Память в культурологическом освещении


Ю. М. Лотман

ПАМЯТЬ В КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ

(Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. - Таллинн, 1992. - С. 200-202)


1. С точки зрения семиотики, культура представляет собой коллективный интеллекти коллективную память, т. е. надындивидуальный механизм хранения и передачинекоторых сообщений (текстов) и выработки новых. В этом смысле пространствокультуры может быть определено как пространство некоторой общей памяти, т. е.пространство, в пределах которого некоторые общие тексты могут сохраняться ибыть актуализированы. При этом актуализация их совершается в пределах некоторогосмыслового инварианта, позволяющего говорить, что текст в контексте новой эпохисохраняет, при всей вариантности истолкований, идентичность самому себе. Такимобразом, общая для пространства данной культуры память обеспечивается, во-первых,наличием некоторых константных текстов и, во-вторых, или единством кодов, илиих инвариантностью, или непрерывностью и закономерным характером их трансформации.
2. Память культуры не только едина, но и внутренне разнообразна. Это означает,что ее единство существует лишь на некотором уровне и подразумевает наличиечастных «диалектов памяти», соответствующих внутренней организации коллективов,составляющих мир данной культуры. Тенденция к индивидуализации памяти составляетвторой полюс ее динамической структуры. Наличие культурных субструктур с различнымсоставом и объемом памяти приводит к разной степени эллиптичности текстов, циркулирующихв культурных субколлективах, и к возникновению «локальных семантик». При переходеза пределы данного субколлектива эллиптические тексты, чтобы быть понятными,восполняются. Такую же роль играют различные комментарии. Когда Державин в концежизни вынужден был написать обширный комментарий на собственные оды, это вызванобыло, с одной стороны, ощущением бега «реки времен», ясным сознанием того, чтокультурный коллектив его аудитории екатерининских времен разрушен, а потомству,которое Державин считал своей истинной аудиторией, текст может стать и вовсенепонятным. С другой стороны, Державин остро ощущал разрушение жанра оды и вообщепоэтики XVIII в. (чему сам активно способствовал). Если бы литературная традицияоставалась неизменной, то «память жанра» (М. Бахтин) сохранила бы понятностьтекста, несмотря на смену коллективов. Появление комментариев, глоссариев, каки восполнение эллиптических пропусков в тексте, - свидетельство перехода егов сферу коллектива с другим объемом памяти.
3. Если позволить себе известную степень упрощения и отождествить память схранением текстов, то можно будет выделить «память информативную» и «памятькреативную (творческую)». К первой можно отнести механизмы сохранения итоговнекоторой познавательной деятельности. Так, например, при хранении техническойинформации активным будет ее итоговый (хронологически, как правило, последний)срез. Если кого-либо и интересует история техники, то уж во всяком случае нетого, кто намерен практически пользоваться ее результатами. Интерес этот можетвозникнуть у того, кто намерен изобрести что-либо новое. Но с точки зрения храненияинформации, в этом случае активен лишь результат, итоговый текст. Память этогорода имеет плоскостной, расположенный в одном временном измерении, характери подчинена закону хронологии. Она развивается в том же направлении, что и течениевремени, и согласована с этим течением.
Примером творческой памяти является, в частности, память искусства. Здесьактивной, оказывается потенциально вся толща текстов. Актуализация тех или иныхтекстов подчиняется сложным законам общего культурного движения и не может бытьсведена к формуле «самый новый - самый ценный». Синусоидный характер (например,падение актуальности Пушкина для русского читателя в 1840-1860-е гг., рост еев 1880-1900-е, падение в 1910-1920-е и рост в 1930-е и последующие годы, смена«сбрасывания с корабля современности» и «возведения на пьедестал») - наиболеепростой вид смены культурного «забывания» и «припоминания». Общая актуализациявсех форм архаического искусства, затронувшая не только средние века, но и неолит,стала характерной чертой европейской культурной памяти второй половины XX в.Одновременно деактуализация («как бы забвение») охватила культурную парадигму,включающую античное и ренессансное искусство. Таким образом, эта сторона памятикультуры имеет панхронный, континуально-пространственный характер. Актуальныетексты высвечиваются памятью, а неактуальные не исчезают, а как бы погасают,переходя в потенцию. Это расположение текстов имеет не синтагматический, а континуальныйхарактер и образует в своей целостности текст, который следует ассоциироватьне с библиотекой или машинной памятью в технически возможных в настоящее времяформах, а с кинолентой типа «Зеркала» А. Тарковского или «Egy barany» («Агнецбожий») Миклоша Янчо.
Культурная память как творческий механизм не только панхронна, но противостоитвремени. Она сохраняет прошедшее как пребывающее. С точки зрения памяти какработающего всей своей толщей механизма, прошедшее не прошло. Поэтому историзмв изучении литературы, в том его виде, какой был создан сначала гегельянскойтеорией культуры, а затем позитивистской теорией прогресса, фактически антиисторичен,так как игнорирует активную роль памяти в порождении новых текстов.
4. В свете сказанного следует привлечь внимание к тому, что новые тексты создаютсяне только в настоящем срезе культуры, но и в ее прошлом. Это, казалось бы, парадоксальноевысказывание лишь фиксирует очевидную и всем известную истину. На протяжениивсей истории культуры постоянно находят, обнаруживают, откапывают из земли илииз библиотечной пыли «неизвестные» памятники прошлого. Откуда они берутся? Почемув литературоведческих изданиях мы постоянно сталкиваемся с заглавиями типа «Неизвестныйпамятник средневековой поэзии» или «Еще один забытый писатель XVIII века»?
Каждая культура определяет свою парадигму того, что следует помнить (т. е.хранить), а что подлежит забвению. Последнее вычеркивается из памяти коллективаи «как бы перестает существовать». Но сменяется время, система культурных кодов,и меняется парадигма памяти-забвения. То, что объявлялось истинно-существующим,может оказаться «как бы не существующим» и подлежащим забвению, а несуществовавшее- сделаться существующим и значимым. Античные статуи находили и в доренессанснуюэпоху, но их выбрасывали и уничтожали, а не хранили. Русская средневековая иконописьбыла, конечно, известна и в XVIII, и в XIX вв. Но как высокое искусство и культурнаяценность она вошла в сознание послепетровской культуры лишь в XX в.
Однако меняется не только состав текстов, меняются сами тексты. Под влияниемновых кодов, которые используются для дешифровки текстов, отложившихся в памятикультуры в давно прошедшие времена, происходит смещение значимых и незначимыхэлементов структуры текста. Фактически тексты, достигшие по сложности своейорганизации уровня искусства, вообще не могут быть пассивными хранилищами константнойинформации, поскольку являются не складами, а генераторами. Смыслы в памятикультуры не «хранятся» а растут. Тексты, образующие «общую память» культурногоколлектива, не только служат средством дешифровки текстов, циркулирующих в современно-синхронномсрезе культуры, но и генерируют новые.
5. Продуктивность смыслообразования в процессе столкновения храня­щихся впамяти культуры текстов и современных кодов зависит от меры семиотического сдвига.Поскольку коды культуры развиваются, динамически включены в исторический процесс,прежде всего, играет роль некоторое опережение текстами динамики кодового развития.Когда античная скульптура или провансальская поэзия наводняют культурную памятьпозднего итальянского средневековья, они вызывают взрывную революцию в системе«грамматики культуры». При этом новая грамматика, с одной стороны, влияет насоздание соответствующих ей новых текстов, а с другой, определяет восприятиестарых, отнюдь не адекватное античному или провансальскому.
Более сложен случай, когда в память культуры вносятся тексты, далеко отстоящиепо своей структуре от ее имманентной организации, тексты, для дешифровки которыхее внутренняя традиция не имеет адекватных кодов. Такими случаями являются массовоевторжение переводов христианских текстов в культуру Руси XI-XII вв. или западноевропейскихтекстов в послепетровскую русскую культуру.
В этой ситуации возникает разрыв между памятью культуры и ее синхронными механизмамитекстообразования. Ситуация эта обычно имеет общие типологические черты: сначалав текстообразовании наступает пауза (культура как бы переходит на прием, объемпамяти увеличивается с гораздо большей скоростью, чем возможности дешифровкитекстов), затем наступает взрыв, и новое текстообразование приобретает исключительнобурный, продуктивный характер. В этой ситуации развитие культуры получает видисключительно ярких, почти спазматических вспышек. Причем переживающая периодвспышки культура из периферии культурного ареала часто превращается в его центри сама активно транслирует тексты в затухающие кратеры прежних центров текстообразовательныхпроцессов.
В этом смысле культуры, память которых в основном насыщается ими же созданнымитекстами, чаще всего характеризуются постепенным и замедленным развитием, культурыже, память которых периодически подвергается массированному насыщению текстами,выработанными в иной традиции, тяготеют к «ускоренному развитию» (по терминологииГ. Д. Гачева).
6. Тексты, насыщающие память культуры, жанрово неоднородны. То, что было сказановыше о воздействии инокультурных текстов, mutanto mutandis может быть сказаноо вторжении живописных текстов в поэтический процесс текстообразования, театра- в бытовое поведение или поэзии - в музыку, т. е. о любых конфликтах междужанровой природой текстов, доминирующих в памяти, и кодов, определяющих настоящеесостояние культуры.
Сказанное, даже в столь сжатом виде, позволяет говорить о том, что памятьне является для культуры пассивным хранилищем, а составляет часть ее текстообразующегомеханизма.