Перевод текстов и документов > Мысли об индоевропейской проблеме

Мысли об индоевропейской проблеме

О. Н. Трубачев

ПРИЕМЫ СЕМАНТИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

(Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистическойреконструкции. - М., 1988. - С. 197-222)

Семантическая реконструкция, т.е. процедура восстановления древнего, или предшествующего,значения слова, тесно связана с реконструкцией формально-фонетической и словообразовательно-лексической,а также с реконструкцией языковой (праязыковой) в целом. Имеющая место универсальнаятенденция к усложнению последней (праязыковая диалектология) ведет, естественно,и к усложнению праязыковой семасиологии и к пересмотру ее хронологии.

Бесспорность этих связей, однако, еще не предопределяет характер и направлениесвязей. Намерение говорить о "приемах" семантической реконструкции не означает,что уже решены принципы семантической реконструкции и другие базисные вопросы,и не освобождает от их обсуждения, хотя и перемещает акцент в план более детальногоанализа отношений слов и значений. Разумеется, сохраняют важность категориии положения, выработанные предыдущим исследованием; внутренняя и внешняя реконструкция,контроль реконструкции через генетические связи и семантическую типологию, генезислексических значений исконным путем и через заимствование, относительная хронология(семантические архаизмы и инновации), закономерность семантических изменений(?) или, скорее, их контролируемость, семантическая универсальность и уникальность,реконструкция апеллативной семантики и ее резервы (ономастика, реликты, формы,реликты языка - субстраты), проблемы автономности и взаимосвязи, диахронии исинхронии.

Не последняя роль отводится тому, что было названо "семантическим инстинктом"исследователя [1], и, разумеется, опыту исследования- индивидуального и коллективного. Мы имеем в виду опыт этимологии и этимологическойлексикографии индоевропейских, славянских и других языков (к настоящему времениопубликованы уже 14 выпусков "Этимологического словаря славянских языков", опирающихсяна тридцатилетний опыт работы в этимологии и реконструкции лексических значений)и вклад этимологии в "историю идей". Говоря об истории идей, мы имеем такжев виду, что именно этимология уполномочена дописывать историю лексических значенийи реконструировать дописьменный период этой истории, часто несравненно болеедлительный и бурный, чем собственно письменная история у слов фондовой лексики,для которых письменная история обычно застает уже период относительного покояв собственной истории слов и значений [Трубачев, 1984].

Было бы неправильно, наконец, если бы в числе побудительных причин появленияданного раздела не был отмечен тот факт, что уже исполнилось 30 лет со временипубликации "Семантических проблем реконструкции" Э. Бенвениста в американскомжурнале в 1954 г. - до появления компонентного анализа - и тем не менее тонких,во многом образцовых и сейчас в вопросах точного описания значений слов и ихэволюции [Бенвенист, 1974].

Но главное, конечно, не во внешних поводах для обсуждения. Суть дела в том,что углубленное понимание значения есть, по нашему убеждению, ужетем самым его реконструкция [Трубачев, 1980, 3], а в этом деле нельзя обойтисьбез этимологии. Смутное понимание возросшей интердисциплинарной важности этимологииоблекается иногда в причудливую форму признания ее "синхроничности". Таков ходрассуждений западногерманского автора К.-П. Хербермана: этимология обычно понимаетсякак "единственная целиком диахроническая дисциплина" (Я. Малкиел, Э. Косериу),однако этимология вскрывает мотивацию, а мотивация - это "чисто синхроническоепонятие" (С. Ульман), на основании чего делается вывод о синхроничности этимологии,ср. и способность этой дисциплины к классификации и систематизации [Herbermann,1981, 22 и след.]. Перед нами поучительный пример отрицательного давления терминологиии понятийного ригоризма, жертвой которого стал упомянутый автор (далее мы будемговорить и о других примерах ущерба, наносимого науке типично метафористическиммышлением). Соссюрианская дихотомия диахронии-синхронии заслонила Хербермануреальную живучесть, функционирование диахронии в синхронии. Разумным пониманиемэтого последнего, думается, необходимо уравновесить одностороннюю тенденциюк переформулировке диахронии в духе синхронии. Целесообразнее, по-видимому,согласиться с другими учеными в том, что смена поколений влечет за собой и сменуинтересов к научным направлениям и что сейчас растет вновь интерес к историии этимологии, а вместе с ним и готовность признать именно за этимологическимисследованием умение "установить степень мотивированности языкового знака вопределенный момент" [Pfister, I980, 4, 37; Трубачев, 1983, 173].

Чем дольше мы изучаем значение слова, тем острее понимаем важность проблеми приемов записи значения, влияние правильной (resp. неправильной) записизначения на правильную (resp. неправильную) интерпретацию значения. Понятноотсюда и наше желание разобраться насчет реального места некоторых приемов.Семиотическое понимание значения как "перевода знака в другую систему знаков"(Ч. Пирс) [цит. по: Jakobson, 1980, 10] и построенная целиком на этой базе популярнаятеория семантического метаязыка (языка описания) могут быть, в свете нашегоопыта, сведены к проблеме синонимии и синонимизации [2],что, с одной стороны, показывает важность извечной проблемы синонимиив языке и лексике, а с другой - демонстрирует тенденцию к метафорическим преувеличениям,которая характеризует - и затрудняет - нынешнее теоретическое языкознание. Всамом деле, что есть перевод, как не упражнение по синонимии прежде всего? Впрезумпции интерлингвальности всякого перевода содержится преувеличение. Так,нам сулят пунктуальное описание, а взамен мы получаем неточное сравнение и переносноеупотребление. Поневоле приходят в голову молитвенные слова Поля Луи Курье: "Боже,избави нас от лукавого и от образной речи! Иисусе Спасителю, спаси нас от метафоры!"[3].

Реконструкция - сущность сравнительного языкознания, однако любопытно отметить,что современную формулировку проблемы охотно связывают с именем Соссюра [см.:Gambarara, 1977, 52-53], с которым до недавнего времени связывали совсем другиезадачи совершенно другого способа видения языка. Действительно, в специальномнебольшом разделе своего "Курса" (Гл. III. Реконструкции) Ф. де Соссюр признаетреконструкцию единственной целью сравнения, цель самой реконструкции видит в"регистрации успехов нашей науки" и высказывает уверенность в надежности реконструкций[Соссюр, 1977, 255 и след.]. Мы бы сейчас сказали, что главная цель как сравнения,так и реконструкции - углубленное понимание связей и причин. Точность хорошихреконструкций в этимологии бывает достаточно высока, и все же она допускаетнеединственность решений, что неизбежно для каждой объясняющей, а неописательной науки. В конечном счете все решает точка зрения исследователя.В контексте того, что изложено нами выше, глубокое удовлетворение и одобрениевызывают слова, сказанные Соссюром: "Се sera une des utilites de 1'etude historiqued'avoir fait comprendre ce qu'etait un etat" ("Одним из полезных свойств историческогоисследования явится то, что оно позволило понять, чтб такое состояние"). Междутем и сейчас еще лингвисты, не задерживаясь на этой мысли Соссюра, видят главноев тоне (и контексте) "строгого укора", адресованного Соссюром историческомуязыкознанию [Jakobson, 1980, 54].

Потребность синхронического общения нередко понимают упрощенно, недооценивая,например, информацию, заключающуюся в живом слове; время от времени отмечающеесяоживление (реэтимологизация) в речи (высокой, поэтической, окказиональной)отдельных, казалось бы, давно забытых этимологических связей созвучно семантическойреконструкции, на которую направлено этимологическое исследование. Более того,указанное оживление древних связей хорошо демонстрирует их потенциальную актуальность,а вместе с тем и актуальность самих исследований по этимологии, представляющихвовсе не схоластический научный интерес. Мы никогда так и не поймем природыэтой реэтимологизации слова в речи, если не постараемся понять, что наше слово"всегда несет большее количество информации, чем наше сознание способно извлечьиз него..." [4].

То, что подобная реэтимологизация осуществляется не всегда и не во всякойречи, а в выдающимся образом организованной речи (выше - поэтической), такжесоставляет одно из естественных условий. Говоря иначе, своеобразным этимологическимтестом гениальности такого мастера русской художественной речи, как Лев Толстой,может служить один пример (их, бесспорно, больше, но это могло бы быть темойособого исследования), когда мы читаем о физическом веселье, котороеощущал Стива Облонский (буквально в тексте - "...чувствуя себя... здоровым ифизически веселым..."): Толстой едва ли знал об этимологическом родстве этогослова с латышским vesels 'здоровый' и о дальнейшем происхожденииот и.-е. *uesu-- 'хороший, добрый', но он проницательно увидел, уловилэту потенцию употребления слов веселье, веселый, не дав себя сбить значениюэмоциональной игривости, абсолютно преобладающему и активному во всех славянскихязыках, но банальному и, как видим, этимологически не первоначальному.

В свое время крупные шаги в направлении к раскрытию этих идеологических потенцийязыка и слова сделал, как известно, В.И. Абаев [1934; 1948]. К плодотворнойабаевской концепции идеосемантики и ее пробуждения в высоких стилях речи примыкаюти наши суждения о собственном, специфическом значении слова как знаменателеважности собственного происхождения слова, а также о том, что этимологияпредопределяет стилистику слов (на примерах слов со значением 'торговля'в разных европейских языках) [Трубачев, 1976, 170-171]. Современное речевоеупотребление - при обязательном условии точности его описания, записи - хранитбольшие потенции вскрытия непрерывного действия этимологических связей. Австрийскаяисследовательница. У. Ройдер, занимаясь внутренним, семантическим родством словгреч. thumos 'мужество, ярость', др.-инд. dhumah 'дым', лат. fumus'дым' и хет. tuhhima- 'одышка, удушье', реконструирует не только, в общем,очевидное направление семантического развития 'дым' > 'мужество, ярость' и фрагментсоответствующего представления древних индоевропейцев о мужестве или яростикак о внутреннем огне, разжигаемом в теле желчью и раздуваемом мехами легких.Гораздо важнее следующий вывод У. Ройдер: "Работа по реконструкции облегчаетсятем, что потускневшие картины мира (verblasste Weltbilder)... продолжаютжить в оборотах речи еще очень долго, иногда тысячелетия (разрядка наша.- О.Т.)" [Roider, 1981, 109]. Примеры последнего исследовательница видитв немецких выражениях rauchen vor Wut (ср. рус. пышет яростью) - derZorn verraucht, der Mut wird gekuhlt. С другой стороны, - и это тоже очень важно- дескриптивная мысль синхрониста, какой бы точной она сама себе ни мнилась,неизбежно скользит по поверхности, не затрагивая интересующих нас явлений идаже порождая удобную иллюзию коммуникативного их забвения. Некоторые авторы,в общем, сознают, что "внутренняя информативность (неисчерпанность скрытых возможностей)объекта значительно выше, чем тот же показатель его описания" [Лотман, 1974,13], но, скорее всего, поворот в сторону "динамики", "динамической модели" носитв большей степени терминологический характер и преодолеть жесткую, статическуюсущность синхронного описания никогда не сможет.

Лексическая семантика - особый уровень языка, несмотря на терминологическиеспоры и даже целые направления, работавшие без признания семантического и вцелом - лексического уровня. Так, например, в ряде докладов советско-чехословацкогосимпозиума "Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие"(апрель 1967 г.) чувствовалась тенденция растворить уровень лексической семантикив концепции языковой семантики с ее (бинарной) оппозицией языковой структуре,а также синонимизировать понятия семантики и функции [ЕЯВ, 1969]. Впрочем, ив самое последнее время можно встретиться с утверждениями вроде того, что "семантикане является языковым уровнем..." [Бахнарь, 1982, 33]. И это не должно вызыватьудивления, если вспомнить, что целые лингвистические школы (например, американскаядескриптивная лингвистика) обходились также без лексического уровня вообще.Сюда примыкают и другие концепции, не различающие слово и словоформу и изучающиевсе пространство между уровнями фонологии и синтаксиса в духе морфемики.

Из правильной идеи взаимосвязи уровней предшествующим языкознанием был сделанявно преувеличенный вывод о равноструктурности, или (не совсем точно) изоморфизмеуровней, имевшей далеко идущие последствия. Понятия изоморфизма выдвинуто в1949 г. Е. Куриловичем и формулируется как идея структурного параллелизма междузвуковыми и семантическими комплексами [Курилович, 1962, 21, 25-26]. Практическиэто выразилось в появлении опытов "фонологизации" семантики, т.е. ее структурированияпо образу и подобию фонологического уровня и оперирования семантической нейтрализацией,семантическими ДП, вариантами и их семантизацией (читай: фонологизацией) [Бенвенист,1974]. Надо признать, что сам автор понятия изоморфизма после первых своих несколькопрямолинейных высказываний избегал впоследствии настойчивых утверждений об изоморфизмесемантического и формального уровней [Кuryrowicz, 1965], чего никак нельзя сказатьо его последователях [см.: Трубачев, 1976, 150]. Результатом явились не толькоголословные высказывания об изоморфизме всех уровней, но и опыты описания одногоуровня через другой. При этом для сторонников классического структурализма этобыли описания снизу вверх, от низшего уровня к высшему (конкретно - "фонологизация"всех уровней, включая семантический [ср.: Benveniste, 1954]), в чем, даже еслине соглашаться с этим, можно еще признать известную стройность (сведение к меньшемучислу единиц описания).

Однако с распространением генеративистских учений появились и опыты описаниясемантики через синтаксис, т.е. низшего уровня через высший, процедура внутреннепротиворечивая, о чем говорят хотя бы поиски "элементарных смыслов". Вопросэтот затрагивается здесь потому, что он имеет очень серьезные теоретическиеи практические последствия. Совершенно справедливо мнение о схоластичности суммативногоизоморфизма "снизу вверх" - от фонемы к высказыванию, поскольку при этом игнорируетсяфактическая несводимость высших форм к низшим [Белый, 1982, 33]. Надо ли говорить,что в изоморфизм "наоборот" (т.е. от высшего к низшему) поверить еще труднее.Недаром раздаются голоса о "хорошо известном факте анизоморфизма языков" ("...elhecho bien conocido del anisomorfismo de las lenguas" [1LG, 1977, 251]). Ходячееутверждение о сумме универсальных сем как значении слова естественногоязыка, таким образом, глубоко проблематично и сомнительно. Искать универсальныедля каждого языка смыслы на синтаксической базе значило бы недооценивать элементарноепротиворечие между изменчивостью, зыбкостью препозитивной семантики и устойчивостьюлексической семантики [ср.: Телия, 1981, 71]. Даже в трудах последовательныхпражских структуралистов сейчас можно встретить "международные (универсальные)семы лексического значения" [Nemec, 1981], что, как и вышеупомянутые "универсальныесмыслы', идет от генеративистских концепций трансформаций синтаксических процессовв словообразование и семантику слов и уже вызывает оправданную критику с разныхсторон [Vajs, 1982, 23].

Умение различать уровни языка неотрывно от умения видеть их автономию. Некто иной, как Якобсон указал, что ошибка многих лингвистов заключаетсяв том, что они изучают уровни с позиций гетерономии, т.е. колониализма, а неавтономии [Jakobson, 1980, 95].

В чем же выражается автономия уровня, если говорить о ее наиболее ярких проявлениях?Очевидно, в первую очередь в деривации, если иметь в виду своеобразиедеривации семантической сравнительно со словообразовательной деривацией, темболее что семантическая реконструкция интересуется именно деривацией лексическогозначения. Как раз здесь и обнаруживаются наибольшие затруднения, хотя, казалосьбы, нет недостатка в работах, изучающих производные слова и их значения. Однаконет и надлежащей четкости в понимании генезиса производных образований и ихзначений. При всех возможных нюансах толкований над соответствующими анализамитяготеет схема однонаправленности деривации формальной и семантической.Не будучи ошибкой в ряде случаев, эта изоморфистская схема чревата ошибкамипри попытках ее абсолютизации, т.е. распространения на все случаи.

И все-таки, при всех недостатках, исследования, которые ведутся в русле "традиционных"направлений (включая теперь уже и работы в духе классического структурализма),изучая производность слов и значений, изменение значений, появление вторичныхзначений, семантическое приращение (терминология при этом бывает различной),способны воссоздать в известном приближении если не картину, то схему, хотябы в принципе не противоречащую объективной. Показателем этого является объективноправильное выделение в корнях или основах словообразовательных дериватов случаев"семантических архаизмов", где ожидаемая семантическая деривация не состоялась,а имела место, напротив, семантическая консервация [ср.: Ермакова, 1977, 31,33-34]. Правда, и в этих исследованиях нет объяснения этого явления, но самаспособность нащупать важный феномен налицо. Примечательно, что трансформационнаядоктрина словообразования как первоначально синтаксического процесса, прошедшегоконденсацию (компрессию, свертывание и т.п.), оказывается, в сущности, малоинтересуется семантическим приращением; вне поля зрения генеративной лексическойсемантики остается и упомянутый феномен семантической консервации в словообразовательномпроизводном. Типичной в русле этого направления в нашей литературе являетсякнига Е.С. Кубряковой [1981]. Читая такие работы, все время задаешься вопросом,насколько четко различают (и различают ли) исследователи свой собственный рабочийметаязык описания и поддающиеся проверке факты действительного свертывания фразыв слово. Опасность сбиться на изучение своего собственного метаязыка описаниякрайне велика, и это не может не тревожить исследователей проблемы подлиннойсемантической реконструкции слова, не говоря о других приведенных выше примерахутраты тонкости в вопросах семантической интерпретации. Сама "динамичность"динамической модели [ср. об этом еще: Strakova, 1983, 217 и след.] при этомделается спорной. Во всяком случае, семантическая реконструкция как исследовательскаязадача нуждается в другом динамизме.

После этого станет понятной наша настороженность в отношении всякой постулируемойсемантической конденсации, будто бы присущей любой деривации без исключения[Мартынов, 1982, 130 и след., 134]. Так, суффиксальные производные вроде стар-ик,стар-ец вовсе не обязательно представляют собой свертывание первоначальнодвухкомпонентного словосочетания старый человек. Гораздо более реальнойпредставляется картина свободного употребления прилагательного старый(о человеке), и суффиксальное оформление его в стар-ик было лишь формальнымдовершением уже наметившейся субстантивации. При занятиях историческим словобразованиемтакие примеры встречаются во множестве, и было бы произвольно видеть здесь обязательныеэллипсисы первоначально двучленных конструкций. Схема бинаризма всякой номинации(хотя бинарные оппозиции как будто неотрывно входят в арсенал структурализма),особенно же его последующие конденсации смыкаются с семантическим генеративизмом,разделяя его недостатки. Нужна определенная широта и нескованность мысли, чтобыувидеть возможность изначальной эллиптичности (точнее - одночленности) подобныхслучаев словообразования, семантики, номинации вообще.

Но о бинаризме речь еще будет дальше, а эту часть своих рассуждений мы намеренызакончить другим. Занимаясь деривацией словообразовательной и семантической,многие упускают из виду, что старая функция (читай: значение) может закреплятьсяза новой формой, а новая функция - за старой формой, что делает понятной потенциальнуюпротивоположность словообразовательной и семантической деривации (в нашейлитературе нам приходилось встречать рассуждения на эту тему, но только на эмпирическомуровне, без теоретического осмысления и истории вопроса [ср.: Ермакова, 1977]).Этот закон ("4-й закон аналогии") выдвинул - по иронии судьбы - тот же самыйученый, который обосновал и противоположное понятие изоморфизма, - Е. Курилович,причем в том же, 1949 г. (двойная ирония!) в статье "La nature des proces ditsanalogiques" [Kurylowicz, 1949, 15-37], которую историки науки потом назовут"знаменитой" [Szemerenyi, 1982, 134, 136]. Неисповедимым образом, однако, этастатья, а с ней и сам закон не получили, в частности у нас, такой громкой известности,которой до сих пор пользуется неистребимо популярный изоморфизм. В нашей работеоб этимологических исследованиях и лексической семантике 1976 г. был поставленвопрос "о наличии в отношениях семантики и словообразования своеобразной междууровневойкомпенсации, т.е. явления, скорее противоположного изоморфизму" [Трубачев, 1976,152]. Там же, а собственно говоря, еще раньше, на основании этимологическогоисследования славянской ремесленной терминологии, написанного 20 лет назад,был сделан вывод, что "довольно часто семантическое новообразование если и сопутствуетформально-фонетическому новообразованию, то отнюдь не обязательно совпадаетс ним в одном слове; напротив, при этом нередко складываются отношения своеобразногопарного равновесия, при котором новообразование формы одного слова компенсируетсяновообразованием значения другого слова" [Трубачев, 1966, 220]. В старойдеривации, вскрываемой практикой этимологии и исторического словообразования,такое явление известно. Можно сослаться здесь на наш пример отношений производящегослав. *gъrnъ (рус. горн [плавильный] и т.д.) и производного *gъrn-ьcь;последнее, будучи словообразовательно уменьшительным от *gъrnъ 'горн',должно было бы значить - в духе изоморфизма - 'маленький горн', однаковместо этого данный словообразовательный деминутив знает в славянских языкахтолько значение 'горшок', как оказывается, значение архаическое не только дляпроизводного *gъrn-ьcь, но и для производящего *gъrnъ, под древнейформой которого кроется обновленное значение 'плавильная печь' (реально-историческитакая печь вначале - подобие горшка или сооружение из горшков).

Как видим, мы пришли к аналогичному выводу самостоятельно, опираясь на материалэтимологии, правда, без учета закона, опубликованного Куриловичем раньше. Впрочем,думается, что и в европейском (и в мировом) языкознании в целом 4-й закон аналогииКуриловича, если и известен, все же используется совершенно недостаточно там,где его действие следует допускать с большим вероятием, - во всех случаях сменыформ и функций и в соответствующих операциях по реконструкции предшествующегосостояния. Один из ярких примеров на сравнительном индоевропейском материале- судьба формантов и окончаний вокатива и номинатива ряда основ на согласный:вокатив как категория (функция) вторичен, однако за ним закреплено бесспорнопервичное (первоначально номинативное) словообразовательное окончание -ter,-or с краткостью, тогда как старая функция номинатива перенесена на обновленнуюформу с продлением -ter, -or (некоторыми неточно реконструируемую какисконную форму номинатива, как, например, у Семереньи в книге о терминологииродства [Szemerenyi, 1977]). Точно так же кажется допустимым отождествлять,например, с балтийскими именными исходами -а только исход -о (и.-е.-а) славянских вокативов основ на -а, но не сами эти последниеноминативные исходы, где -а (долгое -а) удержалось в условияхместного инновационного продления формы со старой функцией.

Отступление преследовало единственную цель - показать важность данного положениядля работ по реконструкции форм и значений. Остается сказать, что ничем этимне интересуется "динамическая" модель генеративной семантики слова.

Значит, направление, которое изъявило готовность принять эстафету исследованиясловообразовательной и семантической деривации после направления, основанногона анализе парных, в том числе лексических, оппозиций, органически не сможетадекватно охватить полноту динамики слова и значения. Не следует, впрочем, думать,что бинаристская (структурная) лингвистика уже сдала свои позиции. Она продолжаетработать над проблемами, которые интересуют всех нас, демонстрируя одновременнокак отдельные достижения, так и коренные свои недостатки. Общим предостережениеммогут послужить слова Мартине, сказанные, правда, по поводу другого конкретногослучая (билингвизм - диглоссия); "Опасность как здесь, так и в других случаяхсостоит в навязывании упрощенной бинарной оппозиции, которая способна лишь затушеватьисключительное разнообразие исследуемых ситуаций" [Martinet, I982, II]. Упрекочень серьезный, потому что бинарная (парная) оппозиция причисляется к главнымдостижениям структурализма. Противопоставление в лексике как универсалия языкапо-прежнему занимает молодых лингвистов [ср.: Маслова, 1981]. Несмотря на выступленияпротив бинарных упрощений, именно на них и на поисках ограниченного числа универсальныхсмыслов строятся оппозитивные анализы лексического значения: компонентный анализ(разделение значения слова на элементарные, неделимые "кванты содержания", семы),дистрибутивный анализ (через описание позиций, употреблений, окружений) [Васильев,1975, 158 и след., 172].

Однако замечено, что компонентные семантические анализы вроде 'дантист' ='вставлять' + 'зубы' не более как гипотеза, иначе - один из возможныханализов, но отнюдь не вскрытие объективных отношений между компонентами [ILG,1977, 250]. Точно так же не выдерживает проверки этимологией и семантическойреконструкцией и оказывается всего лишь непригодной гипотезой другая ходячаяистина компонентного анализа - о том, что семема 'птица' включает сему 'лететь'[см. подробнее: Трубачев, 1980, 9 и след.]. Согласимся, что гипотетичностьописания (а анализ по семантическим компонентам - это прежде всего описаниетипа фонологического анализа, ср. выше концепцию изоморфизма уровней) - признактревожный (contradictio in adiecto). Испанский лингвист Ф. Адрадос писал поэтому поводу в коллективном труде "Введение в греческую лексикографию": "Очевидно,что всякая семантическая теория стремится к упрощению... В действительностисуществует тенденция к двум взаимно противоположным упрощениям, которые одинаковоопасны, если принимать их безоговорочно: а) одна из них - та, которая находитв значениях слов устойчивые и постоянные элементы, организованные в устойчивыеи постоянные сочетания (...компонентный анализ), б) обратной является тенденцияк установлению строгого разграничения между оппозициями слов и оппозициями болеевысокой иерархии..." [ILG, 1977, 250].

Сказанное верно, но схватывает суть дела не до конца. Современная теоретическаямысль в области семантики стремится к упрощению и одновременно боится простотыи всячески ее избегает, а вместе с тем бежит и от здравого смысла. Недвусмысленныесимптомы этого - критически высокая метафоричность научного языка и мышленияи гипертрофия внешних атрибутов точности анализа и терминологии. Сейчас нередкостыдятся говорить о расширении значения или о его сужении (специализации), предпочитаяговорить о прибавлении новых сем - латентных (скрытых), потенциальных, реальных,конкретных, обязательных [ср.: Dolnik, 1982, 109 и след.]. Семантическая реконструкцияостро заинтересована в прояснении этого вопроса - ведь речь идет о динамикезначения слова. Все говорят о динамике, ей посвящены работы по компонентномуанализу семантического приращения, но на деле мы получаем не динамику, а статику.Попытки понять семантическое развитие как выделение новой семы не раскрываютдинамики явления. Постулируемая новая сема как бы имплицирует в составе (новой)семемы наличие междусемного шва, стыка, чего в языковой действительности ненаблюдается. Нужно признать, что эти опыты недостаточно тонки для описания значенияи восстановления его эволюции. Единственно достоверное, на что мы можем сейчассерьезно опереться с виноградовских времен, - это констатация основного собственногозначения слова и контекстно обусловленных употреблений этого значения.Вся суть семантической эволюции - во взаимодействии обеих категорий. Сходнуюмысль выразил Мартине: "Каждое слово в каждый момент языковой эволюции обладаетопределенными семантическими достоинствами, известными носителям языка, на основекоторых можно толковать изменения, задаваемые различными контекстами" [Martinet,1983, 3].

Сейчас, как и прежде, мы вынуждены повторить, что компонентная делимость значенияне доказана [Трубачев, 1980, 8]. Изменение значений слов происходит не так,как его упрощенно и механистически описывают, и, следовательно, на этот опытнельзя ориентироваться при проведении семантической реконструкции слова. Весьмасимптоматично встреченное в этой литературе указание на "очень значительноечисло неразложимых семем (типа 'береза', 'ольха', 'мак', 'полынь' и т.п.),которые мы вынуждены пока трактовать как состоящие из одной семы" [Толстой,1968, 346; ср. также: Blanar, 1983, 111]. Между прочим, и специалисты по толково-комбинаторнойлексикографии уклоняются от лексикографирования таких слов, считая, что толкованиетут можно заменить картинкой реалии. А ведь этимология и семантическая реконструкциярасполагают данными для того, чтобы восстановить непростой и длинный путь развитиялексем и семем 'береза', 'ольха', 'полынь'... Мощным резервом семантическойреконструкции следует считать тот факт, что "очень мало слов выпадает из языка,потому что - почти как правило - они подвергаются дифференциации внутри синонимическогоряда и таким способом взаимно перегруппировываются, и языковые эпохи этим иотличаются по большей части друг от друга" [Матиjашевиh, 1982, 120-121]. Намтоже уже приходилось раньше говорить о том, что в языке гораздо больше переосмыслений,чем абсолютных прибавлений и вычитаний (утрат) [Трубачев, 1980, 12]. Значит,основной путь изменения словарного состава - это переосмысление.

Важнейшими понятиями лексической семантики и семантической эволюции, включаяее реконструкцию, остаются помимо уже называвшейся синонимии полисемия и омонимия.Как известно, триумф этимологического исследования - в умелом решении задачна омонимы [ср.: Трубачев, 1985-1, 8]. Однако, неизменно признавая фундаментальнуюлингвистическую важность этих понятий, необходимо постоянно иметь в виду ихсоотнесенность с внеязыковой действительностью: "Первым важным фактором приразличении полисемии и омонимии является внеязыковая действительность" [Peciar,1980, 87]. Речь должна идти именно о соотнесенности, а не о прямолинейной связи,которая обычно кладется в основу семантических дифференциальных признаков. "Приполисемии все значения слова связывает некоторое общее представление... Приомонимии эта общая база и связь значений отсутствуют" [там же, 92]. Было быстранно отрицать тот факт, что семантическое словообразование - это как рази есть результат критического разрастания полисемии, хотя попытки такого отрицаниявстречаются [Марков, 1981, 20].

Каждый серьезный исследователь заинтересован в том, чтобы несколько сократитьсуществующие недостатки реконструкции. Очевидным представляется постулат, чтовсякое действительное тождество должно быть доказуемым и что семантическая вариация- гораздо более распространенный феномен, чем абсолютное тождество значений.Можно понять поэтому мнение, что историческая лексикография должна всегда сомневатьсяв однозначности слова современного языка и того же слова в древний период историиязыка [Nemec, 1980,92]. Столь же важно для семантической реконструкции требованиевозможной точности описания значения, т.е. функциональной синонимии. Вероятно,только на этом пути восполнимы "недостающие звенья", которые всех так волнуют.Наверное, разные исследователи видят по-разному минимизацию недостатков реконструкции.Так, австрийский лингвист О. Панагль в специальной работе о семантической реконструкциив этимологии относит к числу достижений лексической семантики за время послевыхода известной работы Э. Бенвениста компонентный, или признаковый, анализ[Panagl, 1980, 317 и след.]. Но, учитывая ошибки субъективизма, прямолинейнойэкстралингвистичности или же вообще недостаточно тонкую методику членения значенийна семы даже при хорошо наблюдаемой семантике слов, трудно возлагать особеннобольшие надежды на такой анализ при реконструкции древних состояний. Если делообстоит так, то говорить об ощутимом прогрессе за 30 лет, истекших со временипоявления статьи Бенвениста, не приходится. По-прежнему необходимо стремитьсяк более точному описанию употреблений слов, к изучению факторов появления новоговида значения, к определению основного понятия и его различных реализаций (вспомнимсказанное выше о значении слова и его употреблениях вслед за В.В. Виноградовым).

Исследовательская практика учит нас также отличать способы, ведущие к разрешениюреальных проблем, от тех, которые только доказывают общеизвестное (так, впрочем,рекомендовал и Бенвенист [1974, 348], предостерегавший и против ложных "очевидных"истин, которыми, кажется, активно питается практика компонентного анализа лексическихзначений, ср. выше о воззрениях на состав значений слов дантист и птица).Нам нечего, например, возразить против одного опыта интерпретации формальнымиметодами нашей этимологии - семантической реконструкции слав. *peti, *pojo,'петь' < 'совершать возлияния (божеству)' на основе тождества (нейтрализации)с презентным *pojo, рус. пою в составе *pojiti 'поить',кроме того, что этот новый род записи (см. ниже) уже известных данных ('торжественнопеть', 'возносить молитвы' как центральные значения и 'гласить', 'петь' какпериферийные значения, с последующим выделением способа совершения жертвы -магического песнопения [Homolkova, 1983, 119 и след.]) не добавляет ничего новогок нашей давней этимологии 1959 г. [Трубачев, 1959, 135 и след.]. Более того,не будь той этимологии, которая, оставаясь гипотезой, одновременно представляласобой довольно реальный шаг в направлении воссоздания неизвестного (забытого)языкового прошлого, не было бы и этой попытки интерпретации формальными методамитого, что уже сказано этимологией.

Возвращаясь вновь и вновь к бенвенистовскому требованию более точного описанияупотребления слов, без которого вскрытие условий появления нового вида значениясущественно затрудняется и, наоборот, повышается риск неточной оценки природыпроцесса, мы воспитываем в себе зоркость и наблюдательность, а вместе с нимиспособность фиксировать свое внимание на ранее не замеченных несоответствиях.Мы имеем в виду поучительные случаи, когда привычная, традиционная и, казалосьбы, точная запись значения (подчеркнем, что здесь имеется в виду не происхождение,а именно запись современного, живого значения!) не столько показываетосновное значение слова, сколько скрывает его от нас за своего рода идиоматизированным(связанным) словоупотреблением. Уточнив, скорректировав традиционную записьзначения, мы заметно облегчаем семантическую реконструкцию.

Наиболее подходящими кажутся при этом примеры из недавней практики подготовкидвенадцатого выпуска "Этимологического словаря славянских языков", посвященного,как известно, реконструкции праславянского лексического фонда и его более глубоких,индоевропейских, связей. Остановимся в первую очередь на словах праславянскогогнезда *krasa - *kresati - *kresiti. Так, глагол *kresati устойчивообнаруживает значение, которое мы привыкли передавать как 'высекать огонь, искру',ср. значение русского (прежде всего диалектного) слова кресать. В отдельныхславянских языках и диалектах *kresati выступает также в значении 'бить,ударять', в чем сказывается видимое влияние рифмы *kresati с глаголом*tesati, позволяющее отвести при семантической реконструкции значение'бить' как вторичное для *kresati. Но внимательное изучение толкованиязначения *kresati как 'высекать огонь/искру' (поддающегося переформулировкеи как 'выбивать огонь/искру') наряду с некоторыми другими соображениями, о которыхниже, позволяет увидеть и в этом случае связанное, идиоматическое и, как увидим,вторичное употребление, ср. хотя бы постоянно наличествующее или подразумеваемоедополнение/объект - кресать (огонь, искру). Иллюзия единственной возможностиименно этого толкования значения (кресать 'высекать, выбивать огонь,искру') поддерживалась в реальном плане техникой добывания огня ударом.Однако дальнейшее внимательное изучение, во-первых, типологии называния способовдобывания огня в более далеких языках, а во-вторых, показаний производных идругих слов лексического гнезда *kresati в славянских языках упорно свидетельствует,что толкование значения кресать 'высекать, выбивать (огонь)' есть не более какзапись значения, одна из возможных записей значения, которое могло быть записанои иным способом, более адекватным этимологии слова (например, 'добывать (огонь,искру)').

Постоянная идиоматическая спайка глагола и дополнения слав. *kresati ognьдает нам право обратиться к равнозначным парам, например лит. ugni, kurti'разжигать огонь', далее - нем. Feuer anstiften, Feuer anmachen. Интереснопри этом, что лит. kurti, в составе идиоматического сочетания ugni,kurti означающее действие 'разжигать', обладает - как основным - значением'создавать, производить', что, в свою очередь, позволяет правильно взглянутьна значение 'разжигать' как на вторичное для глагола kurti, иначе говоря- его идиоматизированное употребление. Что же касается немецких глаголов anstiften,anmachen, то для всякого элементарно владеющего немецким языком ясно ихосновное значение 'устраивать, создавать, делать' что угодно, в том числе иFeuer 'огонь'.

Следовательно, типология сочетаний 'разжигать огонь' в других языках показалареальность их первоначального значения 'создавать огонь', а это существеннои для наших поисков исходной семантической базы славянского словосочетания *kresatiognь. Обращение к другим словам гнезда *kresati подтверждает наличиевнутренних данных в пользу такого типологического вероятия. Достаточно взятьродственный этимологический глагол *kresiti с его важным значением 'оживлять,освежать, воскрешать', непосредственно производный от имени *kresъ -названия летнего солнцеворота, т.е. прежде всего возрождения (а побочно и связанногос ним купальского огня). Деривативное продление вокализма *kresati >*kresъ сомнений не вызывает, а иная этимологизация последнего (*kres-< *krep-s- < *kroip-s- в связи с семантикой 'оборачивать, поворачивать')не кажется приемлемой. В свете изложенного допустимо реконструировать древнеезначение словосочетания *kresati ognь как 'создавать огонь' (следуетпризнать, что это пример того, как собственно реконструкция значения сливаетсяс углубленным, правильным пониманием современного значения, см. об этом в началераздела).

Окончательный вывод гласит, что значение глагола *kresati безотносительнок названному контексту было 'создавать, творить' и что слав *kresatiэтимологически родственно лат. creo 'создавать, творить, производить',cresco 'расти'. Имя *krasa, связанное с *kresati, *kresъ,*kresiti чередованием а/е, или *о/*e, семантически убедительнореконструируется как 'цвет жизни', откуда затем - 'красный цвет, румянец (налице)', значение, которое иногда упрощенно понимают как безусловно вторичное,недооценивая древний синкретизм красного именно как цвета жизни; далее - 'цветение,цвет (растений)', ср. укр. диал. и блр. диал. краса в последнем значении,наконец, на описанной базе общее значение - 'красота'.

Излагая нашу семантическую реконструкцию глагола слав. *kresati, рус.кресать (и т.д.) как 'создавать', уместно вспомнить о древних воззренияхна живую природу огня. Древняя семантика, стертая в центре лексического гнезда,в производящем слове, лучше закрепилась на перифериях, в словообразовательныхпроизводных *krasa, первоначально 'цвет жизни', *kresъ 'оживление,воссоздание, воскрешение' - в полном соответствии с представленной выше концепциейавтономности деривации словообразовательного и семантического уровней, а такжес 4-м законом аналогии Куриловича.

Этимология, кстати, расширяет пределы лексического гнезда *kresatiи дает дальнейшие подтверждения семантической реконструкции. Так, вполне логичноотнести сюда же слав. *krejati/*krьjati с его первоначальной семантикойвыздоровления, обретения сил, ср. ст.-чеш. krati, kriti 'приходить всебя, набираться сил', рус. диал. креять 'выздоравливать, поправляться'и укр. крiяти, блр. крыяць в близких значениях (оппозитивные значения'слабеть, терять силы, чахнуть, вянуть, хиреть, хворать' у продолжений слав.*krejati/*krьjati в болгарском, а также в русских диалектах на этом фонеполучают объяснение как вторичные, появившиеся в результате префиксальных сложенийс ot- и последующего депрефигирования, что породило к тому же и темныеслучаи, например повторное префигирование и т.п.). Важно здесь отметить староесближение *krejati/*krьjati с лат. creo, creare 'создавать' (Маценауэр)и наличие той же древней семантики жизни, что и в *kresati и непосредственнородственных последнему формах (см. выше).

Затронув бегло выше терминологию и семантику купальского огня (*kresъ),мы не можем пройти мимо основных соответствующих слов, имен и значений, посколькуони интересны как сами по себе, так и в связи с занимающей нас специально коллизиеймежду привычной, традиционной записью и углубленным описанием значения, иначе- его реконструкцией. Славянский глагол *ko,pati обычно сопровождаетсяв словарях толкованием 'погружать в воду для обмывания, освежения, lavare' (таковырус. купать, цслав. купати и др.). Может создаться впечатление,что, например, глаголы купать и мыть в русском языке, его диалектахи их соответствия в других славянских языках близко перекрещиваются и во многомсинонимичны. Однако не случайно указывалось также, что *ko,pati, купатьобозначало не просто (гигиеническое) мытье, а ритуальное омовение, очищение.Несмотря на случаи семантической интерференции *ko,pati и *myti(ср. купаться в значении 'мыться в бане' в отдельных русских диалектах или,скажем, польск. ka,piel в значении 'ванна', приспособленное для обозначенияреалии современной цивилизации), первоначально это были слова с четко различимымисферами употребления. Более адекватным первоначальному употреблению следуетпризнать такое, когда, говоря русскими словами, моются в бане (ср. ДальI, 45: баня - "строение или покой, где моются и парятся"), а купаютсяобычно в открытых водоемах, реках. Тонкие остаточные различия словоупотребленийвроде купать детей, купать стариков (а не мыть...) ведут, очевидно,дальше - в ритуальную сферу. Похоже, что *ko,pati, купать, как ни странно,выпадает из банной терминологии в собственном смысле, так что этимологии, ведущиеэтот глагол от мытья, применения воды, веника, недостоверны. Недвусмысленнымпоказателем ритуального характера термина *ko,pati служит то, что ИоаннКреститель был первоначально назван Иваном Купало для перевода греч.baptistes, собственно, 'купатель, погружатель', а, например, не *Мов(ь)никъили *Мыльникъ; ср. и немецкое название Иоанна Крестителя - Johannes derTaufer (от taufen, собственно, 'погружать, освящая', потом 'крестить'),а не Johannes der *Bader (от baden 'купать', первоначально 'мыть в жаркойбане').

Специфично, что термины 'мыть' и 'купать' имеют и различают не все языки.Богатый латинский обозначал и то, и другое одним словом lavo, lavare,почему и вынужден был для высокого нового смысла 'окунать в священную купель,крестить' перейти на греческую терминологию: baptizare, Baptista. Славянскийглагол *ko,pati, напротив, на ранней стадии христианизации подошел дляпередачи греч. baptizo 'крестить - освящать, погружая в купель' (ср.свидетельства производных - Купало, купель), явившись предтечей возобладавшегопотом повсеместно в славянских языках глагола *krьstiti, рус. креститьи т.д. (от имени Христа) подобно тому, как сам Иоанн Креститель явился предтечейХриста. Этот эпизод семантической истории *ko,pati почти забыт по причинеэкспансии *krьstiti, но он имел место и доступен реконструкции - опять,как видим, по данным семантики производных и другим восстановимым особенностямупотребления. Эти указания сводятся к тому, что *ko,pati было ритуальнымтермином: 'омывать с целью очищения, врачевания', возможно также - 'пользоватьособыми средствами или травами'. Любопытно при этом, что терминологическая пара*myti - *ko,pati не извечна в славянском; если *myti -слово достоверно индоевропейского происхождения (ср. ниже), то *ko,patiне имеет глагольных индоевропейских соответствий и является, очевидно, славянскимблагоприобретением в особых условиях. Вероятный культовый характер слова *ko,pati,первоначально 'ритуально очищать' (ср. выше), заставляет вернуться кстарой этимологии Мерингера - от названия конопли *kanap-, откуда *ko,pati'пользовать коноплей'. Здесь лишь с краткостью напомним, что конопля исконноизвестна Северному Причерноморью, "Скифии" и ее древним этносам, как и ее применениескифами в особой паровой конопляной бане, о котором поведал еще Геродот. Полагают,что скифы одурманивали себя паром разогретой конопли в культовых целях. Вероятени генезис имени конопли в самих индоиранских диалектах Северного Причерноморья.В таком случае *ko,pati проделало путь из Скифии к славянам, как и ряддругих древних сакральных терминов славян.

И.-е. *meu-, *mu- 'мыть, очищать', к которому восходит праслав.*myti, рус. мыть, лежит в основе важнейших лексических значений,которые стоят того, чтобы сказать о них при обсуждении проблем семантическойреконструкции, и прежде всего - это значения 'красота, красивый' и 'мир', понятыйкак 'красота'. Правда, это не славянские обозначения красоты и мира; славянский,унаследовав индоевропейскую глагольную основу 'мыть (очищать физически)', пошелпри формировании значений и терминов для красоты и мира своим путем: как мыотметили выше, для обозначения красоты в славянском широко использовано обозначениецвета жизни, румянца - *krasa (и родственные). Зато лат. mundus'нарядный, чистый, красивый' - это, собственно, 'мытый'.

Венцом семантической деривации этого ряда является лат. mundus 'мир,вселенная', первоначально - употребление в этом новом значении слова mundusсо значением 'украшение' (субстантивация вышеназванного прилагательного), семантическоеновообразование mundus I 'украшение' > mundus II 'мир' в духегреч. kosmos 'красота' и 'мир' (как упорядоченная красота) (остаетсядобавить, что в основе греческой семемы и идеи красоты реконструируется образпричесанных, приведенных в порядок волос - kosmos < и.-е. *kes-/*kos-),Таким же путем семантического калькирования в конечном счете греч. kosmosобразовано гот. fairhus 'мир' < 'красота'. Так, семантическая реконструкциявскрывает самобытность формирования первичных понятий ("красота") и ареальныйхарактер формирования понятий более высокой культуры ("мир, вселенная"). Нои здесь ареальное оказывается, скорее, территориально ограниченным, посколькув других языках названия мира реконструируются уже не как обозначения красотыи внешнего порядка. Так, слав. *mirъ, рус. мир - это прежде всего'внутренний порядок, согласие', тогда как слав. *svetъ, рус. свет(весь свет, белый свет) - это, как и др.-инд. loka-, 'мир-свет','видимый мир', а западногерманское особое название мира (англ, world,нем. Welt) - это 'мир-век, человеческий возраст' [см. об этих словах:Pokorny, 1959, 741; Buck, 1971, 12 и след.; Walde, Hofmann, 1972, 126; Kluge,1967, 851]. Они показывают, какой школой лингвистической и культурной типологиимогут быть занятия семантической реконструкцией.

Опираясь на семантическую типологию и реконструкцию, оказывается возможнымсвести воедино как будто несвязанные слова разных языков, воссоздать на их базедревнее слово и значение. Например, в "Этимологическом словаре славянских языков"(вып. 1, 142 и след.) впервые было восстановлено праславянское слово *bаkul'a/*bakъl'a,объединяющее слова и значения: с.-хорв. бакульа 'заболонь (в дереве)',рус. диал. баклуша 'заболонь', 'чурбак', 'яма с водой', укр. бакаль'озеро' и некоторые другие, либо совершенно пропущенные в прежних славянскихэтимологических словарях Миклошича и Бернекера и в новом "Праславянском словаре"[SP, 1974], либо толкуемые как разнородные, в том числе заимствованные слова.На самом же деле ни заимствование из лат. baculum, ни этимологическаясвязь с рус. бакалея 'колониальные товары' (последнее - из арабского)здесь не имели места. Зато соседство значений 'заболонь, самый молодой и светлыйслой древесины' и 'яма с водой', 'болото' оказывается не случайным, а возводимымк семантически единому обозначению белого, светлого. Ср. параллели праслав.*bolna, *bоlnь, *bоlnьjе, обозначение как древесной заболони, так и болотистых,мокрых пространств в разных славянских языках, а также праслав. *belьв обоих значениях [ЭССЯ, вып. 1]. Обозначение белым, светлым как заболони дерева(ср. лат. alburnum), так и болота, в частности мохового (ср. и общее названиеболота - праслав. *bolto, рус. болото), оказывается довольно устойчивыми встречаемым явлением семантики слов. И заболонь, и болотные пространства характеризуеткроме светлого цвета еще и такое общее реальное свойство, как склонность к загниванию.Семантическая реконструкция вскрывает филиацию образов и лексических значений'белое' > 'заболонь дерева' > 'нарост (шишка, прыщ, пузырь)'; 'палочка, колышек'(собственно, 'обеленная, оструганная палочка'); 'болотистое место' [см. также;Трубачев, 1975-1, 31].

Семантическая реконструкция - важная сторона праязыковой реконструкции, какоб этом уже было сказано в начале настоящего раздела. Сейчас можно считать наиболеепродвинутой практику праязыковой реконструкции для славянского (праславянского)языка, поэтому следует отметить соответствующий диалог, явно или неявно возникающиймежду двумя основными словарями [SP; ЭССЯ] и затрагивающий теоретическую и практическуюсторону дела. Из всех возможных видов праязыковой реконструкции: фонетико-фонологической,лексико-словообразовательной и т.д. - наиболее трудной является семантическаяреконструкция древнего слова; это особенно очевидно при признании автономности(анизоморфизма) каждого уровня, на чем мы специально останавливались выше. Яснотакже, что семантической реконструкцией в полном смысле нельзя считать бесхитростнуютранспозицию засвидетельствованных значений слов отдельных славянских языковв праславянскую эпоху. Это путь возможных ошибок. Так, краковский "Праславянскийсловарь" приводит следующие значения праслав. *bujь: 'сильно разросшийся,развитый', 'мощный, сильный, безудержный, неистовый', 'неукротимый', 'бешеный,глупый' [SP, 1974, 441]. Ниже, в этой статье словаря, мы встретим эти же значенияпри отдельных славянских лексических соответствиях. Тем самым вместо реконструкциимы получаем неэкономную тавтологию, от которой авторы "Этимологического словаряславянских языков" с самого начала отказались.

Дело в том, что все перечисленные значения содержатся и у нас в обзоре словпод праслав. *bujь [ЭССЯ, вып. 3, с. 83-84]. То же отличие между трактовкойв обоих словарях производного *bujьnъ, как и других слов. У нас нет доказательствналичия всех перечисленных весьма разных значений у *bujь и * bujьnъуже в праславянское время. Можно заметить, что в "Праславянском словаре" реконструируютсядля праславянского также явно вторичные, переносные значения 'безудержный','бешеный, глупый', но оставляется без внимания значение 'крупный', о первичноми этимологическом характере которого говорит происхождение праслав. *bujь,*bujьnъ от и.-е.*bhou-/*bhu- 'расти'. Например, для блр. буйнызначение 'крупный' является основным, и оно архаично, а не инновационно на остальномславянском фоне, хотя случаев значения 'крупный, большой' меньше по сравнениюс преобладающими другими значениями (см. выше). К сожалению, знание значенийэтимологически родственных форм никогда полностью не заменит знания реальногозначения исследуемого слова. Обольщаться насчет этимологии нецелесообразно,как и недооценивать ее важность, хотя примеры того и другого есть и в работахкрупнейших лингвистов. Ни суммирование известных значений, ни их праязыковаятранспозиция, ни достоверные этимологические соответствия полной гарантии реконструкцииреального древнего значения не дают. Полезно отдавать себе отчет в том, чтомы лишь приблизительно нащупываем древнее значение или, вернее, его основныепризнаки. Описанное показывает не слабость этимологического метода семантическойреконструкции, а трудности самой реконструкции (при этом пример с *bujь,*bujьnъ отнюдь не самый трудный, скорее наоборот).

Не более чем изоморфистским предубеждением оказывается мнение о том, что,чем "прозрачнее" словообразовательная структура, тем яснее первоначальное значение.В нашей работе, откуда черпаются рассматриваемые здесь материалы [Трубачев,1985-2], разобран - как наиболее яркий в этом смысле - феномен названий ломбарда,когда между "прозрачной" структурой европейских названии ломбарда (фр. "гораблагочестия", нем. "житель Ломбардии") и реальным значением этих слов ('кредитноеучреждение, ссужающее деньги под залог') нет ничего общего. Не следует, однако,принимать за пессимизм трезвое сознание относительности наших возможностей.Именно языкознание, его сравнительный метод и внутренняя реконструкция позволяютсущественно продвинуться в понимании древних лексических значений там, где ужене может помочь письменная история. Нами также разбирается более подробно случайсо словом изгой, когда мы в состоянии подсказать и историкам общества,что первоначальным для данного термина было не значение 'отверженный, отщепенец',как обычно думают, а скорее что-то вроде 'иждивенец, ограниченный в правах',как это показывает более внимательный учет семантики мотивирующих глаголов,сохранившихся в производном рус. иждивение [там же].

В обоих словарях праславянского языка [SP; ЭССЯ] остро стоит проблема омонимичныхслов и их значений. Здесь имеются расхождения, и они, по-видимому, поучительны.В нашем словаре дана одна словарная статья *drobъ [ЭССЯ, вып. 5, с. 119-120],объединяющая слова со значениями 'внутренности', 'кусочки, крошки', 'осадок,подонки', 'дробь', 'мелкие домашние животные'. Морфологически всю собраннуюздесь славянскую лексику объединяет соотносительность с глаголом *drobiti'мельчить, разделять на кусочки'; семантически общими для этих имен являютсяблизкие значения 'остаток', 'мелочь'. Как 'остаток' можно понять значение 'внутренности,потроха' в ряде славянских языков, поскольку легкие, сердце, печень обозначены,как остаток после отделения более ценных сортов мяса. Осадок, подонки - этотоже 'остаток', а также и 'крошево, крошки' (оба основных значения при этомкак бы нейтрализуются в одном - 'остаток'/'мелочь'). Понятен поэтому и достаточностарый принцип обозначения домашней птицы и мелких домашних животных как того,что остается за вычетом крупной скотины. Отсюда ясно, как единое первоначальнослово праслав. *drobъ с общим значением было употреблено вторично дляобозначения разных объектов в отдельных славянских языках. Трактовка краковскогословаря [SP, IV, 245-248] не кажется последовательной (ниже разрядка наша. -О.Т.): drobъ I. 'то, что остается (осадок) после варки пива';*drobъ 2. 'мелкие предметы, мелочь, отходы, остатки, крошки', 'мелкиедомашние животные, птица'; drobъ 3. 'внутренности животных (обычно сердце,легкие, печень)'. С равным успехом можно было бы, множа омонимы, выделить иdrobъ 4. 'мелкие домашние животные и птица', объединенное в "Праславянскомсловаре" вместе с 'мелкими предметами', как можно было бы и не делать этого,справедливо увидев в drobъ 1 (2, 3, 4) вторичную лексикализацию, снимаемую придревней реконструкции единого *drobъ. Конечно, там, где речь может идтитолько о приближении к реальному древнему значению слова, всегда будут возможныразногласия. Польские исследователи праславянской лексики и семантики, в своюочередь, отмечают случаи своего несогласия с нашей трактовкой кроме, рассмотренного*drobъ также, например, алфавитно близкого *dropъ 'драный, рваный'и т.п. [ср.: Borys, 1981, 35 и след.].

Понятны неослабевающие стремления объективировать представления о зыбкой стихиисемантических изменений. Правда, в этих поисках и рекомендациях относительнонемного новизны, гораздо больше внешнего разнообразия изложения и затейливоститерминологии. А научная суть вращается примерно вокруг тех же одной-двух старыхистин: "Если мы не можем определить место какого-нибудь значения, то посмотрим,куда идут его типичные связи. В историческом лексиконе есть много значений,которые недостаточно ясны. В таких примерах мы прибегаем к сеткам типичных связей"[Novak, 1982, 165]; или: "Для раскрытия семантического состава лексики определеннойэпохи очень важно семантическое соседство слов в языке" [там же, 168]. Актуальностьэтого давно известна. Гораздо хуже обстоит дело с осуществлением замыслов кодификации"типичных связей" значений, их филиации в разных языках. На практике чаще встречаютсяпримеры индивидуального развитого "семантического инстинкта" исследователя-этимолога(о чем см. выше), перегруженной человеческой памяти. Опытов же кодификации семантическойэволюции слов в науке почти нет, не считая одного законченного, но неполногословаря "избранных синонимов" американского индоевропеиста К.Д. Бака [Buck,1971]. Есть несколько проектов, ср. далекий от завершения "Словарь сравнительнойсемасиологии" И. Шрепфера [WVB, 1979]; один проект принадлежит и автору этихстрок [Трубачев, 1964, 100 и след.], ср. реплику по его поводу [Havlova, I965].

Отсутствие полных систематизированных справочников в такой интересной материи,как типология эволюции лексических значений, не может не показаться заметнымотставанием в наше время проектирования банков информации. Однако не следуетспешить с категорическим осуждением. Кодифицированные инвентари семантическойэволюции (если таковые в будущем появятся) едва ли будут предназначены для широкогочитателя. Основной фонд семантической типологии, который они, возможно, будутсодержать, уже находится в обороте, правда у немногочисленных исследователейлексической семантики. Но прежде нас замечено, что серьезность и важность научногонаправления не измеряется количеством его сторонников. Семантическая реконструкцияпредставляется нам одним из таких общекультурно важных направлений, для здоровогосостояния которого достаточно наличия немногочисленных квалифицированных исследователей;у каждого такого специалиста в голове свой "второй Бак (Buck)", выработанныйгодами практики и чтения. Кодифицированный инвентарь сократит годы, но толькогоды способны создать исследователя, его интуицию и память. Ведь и хорошие поэтыникогда серьезно не нуждались в словарях рифм.

Мы и сейчас уже умеем отличать сложные значения от простых, вторичные - отпервичных, типологически подтвержденные реконструкции - от типологически изолированных.Например, исландский лингвист Й. Хильмарссон реконструирует семантическое развитиеи.-е. *nghu- 'язык' из первоначального 'рыба (*ghu-) внутри (*n-)'на основании сходства второго компонента этого слова и названия рыбы - и.-е.*ghu/*ghdhu- [Hilmarsson, 1982, 355 и след.]; связующее звено автор видитв распространенном назывании мускулов "рыбой", а "язык - это мускул". Но делодаже не в том, что вообще-то в индоевропейских языках еще более популярен принципназывания мышцы, мускула "мышью, мышкой", а, скорее, в том, что Хильмарссонисходит из современного понимания анатомии ("язык - это мускул") и без колебанияприписывает его древним индоевропейцам, для которых язык человека был, конечно,чем-то особенным. Чистой конструкцией оказывается смежная этимология В. Винтера,который возводит индоевропейское название языка к еще более древнему сложению*ndh-gheAw- '(то, что) внизу зева/под нёбом' [Winter, 1982, 167 и след.].Более адекватной древним воззрениям кажется семантическая реконструкция, признающаясакральную роль человеческого языка и его названия и связывающая *n-ghu-'язык' с и.-е. *gheu < 'совершать возлияния; звать', ср. тождество др.-инд.(вед.) juhu- 'язык' juhu- 'ложка (для жертвенных возлияний)',редупликация того же корня [ЭССЯ, вып. 6, с. 74-75]. Сакральность названия языкапозволяет лучше понять последующие разнородные преобразования начала этого слова(как табуистические): лат. lingua, стар, dingua, гот. tungo,лит. liezuvis и др., в том числе метатезы.

В свое время у нас вызвал сомнение слишком обобщенный тезис X. Шустер-Шевцао звукоподражательном происхождении многих славянских и индоевропейских названийдеревьев [Schuster-Sewc, 1975, 13 след], тогда как, по нашим наблюдениям, известентолько один более или менее достоверный случай образования названия дерева отзвукоподражательного глагола - название бузины, т.е. постулируемый семантическийпереход оказывался уникальным. Отсюда важность знания градации типологическихоценок семантических переходов - от констатации недостоверности и уникальности(так, проверка пока не подтвердила достоверность семантического развития 'тыква'> 'трактир', в том числе и для известных русских примеров кабак I и кабакII [Havlova, 1979, 183-184]) до различных степеней возможного, помня при этом,что "возможно" еще не значит "фактически обязательно" [Кореспу, 1975, 23; Havlova,1979,183-184].

Семантическая реконструкция средствами этимологии - не только важная самоцель,но и один из источников реконструкции древней культуры - духовной и материальной.В первом из этих разделов культуры лингвистическая реконструкция смыкается сосравнительной мифологией. Применение лингвистической (семантической) реконструкциив разделе истории материальной культуры особенно ощутимо для реконструкции культурыматериалов недостаточной сохранности - "деревянной" культуры. Археология малочто дает для восстановления древней посуды и орудий из дерева, тогда как этимологизацияназваний палицы, палки, ожега в русском и других славянских языках от соответствующихглаголов палить и жечь помогает полнее представить масштабы применениядревней техники закаливания деревянных орудий и предметов вооружения - обжиганиемна огне [Nemec, 1983, 197-198 и след.].

Наблюдаются и неиспользованные случаи перекрестных свидетельств этимологии(семантической реконструкции) и археологии. В этом смысле показательна реконструкциядревнего значения праслав. *ko,tja, предложенная и обоснованная в 12-мвыпуске "Этимологического словаря славянских языков". Праслав. *ko,tja,восстанавливаемое на основе болг. къща 'дом', с.-хорв. kuca 'тоже', словен. koca 'хижина' и целого ряда слов в восточнославянских диалектах(русских, украинских, белорусских), при характерном отсутствии в западнославянскихязыках, мы объясняем как производное от названия угла - *ko,tъ. Этой,в общем, прозрачной словообразовательной связи не хватало до сих пор семантическогообоснования. Суть последнего состоит в связи слова *ko,tъ с огнем, очагом,ср. болг. диал. кът 'место для сидения близ очага' и соответственно значение'помещение с очагом' у болг. къща. Значения 'помещение с очагом', 'кухня'вообще характерны для продолжений праслав. *ko,tja в южнославянских языках,но близкие следы существуют и у восточнославянских соответствий, хотя они привлеклименьше внимания, ср. рус. диал. кутя 'часть избы перед русской печью',укр. диал. куча 'узкое пространство под русской печью', блр. диал. кучка'место под печью'. Весьма показательны и значения производящего слова *ko,tъ(также в южнославянском и восточнославянском): 'место у очага', 'часть дома,где раскладывался очаг', 'задняя часть или угол в русской печи', 'кухня' и т.п.Известно к тому же, что слав. *ko,tъ обозначает не всякий угол, а внутренний.Таким путем постепенно вырисовывается обозначавшееся с помощью *ko,tjaпримитивное жилище прямоугольной формы (ср. *ko,tъ 'угол') с очагом илипечью в углу, что само по себе уже есть реконструкция не только древнего лексическогозначения, но и фрагмента древней культуры.

По данным археологических раскопок известно, что размещение очага (печи) вуглу характерно для прямоугольных землянок и полуземлянок, типичных жилищ древнихславян, причем не для всей их территории около середины I тысячелетия н.э.,а, скорее, склавено-антского ареала (в терминах готского историка VI в. Иордана);такие жилища археологически не характерны для венедской территории, т.е. северо-западнойСлавии. Археологической картине весьма точно соответствует распространение *ko,tja'прямоугольное помещение с очагом в углу' только у южных и восточных славян,но не у западных. При этом полезно справиться в археологических исследованияхо типах жилищ древних славян и ареалах их распространения [Donat, 1979, 184;Седов, 1979, 114-115; 1982, 14-15].

Но вернемся к языковым проблемам семантической реконструкции. В языке пикязыковой специфики приходится, как правило, на глагол. Отсюда не следуют прямолинейныеобратные заключения об имени, однако исключительная грамматичность глагола остаетсяфактом. Недаром глагол - излюбленный объект исследования для всех формализующихнаправлений. Это полностью относится и к признаваемому всеми семантическомусвоеобразию глагольной лексики [ср., например: Васильев, 1981, 34 и след.].В общем, нужно признать, что моменты формы (грамматики) и словообразования сохраняютэвристическое значение при такой неформальной реконструкции, как воссозданиедревней семантики слова всюду, но в большей степени для глаголов, чем для имен.Однако тонкое и объективное исследование предполагает и умение критически работатьс устоявшимися и общепринятыми суждениями, способность отличить достоверностьот предвзятости. И, хотя нижеследующее утверждение может показаться отклонениемот предшествующего вступления, утрированный примат глагола можно считать предвзятымсуждением.

Идея этого примата, унаследованная от предшествующих поколений ученых и поддерживаемаякомпонентными и трансформационными направлениями лексикологов и семасиологов,заслоняет собой сложную и изменчивую реальность. Здесь мы коснемся только одной,правда обширной и важнейшей, проблемы глагольной каузации (каузативности) итолько в интересующем нас плане, но с одновременной задачей показать принципиальнуюсмежность, даже перемежаемость глагольного и именного в глагольной проблематике.То, что каузация - сложная категория и, следовательно, возводимая к другим языковымсредствам, более простым или прежде всего иным, признается, но, кажется, неочень глубоко понимается, а популярный метод семантического перифразированияглагольного глагольным же (например, поить = 'делать так, что кто-либо пьет')[Савичюте, 1980] не раскрывает сущности явления и процесса и приводит вообщек ошибочному пониманию отглагольности, как увидим ниже.

Выше упоминался пример нашей реконструкции первоначально каузативного значения('поить') у формально некаузативного глагола *peti [Трубачев, 1959, 135и след.], что служило в свое время и для автора, и для критики камнем преткновения:ожидалась правильная каузативная форма - слав. *pojiti, рус. поить.Однако уже указывалось на поздний характер образования многих глаголов на -itiв славянских языках и на отыменность некоторых из них [Куркина, 1965, 44 и след.].Давно замечено также, что каузативная характеристика славянских глаголов на-iti - не первичная и не древняя их черта. Уже балтийские глаголы на-i- четко некаузативны [Vaillant, 1966, 417]. Показательна формальнаяи семантическая реконструкция некоторых достаточно старых славянских глаголовна -iti, например *veniti: др.-рус., рус.-цслав. вЬнити'продавать', но также 'покупать, выкупать' (вЬномъ вЬнити). Внешне ифункционально каузативный, славянский глагол *veniti этимологически тождественлат. venire 'продаваться, быть проданным'. Сравнение это ценно тем, чтолат. veneo, venire совершенно четко представляет собой свернутое словосочетаниеvenum ire, т.е. сочетание глагола 'идти' с именем, что-то вроде 'идтина продажу'. Точность соответствия venire = *veniti позволяет намдопустить у славянского глагола в древности такое же лексическое значение, каки хорошо сохранившееся латинское значение: 'идти на продажу, продаваться'. Древнеестрадательное значение, видимо, через промежуточное медиальное (вЬномъ даю вЬнитъ собЬ женЬ. Исх. XXII. 16. XIV в.) лишь впоследствии обрело каузативныйсмысл. Оставляя в стороне интересный открывающийся аспект диахронического тождестваглагольного форманта и глагола 'идти' (слав. *jьti, и.-е. *ei-),как и в целом рассмотрение этих древних отношений [Трубачев, 19752, 11 - 12],укажем на отыменность каузатива *veniti < *veno 'плата, выкуп',важную для нас сейчас.

Отыменность каузативного глагола - таков тезис, который был в краткомвиде предложен на лейпцигском симпозиуме по этимологии в 1972 г. на примереслав. *baviti 'пребывать, медлить, проводить время' от имени *bava(рус. диал. 'благосостояние', 'игрушка', блр. 'разговор'), а также *traviti< *trava, *slaviti < *slava [Трубачев, I975-1, 33]. Этотолкование, специально развернутое позднее в "Этимологическом словаре славянскихязыков" [ЭССЯ, вып. I, с. 168 и след.], вызвало дискуссию как нетрадиционноеи на симпозиуме, и в последующей литературе. И. Немец на симпозиуме 1972 г.возражал, что "поздний простой глагол (simplex) baviti, который О.Н. Трубачевпроизводил в своем докладе от существительного bava, нельзя считать отыменнымглаголом, а, скорее, результатом видовой депрефиксации: наряду с zabyti(< byti) уже в праславянском языке существовала каузативная видовая парапервичного типа zabaviti : zabavjati, от которой путем депрефиксациибыла получена видовая пара вторичного типа zabaviti : baviti 'забавлять',а от этого простого глагола в свою очередь было произведено отглагольное имяbava (= 'забава', Даль, s.v. бавить)" [Nemec, 1975, 24].

В развитие доводов И. Немца о важности видовой депрефиксации и о том, чтонадо учитывать все гнездо соответствующих префиксальных и депрефигированныхформ, выступил позднее в специальной статье В. Шаур. Ему импонирует концепциявидовой префиксации/депрефиксации, выдвинутая Немцем. В целом Шаур считает,что "каузативы на -aviti образовывались первоначально от глаголов на-uti, а затем по аналогии и от глаголов на -yti [Saur, 1980, 19и след.]. Он считает важным, что префиксальные формы соответствующих глаголов,как правило, старше, чем простые: известны ст.-слав. избавити, прибавити,пробавити, но нет ст.-слав. *бавити. В древности простых, непрефигированныхформ Шаур в принципе сомневается. Он думает, что и семантика свидетельствуетпротив направления деривации slava > slaviti > proslaviti. Равным образомон полагает, что глагол traviti, первоначально 'потреблять, истреблять',семантически ближе к глаголу truti 'уменьшаться, сокращаться', чем кимени trava, первоначально 'корм для скота вообще', откуда потом 'луговаярастительность'. Большое значение чехословацкий лингвист придает тому, что нетни простых глаголов *naviti, *taviti, ни имен *nava, *tava, ноесть префиксальные глаголы unaviti, otaviti и производные от них, поего мнению, имена типа чеш. unava, otava.

Заключение Шаура совершенно однозначно: "Из приведенного материала, такимобразом, вытекает правильность мнения И. Немца, что исследованные глаголы на-aviti являются отглагольными производными 'и что образование шло явнопо пути типа truti > *otraviti > *traviti > *trava. Мысль О.Н. Трубачевао том, что эти глаголы отыменны, а следовательно, образование шло по пути truti> *trava > * traviti > *otraviti, не подтверждается хронологией засвидетельствованныхформ" [там же]. Оставляя несколько в стороне "хронологию засвидетельствованныхформ", в которой возможен элемент случайного, обратимся к тому, что требуеткритического рассмотрения, поскольку автор уверенно говорит о "глаголах на -aviti",что ни в каком случае не является точным: можно говорить только о глаголах на-iti. Остроту антитезы префиксального/непрефиксального можно попытатьсяослабить. Начнем с замечания, что для вероятных старых образований четкая видоваякорреляция здесь, видимо, вторична, а первичны лексические отношения. Преимущественнолексико-семантическим было отношение простого и префиксального глаголов * trutiи *otruti, ср. и наше современное кормить и обкормить. Затем от этихглаголов (на базе презентных форм *trovo,, *otrovo,) были правильнопроизведены (с продлением корневого о > *o = а) имена * travaи *otrava, а от них, в свою очередь, глаголы на -iti: *travitiи *otraviti. Неясные случаи могут продолжать оставаться неясными, ноосновное направление деривации было все-таки *bava > *baviti, *zabava > *zabaviti, а не наоборот.

Каузативность глаголов *baviti, *traviti (и, если угодно, префиксальных*zabaviti, *otraviti) и других на -iti оказывается вторичной ихкаузативной соотнесенностью с *byti, *truti (*zabyti, *otruti)при первичной производности от имен *bava, *trava (*zabava, *otrava).Таким образом, наблюдается фактическая производность отглагольного глаголаот (промежуточного) имени.

Наша уверенность в магистральном направлении деривации *otovo,/ *otyti(глагол) > *otava (имя) > *otaviti (глагол), а не *otovo,/*otyti> *otaviti > *otava получила существенную поддержку в виде следующего важногоположения Куриловича; "отглагольный глагол всегда отыменен по происхождению"[Kurylowicz, 1977, 102]. Самая грамматическая из языковых категорий тем самымпреподносит нам урок, направленный против тенденций решать проблемы, в том числеформальной и семантической реконструкции, так сказать, "в чистом виде". Реальныйитог в данном случае - смешанный (глагольно-именной) характер глагольной деривации.

Итак, приемы семантической реконструкции - это хорошая эмпирия (правильноеописание значений и употреблений слов) плюс неизменный здравый смысл (готовностьк пониманию специфики воссоздаваемой эволюции значения без анахронистическихатрибуций современных воззрений древним эпохам) и плюс компетентность в типологииформирования близких значений в разных языках, и все это - на фоне прочногознания формально-этимологических приемов или принципов, за которыми должны стоятьвся сравнительная грамматика и все общее языкознание. Более конкретное изложениеприемов семантической реконструкции (демонстрируемых отчасти выше на примерахрешения задач узловой важности) увело бы нас целиком в эмпирию, для чего рамкинастоящего раздела слишком малы.

Примечания

1. "К счастью, сейчас составители этимологическихсловарей по большей части обладают примечательным семантическим инстинктом(как я бы назвал это качество), т.е. они извлекли из большого числа обследованныхими историй слов такой опыт, что они держат в памяти множество параллелейсмысловой эволюции или номинации" [WV8, 1979. XV].

2. См. подробнее: "Здесь уместно вспомнитьо негативном давлении терминологии на примере теории метаязыка как(другого?) языка описания, а также эффектной, но шаткой семиотическойконцепции значения у Пирса (Peirce) как "перевода знака в другую систему знаков"...Вообще проблема синонимической сложности языка, несмотря на интерес к нейнынешних исследователей, все еще до удивительного недостаточно изучена и оценена,причем именно теми, кто, казалось бы, по роду своих занятий трансформациямии семантическими "языками описания" должен был бы по достоинству оценить потенцииязыковой синонимии... Теория метаязыка вообще уязвима как раз в плане синонимии,ибо практически применения метаязыка (иначе - языка описания) в толковой,одноязычной лексикографии - это не что иное, как парад синонимов того же самого(описываемого) языка причем по крайней мере в этих случаях - кстати, важнейшихв силу важности толковых словарей, - проблема особого языка описанияпопросту снимается. Встречаемые в литературе остроумные рассуждения о "метаязыковойпотребности" человека, начиная с детского возраста (вроде ответов на вопросыребенка "это что?"), или о том, что мы пользуемся всю жизнь метаязыком, самитого не подозревая (мы бы сказали: толкованиями, синонимическими переинтерпретациямис применением различных выразительных средств, слов, конструкций), свидетельствуютвсе о том же - о надуманности проблемы" [Иванов, Трубачев, 1982, 7].

3. Из письма П. А. Вяземского (цит. по: РаевскийН. Портреты заговорили. Алма-Ата, 1980. С. 195).

4. Р. Якобсон, по которому мы цитируем этовысказывание А.Э. Шерозиа [Jakobson, 1980, 129], вряд ли прав, видя здесьсоответствие гипотезе Сепира-Уорфа.

Литература

Абаев В.И. Понятие идеосемантики // Язык и мышление. XI.М.; Л., 1948. Абаев В.И. Язык как идеология и язык как техника: Когда семантика перерастаетв идеологию // Язык и мышление. II. Л., 1934.Бахнарь В.И. Относительно понятия семантического варианта // Вариантностькак свойство языковой системы: (Тезисы докладов). М., 1982. Ч. 1.Белый В.В. Американский дескриптивизм, его истоки и методологические основания.Автореф. дис. докт. филол. наук. М., 1982.Бенвенист Э. Семантические проблемы реконструкции // Бенвенист Э. Общая лингвистика.М., 1974.Васильев Л.М. Методы семантического анализа // Исследования по семантике.Уфа, 1975. Вып. 1. Васильев Л.М. Семантика русского глагола. М., 1981. Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие. М.,1969. Ермакова О.П. Проблемы лексической семантики производных и членимых слов.Автореф. дис. докт. филол. наук. М., 1977. Иванов В.В., Трубачев О.Н. Филин [Некролог] // ВЯ, 1982, № 4. Кубрякова Е.С. Типы языковых значений: Семантика производного слова. М., 1981.Курилович Е. Понятие изоморфизма // Курилович Е. Очерки по лингвистике. М.,1962. Куркина Л.В. О некоторых поздних образованиях в системе славянских глаголовна -i- // Этимология. 1964. М., 1965. Лотман Ю.М. Динамическая модель семиотической системы / Ин-т рус. яз. АН СССР.Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике. Предварительныепубликации. М., 1974. Вып. 60. Марков В.М. О семантическом способе словообразования в русском языке. Ижевск,1981. Мартынов В.В. Категории языка: Семиологический аспект. М., 1982. Маслова В.А. Принцип противопоставления и его реализация в семантике языка(на лексическом материале). Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1981.Савичюте Г.С. Предикаты цели и предикаты каузации (на материале флективныхиндоевропейских языков). Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1980. Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. Седов В.В. Происхождение и ранняя история славян. М., 1979. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. Телия В.Н. Типы языковых значений: Связанное значение слова в языке. М., 1981.Толстой Н.И. Некоторые особенности сравнительной славянской семасиологии //Славянское языкознание: IX Международный съезд славистов. М., 1983. Трубачев О.Н. [Рецензия] // Этимология. 1981. М., 1983. - Рец. на кн.: PfisterM. Einfuhrung in die romanische Erymologie. Darmstadt, 1980. Трубачев О.Н. Историческая и этимологическая лексикография // Теория и практикарусской исторической лексикографии. М., 1984. Трубачев О.Н. 'Молчать' и 'таять'. О необходимости семасиологического словарянового типа // Проблемы индоевропейского языкознания. М., 1964.Трубачев О.Н. Реконструкция слов и их значений // ВЯ, 1980, № 3.Трубачев О.Н. Ремесленная терминология в славянских языках (этимология и опытгрупповой реконструкции). М., 1966.Трубачев О.Н. Следы язычества в славянской лексике. 1. trizna. 2. peti. 3.kobь // Вопросы славянского языкознания. М., 1959. Вып. 4. Трубачев О.Н. Словообразование, семантика, этимология в новом Этимологическомсловаре славянских языков 1-3 // Slawische Wortstudien. Bautzen, 1975. Трубачев О.Н. Этимологические исследования и лексическая семантика // Принципыи методы семантических исследований. М., 1976. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд/ под ред. О.Н. Трубачева. М., 1974-1987. Вып. 1-14. Benveniste E. Problemes semantiques de la reconstruction // Word, 1954. vol.10. Blanar V. K povahe a tipologii semantickych priznakov // JC. 1983. Roc. 34,c. 2.Buck C.D. A dictionary of selected synonyms in the principal Indo-Europeanlanguages. Chicago; London, 1971. Dolnik J. Semovy rozbor obsagovych rovin slova a jeho dinamiky // JC. 1982.Roc. 33, c. 2. Donat P. Zur Struktur der westslawischen Dorfsiedlungen // Rapports du IIIecongres international d'archeologie slave. Bratislava, 7-14 semtembre 1975.T. 1. Bratislava, 1979. Gambarara D. Le entita riconstruite tra fonetica e fonologia // Problemi dellariconstruczione in linguistica. Roma, 1977. Havlova E. Vyznam semaziologie pro etymologicky vyzkum // LF. 1979. Roc. 4.T. 101. Herbermann C.-P. Moderne und antike Etymologie // KZ. 1981. Bd. 95. H. 1.Hilmarsson J. Indo-Europeen 'tongue' // JIES. 1982. Vol. 10, № 3-4. Homolkova M. K systemovemu vykladu semantickeho vyvoje slovesa peti // SaS.1983. Vol. 56, № 2. Introduction a la lexicografia griega. Madrid, 1977. Jakobson R. The framework of language. Ann Arbor, 1980.Kluge F. Etymologisches Worterbuch der deutschen Sprache. 20. Aufl., bearbeitetvon W. Mitzka. Berlin, 1967. Kurylowicz E. Problemes de linguistique indoeuropenne. Wroclaw, etc., 1977.Kurylowicz J. La nature des proces dits analogiques // AL. 1949. № 5.Kurylowicz J. On the laws of isomorphism // BPTJ. 1965. Zesz. 23. Martinet A. Bilinguisme et diglossie: Les avatars d'une dichotomie ambigue// La linguistique, 1982. Vol. 18.Martinet A. Se soumettre a l'epreuve des faits // La linguistique. 1983. Vol.19, № 1. Nemec I. [Выступление в прениях] // SW. 1975.Nemec I. Definicja jednostki znaczeniowej jako skladnika "systemu systemov".Warszawa, 1981. Nemec I. Rekonstrukce lexikalniho vyvoje. Praha, 1980. Panagl O. Zur Problematik semantischer Rekonstruktion in der Etymologie //Lautgeschichte und Etymologie. VI. Fachtagung der Indogermanischen Gesellschaft.Akten. Wien, 24-29 September 1978. Wiesbaden, 1980. Peciar St. Vzt'ah polysemie a homonymie // SaS. 1980, Roc. 41. Pfister M. Einfuhrung in die romanische Erymologie. Darmstadt, 1980. Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Worterbuch. Bern; Munchen, 1959.Bd 1; 1969. Bd 2. Roider Ulrike. Griech. thumos 'Mut' - ai. dhumah 'Rauch' // KZ. 1981. Bd.95.Saur V. Ke genezi sloves typu baviti, slaviti // Slavia. 1980. Roc. 49, c.1-2. Schuster-Sewc H. Modelierung semantischer Prozesse und Etymologie // SW. 1975.Slownik praslowianski / Pod red. Slawskiego. Wroclaw, etc. 1974. T. I; 1974.T. II; 1979. T. III; 1981. T. IV; 1984. T. V.Strakova V. Sovetsky prispevek k teorii slovotvorneho vyznamu // SaS. 1983.Roc. 44, c. 4. Szemerenyi O. Richtungen der modernen Sprachwissenschaft II // Die funfzigerJahre (1950-1960). Heidelberg, 1982. Szemerenyi O. Studies in the kinship terminology of the Indo-European languages.Teheran: Liege, 1977.Vaillant A. Grammaire comparee des langues slaves. Paris, 1966. T. 3: Le verbe.Vajs N. O leksikografskoj definiciji (od leksikografije do semantike) // Лексикографиjаи лексикологиjа. Београд: Нови Сад, 1982. Walde A., Hofmann J.B. Lateinisches etymologisches Worterbuch. 5. Aufl. Heidelberg,1972. Bd. 2.Winter W. Indo-European words for 'tongue' and 'fish' a reappraisal // JIES.1982. Vol. 10. № 1-2. Worterbuch der vergleichenden Bezeichnungslehre / Hrsg. von J. Schropfer.Heidelberg, 1979. Bd. 1. Lief. 1/2.