на одну доску поставлены социальные микроячейки как бесписьменных,так и письменных обществ, что, разумеется, допустимо лишь как крайнее обобщение,лишь постольку, поскольку и в письменном обществе продолжают действовать общечеловеческиезаконы передачи устно-речевой традиции. Но для большей корректности временноограничимся ячейками преимущественно или условно бесписьменного общества, таккак фактор письменности вносит в языковую традицию совершенно особые (и новые)предпосылки.По речевой активности население такой ячейки распадается по различным параметрамна ряд категорий. Нас интересует один параметр, а именно традиционность (преемственность)в речи одних и размывание традиций, новационность в речи других. Мы будем называтьэти категории соответственно централами и маргиналами, имея в виду наличие ипромежуточных категорий.Непосредственным материалом для наших суждений послужили прямые наблюденияза речевым поведением в армянских и грузинских селах и оценки речевого поведенияпри работе в чукотских, эскимосских, ненецких поселках на территории бывшегоСССР и айнских и японских поселках в Японии.Централы, как показывают наблюдения, бывают более или менее институционализированы.У эскимосов это прежде всего семьи нуналихтаков ("хозяев земли"), где сосредоточенапередача значительной части духовной, в том числе эзотерической, традиции каждогопоселка. В других случаях это семьи давних поселенцев, семьи "хонке" в японскойпатронимической системе, семьи, традиционно почитаемые за связь с художественнымтворчеством (резьбой), и вообще семьи особо уважаемых фамилий. Очень любопытно,что из всех видов художественной деятельности централы в самых разных обществах(народы Кавказа, эскимосы, айны) заняты именно резьбой (по дереву и кости),а не ковкой, лепкой, росписью в прочими прикладными искусствами. Очевидно, именнорезной орнамент несет сакральную функцию "предписьма" в бесписьменном обществе.Правда, нам не удалось наблюдать общества, где еще жива традиция расписной керамики.В Армении в прошлом централы - это прежде всего сельские священники, учителя,в Грузии - семьи, в которых хранится поэма Шота Руставели "Витязь в тигровойшкуре" и поддерживается глубокое знание этой поэмы (здесь уже отмечается влияниеписьменной культуры), а в наши дни вообще вся группа сельской интеллигенции- врачи, учителя.Для централов-мужчин нередко характерно двуязычие, причем это обычно достаточнохорошее владение вторым языком при очень хорошем владении родным. Централ тяготеетк установкам языкового пуризма, он не склонен привносить слова родного языкаво второй язык и наоборот. В первом случае он стремится подыскать наиболее точныйописательный перевод, во втором - к тому же часто склонен к употреблению архаизмов.В личности централа совмещается обычно несколько высоко-престижных социальныхролей, он пользуется высоким авторитетом, его поведение, в том числе и речевое,служит моделью для подражания, поэтому роль его как хранителя и передатчикаэтноязыковой традиции довольно велика. Но централ, как занятой мужчина, сравнительномало общается с детьми (в ряде этносов, особенно на Кавказе, этому способствуюти обычаи избегания внутрисемейного общения). Поэтому в межпоколенной трансмиссииособенно большую роль играют женщины семей централов, говорящие на родном языкене хуже их самих, но мало вовлеченные в двуязычие. Роль женщин, особенно тесноконтактирующих с детьми в начале их социализации, в передаче этноязыковой традициичрезвычайно велика. Это хорошо подметил А.С. Пушкин, призывавший учиться русскомуязыку у московских просвирен - типичных "централок" в ячейках слободского типа.Женщины осознанно и настойчиво следят за правильным усвоением детьми основногословарного фонда и грамматических норм. От мужчин же дети усваивают сложнуюфразеологию, наибольшую часть паремий и специальную лексику, выходящую за рамкиосновного фонда.Ведущий централ может выполнять функции тамады, ритуалиста, сказителя, однакоеще чаще эти функции распределены в кругу людей, тесно примыкающих к ведущимцентралам, но не обладающих таким высоким престижем. Это люди, которых ценятза их вербальную или полупрофессиональную функцию, но необязательно уважаютих личностные или деловые качества. Это записной тамада, знаток пережиточнойанималистской обрядности, известный острослов и балагур, запевала-песенник,импровизатор-версификатор, мелкий шаман и тому подобные персонажи, которых можноназвать субцентралами. Их повседневная речь не всегда столь же богата и красива,как у ведущих централов, но именно в ней актуализируются некоторые категориилексики, которые остальными лишь понимаются пассивно и без субцентралов выпалибы из общенародного тезауруса. Это специальная лексика, привязанная к тостам,обрядовым формулам, фольклорным произведениям и т.д. Определенный уровень полупрофессиональностипредопределяет то, что эти персонажи более активно, чем прочие односельчане,общаются со своими "коллегами" - такими же ритуалистами, балагурами, песенникамииз других общин и тем самым создают как бы основу в общей ткани речевых коммуникацийэтноса.Централам противостоят маргиналы. Маргиналы - это в основном мужчины, хотяотчасти среди них представлены и женщины, чаще всего одинокие или вдовы, это- свахи, повитухи, знахарки (не очень высокой компетентности), торговки и т.д.Мужчины-маргиналы - наиболее подвижная часть микроячейки, это - люди, занятыеторговлей, отхожими промыслами, извозом. Их престиж не очень высок или совсемневысок (например, в индийских деревнях значительная часть этих персонажей -низкокастовые или "неприкасаемые" общинники). Они относительно мало задействованыво внутренних коммуникациях общины, особенно на уровне принятия решения. Затона их долю приходится значительная часть внешних контактов общины. Подобно щупальцам,простертым во внешний мир, они захватывают и приносят в микроячейку общениявсевозможные слухи, новости, новшества. Они, как правило, двуязычны, но двуязычиеих не очень высокого уровня. Родной язык их небогат, но в высокой степени подверженидиолектным вариациям вплоть до значительных искажений. На втором языке ониобычно говорят бегло, но с высокой степенью интерференции. Наверное, моментпервичного порождения пиджинов имеет место именно в этой среде. Языковые маргиналыочень склонны к заимствованию речевых инноваций. Они заносят в свою микроячейку(село, племя, общину) и питательный материал для дальнейшего развития языка,и одновременно множество языкового "мусора". Однако то, что будет впитано ивойдет в общую речевую традицию, а что будет отвергнуто и выброшено, зависитв конечном счете от стихийной санкции централов.Таким образом, даже в обществах, представляющих собой конгломерат ячеек (общин)бесписьменной культуры и не имеющих вмешивающейся в культурную жизнь государственнойнадстройки, этноязыковые процессы протекают сложно и противоречиво, в борьбенейтралистских и маргиналистских тенденций.Многократно усложняется ситуация этноязыковой традиции в обществе, где естьписьменность и государственно оформленные надстроечные институты. Здесь мы можемпривести лишь выборочные примеры по отдельным аспектам такого усложнения. Так,в дореволюционном армянском селе, формально одноязычном, фактически действовалотрехъязычие: крестьяне говорили на барбаре (диалекте), сельская интеллигенция(священник, фельдшер, учитель), зная барбар, пользовались в общении между собойашхарабаром (литературно-разговорным языком), священник владел грабаром (церковно-письменнымязыком) и использовал его элементы в общении с коллегами, в проповедях, не говоряуже о богослужении. Все три языка так или иначе находились в отношениях взаимовлияния,и разные ролевые персонажи и социальные группы занимали в этом взаимовлиянииразные позиции. Можно сопоставить этот уровень различий, например, с различиямимежду латынью, литературным итальянским и разговорным сардинским, которые отчастивыполняют на Сардинии, судя по литературным данным, более или менее аналогичныефункции.В течение всего периода развития феодальной народности идет борьба за созданиеписьменной нормы, параллельно возникают наддиалектные разговорные койне, новоздействие диалектов прослеживается во всех письменных памятниках. Позициицентралов усиливаются по мере роста числа профессиональных церковных и светскихсловесников, но и маргиналы получают поддержку, в особенности по мере возникновенияи роста торгово-ремесленной буржуазии, почти везде довольно пестрой по этническомусоставу. Да и в рамках церкви еретические движения неизбежно способствуют маргинальнымтенденциям в языке. В канун рождения нации, в момент, когда на повестку дняставится вопрос создания национального литературного языка, национальной прессы,национальной школьной системы, борьба становится особенно ожесточенной и принимаетуже характер противостояния не центрального и маргинального, а архаистов с прогрессистами.Можно привести конкретные примеры из истории грузинского, армянского и рядадругих языков XVIII-XIX вв., когда одни круги создавали неимоверно усложненные,изощренные, витиеватые литературные нормы, а другие противопоставляли им стольже экстремальные установки на упрощенчество и реформизм. В наши дни примеромсходного положения может служить ситуация вокруг хинди. Когда период противоборствазакончен, нормы национального языка устоялись, он общепринят в национальнойпрессе и школе, начинается новый этап этноязыкового развития, наиболее характерныйдля современности. Национальный язык довольно быстро сглаживает через школулокальные диалектные различия, если только им (как, например, в Швейцарии) непридается особая самостоятельная ценность.Однако противостояние централов и маргиналов не прекращается. Оно только переноситсядля большинства говорящих на страницы произведений художественной литературы,диски, телеэкраны, где нейтралистским консервативным тенденциям культуры официозаи истэблишмента противостоят экстремально-маргиналистские усилия всевозможныхоппозиционных субкультур, создающих свои, обычно довольно эфемерные, жаргоныи сленги. Новации вносятся в язык и в результате создания многочисленных профессиональныхжаргонов, и в процессе художественного творчества неортодоксальных писателейи поэтов. Интенсивность журналистской деятельности ведет к невысокой языковойкультуре большинства рядовых журналистов, так что языковые искажения, просторечияи вульгаризмы неизбежно проникают на страницы даже центральной печати, и частьих со временем становится привычной. Вряд ли нужно ужасаться этому. Язык - этоживой организм, он ищет и находит свои пути развития и изменения. Но для пониманияэтих путей, а может быть, и для поиска возможностей управления ими, как намкажется, концепция диалектической борьбы языкового централизма и маргинализмаможет быть небесполезна.Традиционные общества (преимущественно феодальной формации), отличающиесяустойчивыми традициями письменности и книжности, имеют, разумеется, более сложнуюструктуру передачи языковой традиции, чем те общества, которые состоят почтивсецело из общин бесписьменных либо имеют очень узкий и сословно обособленныйслой, владеющий письменностью (как это было в Европе в раннем средневековье).Однако в ряде случаев книжность, даже при ее распространении в достаточно узкомэлитарном слое, приобретает большое значение для поддержания общеэтническихтрадиций. Мы знаем немало примеров в истории, когда книжность, письменностьи все, что с ней связано, окружается особым ореолом почтения и святости. Такобстояло дело уже в древности в Китае, где мораль и мудрость, изложенные в конфуцианскомканоне, оказывали решающее воздействие на формирование и поддержание общенародной,прежде всего крестьянской, системы ценностей. Хотя крестьяне и не читали конфуцианскихкниг, но принципы, изложенные в них, и не только принципы, но даже конкретныепредписания, касающиеся, например, норм траура, внутрисемейных отношений, имбыли известны и понятны. Поскольку книга мыслилась конечным источником всехобщественных ценностей, постольку любой документ, любой клочок исписанной бумагиприобретал определенную святость, его нельзя было просто выбросить, даже уничтожениеего обставлялось церемониально. Именно письменный текст чаще всего выступалв виде оберега, талисмана, выполнял множество общественных функций, не обязательносвязанных с его массовым прочтением и пониманием.Не случайно многие китаисты-историки считают, что именно наличие общей письменности,общей книжной традиции было одним из важнейших факторов, обусловивших единствокитайского народа, несмотря на то что диалекты разных регионов в устной речиразошлись до уровня взаимонепонимаемых языков и несмотря на периоды политическойраздробленности, когда все прочие предпосылки, казалось, складывались благоприятнодля формирования локально обособленных этносов.Весьма значительную роль сыграли письменность и книжность в истории армянскогонарода. До IV в. н.э. в армянском обществе, несомненно, имелись образованныелюди, пользовавшиеся греческим и арамейским письмом. Но своей письменной традициина родном языке общество не имело. В IV в. в связи с целым рядом факторов, ипрежде всего с принятием христианства в качестве государственной религии, потребностьв создании письменности для армянского народа стала ощущаться особенно остро,и к концу IV в., после ряда попыток, эта письменность была создана, причем внастолько совершенном виде, что используется и до сего времени практически безизменений. Почти одновременно и по тем же причинам появилась и грузинская письменность.Мы не будем касаться здесь летописной версии о том, что обе письменности обязанысвоим созданием одному и тому же лицу, ученому и церковному деятелю МесропуМаштоцу, и аргументов за и против достоверности этой версии. Важно, что обеписьменности типологически весьма близки, в равной мере совершенны и приспособленык фонетическому строю своих языков, но судьбы их оказались довольно различны.В средневековой Грузии, как и в Армении, была создана разнообразная и обширнаяоригинальная и переводная литература как светского, так и церковного содержания.Но религиозная и светская книжность пользовалась резко различающимися формамиписьменности: первая использовала лапидарную письменность "асомтаврули" и еескорописный дериват "хуцури", т.е. "церковный" почерк, вторая же пользоваласьисключительно письмом "мхедрули", т.е. "всадническим", или гражданским, имеющимс "хуцури" очень мало общего, кроме истоков происхождения.Церковные и светские структуры общества существовали в Грузии в основном раздельно,собственная государственность в той или иной форме наличествовала практическивсегда. Поэтому подлинно общенародное значение из всей грузинской книжностиприобрела лишь одна книга - созданная на рубеже XII-XIII вв., в эпоху высшегорасцвета грузинской культуры и государственности, поэма Шота Руставели "Витязьв тигровой шкуре". Именно ее знание было, как мы указывали выше, важным знакомсоциального престижа и одной из осей, вокруг которых формировалась культурнаятрадиция. Соответственно именно "мхедрули" стала письменностью нации; "хуцури"же, хотя и использовалась церковью еще в XIX в., ныне полузабыта. Графика былане столь существенна для народного сознания и могла очень широко варьироватьсяв почерках. Важен был текст поэмы, в виде множества паремических афоризмов постоянновплетаемый в разговорную речь.В Армении существование своей государственности было прерывистым и нестабильным.Средневековая государственность прекратила свое существование окончательно вХ в., не считая Киликийской Армении, где она сохранялась до середины XIV в.Феодальная верхушка общества несла в ходе нескончаемых политических потрясенийогромные потери и в конечном счете также практически перестала существовать.Можно сказать, что на протяжении всего средневековья обычным для армянскогоэтноса состоянием было такое положение, когда он весь или частично находилсяв рамках чуждой ему государственности, а феодальная верхушка, эксплуатировавшаякрестьянские массы, была в значительной мере или даже полностью иноэтничной.В этих условиях заменителем политической структуры как станового хребта существованияэтнонационального организма выступала церковь, и не столько сама церковная организация,хотя и ее роль была очень значительна, сколько осознание народом принадлежностик особому, этнически специфичному вероисповеданию. Это вероисповедание в средневековыхусловиях выступало как бы чехлом для всего массива идеологической культурнойтрадиции, которая сама по себе могла и не иметь никакого религиозного содержания,Это положение характерно для большинства этносов эпохи феодализма, но для армян- в высшей степени.В этой ситуации любая книга, написанная на армянском языке, - и порой дажене на армянском, а, как в ситуации с армянами в Польше, на другом (армяно-кыпчакском)языке, но знаками армянской, этнически специфичной, письменности, притом именноцерковным каноническим по черком, - приобретала ореол святости. Те, в чьих рукахона находилась, берегли ее, как святыню, и это относилось к любой армянскойкниге независимо от ее содержания. Люди грамотные читали ее, и сама магия словстаринного и в то же время родного языка способствовала их самоутверждению,осознанию своей слитности с национальной культурной традицией. Люди более образованныеосознавали ее содержательное значение. Но даже для людей неграмотных книга,а порой даже ее фрагмент, отдельные страницы письменного текста служили талисманом,магическим охранителем и материальным подтверждением духовной связи со всемнародом и его культурной традицией. И в отличие от Грузии старинный, приспособленныйк тростниковому каламу, церковный почерк не изменился в веках и лег в основусовременного шрифта.Само собой разумеется, что наличие книг, причастность к ним, возможность поддерживатьфонд словообразования их периодическим чтением или слушанием приобретали особуюценность в диаспоре, где за пределами семейного круга каждый оказывается погруженнымв океан иноязычной речи, совершенно иной и по языковой, и по поведенческой традиции.Не только в диаспоре, но и в районах исконного компактного расселения армянпод игом чуждой государственности наличие книжности играло огромную роль. Чуждаягосударственность имела свою собственную письменность на иной религиозной традиции,на иной графической (в большинстве случаев арабской) основе. Само внешнее различиеграфических основ армянского и арабского шрифтов даже для неграмотных людейслужило постоянным индикатором этнической дифференциации, напоминанием о разностикультурных традиций, тогда как в устной речи многие армянские диалекты впиталив себя огромное количество иноязычных, в основном тюркских, заимствований. Надодумать, что именно наличие книжности уберегло большинство армянских популяций,живших в тюркском и ином языковом окружении, от полной языковой ассимиляции,равно как и от этнического раскола между григорианами и католиками. Там же,где ассимиляция все же происходила, наличие этнически специфичной графики мешало,вместе с собственно религиозным фактором, переходу языковой ассимиляции в ассимиляциюэтнокультурную.