Перевод текстов и документов > Принципы синхронного описания языка

Принципы синхронного описания языка

А.А. Реформатский

ПРИНЦИПЫ СИНХРОННОГО ОПИСАНИЯ ЯЗЫКА

(Реформатский А.А. Лингвистика и поэтика. - М.,1987. - С. 20-40)

Вопрос о том, как подходить к изучению и научному описанию языка, требуеттех или иных фолософских и методологических предпосылок понимания природы ироли языка среди явлений действительности, его места в онтологических рядах.Эти предпосылки имеются у каждого пишущего о языке, будь они логически обработаныи сформулированы или нет, так как в зародышевом, эмбриональном виде они присутствуютв каждой строчке, написанной о языке. Предпосылки эти определяют "что" и "как".Но есть еще один важный и, может быть, самый важный аспект - "зачем?". Этотаспект и может служить компасом целенаправленности лингвиста.

На открытии РЕФа в 1929 г. В.В. Маяковский сказал: "Все споры наши и с врагамии с друзьями о том, что важнее - "Как делать" или "Что делать" - мы покрываемтеперь основным нашим литературным лозунгом - "Для чего делать", т. е. мы устанавливаемпримат цели и над содержанием и над формой" [1].

Слова В.В. Маяковского относились в литературе, но выдвинутый им лозунг сохраняетсвое значение и для науки, где в наше время пассивная созерцательность должнауступать действенности и целеустремленности. Этот "поворот координат" стоитперед всеми науками до логики и математики включительно. Лингвистика находитсяв том же кругу. Это не определяет каких-то "вулканических" изменений в самойлингвистической онтологии, это просто - устремление найти в этой онтологии то,что отвечает данной общей или частной целенаправленности нашего времени - "длячего делать", как говорил Маяковский.

Данная точка зрения ничего общего не имеет с прагматизмом. Наоборот, это одноиз здоровых устремлений структурализма - в хорошем смысле этого слова. Ведьструктурализм ищет реальности, через преодоление эмпирического Schein выискиваяподлинное Sein. Так, по крайней мере, я понимаю настоящий, положительный и плодотворныйструктурализм. Прагматизм же не ищет истины, а довольствуется "полуистинами"- удобными, как комфорт и бизнес. Все это абсолютно чуждо подлинным дерзаниями самоограничениям науки. Вопрос же "для чего?" - нужный компас научного исследования,который может вывести исследователя из контроверзы - беспредметное "созерцание"и сугубо предметное "делячество" - на путь теоретического знания, адекватногосвоей онтологии. По сравнению с обычной эмпирической регистрацией такой путьявляется не только теоретически, но и практически более высокой ступенью познания.

Если мы признаем, что язык есть "важнейшее средство человеческого общения",что он нужен всем людям, образующим данный коллектив, то именно эти качества- "важнейшее" и "всем" - должны быть первыми показателями упомянутого нами выше"компаса" лингвиста.

Поскольку мы считаем, что язык - не идеология, а орудие и притом орудие особогорода, обладающее не конструкцией, как любое материальное орудие (топор, плуг,комбайн), а структурой и системной организацией, то для всех говорящих перваязадача состоит в том, чтобы практически владеть этим орудием в данном его состоянии.

Прав был Ф. де Соссюр, когда он писал: "Вполне ясно, что синхронический аспектважнее диахронического, так как для говорящей массы только он - подлинная иединственная реальность" [2].

Указанная целеустремленность языка (язык - практическое орудие общения) являетсяпервой и всеобщей, охватывающей всех соприкасающихся с языком. Если не стоятьна точке зрения Канта, гласящей, что наука определяется методом, а не объектом,а полагать, что именно объективно-онтологические характеристики самого предмета,в данном случае - языка, должны определять и науку о языке, то следует признать,что первой целенаправленностью научного рассмотрения и описания языка должнабыть целенаправленность синхроническая, отвечающая синхроническим интересам"говорящей массы" и позволяющая подвести теоретическую базу под практическиеописательные очерки о языке, будь то школьный учебник, или "очерк" в словаре,или сводка правил произношения и т. п.

Чем более такое описание будет адекватным своему объекту по всей реальностиего структуры и системной организации, тем полезнее это окажется и практически.Конечно, указанное положение отнюдь не отрицает и не исключает иные аспекты,связанные с другой целенаправленностью, но эти аспекты не могут претендоватьна то, чтобы быть первыми.

Следует разобраться в том, что же является непосредственным, доступным исследованиюлингвиста объектом? Были ли правы А.А. Шахматов, И.А. Бодуэн де Куртене, Дж.Бонфанте, В. Пизани и другие, говоря: "... реальное бытие имеет язык каждогоиндивидуума; язык села, города, области, народа оказывается известною научноюфикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальныхили племенных единиц индивидуумов" [3].

Или: "Конечно, так называемый русский язык представляет из себя чистейшуюфикцию. Никакой русский язык, точно так же как и никакой другой племенной илинациональный язык, вовсе не существует. Существуют, как психические реальности,одни только индивидуальные языки, точнее: индивидуальные языковые мышления.Письменный же или же национальный язык представляет из себя средний вывод изизвестного количества индивидуальных языков" [4].

Или: "Неолингвисты считают, что только данный наш собеседник является конкретными реальным - в конкретном и индивидуальном акте его речи. Английский язык, итальянскийязык - это абстракции; не существует никаких "типичных" потребителей английскойили итальянской речи, точно так же как не существует "среднего человека" [5].

Или: "Язык как исторический феномен не существует в действительности; он являетсятакой же чистой абстракцией, как, например, итальянская литература. И подобнотому, как существуют произведения, которые в их совокупности мы называем итальянскойлитературой, так в действительности существуют только индивидуальные языковыеакты, устные или письменные, из которых мы извлекаем понятие о языке итальянском,французском и латинском" [6].

Первый ответ, который мы, однако, все же даем на эти высказывания, - "нет"- конечно, верен, но вопрос, как оказывается при более глубоком рассмотрении,сложнее. Он, во-первых, упирается в проблему "язык и речь" и, во-вторых, в проблемупрямой и непрямой данности, что является предметом философской методологии ифеноменологии.

В данной статье нет места для подробного анализа этих проблем. Это могло быслужить темой специального исследования и даже специальной дискуссии.

О языке и речи много (хотя и во многом противоречиво) сказано (В. Гумбольдт,Ф. де Соссюр, Ш. Балли, К. Бюлер, Н.С. Трубецкой, а у нас Г.О. Винокур, А.И.Смирницкий и мн. др.).

В лингвистическом плане я не буду останавливаться на рассмотрении этой проблемы,а сошлюсь на последнюю прижизненно изданную работу А.И. Смирницкого "Объективностьсуществования языка" (изд. МРУ, 1954), с основными положениями которой по вопросуо соотношении языка и речи я согласен.

Совершанно ясно, что в речевом общении "фактом" является "речь". И здесь "речь"- процесс, движимая во времени лента или цепь, то, что можно фиксировать магнитофономс дальнейшей препарацией речевых "следов" магнитофонной пленки путем кимографии,осциллографии, спектрографии и иных технико-экспериментальных методов. Первичнолингвисту дана речь, это его первый непосредственный объект [7].

Но лингвист должен помнить, что та "реальность", о которой говорили И.А. Бодуэнде Куртене, А.А. Шахматов, Дж. Бонфанте и другие, - лишь один из аспектов реальностинаряду с другими и что любая "речь" всего лишь частичная манифестация языкакак коллективного достояния, как "сокровищницы" (Thesaurus!), обладателем которойявляются не "я", не "ты", а "все". Имея перед собой "обладателя", манифестирующегокакую-то часть этой "сокровищницы" в данный момент, лингвист должен думать обиных "обладателях", с иными манифестациями, и ... отвлечься от данной манифестации.

Поэтому наука о языке (а не наука о речи!) должна прежде всего уметь остановитьданный ей в непосредственном наблюдении процесс речи - будь то изустный рассказили печатный текст, понять "остановленное" (речь) как систему и структуру (язык),определить все единицы этой структуры в их тожествах и различиях, в их отношениях,соотношениях и взаимоотношениях, в их функциях и в их взаимосвязи, - раздельнопо ярусам структуры и совокупно как членов системы. Тогда лингвист получаетреальность "второй ступени" - опосредствованную данность. Тем самым тезы о "языке"отдельного индивидуума, которые приведены выше, имеют под собой основание -это факт первой данности, но не подлинный объект лингвиста, который должен влюбой речевой экземплификации прозреть язык.

Кто же ограничивает свой объект только процессом речи? Пожалуй, никто. Ноесть науки, которые не должны выходить за пределы речи, хотя и могут соотноситьфакты речи с чем-либо иным, находящимся за пределами языка. Я думаю, что какпсихофизиологический процесс речь является предметом психологии, логопедии,невропатологии, а в плане "воспитательном" - областью, которой ведают педагогии ревнители культуры речи, теоретики "художественного слова" и т. п. Но "речь"для физиологов и "речь" для "ревнителей культуры речи" - предметы разного порядка,хотя объект и остается один и тот же. Этого требует достигнутое еще в XIX в.разделение наук, часто, правда, понимавшееся как размежевание по эмпирическиданным объектам. Здоровая идея искать контуры науки в онтологии ее предметапозитивистски подменялась эмпирическим удовлетворением первой попавшейся данностью.

Идеи XX века, в целом явно антипозитивистские, несмотря на многообразие теоретическихнаправлений в языкознании, привели к тому, что псевдоистины позитивистскогоSchein стало возможным перевести в реалистический Sein. В XX веке, когда науки"прочно" размежевались, возникла обратная тенденция: синтезирование наук, имевшеесвоим следствием такие дисциплины, как физическая химия, биофизика, биохимияи т. д.

Значит ли это, что надо, как иногда пытаются делать, создавать психолингвистику,биолингвистику и т. п.? Думаю, что никаких оснований к этому нет. Лингвистикадолжна быть верна своему предмету и его онтологии, хотя бы она вступала в любыесоотношения с посторонними ей, но смежными по пересечению объектов науками.

Поэтому лингвист, непосредственно наблюдая речь как процесс" должен его остановитьи прийти к языку, как к второй данности, уже не непосредственной. И эту данностьлингвист обязан понять как целое, существующее в данное время для данного коллектива"т. е. осмыслить ее синхронно как структуру и систему и, лишь сделав этот когитациальныйакт и доведя его до полной ясности подлинного Sein, затем включить его в новыйпроцесс - исторический.

Итак, если вспомнить о "первой целенаправленности" лингвиста, окажется абсолютнонеобходимым освободиться от всякого "процессного" аспекта: а) остановить процессречи и б) не включаться в исторический процесс развития языка. Иначе говоря,в словах и формулах науки отразить объективно существующий для "говорящей массы"статус языка как орудия. Это и есть чистая синхрония. Так поступает каждый опытныйдиалектолог, когда он слушает и провоцирует на ответы какую-нибудь "бабусю".

Такой естественный и практически продуктивный аспект был чужд младограмматикам,пытавшимся оперировать квазифилософией наивного позитивизма, еще не столкнувшегосяс физикой и математикой, но тесно сомкнутого с механической и атомистическойпсихологией И. Гербарта [8].

Сомнения в единственно возможном аспекте для лингвистики - в аспекте SprachgeschichteГ. Пауля - были и у тех представителей лингвистической науки, которые являлисьсверстниками младограмматиков, - я имею в виду И.А. Бодуэна де Куртене (1845-1929)и Ф.Ф. Фортунатова (1848-1914), - и у несколько более молодых лингвистов, напримеру Ф. де Соссюра (1857-1913).

И.А. Бодуэн де Куртене и в своих ранних работах (польского и казанского периодов),и - в наиболее отточенном виде - в замечательном, но мало известном труде "Versucheiner Theorie phonetischer Alternstionen" (Strassburg, 1895) декларативно, нои аналитически убедительно показал различие явлений Nebeneinender (статическойлингвистики) и Nacheinander (динамической лингвистики) и то, как эти аспектывзаимодействуют в языке и в отражающей судьбы языка науке о языке. Это сталов XX в. основным знаменем передовой науки о языке. '' Ф.Ф. Фортунатов, нарядус классическими трудами по сравнительному языковедению, дал образцы чисто синхронногоанализа в своих работах об основах описательной грамматики [9].

Но наиболее четкая постановка вопроса об эволюционном и описательном аспектахзаключается в замечательном труде Ф. де Соссюра "Курс общей лингвистики", книге,которую автор никогда не писал, но которая принадлежит всецело ему и толькоему. Переходя к анализу основополагающих тезисов Соссюра о синхронии и диахронии,еще и еще раз хочется подчеркнуть, что осуждать его в непоследовательности,в неполноте, в диспропорции частей - нельзя. Соссюр не написал этой книги! Нато, что на страницах этой книги есть, позволяет и обязывает думать дальше идаже спорить и предлагать иные решения. Известный анализ Соссюром оси одновременности,касающейся "отношений между существующими вещами, откуда исключено всякое вмешательствовремени", носи последовательности, "на которой никогда нельзя увидеть большеодной вещи зараз и по которой располагаются все явления первой оси со всемиих изменениями" [10], не вызывает возражений:здесь все очевидно и убедительно.

Может ли быть "единство" этих двух антагонистических аспектов, так изложенных?Думаю, что не только не может быть, но и не должно быть; такие попытки обреченына неудачу и могут только повредить делу. Смазывать противоречия, и при этомобъективно-онтологические, - значит во имя "метода" насиловать "объект". И врядли нужно при синхронном описании - будь то "современный язык" или его прошлый"статус" - вводить "третье измерение". Думаю, что Ф. де Соссюр здесь прав, иперспективно прав. Но в рассуждении Соссюра даны лишь ростки, которые нужноне только дорастить, но и просто продолжить.

Это прежде всего касается теории тожеств и нетожеств, различительных и неразличительныхэлементов, а также отношений и единиц, которые вступают в эти отношения.

Для того чтобы продолжить анализ Ф. де Соссюра и довести его до полезногоприменения, нужно выяснить понятия: а) знак, б) структура, в) система. Начнемс понятия "знак".

Это "слово" фигурирует в самых различных текстах, у различных авторов - отмистиков до материалистов, но должного обоснования почти нигде не находит. Думаю,что причина здесь в том, что внимание писавших сосредоточено главным образом,на том, что знак обозначает, т.е. на онтологической характеристике знака, этоестественно, но не утешительно, так как понятие "знак" требует своей точнойдвусторонней дефиниции. О "знаке" говорили в лингвистике давно и много, но ясностиот этого не было. Я не буду полемизировать с теми, кто вообще не признает этоготермина и не употребляет этого понятия. Приведу некоторые высказывания, которыея готов и поддержать, и ... преодолеть.

Термином "знак" охотно пользовался Ф.Ф. Фортунатов, который писал: "Язык представляет... совокупность знаков главным образом для мысли и для выражений мысли в речи,а кроме того, в языке существуют также и знаки для выражения чувствований" [11].Далее к назначению языковых знаков выражать мысли и чувствования присоединяетсяеще функция выражения отношений: "... звуки слов являются знаками для мысли,именно знаками как того, что дается для мышления (т. е. знаками предметов мысли),так и того, что вносится мышлением (т. е. знаками тех отношений, которые открываютсяв мышлении между частями ли мысли или между целыми мыслями)" [12].Интересна мысль Фортунатова о взаимодействии разного типа знаков в языке, чтоперекликается с его учением о форме: речь идет о таких "принадлежностях звуковойстороны языка, которые сознаются (в представлениях знаков языка) как изменяющиезначения тех знаков, с которыми соединяются, и потому, как образующие данныезнаки из других знаков, являются, следовательно, сами известного рода знакамив языке, именно знаками с так называемыми формальными значениями: неформальныезначения знаков языка в их отношении к формальным значениям языка называют значениямиматериальными ... или также реальными" [13].

К сожалению, этот интересный анализ, очень близко подводящий к структурно-системномупониманию языка, завуалирован типичными для времени Ф.Ф. Фортунатова психологическимихарактеристиками о "способности представлений звуковой стороны слов сочетатьсямежду собой в процессе мышления в качестве заместителей, представителей другихпредставлений в мысли" [14], где и "знаки"и "мышление" в целом переходят в область психологии, а "знаки" получают качество"представлений".

В.К. Поржезинский, следуя в несколько упрощенном виде мыслям своего учителяФ.Ф. Фортунатова, добавляет один важный признак знака - "доступность внешнемувосприятию" [15], что многими теоретикамизнака не учитывается. И.А. Бодуэн де Куртене сознательно сужал понятие "знака"и потому не вводил его в определения: "Знак это то же, что метка, отличительный,произвольно нанесенный или хотя бы только произвольно отмеченный признак" [16].Упоминаемое здесь у Бодуэна явление, конечно, относится к области семиотики,но, как мы увидим дальше, явно не применимо к характеристике языкового знака.

Самое существенное для теории знака находится во второй части "Logische Untersuchungen"Э. Гуссерля, в главе "Ausdruck und Bedeutung" [17].Главные положения Э. Гуссерля состоят в следующем:

1. Всякое выражение (Ausdruck) есть знак (Zeichen).

2. Надо различать настоящие знаки (Zeichen) и "метки" (Anzeichen).

3. Настоящие знаки имеют значение (здесь берется то истолкование знака, котороепротивопоставляется "приметам", "меткам" типа узелка на платке, "чтобы не забыть").

4. В языковых знаках различаются разные интенции, коррелятивные направленностиэтих интенций, их "предметности".

5. Отсюда возникает теория того, что в знаке относится к "выражению" говорящего(Kundgabe), к номинативности (gegenstandlische Bezeihung) и собственно к значению(Bedeutung). Эти дистинкции Гуссерля нужны и лексикологам и фонетистам, не говоряуже о грамматистах.

6. Очень важным является различение Гуссерля: а) одно значение - разные предметы,б) один предмет - разные значения.

К первому относятся universalia - "лошадь", "человек"; ко второму - синонимика,которую определял еще В. Гумбольдт [18]довольно точно.

7. Самое важное по Э. Гуссерлю то, что знак направлен на что-то и что междуязыковым знаком и "меткой" мелом на двери тех, которых должны были убить разбойникив "1000 и одной ночи", есть принципиальное различие, которое Гуссерль обосновываеттерминами Bedeutungsintendierend и Bedeutungserfullend.

Онтологически это различие несомненно присутствует. И тем самым язык никогдане может быть идентифицирован с кодом. Дальнейшее развитие мыслей, высказанныхГуссерлем о знаке, мы находим у К. Бюлера в его "Sprachtheorie" (Jenа, 1934),где идея целенаправленности позволяет автору понять различные функции языка:Ausdruckfunktion,Appelfunktion и Darstellungsfunktion и элементы языка, служащие для, AusdruckАрреl и Darstellung, в частности - понятия симптома и сигнала как разнонаправленныхфактов, которые материально могут быть тожественны. Самое важное у К. Бюлерато, что и симптомы и сигналы и еще "что-то" в языке прежде всего материал дляDarstellungsfunktion, где язык и может выполнить свою главную функцию - коммуникативную.

Парадоксальным может прозвучать утверждение, что Ф. де Соссюр, выдвинув семиотикуи включив в нее теорию знака, самоё теорию знака применительно к языку дал превратно[19]. Вот некоторые его дефиниции:

1. "Языковой знак связывает не вещь и имя, но понятие и акустический образ.Этот последний не есть материальный звук, вещь чисто физическая, но психическийотпечаток звука, представление, получаемое нами о нем посредством наших органовчувств: он - чувственный образ, и если нам случается называть его "материальным",то только в этом смысле и из противопоставления второму моменту ассоциации -понятию, в общем более абстрактному" [20].

2. "Именно потому, что слова языка являются для нас акустическими образами,не следует говорить о "фонемах", их составляющих" [21].

3. "Языковой знак есть таким образом двусторонняя психическая сущность" [22].

4. "Языковой знак произволен" [23].

Из этих определений природа лингвистического знака не проясняется. "Чувственныйобраз" снимается невозможностью говорить. о фонемах, его составляющих; обязательнаяматериальность знака растворяется в "двусторонней психической сущности" [24].

Интересные мысли о природе языкового знака были высказаны А. Соммерфельтом,С.И. Карцевским и другими, но я не могу детально входить в рассмотрение этихработ.

В 30-40-х годах XX в. в различных журналах Европы вновь разгорелась дискуссияо произвольности и непроизвольности языкового знака в связи с определениями,данными в работах Ф. де Соссюра. Дискуссия началась статьей Э. Бенвениста "Природалингвистического знака" [25], где авторуказывал, что отношение языкового знака и называемой вещи "произвольно", новнутри языка связь обозначающего и обозначаемого не произвольна, а "необходима",.так как это соединение представляет собой тесный симбиоз, где понятие являетсякак бы "душой" акустического образа.

Э. Бенвениста в дальнейшем поддержали Э. Лерх в статье "О сущности языковогознака" [26], где автор рассматривает звукоподражанияи ономатопеи и еще раз возвращается (вслед за Соссюром) к различию знака и символа,и А. Гардинер в статье "Анализ языкового знака у Ф. де Соссюра" [27],где высказана мысль, интерпретирующая данную дискуссию в античных терминах physeiи thesei; автор также указывал, что Ф. де Соссюр и Э. Бенвенист понимают термин"произвольный" по-разному.

В защиту соссюровского тезиса о произвольности знака выступили Ш. Балли [28],П. Наэр [29] и особенно Н. Эйе [30].

Нам кажется, что прав был А. Гардинер, сопоставивший эту дискуссию с античнымспором о physei и thesei, что подменяет проблему знака проблемой соотношенияязыка и действительности.

Таким образом, ни тезы Ф. де Соссюра о знаке, ни дальнейшая полемика вокругего тез не приводят к уточнению понятия знака. Нам представляется, что мыслиФ.Ф. Фортунатова, Э. Гуссерля и К. Бюлера вернее фиксируют объект и дают болееконструктивные положения.

Понятие знака обязательно для понимания языка вообще и синхронии в частности,и данное понятие требует от лингвиста точной дефиниции. Эти дефиниции можно,с точки зрения лингвистики, свести к пяти пунктам:

1. Знак должен быть доступен чувственному восприятию, как и любая вещь.

2. Знак не имеет значения, но направлен на значение в интенции, чем не обладает,например, слог.

3. Содержание знака не совпадает с его материальной характеристикой.

4. Содержание знака определяется его различительными признаками, аналитическивыделяемыми и отделяемыми от неразличительных (дифференциальными от недифференциальных).

5. Знак и его содержание определяются местом и ролью данного знака в даннойсистеме знаков аналогичного порядка.

Для уяснения соотношений синхронии и диахронии и для понимания самой синхрониинеобходимо также уточнить значение терминов "система" и "структура" (единствамнений здесь тоже нет). Эти два термина часто синонимируют, и некоторые языковедыдаже предлагают иногда "обойтись одним"; думаю, что это неправильно. Я неоднократнов устных выступлениях и в печати предлагал сохранить эти два термина и размежеватьих значения. Для меня система - это связь и взаимосвязь по горизонтали, а структура- это связь и взаимосвязанность по вертикали.

Система - единство (на основании взаимотожеств и взаиморазличий) однородныхэлементов, что объединяет фонетические, морфологические, лексические и синтаксическиесистемы в пределах каждого яруса языковой структуры. Структура - это вертикальнаяось, связывающая в единство различные ярусы целого. Отдельные детали в освещенииданной проблемы приводятся ниже.

Многие "структуралисты" и даже "неструктуралисты" употребляют термин "структура"по аналогии с естественными науками. Аналогия (вещь, вообще говоря, хотя и полезная,но опасная) идет здесь от органической химии, геологии, чуть-чуть от физикии даже металлургии [31]. Структуры кристаллови тому подобных материальных ценностей ничего общего не имеют с тем, что можнои должно называть "структура языка".

В языке есть периферия и внутреннее ядро. Принцип структуры позволяет вертикальнойосью "просверлить" системные ярусы и создать новое единство: язык en bloc! Всвязи со сказанным выше представляется неверным также отожествление структуры-системыязыка (и его "ярусов") с "механическим упорядочением".

В книге А.С. Чикобавы "Введение в языкознание" как раз имеется такое пояснениесистемы через "механическую упорядоченность" [32].Думаю, что это не так. "Ни в коем случае нельзя подменять понятие системы понятиемвнешней механической упорядоченности ...; при внешней упорядоченности качествокаждого элемента не зависит от целого (поставим ли мы стулья по четыре или повосемь в ряд и будет ли их 32 или 64 - от этого каждый из стульев останетсятаким же, как если бы он стоял один)" [33].

Сложнее вопрос о взгляде на "систему" в языке у американских ученых, следующихпринципам прагматизма-бихейвиоризма. Остановимся на определении Л. Блумфилдомграмматики: "значимое устройство форм в языке". Можно ли понятие "система" подменитьпонятием "устройство", вытекающим из бихейвиористских установок Блумфилда?

Новые работы американских ученых как будто бы дают повод для оправдания бихейвиористскогоподхода к языку. Но можно ли "живую" спектрограмму или даже осциллограмму сразусделать "лингвистической характеристикой"? Вряд ли. Интерпретация спектрограммыи осциллограммы требует большого лингвистического анализа и чисто лингвистическойинтерпретации. Иначе исследователь попадает из желаемого Sein в примитивныйSchein и окажется во власти эмпирической "ленточки речи", которую можно резатьножницами, невзирая на структурные швы и характеристики, способные превратитьSchein в Sein [34].

Примером такого подхода может служить также статья А.Н. Гвоздева по поводуслучая к Ире и Кире [35].

На основании анализа, приведенного в моей статье "Фонологические заметки"[36], я считаю возможным утверждать, чтоне только фонемы, но и позиции соотнесены со смыслоразличением [37],а фонемы в языке существуют не только как элемент подвижного во времени ряда,как звено линейности, но как локализованный компонент морфем и слов.

Поэтому для определения и фонем, и позиций, и систем вариативности фонем всвязи с разными позициями необходимо понимать исследуемый язык [38],а не полагаться на статистический критерий "встречаемости" (occurence) и "распределения"(distribution), чем готовы удовлетвориться некоторые представители американскойдискриптивной лингвистики. Под каким бы обличьем ни проявлялась "механическаяупорядоченность" или "устройство форм" - это лишь механическая регистрация связейструктурно невзвешенных явлений.

Структура и структурность - общее свойство языков как особого явления действительности,варьирующееся лишь в зависимости от конкретного типа этой структуры (например,немецкий и китайский языки, арабский и тюркские и т. п.), но системность специфичнане только для каждой группы родственных языков, но и для каждого индивидуальногоязыка в отдельности (например, болгарский и русский, английский и немецкий -каждый раз в пределах близкородственной группы). Из этого положения следует,что такие "общие" для разных языков явления, как "родительный падеж" или "фонемаt" в двух языках, каковы бы ни были их генеалогические отношения, никогда неявляются тожествами (например, в русском и немецком), так как каждое такое явлениеимеет свой парадигматический ряд в своей системе и лишь через него получаетхарактеристику единицы. Так, для характеристики русского родительного падежанеобходимо понимать его связи с винительным, а в пределах самого родительного- возможности генитива и партитива, что не входит в характеристику немецкого,морфологически наиболее стойкого падежа - чистого генитива [39].

Фонема /t/ в русском коррелятивно противопоставлена, с одной стороны, фонеме/d/ (дифференциалу глухости - звонкости), тогда как эта же корреляция в немецкомразыгрывается на оппозиции fortis - lenis, а с другой стороны, фонеме /t'/ (подифференциалу твердости-мягкости), чего немецкая фонологическая система вообщене знает. Остальные корреляции, а также и некоррелятивные оппозиции у русскогои немецкого /t/ могут и совпадать: /t/ - /ts/, /t/ - /s/, /t/ - /p/ и /t/ -/k/; ср. еще некоррелятивные оппозиции /t/ - /n/, /t/ - /x/ и т.п.

Не только фонетическая и грамматическая система каждого языка индивидуальна.Аналогичные свойства, хотя и несколько в другой мере и степени, проявляет илексика. Это касается даже и интернациональной лексики, благодаря тому, чтолексика существует не "сама по себе", а в структуре языка, т. е. она подчиненафонетическим и грамматическим нормам данной синхронии, независимо от своегопроисхождения; индивидуальность лексических систем разных языков обусловленаи разными путями развития переносных значений в каждом отдельном языке.

Системная характеристика слов через синонимию и омонимию, распределение смысловой"нагрузки" слов, что уже ясно показал Ф. де Соссюр на примере русского баран- баранина и французского mouton [40],- все это доказательства того, что языки как структурные совокупности системи индивидуальны, и идиоматичны.

Проблема синхронических тожеств верно намечена Ф. де Соссюром в плане системыи в аспекте значимости (valeur). Однако структурной интерпретации синхроническихтожеств мы у Соссюра не находим, а именно структурная интерпретация синхроническихданных, выявляющая язык как целое, иерархически расчлененное, и является наиболееважным звеном в самом синхроническом аспекте.

Здесь мы можем встретиться с двумя понятиями: "ярус" и "уровень". Сейчас естьтенденция их синонимировать, однако это вряд ли целесообразно. Ярусы определяютсячерез свои основные единицы - это ярусы синтаксический, лексический, морфологический,фонетический. Установление ярусов - первый акт иерархического расчленения целостнойструктуры языка, чем и обосновывается единство разнородных элементов структуры,так как высшая единица низшего яруса становится низшей единицей высшего яруса;при этом структурное качество этих единиц каждый раз меняется в связи с принадлежностьюих к системе того или другого структурного яруса; и то, что не было тожествомв пределах низшего яруса, приобретает качество тожества в следующем, высшемярусе.

Второй акт иерархического расчленения - это расчленение ярусов по уровням.В этом случае сохраняются единство и тожество единицы, но наличествует различиевариативных возможностей. Так, в фонологическом ярусе возможно различать фонемныйуровень (состав фонем и их группировка) и фонетический уровень (систему варьированияфонем в связи с различием позиций). Это отнюдь не означает, что фонология ифонетика - две разные науки, как это утверждали К. Бюлер, Н.C. Трубецкой, С.K.Шаумян и некоторые другие фонологи. Наоборот, такой вывод нам представляетсянепринципиальным компромиссом нового и старого [41].

Поясним сказанное примером. Отдельные вариативы (т. е. вариации и вариантыпозиционного уровня фонологического яруса, как, например, в системе русскоговокализма вариации и варианты типа: a, а, ae, …) не являются на данномуровне тожествами, но на фонемном уровне они образуют тожество фонемы /a/. Дляследующего яруса - морфологического (учитывая и морфонологиче-ский уровень)- нужно только это тожество, так как для определения морфемы нужен только еефонемный состав, взятый без учета позиций.

На уровне морфологического яруса флексия родительного падежа жены, зори,кости - тожество: флексия -и (в любой фонетической вариативности),а флексия тоже родительного падежа стола, коня, толя, края - другое тожество:флексия -а (опять же с любой фонетической вариативностью), но между собойэти две флексии на данном уровне не образуют тожества (так же, как нет тожествафлексии -а в толя - род. пад. и Толя - им. пад.).

Следует оговорить, что на морфологическом уровне такие вариативы, как аффиксальныесверч-ок - сверч-к-а, волнен-и-j-э - вол-нен-j-а или корневые сон- сн-а, пек-у - печ-от и т. п., уже не тожества, так как состав фонем этихэкземпляров морфем не тожествен, и совокупность всех вариантов данной морфемылишь на следующем уровне морфологического яруса может быть приведена к тожеству[42]. На более высоком уровне морфологическогояруса такие флексии, как -и и -а (род. над.), могут оказатьсятожеством, что не касается флексии -а в толя и флексии -ав Толя, не сводимых к морфологическому тожеству, хотя фонематически -это как раз тожество.

Таким образом, благодаря системности и парадигматичности языковых явленийможет возникать и обратное отношение, когда тожество низшего яруса или уровняперестает быть тожеством в высшем ярусе или на высшем уровне. Так, фонетическоетожество предударного гласного в форме взяла владимиро-поволжских и рязанскихговоров при фонематическом анализе парадигматически разъясняется как нетожество,так как во владимиро-поволжских говорах наряду с взяла имеется неслаи река (различение после мягких согласных (а), (о), (э) в предударномслоге), а в рязанских: взяла, нясла, ряка, где этого различительногопротивопоставления нет. Данный пример относится к уровням [43].

Наряду с этим в пределах одного языка (или диалекта) могут быть случаи, неразличимыена низшем уровне или в низшем ярусе и различимые в высшем: таково, например,произносительное совпадение двухморфемной формы жоще (образованной помодели прост - проще с чередованием [ст] - [щ]) и трехморфемной формыжостче (образованной по модели крепок - крепче с чередованием[ок] - [ч], что с предшествующим [ст] дает фонетически [щ], почему обе формыжоще и жостче произносительно совпадают в звучании [жощи] [44].

Вопрос о тожествах в диахронии не только не разработан у Ф. де Соссюра, нопо существу даже и не намечен. Этот вопрос сложнее, чем тожество и нетожествоприменительно к синхронии, однако в его решении, в определении особой спецификидиахронических тожеств и нетожеств, может быть, и кроется единственное оправданиедиахронии в том виде, как она мыслилась де Соссюру, исходя из соотношений осипоследовательности (см. выше).

Действительно, если мы, следуя мыслью по векам, элиминируем для рассматриваемогообъекта горизонтальную ось и все внимание обратим на вертикальную ось (что былоэлиминировано в свою очередь в синхронии), то мы встретим целый ряд особых явлений,которым присуща историческая реальность и которые можно обработать в виде схем,где встретятся разные случаи. Я ограничусь примерами фонетического яруса, учитывая,однако, морфемы и слова:

1) полное диахроническое тожество, например древнерусское РЫБА и современноерусское рыба;

2) диахроническое нетожество или неполное тожество, которое позднее как разможно разъяснить как тожество и ... как нетожество: ГЫБЕЛЬ - гибель, ДУБЪ- дуб, где нет фактического совпадения древних ГЫ, У, и современныхги, у, но первые для эпохи А "стоят на месте" вторых эпохи Б.

Пока мы смотрим на эти явления с точки зрения соссюровской диахронии, следуетпоставить точку. Этот аспект, действительно, абсолютно противоположен и противопоставленсинхроническому, и ни о каком единстве синхронии и диахронии при таком аспектеречи быть не может. Всякое искусственное и насильственное их соединение оказалосьбы элементарной логической ошибкой, а теоретическое провозглашение единствасинхронии и диахронии осталось бы пустой декларацией, не подтверждаемой действительностью.

Возможен ли все же диахронический аспект в науке о языке? Возможен. Это допустимотеоретически, хотя бы исходя из рассуждений Ф. де Соссюра, и подтверждено давнейпрактикой лингвистических исследований XIX в.

Однако сразу же надо сказать, что тезис Ф. де Соссюра о том, что синхроническаяи диахроническая лингвистика - две разные науки, ни в какой мере не оправдан,если стоять на той точке зрения, что наука в ее автономности и специфичностиопределяется не методом, а онтологическими свойствами предмета.

Если же исходить при разграничении наук из примата метода, придется, очевидно,признать, что не только синхроническая и диахроническая лингвистика, но и сравнительно-историческоеи описательное языковедение - разные науки.

Но главное для нас не в этом ошибочном выводе Ф. де Соссюра, а в том, достаточноли ограничиться раздельностью синхронического и диахронического аспекта дляпостроения истории языка или недостаточно. Думаю, что синхрония и диахронияв их антагонистическом отношении не исчерпывают проблематики данного вопроса.Здесь нужно что-то третье, чего де Соссюр не видел и не хотел видеть [45].Это отнюдь не означает, что надо "примешивать" диахронию к синхронии: синхронияисчерпывается собой и ни в чем не нуждается. А история языка отнюдь не исчерпываетсядиахронией.

Проиллюстрируем поиски этого "третьего" примером из исторической фонетикирусского языка. Если мы установим вертикальную ось от фактов "а" эпохи А дофактов "а1" эпохи Б, то здесь можно обнаружить разные решения "а1":

1) в качестве "а1" может оставаться "а": РЫБА - рыба;

2) "а" может действительно "превратиться" в "а1": ГЫБЕЛЬ - гибель;

3) "а" может "превратиться" в нуль: КЪНИГА - книга,

4) нуль может "превратиться" в "а": СРЕТАТИ - встретить.

Но все это еще очень далеко от истории языка и даже от исторической фонетики.Я думаю, что для того, чтобы подойти к истории языка (даже хотя бы на участкеодного яруса языковой структуры, допустим, фонетического), необходимо каждыйтип диахронического тожества два раза проверить по горизонтали: в эпоху А ив эпоху Б. Тогда диахронические тожества превратятся в историко-синхронические,и эти два момента очень и очень могут разойтись.

Так, соотношение РЫБА - рыба, полное диахроническое тожество при системно-фонематическойинтерпретации, даст уже не тожество, так как [ы] эпохи А было самостоятельнойединицей, а [ы] эпохи Б - вариацией (и) (в связи с изменением отношений твердыхи мягких согласных в системе русской фонетики) [46].

Таким же образом обратную интерпретацию получает отношение ГЫБЕЛЬ - гибель,т. е. можно установить фонематическое тожество этих произносительно разных фактовэпохи А и эпохи Б: в современном русском языке нет фонематической противопоставленностини для звуков [г] и [г'], ни для звуков [ы] и [и], и если в эпоху А могло бытьтолько сочетание [гы] и не могло быть сочетания [г'и], то в эпоху Б, как разнаоборот, возможно сочетание [г'и] и невозможно сочетание [гы].

На этих примерах мы видим, что неподвижное как диахроническое тожество РЫБА- рыба "пришло в движение" при синхронной проверке, и, наоборот, явно "двигавшееся"ГЫБЕЛЬ - гибель при синхронном анализе "останавливается" и получает качествобольшего исторического тожества, чем это было понятно из диахронии.

Для таких фактов, как диахроническое нетожество юса большого и у или ять ие, синхронический анализ даст новые понятия конвергенции, т. е. совпадения двухединиц эпохи А в одной единице эпохи Б, наряду с возможностью и дивергенции,т. е. с расщеплением одной единицы эпохи А на две единицы эпохи Б - например,для [u] английского и его "расщепления" на [u] и [a]: put и but"по большому передвижению гласных".

Понятия конвергенции и дивергенции при чистом диахроническом сопоставлениитожеств точек вертикальной оси, "на которой никогда нельзя увидеть больше однойвещи зараз" [47], не могут быть установлены,так как здесь надо видеть "больше одной вещи зараз".

И не диахронией, а последовательными синхроническими "горизонтами" диахроническихфиксаций мы можем определить, что произошло в истории языка, когда субституируетсятолько наполнение элементов модели (германский Lautverschibung), когда происходитсмещение самой модели great vowel shift в английском или перестройка фонематическоймодели русского консонантизма и вокализма после "падения глухих" и т. п.). Этокасается всех структурных ярусов языка: и фонологического, и грамматического,и даже лексического. При подобней точке зрения не возникает единства синхрониии диахронии, а обе они по-разному служат для построения истории языка.

Таким образом, решающий в описательной лингвистике синхронический аспект,вводимый сразу и непосредственно, является решающим и в исторической лингвистике,где он вводится не сразу, а через посредство предшествующей диахронии, котораясама по себе не может быть ни решающей, ни полноценно противопоставленной синхронии.

Думаю, что так и только так можно преодолеть пресловутую, чисто диахроническуюSprachgeschichte младограмматиков, которая не является подлинной историей языкаи которую никак нельзя декларативно и механически сопрягать с системностью иструктурностью, что, к сожалению, все еще часто имеет место в различного типалингвистических сочинениях [48].

Отмеченная выше общая синхроническая целеустремленность лингвистики, вытекающаякак из основной функции языка - быть орудием общения для тех, кто не собираетсяисследовать язык, его изменять или переделывать, а хочет, может и должен импользоваться, чтобы быть членом данного общества, - так и из системно-структурныхсвойств самого языка в его данности и его онтологической сущности, в описательнойлингвистике может иметь различное направление в зависимости от непосредственногообъекта целенаправленности.

Так, обучение родному языку в школе ("овладение нормами синхронии своего языка"),где учатся и не будущие лингвисты, не лингвотехники, не лингвотерапевты, а простоговорящие люди - "языконосцы" (в чем существенно отличие преподавания родногоязыка в школе от преподавания физики, химии, биологии, не говоря уже о технике,где налицо иная телеология), не то же самое, что обучение "иностранному языку",где очень большую роль играет сопоставительный метод, базирующийся на двуплановостидвух синхроний: "свое" - "чужое". Так же как и принципы составления синхронногоописания языка в двуязычном словаре ("Очерк грамматики такого-то языка" - жанрвесьма нужный и плодотворно прогрессирующий в советских изданиях, чего, какправило, не было в изданиях дореволюционных) не то же самое, что принципы составленияпрактического учебника данного языка, учитывая опять же, является ли данныйучебник учебником родного языка или учебником чужого языка.

По-разному используется синхрония:

1) для алфавитного строительства и для рационализации орфографии (в основе- фонетика и морфология);

2) для решения вопросов практической транскрипции в картографии, библиографии,практике переводческой работы и т. п. (в основе - лексикология и фонетика);

3) для препарирования языка применительно к задачам машинного перевода - сдифференциацией письменной и устной формы перевода (в основе всегда лексика,но только через грамматику с преобладанием то морфологии, то синтаксиса, в зависимостиот строя языка, и либо графической подачи текста, либо фонетического члененияречи);

4) лингвистическое осмысление искусственных языков не только теоретическисвязано с чистой синхронией, но и практически не может расшириться за пределысинхронии, так как эти языки лишены "естественного" развития. Это - языки-нормы,они могут обогащаться лексически, регулироваться и реформироваться грамматическии фонетически, но не могут развиваться. Если и бывает якобы "диалектное" дроблениеискусственного языка, как это, например, случилось с "эсперанто" ('надеющийся')в 1907-1908 гг., когда один из его пропагандистов - де Бофрон - стал отступникоми прокламировал первоначально язык "аджуванто" ('вспомогательный'), позднее"идо" ('потомок'), то это одна видимость. Здесь нет элементов, связанных с историейязыка: звуковых законов, конвергенции и дивергенции, изменения позиций, закономерныхпротиворечивых сочетаний и борьбы в грамматике синтетических и аналитическихспособов и их "естественного преодоления" и т. п., а также явлений аналогии,переносов значений и сдвигов лексических пластов.

Я упомянул далеко не все соприкасания синхронии с реальными нуждами действительности,как, например, звукопроводимость трактов (телефония, радио, звуковое общениев условиях воздушных или подводных "шумов" и т. д.). Все это может представитьсюжет особой статьи. Ясно здесь лишь одно: во всех указанных частных целенаправленностях,при всех различных ее "поворотах" возможен только лишь один аспект - чистаясинхрония.

Приведенные утверждения как об общей целенаправленности лингвистики, так ио частных "поворотах" этой целенаправленности (что само по себе не нуждаетсяв снисходительных извинениях, что-де "разве это подлинная наука?", "разве длятого сделали свой великий вклад в нашу науку Бопп, Гримм, Гумбольдт...?", "развев этом прогресс?" и т. п.) отнюдь не исключают иных целенаправленностей, которые- в том числе и сравнительно-исторический метод - все же всегда будут вторичнымипо отношению к языку как прямому предмету науки. Такие ненужные "говорящей массе"явления, как "передвижение согласных", "сдвиги гласных", "судьба юса или ятя","возникновение славянских или романских аффрикат", "смена временного разнообразиявидовыми парадигмами", "сокращение именной парадигмы" или выход из употреблениядательного самостоятельного и, наоборот, развитие относительного подчинения,- могут и должны занять исследователя языка. Но решающим для правильного историческогопонимания будет, как это указывалось выше, синхронический аспект диахроническинайденных явлений.

Можно ли лингвистам на основании всего сказанного либо "снять" время вообщеи встать на путь "ахронизма", либо всегда подчеркивать власть времени и перестатьразличать сосуществующее в системе и следующее одно на смену другого, т. е.встать на точку зрения "анахронизма" в том смысле, как этот термин употреблялА.И. Смирницкий? [49] Нет. Сознательныйотход в известных аспектах лингвистического исследования от "хроноса" не означаетвообще исключение "хроноса". Поэтому-то и неправы те, кто проповедует, с однойстороны, "панхронию", а с другой - "ахронию".

Панхронисты готовы снять "хронос" во имя якобы общих, все-временных и всеместныхзаконов, управляющих "жизнью языка", т. е. по существу игнорировать любое времяи любое место как условия существования языков... Это относится и к М. Граммонус его "законом более сильного звука", и к Дж. Бонфанте с его утверждением, чтопереход х в з предпочтительнее, чем переход з в х(что опровергается хотя бы исторической фонетикой славянских языков), а в целомэто возврат к Ф. Боппу и А. Шлейхеру. "Ахронисты" готовы вообще изъять языкиз любого времени и видеть в нем только "код", определяемый встречаемостью ираспределением.

На все это может быть только один ответ: не только "диахрония", но и "синхрония"- все-таки всегда "хрония".

Любая "синхрония" исторична, исторически реальна и идиоматична данному индивидуальномуязыку для данного места и времени; только при лингвистическом анализе моментвремени в ней приводится с нулевым показателем.

То, что изложено у Соссюра как "диахрония", требует дальнейших разъясненийи прежде всего, как это ни парадоксально, своего синхронического осмысления,так как история языка не может быть изложена как сюита диспаратных фактов ("историяа", "история родительного падежа", "история слова М" и т. п.), потомучто в любой "хронии" язык всегда остается системой и структурой и "факты" языкаобладают подлинной исторической реальностью лишь как члены системы и структуры.И это понимание нужно не только лингвистам-теоретикам в их спорах, но и каждодневнойпрактике языка, без чего мы, лингвисты, не сможем быть строителями подлиннойжизни: "жизни всем и для всех".

Примечания

1. Речь В.В. Маяковского на открытии РЕФа,8.Х.1929 г. По отчету "Литературной газеты", опубликованному П.И. Лавутомв статье "Маяковский едет по Союзу" (Знамя. 1940. № 6-7. С. 300).

2. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики.М., 1933. С. 95; см. также: Реформатский А.А. Введение в языкознание.М., 1960. С. 31-32.

3. Шахматов А.А. Очерк современногорусского литературного языка. 4-е изд. М., 1941. С. 59.

4. Бодуэн де Куртене И.А. Введениев языкознание. 4-е изд. (литографир.). СПб. 1914. С. 41.

5. Бонфанте Дж. Позиция неолингвистики.- В кн.: Звегинцев В.А. [сост.]. Хрестоматия по истории языкознания XIX-XXвеков. М., 1956. С. 303.

6. Пизани В. Этимология. История -проблемы - метод. М., 1956. С. 43.

7. Jakobson R., Halle M. Fundamentalsof language. The Hague, 1956. Здесь сделана попытка перенести спектрографическуюрегистрацию внешних показателей речи для определения фонологической системыязыка.

8. Данное замечание о младограмматиках касаетсяв основном работ общетеоретического характера и не относится к тем работам,которые посвящены конкретным вопросам описания диалектов или установлениясоответствий между родственными языками в сравнительно-историческом плане.

9. Я имею в виду прежде всего лекцию Ф.Ф.Фортунатова "О преподавании грамматики русского языка в средней школе". См.:Фортунатов Ф.Ф. Избр. тр. М., 1957. Т. 2

10. Соссюр Ф. де. Указ. соч. С. 88.

11. Фортунатов Ф.Ф. Сравнительноеязыковедение. - Избр. тр. М., 1956. Т. 1. С. 111.

12. Там же. С. 117.

13. Там же. С. 124.

14. Там же. С. 117.

15. Пoржезичский В.К. Введение вязыковедение. 4-е изд. М., 1915. С. 7.

16. Бодуэн де Куртене И.А. Указ. соч. С.17.

17. Работы Э. Гуссерля здесь используютсятолько с точки зрения анализа знака: феноменологическую и гносеологическуюпроблематику Э. Гуссерля автор не рассматривает.

18. См.: Гумбольдт В. О различиистроения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человеческогорода. В кн.: Звегинцев В.А. Хрестоматия... С. 85.

19. Ф. де Соссюр никак не пользовался анализамиЭ. Гуссерля; полагают, что он и не был с ними знаком.

20. Соссюр Ф. де. Указ. соч. С. 77-78.

21. Там же. С. 78.

22. Там же.

23. Там же. С. 79.

24. Критику этого "панпсихизма" см. в кн.:Смирницкий А.И. Объективность существования языка. М.: Изд. МГУ, 1954.

25. Benveniste E. Nature du signelinguistique // Acta linguistica. Copenhague, 1939. Vol. 1. Fasc. 1.

26. Lehr E. Vom Wesen des sprachlichtenZeichens // Acta linguistica. Copenhague, 1939. Vol. 1. Fasc. 1

27. Gardiner A. De Saussure's Analysisof sign // Acta linguistica. Copenhague, 1940. Vol. IV. Fasc. 3.

28. См.: Ваllу Ch. Sur la motivationde signes linguistique // Bulletin de la Societe de linguistique de Paris,1940-1941. Vol. 41. № 121.

29. См.: Naert P. Arbitraire et necessaireen linguistique // Studia linguistica. Lund. Copenhague, 1947. № 1.

30. Ege N. Le signe linguistiqueest arbitraire // Travaux de cercle linguistique de Copenhague, 1949. Vol.V.

31. См., например: Брёндаль В. Структуральнаялингвистика // 3вегинцев В.А. Хрестоматия... С. 415.

32. См.: Чикобава А.С. Введение вязыкознание. М., 1952. Ч. I. С. 55.

33. Реформатский А.А. Введение вязыкознание. С. 26.

34. Именно в этом отношении вызывают сомнениямногие положения в работах: Jakobson R., Fant C.G.M. , Halle M. Preliminariesto speech analysis. Massachusetts, 1952; Jakobson R., Halle M. Op.cit.

35. См.: Гвоздев А.Н. О фонологиисмешанных фонем // Изв. ОЛЯ АН СССР. 1953. Вып. I. С. 51-52.

36. ВЯ. 1957. № 2.

37. См. интересные мысли Н.С. Трубецкогоо "пограничных сигналах как одной из функций фонем" в его работе "Grundzugеder Phonologie" (ТСL.Р, 7. 1939).

38. Как это понимать, подсказывает Б. Трнка,который совершенно правильно считает, что "фонемный анализ любого языка можнов конце концов проводить и без помощи лексического значения слов, зная, конечно,разделение речи на слова и морфемы" (см.: Trnka B. Urcovani fonemu1954. № 7. С. 21), т. е. совершенно ясно, что для определения фонем в таком-тоязыке неважно, называется ли дуб - дубом, а дурак - дураком, а важно, чтопервичные элементы фонемы, не имеющие своего значения, ко в отличие от слоговимеющие интенцию на значение, являются "первоэлементами" морфемы, единицы,обладающей значением и принятой уже в синедрион "семасиологии", что не свойственнофонеме. А для этого надо знать не только чисто фонетические позиции, но иморфематические, т. е. где, в каких морфемах, на каких местах и как и зачем"стоит" данная фонема. Лексическое же значение здесь, действительно, ни причем.

39. См.: Jakobson R. Beitrag zurallgemeinen Kasuslehre // TCLP, 6 , 1936.

40. См.: Соссюр Ф. де. Указ. соч.С. 115. В русском переводе соотношения французского mouton сопоставляютсяс русскими баран - баранина, тогда как в подлиннике имеется сопоставлениес английскими mutton - beef, но это не изменяет тему разговора. Это- те же отношения.

41. См. по этому поводу статьи: АванесовР.И. К вопросу о фонеме // Изв. ОЛЯ АН СССР. 1952. Вып. 5; РеформатскийА.А. К проблеме фонемы и фонологии // Там же.

42. Сравним в связи с этим неправильнуютрактовку данного вопроса у некоторых американских структуралистов. Так, 3.С.Харрис, Д. Трегер и другие последователи Л. Блумфилда безоговорочно отожествляютфлексию -еn в охеn и флексию -s в cows, а Ю.А.Найда отожествляет префикс ех- (ех-рresident) с флексией глаголовпрошедшего времени -ed (turned), исходя из положения, что а)они имеют то же значение, б) никогда не встречаются в одном и том же лингвистическомокружении и в) по диапазону совпадают с противопоставленной им альтернантой.См. подробнее об этом в ст.: Реформатский А.А. О соотношении фонетикии грамматики (морфологии) // Вопросы грамматического строя. М., 1955. С. 110-111.

43. За уточнение примеров приношу благодарностьО.Н. Мораховской, выступавшей в прениях по моему докладу на дискуссии.

44. См. подробнее в ст.: РеформатскийА.А. Согласные, противопоставленные по способу и месту образования, иих варьирование в современном русском литературном языке // Докл. и сообщ.Ин-та языкознания АН СССР. 1955. Вып. 8. С. 18-19. Форма жоще имеетсяу Н.С. Лескова в рассказе "Штопальщик" (гл. 8) .

45. См.: Соссюр Ф. де. Указ, соч.С. 95-103.

46. См. подробнее: Аванесов Р.И.Из истории русского вокализма. Звуки i и у // Вестн. МГУ. 1947. № 1.

47. Соссюр Ф. де. Указ. соч. С. 88.

48. В связи с этим мне кажется правильнымвысказывание Р.О. Якобсона: "Таким образом, синхронические анализы должныбыть компасом для языковых изменений, и, наоборот, языковые изменения могутбыть поняты только в свете синхронических анализов" (см.: Jakobson R.,Halle M. Op. cit. Р. 51).

49. Смирницкий А.И. Так называемаяконверсия и чередование звуков в английском языке // Иностр. яз. в шк. 1954.№ 5. С. 25.