Логика метафорических преобразований


О. И. Глазунова

ЛОГИКА МЕТАФОРИЧЕСКИХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

(СПб., 2000. - 190 с.)


ВВЕДЕНИЕ

Многочисленные вопросы, которые стояли перед человеком в процессе эволюциии которые до сих пор привлекают внимание исследователей, связаны с получением,кодировкой, хранением и передачей информации. Сведения, получаемые извне, азатем активно перерабатываемые индивидом в процессе мышления, относятся к разнымсторонам его жизнедеятельности, претерпевают изменения с течением времени и,следовательно, нуждаются в постоянной систематизации, кодировке и перекодировке,необходимой для их сохранения и дальнейшей трансформации.
На примитивном уровне существует много способов для восприятия и передачиинформации. Самым простым из них является наглядно-показательный способ, которыйзаключается в том, что вы указываете на предмет и называете слово, его обозначающее.Достоинство этого способа состоит в его общедоступности и однозначности толкования.К недостаткам можно отнести ограниченный характер применения: не все предметы,которые вы идентифицируете, могут быть доступны зрению в настоящее время, идалеко не все слова можно истолковать таким способом (не поддаются наглядномуобъяснению или могут быть неадекватно восприняты слушающим глаголы, наречия,прилагательные, то есть большая часть имеющегося в нашем распоряжении словарногозапаса).
Если описываемый предмет не находится в настоящее время в поле зрения говорящего,можно изобразить его с помощью жестов (указать его размеры, контуры, соотношениеотдельных частей) либо, с той или иной степенью достоверности, – на бумаге.Надо отметить, что данный способ, сохраняя все недостатки предыдущего, прибавляетк ним очевидный субъективизм, неизбежный при выборе очередности в процессе передачиосновных и второстепенных деталей (при жестикуляции), а также целиком зависитот уровня художественной одаренности говорящего.
Наиболее продуктивным приемом, доступным отправителю в обычных условиях, являетсяспособ привлечения посредника. Например, если адресат знает, что речь идет опредмете, можно описать его свойства или, указав на другой предмет, объяснитьотличия. При презентации лексемы 'собака' достаточно изобразить собачий лай,а указывая на табурет, объяснить реципиенту, что искомый предмет 'стол' имеетдругие размеры. Способ привлечения посредника широко используется при толковании,и это неудивительно, так как наше существование в мире связано с постояннойоценкой окружающих нас предметов с точки зрения их безопасности, полезности,надежности и т.д., что способствует формированию в сознании каждого индивидаразветвленной системы ассоциативных предметно-атрибутивных связей, закрепленныхза каждым объектом.
Вышеперечисленные варианты в той или иной степени относятся к невербальнымспособам сообщений, так как в их реализации активно применяются жесты, мимика,звукоподражательные эффекты. К вербальным, языковым, способам можно отнестиописание свойств предмета, необходимых и достаточных для его однозначной идентификации,а также перевод лексемы на родной язык реципиента. Технический характер последнегоспособа, то есть отсутствие эмоциональных моментов в процессе коммуникации,во многом объясняет его неэффективность при презентации объекта. То, что легкополучено, легко забывается. В долговременной памяти остается информация, котораясопровождается дополнительными ассоциативно-эмоциональными элементами, способствующимиее длительному хранению.
Описание свойств, напротив, активизирует внимание слушающего, вносит элементзаинтересованности в отгадывании искомого предмета и нахождении соответствующейему в родном языке лексемы. Так, например, при указании на следующие признаки:‘оранжевый’, ‘круглый’, ‘диаметром 8-12 см’, ‘шершавый на ощупь’, искомый предметне может быть ничем иным, кроме апельсина. При этом, если мы пропустим хотябы один из вышеперечисленных признаков, например ‘шершавость’ или ‘диаметр’,то однозначность декодирования утрачивается, так как слушающий может отождествитьзакодированный образ с мандарином, хурмой или дыней. Данный способ весьма продуктивен,несмотря на все его очевидные отрицательные стороны. «Мысль одарена в высокойстепени характером субъективности» (И.М.Сеченов), и, следовательно, субъективностьне может служить препятствием при коммуникации.
В основе каждого продуктивного информационного сообщения лежат образ и егозвуковое оформление как отражение понятийно-системных связей окружающей насдействительности. Получаемая извне и хранимая в памяти информация представленав виде разветвленной образной системы, хранимой в виде моделей, контуров и очертаний,которые при необходимости обрабатываются сознанием на вербальном уровне на основевыработанных в процессе познания логических схем мышления. «Слова – чувственныезнаки, необходимые для общения» (Дж.Локк). На стадии последующей переработкиинформации, в логических формах отражения мысли (в суждениях, умозаключениях,вопросах), представляющих более сложные по сравнению со словами-понятиями образования,выявляются те связи и отношения между объектами, которые не могут быть данынепосредственно в чувственном опыте.
Образные ассоциации являются неотъемлемыми элементами мышления на всех уровняхумственной деятельности и в различных сферах профессионально-общественных интересовчеловека. На бытовом уровне, в технических и гуманитарных дисциплинах, в произведенияххудожественной литературы используются свои образные системы, обладающие общечеловеческим,национальным, социальным или профессиональным статусом. Любая, даже в высшейстепени отвлеченная информация может быть разложима на наглядно-образные составляющиеили передана с помощью более простых ассоциаций. Иногда параллельно выстраиваемыйобраз (или система образов) служит иллюстрацией, способствующей лучшему восприятиюреципиентом получаемой информации, но чаще всего наглядно-чувственный образстановится единственным способом ее передачи, адекватным уровню ментальноговосприятия реципиента.
Все существующее в настоящее время языковое многообразие является лишь приблизительнымотражением хранящихся в памяти и отраженных в сознании личности образов и образныхсистем. Используя небольшой по объему словарный состав, можно создать бесконечныеметафорические смысловые значения, осложненные тончайшими нюансами человеческоймысли и чувства. «Одна из функций великой литературы и заключается в передачеживого переживания того, что лежит за пределами слов» (А.Н.Уайтхед). Образ,дополнительно наделенный моральным, этическим или эстетическим содержанием,приобретает в сознании носителей языка символическое значение.
Изучение механизмов преобразования чувственных и мыслительных категорий вязыковые структуры, роль и значение образов-символов в процессе получения, передачии переработки информации, выявление законов варьирования и сочетаемости лексическогоматериала в зависимости от характера информации и от условий общения являетсянеотъемлемой частью лингвистических исследований, цель которых (как и дисциплинтехнического профиля) заключается в постижении миропорядка, в раскрытии законовразвития окружающей действительности и человеческой личности как составной еечасти. Необходимо выявить способы перехода от мыслительных категорий к языковымструктурам, определить соответствие между ними и описать эти явления с собственнолингвистической точки зрения.
Изучение вопросов, связанных с взаимодействием языка и мышления, невозможнобез проведения параллельных исследований и использования методов и достиженийразличных наук. Огромная работа уже проделана, достигнуты поразительные результаты,но, тем не менее, многое до сих пор остается за пределами внимания исследователей.В данной книге, мы попытаемся изложить свои представления о роли и значенииобраза в языке и мышлении, о влиянии субъективного фактора на процесс познанияокружающей человека действительности, о процессах преобразования информациина лингвистическом и ментальном уровнях. Вместе с тем, мы глубоко уверены втом, что завершение исследований в этой области и построение детально разработаннойтеории, определяющей принципы функционирования и взаимодействия мыслительныхи языковых структур, является предметом новых серьезных исследований.

Содержание

Введение - 3
Глава I. Природа мыслительной активности. Кодирование информации в языкеи мышлении
Физиологическое и логическое в природе чувственного познания - 7
Память, воображение и язык на уровне логического мышления - 18
Первые звуковые и графические системы передачи информации - 16
Психология, логика и языкознание в процессе исследования человеческой активности- 22
Соотношение категорий языка и мышления - 29
Лингвистические и логические подходы к описанию языковой структуры в ХХ веке- 31
Семантические приоритеты в анализе языковых явлений. Создание лингвистическойфилософии - 37
Теория речевых актов Джона Остина - 41
Разработка общих принципов коммуникативной деятельности в рамках прагматическихисследований - 44
Идеи структурализма и лингвистический поворот в философии - 48
Глава II. Ассоциативно-образное мышление и его роль в процессе познания
Язык как средство отображения объективной реальности - 54
Особенности восприятия и кодирования абстрактных значений на уровне языкаи мышления - 58
Природа символических значений. Сигнификативное и коннотативное отображениеобъектов действительности - 65
Мифологические и поэтические составляющие логического познания - 72
Коннотативный образ в системе символических значений - 78
Антропоцентрический характер актуализации коннотативных значений - 84
Функциональное значение коннотата в составе метафорической конструкции - 88
Номинативный и предикативный статус коннотата в высказывании - 95
Норма и идеал, обычное и особенное в метафорическом представлении - 99
Стереотипы восприятия действительности русским национальным сознанием - 106
Глава III. Метафора в контексте лингвистических исследований
Об истории вопроса - 113
К вопросу о построении теории метафорических переносов на Западе - 119
Метафора и сравнение. Этапы развития метафорического значения - 128
Метафорические структуры в интерпретации отечественных исследователей - 135
Лингвистическая природа метафоры - 140
Метафорическая номинация - 144
Метафорическая предикация - 149
Генитивные метафорические конструкции - 155
Адвербиальные метафорические конструкции с наречиями, мотивированными формамитворительного падежа существительных - 157
Атрибутивные и адвербиально-атрибутивные метафорические конструкции - 162
Сравнительные метафорические конструкции - 165
Устойчивые фразеологические сочетания - 168
Образные метафорические структуры в системе языка и речи - 172
Список основных терминов - 177
Список литературы

Глава I. ПРИРОДА МЫСЛИТЕЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ.КОДИРОВАНИЕ ИНФОРМАЦИИ В ЯЗЫКЕ И МЫШЛЕНИИ

Поскольку первыми мотивами, заставившимичеловека говорить, были страсти, их первым выражением стали тропы.Образный язык родился первым, но значение этих образов обнаружилосьпозднее. Сперва изъяснялись поэтически; рассуждать принялись позднее
Ж.-Ж.Руссо

Физиологическое и логическое в природе чувственного познания

Проблема возникновения и развития языка как средства отражения явлений реальнойдействительности является составной частью глобальной проблемы взаимоотношенияязыка и мышления, которая, в свою очередь, базируется на результатах исследованийв области изучения возникновения и развития порождающей мысль материи. Такимобразом, чисто лингвистические вопросы оказываются тесно связанными с даннымицелого ряда наук: биологии, нейрофизиологии, медицины, психологии, социологии,кибернетики, философии, логики и языкознания. Биология исследует биохимическиепроцессы, предопределяющие сознание; физиология изучает мышление как свойствовысокоорганизованной материи; социология описывает различия в общественных представленияхи способах осмысления реальности в зависимости от культурно-исторических условийжизни общества; психология занимается изучением мышления конкретного человекав его реальной жизни и деятельности; кибернетика рассматривает мышление какодин из процессов переработки информации; логика исследует законы адекватногорассуждения и т.д. Безусловно, перед каждой из научных дисциплин стоят своиузкокорпоративные задачи, но достижение результатов в отдельно взятой областистановится возможным лишь с учетом всех имеющихся в распоряжении исследователейданных.
Несмотря на то, что исторически первой наукой о мышлении и, соответственно,о языке как форме осуществления мышления [1]являлась логика, фундаментальные исследования мыслительных процессов стали возможнытолько после открытий в области физиологии высшей нервной деятельности. Оперируяпонятиями, суждениями, умозаключениями, логика изучала готовые формы мышления,физиология же попыталась раскрыть природу мыслительной активности и механизмыее порождения.
Природу превращения чувственных переживаний в символические знаки впервыеисследовал И.М.Сеченов, обосновав возможность объяснения психической деятельностиорганизма чисто физиологическими процессами. Согласно этой теории, мыслительнаядеятельность предстает перед нами не как стихийный процесс, проявление Божественнойволи, необъяснимое и неподвластное человеческому сознанию, а как мышечный рефлекс,осуществляемый нервной системой организма в ответ на внешние раздражители. «Всебесконечное многообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательнок одному лишь явлению – мышечному движению» [Сеченов, 71].
Таким образом, все наши мысли и чувства, все проявления ментальной активности,составляющие основу жизнедеятельности человека, являются результатом «укорочения»какой-нибудь группы мышц в ответ на внешние раздражители, то есть процессомчисто механическим. «Возбуждение чувствующего нерва» приводит к невольным, инстинктивнымдвижениям, в которых нет места рассуждению (например, эффект «гусиной» кожикак реакция на холодный воздух или порыв не умеющего плавать человека броситьсяв воду на помощь утопающему), или является рационально обоснованным.
С логической точки зрения, мысль, возникнув как результат внешнего воздействияна организм, развивается в рамках сопоставления друг с другом объектов внешнегомира и в соизмерении их сходств, различий, времени протекания, причинности ит.д. При этом, согласно И.М.Сеченову, сопоставлению могут подвергаться «двадействительно отдельных предмета или один и тот же предмет, но в двух различныхсостояниях; далее – цельный предмет со своей частью и, наконец, части предметовдруг с другом». В качестве вершины логического развития человеческого мышления,«последнего элемента мысли», предстает умозаключение как форма абстрактной мыслительнойдеятельности и способ получения новых знаний. Например, простейшие «фразы вроде‘дерево зелено’, ‘камень тверд’, ‘человек стоит (лежит, дышит, ходит)’ заключаютуже все существенные элементы мысли: 1) разделенность двух объектов; 2) сопоставлениеих друг с другом (в сознании) и 3) умозаключение (в приведенных примерах оноостанавливается на степени констатирования отдельности объектов мысли)» [Сеченов,269].
Таким образом, когда в поле внимания индивида оказываются два предмета илипредмет, обладающий по меньшей мере одним из признаков, в его сознании происходитоснованный на сопоставлении процесс стихийного его осмысления, который в конечномитоге приводит к словесно-оформленному или наглядно-осознанному эмпирическомувыводу (умозаключению) и, следовательно, к получению новых знаний.
Окружающая нас действительность дискретна и многолика и предоставляет индивидуширокий спектр объектов для сравнения. От чего же зависит его выбор, почемутот, а не иной предмет попадает в сферу его интереса? Общеизвестным являетсяфакт избирательной направленности нашего внимания. В определенный момент вниманиефиксирует те объекты действительности, которые привлекают субъекта восприятиясвоей необычностью, несхожестью с другими предметами (размером, яркостью, цветом,движением) или представляют для него определенный интерес с точки зрения познавательнойактивности или утилитарных свойств. При этом эффект внешнего воздействия вомногом определяется внутренним состоянием организма, то есть его готовностьювнешнее воздействие воспринять и сопроводить ответной реакцией. В процессе избирательностивнимания на первое место выступают эмоциональные факторы.
Являясь более древней формой отражения действительности, чем опосредованныеречью познавательные процессы, эмоции служат определенным критерием положительногоили отрицательного восприятия внешнего мира. В настоящее время в психологииэкспериментально обосновано существование эмоциональной «первооценки», котораяпредшествует более развернутой, логически-осознанной оценке индивидом явленийокружающей действительности [2].
Роль эмоций в жизни человека чрезвычайно велика и многолика. Эмоции регулируютаффективные процессы жизнедеятельности и оказывают существенное влияние на рационально-логическиеее стороны. Путем экспериментальных исследований доказано, что эмоции, сопровождающиемыслительные процессы, способствуют более быстрому и качественному их протеканию.Так, например, при запоминании не только существенно увеличивается воспроизведениеслов, входящих в «эмоциональную» фразу, по сравнению, например, с нейтральнойлексикой [Strongman, Pussel, 25], но даже бессмысленные слоги (крайне сложныйматериал для репродукции) в сочетании с явно привлекательными или непривлекательнымилицами на фотографиях запоминаются значительно лучше. «Сама мысль рождаетсяне из другой мысли, а из мотивирующей сферы нашего сознания, которая охватываетнаше влечение и потребности, наши интересы и побуждения, наши аффекты и эмоции.За мыслью стоит аффективная и волевая тенденция. Только она может дать ответна последнее ‘почему’ в анализе мышления» [Выготский: 1982, 357].
Превалирование эмоционально-чувственного над рационально-логическим нагляднеевсего проявляется в детской психологии. «В раннем восприятии ребенка, имеющегоограниченный опыт и незначительный круг знаний, на передний план часто выступаетне объективно-существенное, а наглядно-действенное; восприятие находится в значительнойзависимости от аффективно-моторных и эмоциональных реакций … Об этом господствеэмоционально-яркого впечатления красноречиво свидетельствуют многочисленныеслучаи неожиданных сопоставлений и отождествлений объективно-разнородных предметови явлений, которые так часто производятся детьми» [Рубинштейн: 1946, 277].
Следующим моментом, оказывающим существенное влияние на избирательность вниманияиндивида, является первичность презентации объекта. «Все новое действует и наребенка, и взрослого, подобно всякой неожиданности, сильно. Удивление – роднястраху. Им часто начинается и наслаждение, и отвращение, и даже самый страх»[Сеченов, 161-162]. Стремление постичь, сделать более понятным незнакомый предметпривлекает внимание человека и обусловливает его дальнейшие действия. Леви-Строссчитал «бескорыстное» объяснение окружающего мира основным двигателем человеческогосознания и настаивал на предшествовании и преобладании познавательного интересанад практическим в процессе мышления [Леви-Строс: 1994].
Утилитарный подход при выборе объекта в ходе познавательной деятельности можнопроиллюстрировать на примере индейского языка. Из растений и животных, окружающихего, индеец дает название только тем из них, которые обладают для него особымикачествами, то есть являются полезными или вредными. Все прочие предметы классифицируютсябез различия (птица, трава и т.д.) как не имеющие особого значения [Krause,104]. Подобного рода избирательность при составлении словаря продиктована чистопрактической пользой.
Рассмотрим следующую ситуацию. Во время охоты или военных действий становитсяочевидным, что используемый в качестве орудия заостренный камень, вонзаясь вжертву своим острым концом, приводит к желаемому результату с большим успехом,чем округлый камень [3]. Несомненный практическийинтерес, вызванный этим наблюдением, способствует началу познавательного процесса,который представляет собой не что иное, как чувственное познание. В начале этогопроцесса перед индивидуумом предстают два предмета, обладающие определеннымиотличиями. В ходе осмысления предметы начинают обрабатываться сознанием, приэтом в качестве катализатора, подогревающего работу мысли, выступает практическаязаинтересованность. Осуществляется процесс сравнения (сопоставления) предметови их отдельных сторон, в ходе которого вскрываются их тождество и различия.Сравнение представляет собой первичную форму познания, обязательный компонентлюбой мыслительной деятельности.
На следующем этапе объект подвергается анализу – мысленному расчленениюна составные части с целью выявления составляющих его элементов. С помощью анализасущественные стороны изучаемого объекта (объектов) отделяются от несущественных,случайных его сторон, которые в равной степени пребывают в поле нашего вниманияв процессе восприятия. Практическая заинтересованность способствует тому, чтоотмечается разница не любых деталей, а только тех из них, которые имеют значениеили на определенном этапе, или для конкретного индивидуума. В нашем случае скамнями разница состоит в 'заостренности' одной из сторон первого камня и ее'округлости' у второго. В процессе познания индивидуумом могут отмечаться идругие различия между предметами, например различия в размере, в весе и т.д.Каждое из них потенциально может лежать в основе искомого полезного признака.
За анализом в процессе мышления следует синтез, который «восстанавливаетрасчлененное анализом целое, вскрывая более или менее существенные связи и отношениявыделенных анализом элементов» [Рубинштейн: 1946, 354]. Процесс познания – процессдлительный, базирующийся на целом ряде наблюдений, проб и ошибок. В конце концовзаостренный конец камня при прочих равных характеристиках вычленяется как качество,приводящее к более быстрому достижению цели, чем округлый конец.
Синтез является вершиной чувственного познания, той его стадией, когда оценочныекомпоненты носят не инстинктивно-стихийный характер, а обусловливаются наглядно-познавательнойдеятельностью индивидуума.
На базе сравнения, анализа и синтеза, относящихся к первой стадии осмысленияокружающей действительности – к чувственному мышлению, происходят более сложныепроцессы мыслительной деятельности, в основе которых лежит оперирование ужене конкретными предметами, а их отвлеченными свойствами. Абстракция –умение выделить один из признаков предмета, существенный в каком-либо отношении,вне его связи с остальными признаками. Например, в результате дальнейшего исследования'заостренность' вычленяется индивидуумом не только как особенность данного единичногокамня, а как особое свойство, классифицирующий признак, который обладает определеннымихарактеристиками и функциональными особенностями и может присутствовать в большейили меньшей степени у различных предметов.
Абстрагирование может протекать по разным направлениям и в разных плоскостях.«Примитивная чувственная абстракция отвлекается от одних чувственных свойствпредмета или явления, выделяя другие чувственные же свойства или качества его(цвет, форму) – результат избирательной функции внимания не имеет ничего общегос высшей формой абстракции – манипулирующей абстрактными понятиями» [Рубинштейн:1946, 354]. Абстрагирование ведет к обобщению, в процессе которого отбрасываютсяслучайные единичные признаки и выделяются те из них, которые носят устойчивыйхарактер, то есть повторяются в ряде единичных предметов или явлений. С этойточки зрения, общее в предмете всегда выступает как повторяющееся единичное.
На стадии абстрактного, или логического, мышления, когда в качестве объектовдля сравнения используются уже не конкретные чувственные формы, а отвлеченныепонятия, особое значение приобретают память, воображение и язык.

Память, воображение и язык на уровне логического мышления

«Если бы мозг не был способен заполнять пробелы и делать выводы на основаниискудных данных, при отсутствии сенсорной информации, прекратилась бы всякаяактивность» [Грегори, 247]. В ходе мыслительной деятельности в случае, когданедостаток информации может быть восполнен при обращении к прошлому опыту, вработу включается память. Если же искомый факт, предмет или явление относятсяк совершенно новым объектам, лежащим за пределами личного или имеющегося в распоряжениииндивида коллективного опыта, происходит апелляция к воображению.
Память аккумулирует предшествующий опыт индивида, предоставляя в его распоряжениеразветвленную сеть упорядоченных или разрозненных образов, впечатлений или ассоциаций,которые позволяют ему выработать адекватные сложившейся ситуации действия, сократитьвремя принятия решения или поиска нужной информации. В процессе апперцепции(термин, введенный Г.Лейбницем) образы внешнего мира подвергаются существеннойтрансформации, или упрощению. Прежде чем запечатлеться в памяти, образ схематизируется:на первый план выдвигаются те его признаки, которые являются основополагающимидля его отождествления с предметом, а все дополнительное и второстепенное уходитна второй план. Образ «интеллектуализируется», «становится все более совершеннымносителем мысли» [Рубинштейн: 1946, 350], сворачиваясь до отдельных деталей,которые при необходимости могут разворачиваться до первоначального представления.
В процессе мышления хранимые в памяти образы способны актуализироваться впредставления, то есть воспроизводиться в нашем сознании в чувственныеобразы, которые в настоящий момент не наблюдаются. Моделироваться могут какреальные, когда-то видимые предметы, так и фантастические, не имеющие аналоговв действительности и основанные лишь на отдельных существующих в природе деталях,подвергающихся в процессе воображаемого мышления разного рода трансформациям.
Если мышление – процесс творческий, осуществляемый и контролируемый человеком,то обращение к памяти во многом отражает природно-инстинктивное его начало.Особенностью мнемонических процессов является то, что они неподвластны человекуи часто осуществляются без его активного участия (наша память хранит огромноеколичество ненужных сведений, не имеющих никакого практического значения). Сдругой стороны, с помощью многократного повторения или целенаправленной концентрациивнимания человек в состоянии хотя бы частично влиять на процесс запоминания.Но это влияние имеет односторонний характер: мы можем запомнить какую-то информацию,но мы не в состоянии, опираясь исключительно на волевое решение, забыть ее.Процесс стирания из памяти сведений определяется частотой обращения к ним вовремени (невостребованный в течение длительного времени материал забываетсягораздо быстрее) или сопровождающими процесс запоминания эмоциональными факторами.Часто незначительные эпизоды детства, то есть той части нашей жизни, когда впроцессах восприятия преобладает эмоциональное начало, остаются в нашей памятина всю жизнь.
Обычно в зависимости от того, какую информацию, представленную визуально илив виде звукового ряда, человек воспринимает продуктивнее, его память квалифицируетсякак зрительная или слуховая. Вместе с тем, несомненно, что природа человеческогосознания включает гораздо больше разновидностей памяти. Способности человекак математике или лингвистике, к биологии или к истории и т.д. во многом определяютсяего восприимчивостью, врожденной склонностью к запоминанию облаченных в ту илииную форму сведений и их воспроизводству по мере необходимости. Человек, одаренныйв той или иной области знаний, имея в своем распоряжении отдельные детали илинезначительные признаки запрашиваемой информации, способен восстановить ее задоли секунды; у менее одаренного на это могут уйти десятилетия.
Собираемая по крупицам и накапливаемая в течение всей жизни информация представляетсобой многогранную структуру, куда входят и отдельные детали предметов, и ситуации,и музыкально-цветовые сочетания, и разрозненные впечатления. Память автоматическиотбирает и классифицирует всю эту информацию в зависимости от ее значения ив свернутом, схематизированном виде распределяет по своим ячейкам. «Можно наметитьконтуры довольно разветвленной иерархии уровней и форм организации прошлогоопыта. Ее нижними "этажами" являются уровни биологических и нейрофизиологическихмеханизмов памяти. Верхние "этажи" прошлого опыта представлены разнообразнымисоциально-историческими уровнями и формами, соотносимыми с коллективным опытомразличных социальных групп (национальных, политических, профессиональных и т.п.),с опытом отдельных человеческих сообществ или человечества в целом» [Шилков,125].
Информация, заложенная в нашей памяти на генетическом уровне и отражающаяопыт предшествующих поколений, направлена на обеспечение выживания и продолжениячеловеческого рода. Инстинкт – врожденное чувство самосохранения, память предков,которую природа благосклонно предоставила в распоряжение человека уже в самомначале жизненного пути, – корректирует его поведение на протяжении всей жизни.«Инстинкт – это логика органов» [Пиаже, 222], то, что определяет их действияна бессознательном уровне. Например, в ситуации на дороге, не успев сообразить,что происходит, водитель инстинктивно поворачивает руль машины, стремясь избежатьстолкновения с несущимся навстречу грузовиком. Руки водителя совершают это движениесами по себе, подчиняясь сложившимся обстоятельствам, без контроля со стороныего сознания.
Инстинктивно-бессознательные процессы играют весьма активную роль в человеческойпсихике и часто превалируют над мыслительно-рациональными ее сторонами. «Нетсреди нас ни одного, как бы здравомыслящ он ни был, кто, сам того не сознавая,не носил бы в себе тысячи суеверных представлений. И как раз в решающие моментыжизни нами управляет не разум, а магические представления, унаследованные отнаших пращуров» [Фейхтвангер, 446]. Инстинкт – память органов на уровне первойсигнальной системы – указывает на связь человека с представителями растительногои животного мира: сравните, например, инстинктивное роющее движение лапы животного,позволяющее ему прятаться от врагов под землю или добывать себе пищу, или стремлениерастения развернуться навстречу солнцу. Инстинктивно-бессознательная часть человеческойпсихики остается не востребованной в логике, но имеет большое значение для психологии,литературоведения и лингвистики.
Память – структура, основанная на ассоциативной связи. И в случае ретроспективного(обращенного исключительно в прошлое), и в случае оперативного, или инструментального(направленного на поиск решения возникших проблем), мышления человек, чтобыотыскать требуемую информацию, обращается к ассоциации по смежности, то естьвспоминает одно событие, чтобы через него выйти на другое. Ассоциативная цепьобразов – то цементирующее начало, которое скрепляет и позволяет удерживатьв едином целом многочисленные разрозненные элементы нашей памяти. С другой стороны,сама ассоциативная связь не может возникать без подключения механизмов памяти,так как при образовании ассоциативной связи в поле нашего зрения чаще всегонаходится только один из ее компонентов, информацию о другом мы извлекаем извоспоминаний.
Инстинктивные и ассоциативно-образные процессы играют важную роль не толькопри обращении к памяти как средству механического отражения, но и в воображениикак творческом процессе воспроизводства реальной действительности в условияхинформационного голода. «Воображать – значит адресоваться к тому, чего нет»(Ж.-П.Сартр). Природа воображения до сих пор во многом остается загадкой дляее исследователей, но его виды и функции описаны достаточно подробно. ПредложенноеИ.Кантом разделение воображения на продуктивное и репродуктивное отражает мыслительныеоперации, которые лежат в его основе. Репродуктивное воображение предназначенодля воспроизведения предметов или для мысленного их восстановления с помощьюзаимствования у других предметов отсутствующих деталей. Августин Аврелий говорил:«Велика она, эта сила памяти, Господи, слишком велика! Это святилище величиныбеспредельной … И люди идут дивиться горным высотам, морским валам, речным просторам,океану, объемлющему землю, круговращению звезд … Их не удивит, что, говоря обовсем этом, я не вижу этого перед собой, но я не мог бы об этом говорить, еслибы не видел в себе, в памяти своей, и гор, и волн, и рек, и звезд … во всейогромности их, словно я вижу их вновь перед собой» [Августин Аврелий, 135].
Репродуктивное воспроизведение объектов основано на дублирующих (при механическомповторении) или ассоциативно-образных (при комбинировании заимствованных деталейили при метафорических переносах) свойствах воображения. Именно эти качествапозволили И.М.Сеченову охарактеризовать воображение как «небывалое сочетаниебывалых впечатлений», хотя, надо отметить, что даже на уровне механическоговоспроизведения отдельных деталей в основе воображения лежат созидательные процессы,так как любое ранее не встречающееся сочетание несет в себе отпечаток творческойактивности субъекта.
Всякий творческий процесс основан на предшествующем опыте и включает его ввиде отдельных составляющих элементов. При проектировании зданий или при созданиимузыкальных произведений в составе самобытной мелодии или авторского проектавстречаются отдельные музыкальные темы или архитектурные элементы ранее существующихпроизведений. От этого вновь созданный проект или музыкальное произведение нетеряют оригинальности; наоборот, заимствованные элементы позволяют лучше раскрытьсамобытность авторского замысла, служат тем мостиком, который дает возможностьувидеть новое произведение в контексте выработанного поколениями предшествующегоопыта. Любое продуктивное воображение ведет свое существование от воображениярепродуктивного, так как, согласно И.М.Сеченову, «мыслить можно только знакомымипредметами и знакомыми свойствами и отношениями» [Сеченов, 399].
Продуктивное воображение, лежащее в основе самобытных созидательных процессовчеловеческого сознания, позволяет ломать привычные стереотипы восприятия, изобретатьновые значения и знаковые системы, создавать художественные произведения поразительнойглубины и силы. Воображать – значит восстанавливать связь между заданными характеристикамипредмета или явления и продуктом их реализации в условиях, когда этот продуктне может быть автоматически извлечен из недр нашей памяти. Воображение именното свойство человеческого сознания, которое позволяет при наличии общего замысласоздавать совершенно разные произведения и с точки зрения композиции, и с точкизрения мировоззрения, и с точки зрения художественной значимости. Используясравнительно небольшой по объему словарный запас, ограниченное количество красокили нотных знаков, писатель, художник или композитор создают бесконечные смысловыезначения, основанные на тончайших нюансах человеческой мысли. Безусловно, еслиговорить об общественно-значимых произведениях, воображение в процессе их созданиядолжно быть основано на одаренности.

Первые звуковые и графические системы передачи информации

С развитием мышления по мере накапливания информации у человека неизбежновозникало желание эту информацию отобразить в том виде, в котором она можетхраниться или передаваться от одного члена коллектива другому. Мыслительныепроцессы абстрагирования требовали создания адекватной системы отражения предметов,которые в данный момент отсутствовали в поле зрения индивидуума. Наглядно-чувственныйэтап развития мышления выработал в сознании человека способность к разъединениюпредмета на части и к выделению существенных его сторон. Это послужило основойсоздания первых примитивных языковых систем.
Знаковому, схематичному отображению предметов окружающего мира предшествоваластадия их акустического оформления. Звуковое сопровождение эмоционального состояниявсегда было свойственно человеку, это качество досталось ему в наследство отживотного мира. Радость, гнев, восторг, одобрение, неудовольствие, разочарованиесопровождались особыми, как правило, примитивными, звуками, которые в сочетаниис общепринятой мимикой и жестами непосредственно служили средствами их выражения.Примитивно-звуковое выражение эмоционального состояния и в настоящее время используетсявесьма активно в разговорной речи, несмотря на широкий спектр имеющихся в распоряжениичеловека других, более интеллектуальных, вариантов: «Страшно, ой-ёй-ёй»,«Эгей! Мы победили!», «Уф! Так и знал, что билеты закончатся передсамым носом» и т.д.
Наличие набора средств для выражения эмоционального состояния субъекта речипослужило отправной точкой для создания звуковых комплексов, предназначенныхдля передачи сначала примитивных, а затем и более сложных информационных сообщений.«Совершенно естественно думать, что на заре человеческой речи несколько внеязыковыхжестов человека, начинавших употребляться с речевыми намерениями, были сложнымиартикуляциями (комплексами артикуляций – одновременных и последовательных) ипо своей малочисленности не образовывали систем по своим сходствам и различиямдруг с другом, а потому, не разлагаясь на звуковые элементы, противополагалисьдруг другу целиком и являлись таким образом "словозвуками", если можнотак выразиться. Это были "диффузные" или "нечленораздельные"звуки, которые были диффузными с биологической точки зрения только в том смысле,что говорящие не умели их дифференцировать, не имея к этому повода» [Щерба,451].
Путь, пройденный человечеством от «словозвуков» до отдельных слов, затронулне одно поколение. Несомненно, что в начале этого пути, при создании соответствующихтому или иному предмету или тому или иному действию акустических вариантов,звукоподражание, то есть воспроизведение звуков, издаваемых этим предметом илилюбым другим предметом в результате этого действия, играло далеко не последнююроль. В пользу этой теории говорит тот факт, что и в настоящее время, напримерв общении с ребенком, звукоподражание используется весьма активно в процессеноминации: «Кукла бух!», «Кто это там идет, мяу-мяу?» и т.д. Морфологическаясистема глаголов хлопнуть, звякнуть, бухнуть, капнуть, трещать, скрипетьи многих других отражает звуковые комплексы, которые сопровождают эти действия.Звукоподражательные и образные ассоциации дают возможность закрепить во внутреннейформе слова наглядно-чувственное содержание того или иного образа или понятия.По мысли А.А.Потебни, внутренняя образная структура прослеживается во многихсловах позднейшего образования с определенным этимологическим значением: бык– ревущий, волк – режущий, медведь – едящий мед, пчела– жужжащая и др. [Потебня: 1913, 116].
Процесс наименования не мог ограничиться исключительно звукоподражанием иливнутренними ассоциативными связями, его основу составляли разнообразные психолингвистическиепроцессы и, в частности, ассоциации по сходству или по смежности. То, что послужилоосновой для создания системы средств вторичной номинации, широко использовалосьи при создании нейтральной лексики первого уровня.
Фонематическое сходство звуковых комплексов, соответствующих слову 'мама',в весьма отдаленных языковых системах говорит в пользу того, что этот звукорядвозник не случайно. С одной стороны, «слово 'мама', по механизму своего происхождения,самое простое: слог 'ма' происходит, если при совершенно покойном положениивсех мышц, голосовых и разговорных, произвести разом звук в гортани и открытьвместе с тем рот» [Сеченов, 119]. С другой стороны, способ образования звука[м], лежащего в основе этого слова, соответствует причмокива­ющему движениюгуб младенца, сопровождающему процесс сосания. С этого же звука во многих языкахначинаются слова, соответствующие русскому слову 'молоко'.
Первые записи, выполненные человеком, сделаны с использованием символическихрисунков-пиктограмм, в основе которых лежало иконическое (приближенное к объекту)или условное (символическое) сходство с изображаемым предметом. Уже в пиктографическомписьме наряду с полным изображением объекта широко использовалось изображениедеталей или отдельных частей, однозначно на этот объект указывающих.
По способу графического отражения объектов действительности к пиктографическомуписьму тесно примыкает письмо идеографическое, в котором каждый знак обозначаетуже не только слово в любой его грамматической форме, но и целый круг понятий,связанных с данным изображением. В создании идеограмм используется широкий спектрассоциативных связей. «В отличие от пиктографического, идеографическое письмоуже не воспроизводит целостную ситуацию. Хотя каждый элемент записи – идеограмма– картинно воспроизводит некоторые характерные черты изображаемого предмета,тем не менее, это уже не обычный рисунок, а изображение обобщенных представленийи понятий в той их связи, которая воспроизводит объективную связь изображаемыхпредметов и явлений» [Спиркин, 62].
В следующем по времени возникновения логографически-силлабическом письме функцииидеографического знака – логограммы значительно расширяются. Логограммы предназначаютсяне только для обозначения отдельных предметов, они могли использоваться какзнаки для выражения последовательностей звуков. Словесно-слоговым способом передавалисьтексты различной сложности, по-видимому, это и предопределило широкое его распространениев пространстве и преемственность во времени. Древний словесно-слоговой тип письмадошел до нашего времени в китайском языке.
Прообразом широко используемого в настоящее время алфавитного письма, в которомза каждым знаком закреплен отдельный звук, явилось письмо силлабическое, в которомкаждый знак передает какую-либо последовательность звуков. На силлабическомпринципе основываются письменные варианты языков Индии, Южной и Юго-ВосточнойАзии. Как силлабическое, так и алфавитное письмо дают возможность с помощьюминимального количества необходимых для запоминания знаков-слогов или знаков-буквфиксировать речь любой степени сложности.
С переходом от изображения (идеограммы, логограммы) к знаку алфавита отпаланеобходимость в поиске ассоциативно-образных соответствий между явлениями действительности.Язык из инструмента художественно-символического осмысления окружающего мирапереходит в средство технического оформления результатов познания отдельныхего сторон. Утрата образных элементов и усиление рационалистических позицийв языке, возможно, способствовали тому, что со времен античности в течение долгихлет языком как таковым, его структурой, особенностями художественного, идеологическогои прагматического описания, по-настоящему никто не занимался. Единственной наукой,которую в то время интересовала языковая сущность, была логика, но и она приобращении к языку преследовала свои сугубо утилитарные цели: вырабатываемыев процессе мышления логические структуры (представления, суждения, умозаключения)не могли существовать без языка как единственно возможной формы их материальноговоплощения. «Процесс выделения общего в явлениях действительности есть процессформирования понятий о них. Мышление осуществляется посредством оперированияпонятиями. Образование понятий и оперирование ими в составе суждений, умозаключений,доказательств и т. д. невозможно без слова, без языка» [Горский, 97].
При изучении средств выражения форм мысли в языковых структурах Аристотельвыделил такие части речи, как имя (обозначает предмет мысли), глагол (выражаетто, что сказывается о предмете) и союз, сообщающий единство сложному высказыванию.В силу своей ориентации на мыслительные процессы сознания предложенная Аристотелемграмматическая система нашла отражение в других языках и получила универсальноераспространение. Еще у истоков развития языкознания было положено начало параллельномусуществованию науки о языке и науки о формах мышления. «Логика Аристотеля естьнаука не о сущем, но о мышлении сущего и, в противоположность формалистическимтечениям в логике, – наука о средствах установления истины, т.е. соответствиямысли действительности, а не только о средствах согласия рассудка с самим собой»[Ахманов:1953, 27].
Лингвистические описания XVI – XVII вв., так называемые философские грамматики,рассматривали грамматические категории через призму категорий мышления. Наибольшуюизвестность получила изданная во Франции «Всеобщая и рациональная грамматикаПор-Рояля», авторы которой – аббаты монастыря Пор-Рояль А.Арно и К.Лансло –описывали язык с точки зрения средства выражения мысли. Логическим формам мысли– «операциям рассудка» – ставились в соответствие языковые категории, или частиречи (существительные, прилагательные, местоимения, артикли, глагольные формы,союзы), описание которых восходило к выработанным в античном языкознании традиционнымметодам описания языка.
Лишь к XIX веку язык переходит из разряда средств выражения логических форммысли в самостоятельную структуру и становится объектом изучения собственнолингвистических исследований. Вместе с тем еще долгие годы исследование языкапроводилось в рамках законов, выработанных логикой.

Психология, логика и языкознание в процессе исследованиячеловеческой активности

На уровне чувственного отражения действительности между психологией, логикойи языкознанием не было существенных противоречий. По мере абстрагирования мыслительныхпроцессов каждая из областей знаний определяла свои границы и свои цели исследований,осуществляя процесс познания с разных сторон и по разным направлениям человеческойактивности.
Основу психологического направления составило предметно-деятельностное отражениедействительности. Психология исследует такие сферы жизнедеятельности человека,как труд, познание и общение. Вопросы, рассматриваемые в психологии, затрагиваютпроблемы сознания, соотношение деятельности и психики, динамику психическихпроцессов в индивидуальной деятельности, проблемы коммуникации [4].Соответственно мышление в психологии рассматривается как способность к решениюпрактических задач и осуществлению коммуникационной связи между членами сообществана бытовом уровне. Возникающий в сознании индивидуума «психический образ естьпродукт жизненных, практических связей и отношений субъекта с предметным миром,которые являются несопоставимо более широкими и богатыми, чем любое модельноеотношение» [Леонтьев: 1975, 56].
Объектом рассмотрения логики являются формы теоретического мышления. С переходомот наглядно-чувственного к абстрактному мышлению утрачивается непосредственнаяматериальная связь между субъектом и предметами материального мира, возникаетнеобходимость в выработке определенных законов или руководств к действию, которыебы позволили индивидууму оперировать понятиями без обращения к опыту, без проверкина практике результатов мыслительного процесса. «Теоретическое мышление не можетобходиться без руководства некими предписаниями или правилами, которые служилибы для него ариадниной нитью. Без этого, писал Лейбниц, наш разум не смог быпроделать длинного пути, не сбившись с дороги … В связи с усложнением и "удлинением"того пути, который проходит процесс познания во внутреннем только мысленномплане, возникает необходимость сознательно контролировать и регулировать этотпроцесс: иначе говоря, возникает задача сделать предметом познания само мышление.Этой задачи и служит наука о мышлении – логика» [Леонтьев: 1964, 92-93].
Процесс познания осуществлялся эмпирически на протяжении многих тысячелетий,и его результаты находили свое отражение в языке как в единственной доступнойчеловеку структуре, способной к закреплению и воспроизведению полученных знаний.Задача логики заключалась в том, чтобы обнаружить и систематизировать выработанныена практике мыслительные схемы осуществления познания, ведущие к постижениюистины. Стихийно осуществляемый процесс мышления необходимо было поставить напромышленную основу, то есть создать структурные формы, позволяющие без особыхусилий «отливать» готовые истины. То, что могло быть проверено лишь на практике,интуитивно или при обращении к здравому смыслу, в рамках логического рассуждениядолжно выводиться на уровне формул. Если исходный материал (суждения) соответствовалиопределенным параметрам, то не могло быть сомнения в правильности конечногорезультата (умозаключения):
Все люди мыслят (первое суждение).
Я человек (второе суждение).
Следовательно:
Я мыслю (умозаключение).
Мышление в логике выступает как способность индивидуума к осуществлению познавательныхпроцессов, конечной целью которых является постижение истины.
Несмотря на всю свою мощь и абсолютную непогрешимость, выработанные логикойсхемы правильного рассуждения не обеспечивали универсального подхода при решениизадач на многих направлениях человеческой деятельности. Как любые искусственносозданные структуры, производимые логикой «истины» были значительно yже отношений,существующих в реальной действительности, и отражали лишь часть работы человеческогосознания. Изолированная система и оторванность от реальной жизни сделали логикуинструментом точных наук и существенно отдалили ее от гуманитарных областейисследования. «Логика, изучающая формы и законы общечеловеческого мышления,не интересуется ни эмоциональной, ни волевой стороной сознания, ни формами словесноговыражения эмоций и волевых побуждений» [Виноградов: 1954, 12]. А именно этасторона человеческой активности чаще всего и находит выражение в языковых структурах,особенно на уровне стилистического и синтаксического их оформления и, следовательно,не может не контролироваться сознанием: «понятно, что выражение эмоций в языкене может не быть осознанным» [там же].
Кроме эмоционально-волевого фактора логика не учитывала целый ряд других моментов,изначально свойственных психике человека или возникающих в процессе его практическойдеятельности. Непреложные в логике законы мышления: закон противоречия («высказываниеи его отрицание не могут быть вместе истинными»), закон двойного отрицания («еслиневерно, что Аристотель не знал закона двойного отрицания, то Аристотель зналэтот закон»), закон тождества («если утверждение истинно, то оно истинно» [Ивин:1997а, 14]) и другие – не обладают обязательным статусом, особенно если делокасается человеческой психики. Например, на улице в одно и то же время и в одноми том же месте дождь может или идти, или не идти. Но в то же самое время мыможем испытывать по отношению к другим людям или предметам одновременно весьмапротивоположные чувства. «Почему закон противоречия, имеющий большое значениев рациональной логике, не приложим к логике чувств? … Есть люди, очень разумные,которые боятся темноты, считая в то же время совершенно невозможным появлениекаких-либо призраков или привидений» [Рибо, 46].
Конвенционально-знаковый характер языковых средств дает возможность «прочитывать»за каждым языковым знаком сложные комбинационно-ассоциативные значения, чтопрактически исключено в логических построениях, стремящихся к унификации и однозначности.Широко использующиеся в разговорной практике фразы тавтологического характератипа «Жизнь есть жизнь», «Война есть война», «Дети есть дети» и др., в которыхпредикат и субъект выражены одной и той же лексемой, но отличаются заложеннымив них значениями, не имеют никакого смысла в логике. «Тавтологии бессодержательныи пусты, они не несут в себе никакой информации» [Ивин: 1997а, 37]. На этомже основании из объекта логических исследований должны быть исключены метафорыи любые другие единицы языка, не обладающие способностью к постижению истины,а выражающие субъективное отношение говорящего к описываемым событиям. «Оценочныеи нормативные высказывания не являются истинными или ложными. Их функция – неописание действительности, а направление человеческой деятельности, преобразующейдействительность» [Ивин: 1997б, 195]. Если цель логического описания заключаетсяв том, чтобы слова соответствовали окружающему миру, то цель субъективной оценкизаключается в том, чтобы сделать мир соответствующим словам: описать ситуациюреальной действительности таким образом, чтобы не только мы сами, но и окружающиеповерили, что дела обстоят именно так, а не иначе. И хотя обращение к оценочнымкатегориям в последнее время свойственно логическим исследованиям вообще, «вопросо том, приложим к оценкам термин "истинно" и "ложно" илинет, был и остается предметом оживленных споров» [Ивин: 1970, 43].
Несмотря на выработанные логикой критерии установления истинности, основнымиз которых является практика, само понятие истины нуждается в уточнении. Приобщем подходе к истине как к способу верного отражения действительности не разобращалось внимание на относительный характер этой категории. «Исследовать истинув одном отношении трудно, в другом легко. Это видно из того, что никто не всостоянии достичь ее надлежащим образом, но и не терпит полную неудачу, а каждыйговорит что-то о природе и поодиночке, право, ничего или мало добавляет к истине,но, когда все это складывается, получается заметная величина» [Аристотель: 1975,94].
Дж.Лакофф и М.Джонсон отметили то, что некоторые предложения (например «Францияшестиугольна» или «Италия имеет форму сапога») не могут быть истинными или ложнымивне ситуации, которую мыслит субъект речи. Если ориентироваться на форму тойили иной страны на карте, то данные фразы, безусловно, относятся к разряду истинных.Вырванные из ситуационного контекста, они могут быть рассмотрены как ложныеили бессмысленные. «Мы понимаем предложение как истинное, когда понимание предложениядостаточно тесно соотносится с пониманием ситуации» [Лакофф и Джонсон, 157].Еще более расширяет границы истинности Д.Болинджер, указывая на зависимостьэтого понятия не только от ситуации, но и от интенциональных намерений говорящего:«истина (правда) – это такое свойство языка, которое дает нам возможность информироватьдруг друга» [Болинджер, 29]. Таким образом, понимание истинности как способаверного отражения действительности в ряде случаев зависит не только от ситуации,определяющей эту действительность, но и от личности говорящего – субъекта речи,от его желания или способности к более или менее верному ее отражению.
Если рассматривать познание как процесс, включающий все стороны человеческойактивности, результатом которых является приобретение новых знаний, то становитсяочевидным явно недостаточный характер существующих логических предписаний дляего (процесса познания) регламентации [5].Возможно, это связано с тем, что выработанные еще в античности законы мышленияна протяжении тысячелетий не подвергались никаким значительным изменениям, составляянечто вроде философской догмы: «со времен Аристотеля ей (логике – О.Г.)не приходилось делать ни шага назад … Примечательно в ней также, что она досих пор не могла сделать ни шага вперед и, судя по всему … кажется наукой вполнезаконченной и завершенной» [Кант, 82], в то время как язык претерпевал постоянныеколичественные и качественные изменения, отражающие эволюцию в сознании человека– особенно на стадии бурного развития письменных форм речи в XVIII – XIX вв.,позволяющих закреплять и совершенствовать структурно-комбинаторные языковыевозможности.
Комментируя процессы, которые осуществляются в рамках языка, логики частоигнорируют тот факт, что из основного объекта их рассмотрения – из суждений(а в этот разряд попадает всякая «относительно законченная мысль, отражающаявещи, явления, материалы мира с их свойствами, связями и отношениями» [Копнин,279 – 280]) – выпадает весь пласт художественной литературы на том основании,что данная продукция мыслительной деятельности не соотносит мыслимого содержанияс действительностью. В то время как соотношение с действительностью, то естьвозможность на практике проверить истинность или ложность полученных результатов,является необходимым условием осуществления всякой логической формы мысли.
С логической точки зрения, в произведениях художественной литературы «заведомоисключено то, с чем может быть сопоставлена мысль, чтобы определиться в качествеистинной или ложной. Здесь мысль, хотя она и сохраняет форму утвердительногосуждения, уже не является полаганием чего-нибудь в качестве существующего илинесуществующего в действительности и поэтому не является суждением» [Ахманов:1957, 201], а следовательно, и не может рассматриваться в качестве элементапознания, то есть в эволюционном плане является вещью абсолютно бесполезной.
Вопрос о логическом и референциальном статусе содержания художественных произведений,как это ни странно, волнует и языковедов. В настоящее время при решении этойпроблемы принято говорить о существовании особого рода действительности – вымышленногомира художественного произведения. Процесс создания такого рода действительностизаключается в том, что «автор художественного произведения делает вид, или "притворяется",что рассказывает о реальном мире» [Шмелев, 116].
Исключая из объекта рассмотрения литературные произведения, логика автоматическиисключает из рассмотрения вопросы, связанные с художественным мышлением, а следовательно,и весь комплекс психологических ассоциативных связей, составляющих основу внутреннегомира человеческой личности. Существующие противоречия между художественным мышлением,в основе которого лежат эстетические законы развития мысли, и логическим мышлением,основу которого составляют законы познания истины, можно охарактеризовать как«борьбу против околдования нашего разума средствами нашего языка» [Wittgenstein:1953, 47]. В то же время нельзя не отметить, что средства языка были созданынашим разумом и, следовательно, не могут игнорироваться в пользу других, болееперспективных направлений познания.
Художественное мышление, так же как и мышление логическое, направлено на преобразованиеокружающей действительности и в этом отношении не может рассматриваться изолированноот познавательных процессов, осуществляемых сознанием. К художественному мышлениюследует относить не только поэтическое мышление, результатом которого являетсясоздание литературных произведений, а любой процесс отображения окружающей действительности,включающий элементы субъективно-авторского видения мира, то есть осуществляемыйчерез призму индивидуального сознания. «Неудобство» художественного мышлениязаключается в его комплексности и непредсказуемости получаемых с его помощьюрезультатов, но как раз эти качества: комплексность и непредсказуемость, – также как способность к логическому анализу, составляют основу человеческой психики.
Итак, мышление в логике направлено на отражение истинного положения дел вокружающем мире; мышление в психологии – на решение практических задач в процессечеловеческой деятельности (на практическое преобразование действительности);мышление в языке – на теоретическое преобразование действительности в результатесубъективного его осмысления. Но сколь бы различными ни были задачи, осуществляемыелогикой, психологией и лингвистикой, средством выражения объектов исследованияво всех структурах является язык как наиболее развитая система отражения результатовмыслительных операций, как общедоступная форма человеческого общения, храненияи передачи информации. Разница заключается в том, что в логике и психологииязык выступает как вспомогательная система информационного кодирования, а вязыкознании он составляет непосредственный объект исследования. В логике и психологиианализ проводится от мыслительных операций к языковой форме их воплощения, ав зародившемся на базе логических исследований языкознании – от языковых формк заложенному в них мыслительному содержанию.
Таким образом, процесс соотношения языковых и мыслительных категорий имеетдавнюю традицию и широкие перспективы для исследования. Выработанным логикойформам отражения мыслительного содержания соответствуют языковые единицы разныхуровней. И наоборот, в языкознании существует тенденция, в соответствии с которойпод языковые единицы принято подводить определенную логическую базу. Рассмотриммеханизмы установления соответствий между мыслительными и языковыми категориямив логике и лингвистике.

Соотношение категорий языка и мышления

Логика рассматривает образ внешнего мира как целый набор непосредственно воспринимаемыхиндивидуумом в процессе чувственного познания ощущений (отражений отдельныхсторон и свойств предметов или явлений окружающей действительности), восприятий(целостных отражений предметов или явлений материального мира в виде непосредственнонаблюдаемых образов) и базирующихся на их основе представлений (чувственныхобразов предметов, в настоящий момент не наблюдаемых, но способных воспроизводитьсянашим сознанием).
В качестве элементарной формы абстрактного мышления выступает понятие– «мысль, в которой обобщены в класс и выделены из некоторого множества предметыпо системе признаков, общей только для этих выделенных предметов» [Ивлев: 1997,135]. Понятия – логические суррогаты представлений – являются обобщенно-схематическимотображением предметов и явлений и не могут актуализироваться в виде наглядногообраза. В качестве содержания понятия выступает признак или совокупность признаков,выделяемых с помощью абстрагирования и обобщения и, в конечном итоге, определяющихего сущность. Например, в понятие ‘водоем’ войдут все существующие на землеводоемы (озера, моря, океаны и т.д.), объединенные общими признаками: искривленнаяповерхность, наполненность водой и т.д.
Понятия, соединенные между собой с помощью логической связки, образуют суждения[6], которые, в свою очередь, в соответствиис определенными правилами входят в состав умозаключений, представляющихсобой особого типа связи структурно законченных мыслей друг с другом. Стройномулогическому каркасу процесса мышления соответствуют конкретные языковые единицыразных уровней: лексемы – представлениям и понятиям; простые предложения – суждениям;сложные предложения – умозаключениям. Придавая конкретный смысл абстрактнымлогическим построениям мысли, языковые средства выражения не способны оказыватьна них влияние, они выбираются в соответствии с определенными логическими задачамии служат лишь вспомогательным материалом, обеспечивающим бесперебойный характермыслительного процесса.
В силу того, что собственно лингвистическими вопросами начали заниматься относительнопоздно, в конце XVIII в., в то время, когда язык представлял сложившееся самостоятельноецелое с весьма разветвленной системой знаков и когда позиции логики были непоколебимы,самостоятельные лингвистические исследования во многом начались как отражениеили, в лучшем случае, как продолжение исследований логических.
Первый этап работ по описанию языка проводился всецело в рамках критериев,выработанных логикой. Основная языковая единица – предложение – рассматривалоськак языковое выражение суждения: «Суждение, выраженное словами, есть предложение»[Буслаев, 258]. Предложение характеризуется двучленной структурой, функции субъектаи предиката в предложении выполняют главные члены – подлежащее и сказуемое.В логическом отношении второстепенные члены не отделяются от главных и вместес ними составляют логическое подлежащее и логическое сказуемое.
Однако уже в то время начали возникать сомнения в правомерности такого отождествления.«Грамматическое предложение вовсе не тождественно и не параллельно с логическимсуждением. Название двух членов последнего (подлежащее и сказуемое) одинаковыс названиями двух из членов предложения, но значения этих названий в грамматикеи логике различны» [Потебня: 1958, 61]. В качестве аргумента выдвигалось следующееположение: «… для логики в суждении существенна только сочетаемость или не сочетаемостьдвух понятий, а которое из них будет названо субъектом, которое предикатом,это для нее, вопреки существующему мнению, должно быть безразлично» [Потебня:1958, 68]. Грамматические тенденции в подходе к предложению, согласно которымв основе деления на субъект и предикат лежит не логическая целесообразность,а сложившиеся в языке таксономические связи, разделяли и другие лингвисты, впоследствииобъединенные под эгидой психологического направления: « … мы берем термин "предложение"для обозначения суждения в речи, в языковедении, т.е. с точки зрения языка»[Фортунатов,127].
Предложение рассматривается как выражение психологического суждения, в которомсочетаются два представления, первым из которых, исходным, является психологическийсубъект, а вторым, производным, – психологический предикат. Особенность предложения,по мнению Д.Н.Овсянико-Куликовского, состоит в его неразрывной связи с речью,с «силою языка» [Овсянико-Куликовский: 1896, 12]. Влияние, оказываемое на предложение«силою языка», обеспечивается за счет контекстуальной обусловленности языковыхединиц и заложенной в них семантической и синтаксической экспрессивностью. Осложненностьпредложения психологическими, то есть субъективными, факторами, позволяли рассматриватьего с новых сторон, вне существующих логических форм, давали толчок новым перспективнымнаправлениям лингвистических исследований.

Лингвистические и логические подходы к описанию языковойструктуры в ХХ веке

К середине XX века в языкознании сложилось следующее представление о соотношениипредложения и суждения: «Суждение не может существовать вне предложения, котороеявляется формой его образования и выражения. Но если суждение выражается в предложении,то это еще не значит, что назначение всякого предложения – выражать только суждение»[Виноградов: 1954, 6 – 7].
Освобождение от логических догм ускорило развитие исследований в области морфологии,семантики, синтаксиса. Основными объектами изучения становятся слово и предложение.На уровне лексемы рассматриваются морфологическое строение слова, его структурныесоставляющие, лексическое и грамматическое значение, возможности лексико-семантическойсочетаемости, вхождение в систему парадигматических и синтагматических отношений.Способность слова к образованию парадигм – вертикально построенных смысловыхобразований, в основе которых лежит определенное семантическое значение, и синтагм– линейных языковых образований – открывало широкую перспективу его исследованияв области семантики и синтаксиса.
На уровне предложения рассматривается предикативность – способность актуализировать(привести в соответствие действительностью) выраженные в предложении факты;соотносящаяся с предикативностью объективная модальность, основу которой составляеткатегория наклонения глагола; субъективная модальность, базирующаяся на оценкесо стороны говорящего описываемых фактов действительности. Особое внимание уделяетсяделению членов предложения на главные и второстепенные и образованию сложныхпредложений.
Углубленный лингвистический анализ, наряду с диаметрально противоположнымилогике факторами (наличием субъективной модальности или делением на главныеи второстепенные члены, часто не соответствующие логическому субъекту и предикату),выявил и ряд признаков, согласующихся с логическими принципами исследования.Например, вхождение слова в определенную парадигму, образованную на основе общегопризнака (по принципу синонимии) или противопоставление по этому признаку (наоснове антонимии), обусловливает логический метод проведения анализа от смысловойкатегории, лежащей в основе парадигмы, к лексическим средствам ее выражения.Синтаксические категории предикативности и объективной модальности устанавливаютсоответствие языковой единицы фактам окружающей действительности, то есть указываютна реальность (истинность) или гипотетичность событий, описываемых в предложении.
На базе сложившегося к началу XX века формально-грамматического описания языкаот средств выражения к семантическому значению начинает развиваться противоположноенаправление лингвистических исследований, анализирующее языковые структуры отзначения к потенциальным формам его реализации. Это направление, в основе котороголежит изучение грамматического строя языка в системе его семантических функций,получило название функциональной грамматики. Идеи функционального описания языка,заложенные в работах Ф.Брюно, О.Есперсена, Ф. де Соссюра, Л.В.Щербы, получилидальнейшее развитие в целом ряде исследований: в работах по функциональной стилистике,по коммуникативному аспекту речи, в создании теории функционально-семантическихполей, в методических разработках по изучению иностранных языков, в психолингвистике.
В теории функциональной грамматики (ТФГ), активно разрабатываемой в Россиив 80-х годах, основополагающее значение приобретает понятие категориальной ситуации.Категориальная ситуация, по А.В.Бондарко, имеет связь с семантикой и базируетсяна определенной семантической категории, которое составляет ядро функционально-семантическогополя, выражающего грамматическое значение: временное, модальное, локативноеи т.д.). В цикле монографий, появившихся за последние два десятилетия, рассмотреныи описаны функционально семантические поля аспектуальности, временной локализованности,таксиса, темпоральности, модальности, субъектности, объектности, персональности,залоговости и т.д. [Теория функциональной грамматики: 1987; 1990; 1991; 1992].
Сложившееся в рамках ТФГ понятие категориальной ситуации по своему значениюимеет мало общего с общепринятым в лингвистике понятием ситуации, так как ориентированоне на денотативную структуру высказывания, а на способы выражения и интерпретациисмыслового содержания с помощью формально-грамматических категорий: вида, залога,наклонения, лица, числа и т.д. На содержательной стороне высказывания вниманиеисследователей сосредотачивается в той мере, в какой она может быть отраженав рамках функционально-грамматического значения составляющих ее элементов.
В 20-х годах появился целый ряд логических исследований языка, получившихв дальнейшем поддержку среди лингвистов. Надо отметить, что если первая половинаXX века в целом проходила под эгидой формально-грамматического, нормативногоописания языков, то со второй половины возродился интерес к собственно логическимисследованиям, появились направления, всецело ориентированные на изучение соотношенияязыковых и мыслительных категорий. Бурное развитие науки и техники требовалосоздания новых систем кодирования информации. Изучая естественные языки формальнымиметодами, то есть описывая их структурные особенности, невозможно было до концапонять основные принципы их функционирования на ментальном уровне. Только анализ«от потребностей» к средствам их знакового выражения позволяет вскрыть логическуюструктуру и отдельные детали информационной системы, проанализировать способыее применения.
В зависимости от выполняемых функций, в предложении было выявлено несколькоосновных компонентов, определяющих его значение. В качестве основного факторарассматривалась заложенная в предложении информация, описывающая фактическоеположение дел в реальной действительности. При обозначении информационной составляющейприменялись разные термины: пропозиция (пропозициональная структура), диктум,глубинная структура, семантическая структура, смысл и т.д. Объединяющим моментомв данных структурах является то, что они отражают в предложении некий семантическийглубинный инвариант, репрезентирующий в предложении ситуацию реальной действительности.
В работах Ш.Балли предложено деление содержания предложения на две составляющие:диктум, передающий фактическое информационное содержание, и модус, отвечающийза субъективную оценку излагаемых фактов [Bally: 1942].
Представители аналитической философии (Г.Фреге, Б.Рассел, Л.Витгенштейн, Р.Карнап,З.Вендлер и др.) исследовали язык с логической точки зрения как средство описанияфактов реальной действительности с целью познания истины и в предложении ориентировалисьна пропозицию как на логическое содержание языковой структуры, определяющейее как истинную или ложную. «Знания – это представление фактов на уровне сознания,и, так же как в случае, когда мы видим объекты, они появляются перед нами вперспективе, сквозь дымку пропозиции» [Vendler, 97].
В основе выделения в составе предложения пропозициональной структуры лежитидея Г.Фреге о том, что любое утверждение ('assertion') базируется на предположении('presupposition') [7]. Выраженное с помощьюпропозиции предположение будет истинным в случае, если оно соответствует ситуацииреальной действительности, и ложным, если не соответствует. «Если я говорю 'Идетдождь', это будет истинным при одних погодных условиях и будет ложным при другихпогодных условиях. Погодные условия, то, что делает мое утверждение истинным(или ложным, такое тоже возможно), являются тем, что я называю фактом» [Russell:1971a, 182].
Каждому факту действительности можно поставить в соответствие две пропозиции,одна из которых будет истинной, а другая ложной. Критерием оценки истинностиили ложности пропозиции является наше восприятие реального мира или наша практика,так как сама по себе пропозициональная структура является лишь логическим символом,указывающим на явление действительное или воображаемое. «Нет ничего в природесимволов, указывающее нам, какой из них является истинным, а какой – ложным.Если бы было, вы могли бы познавать правду о мире, изучая лишь пропозиции ине оглядываясь вокруг» [Russell:1971а, 187].
Разницу между фактом и пропозицией З.Вендлер сравнивает с разницей между живойрозой и ее отображением на холсте. То, что нарисовано, тоже роза, но не реальныйобъект, а лишь представление художника об этом объекте [Vendler, 96]. Как илюбое другое представление, структура пропозиции, кроме указания на действительноеили мнимое положение дел, содержит субъективный фактор, который выражается внашем отношении к описываемым событиям: «Вы не можете просто назвать факт. Единственное,что вы можете сделать, это принять его, или отрицать его, или восхититься им,или внушить его, или захотеть его, или спросить о нем, но все эти обстоятельствавходят в понятие пропозиции» [Russell: 1971а, 188]. Глаголы 'верить', 'желать','отрицать' и т.д., указывающие на отношение субъекта к пропозиционному содержанию,получили в работах Б.Рассела соответствующие названия пропозициональных глаголов,а наличие субъективного фактора в составе пропозициональной структуры дал емуоснования в дальнейшем обозначить пропозицию как «содержание веры» ('contentof belief') [Russell: 1971в, 307].
В отечественной лингвистической литературе распространено встречающееся вранней работе Л.Витгенштейна «Логико-философский трактат» («Tractatus Logico-Philosophical»,1921) следующее определение пропозиции: «Пропозиция – это то, как обстоят дела».Данная дефиниция не совсем точно отражает сущность пропозициональной структуры,и надо отметить, что в дальнейшем оно было существенно переработано автором.Действительно, указывают на то, как обстоят дела в окружающем нас мире, далеконе все пропозиции, а только те из них, которые расцениваются как истинные, соответствующиефактам реальной действительности.
Рассматривая в «Философской грамматике» (1931) пропозицию как функциональнуюзависимость между событиями реального мира и их отражением в нашем сознании,Л.Витгенштейн пишет: «В определении "Это то, как обстоят дела" 'какобстоят дела' – это ключ управления к истинным функциям. Пропозиция указываетна возможность того состояния дел, которое она описывает» [Wittgenstein: 1974,20]. Сравните определение, предложенное З.Вендлером: «Пропозиция – это субъективноепроявление ('the subjective appearance') объективной возможности ('objectivepossibility'), а в случае ее истинности – проявление факта» [Vendler, 96].
Основу предложенной Н.Хомским генеративной (порождающей) грамматики составилаидея о том, что не только семантическое значение, но и синтаксическая формапредложения обладает в сознании носителей языка определенной конфигурацией.Сравнивая два предложения: (1) Colorless green ideas sleep furiously (Бесцветныезеленые идеи яростно спят) и (2) Furiously sleep ideas green colorless (Яростноспать идеи зеленый бесцветный), – Н.Хомский приходит к выводу, что «предложение(1) и (2) бессмысленны в равной степени, но только первое из них любой носительязыка распознaет как соответствующее грамматическому строю языка» [8][Chomsky: 1965, 15]. Задача генеративной грамматики, по словам Н.Хомского, заключаетсяв том, чтобы снабдить субъекта речи аппаратом для производства предложений награмматическом уровне: «Наиболее важным аспектом проявления лингвистическойкомпетенции является то, что мы можем назвать "языковым творчеством",то есть умением говорящего создавать новые предложения, предложения, которыетотчас же воспринимаются слушателями вне зависимости от того, слышали они ихкогда-нибудь раньше или нет» [Chomsky: 1969, 11].
Расчленив структуру предложений на отдельные синтаксические составляющие ивыявив закономерности их построения, Н.Хомский приходит к выводу, что любаяоблеченная в фонетическую форму и обладающая определенным семантическим значениемповерхностная структура (то есть имеющееся в нашем распоряжении предложение)с помощью трансформаций на синтаксическом уровне может быть приведена к базовомусинтаксическому инварианту – глубинной структуре, наиболее точно отражающейописываемую ситуацию реальной действительности. Например, все предложения типа«what did John eat» (что Джон ел), «who ate an apple» (кто ел яблоко), «Johnate an apple» (Джон ел яблоко), «did John eat an apple» (Джон ел яблоко (?))представляют собой грамматические производные базового синтаксического варианта«John eats an apple» (Джон ест яблоко) [Chomsky: 1965, 69-72].
В отличие от глубинной структуры, ориентированной на воспроизведение базовогосемантического значения, поверхностная синтаксическая конфигурация имеет фонетическоеоформление и определяется субъективными особенностями производителя речи: «грамматикаотражает поведение говорящего, который на основе конечного и случайного опытавладения языком может создавать и воспринимать бесконечное число новых предложений»[там же, 15].

Семантические приоритеты в анализе языковых явлений. Созданиелингвистической философии

В 60-е годы XX века получила распространение генеративная семантика, представителикоторой – Дж.Катц, П.Постал, Дж.Лакофф и другие – уделяли особое внимание семантическомуаспекту. Семантический компонент предложения наряду со звуковым фонетическимрядом является производным от синтаксической структуры и базируется на способностиговорящего определить значение любого предложения как функционально обусловленнуюсовокупность входящих в его состав известных ранее лексических единиц. Представителигенеративной семантики указывали на то, что синтаксическая интерпретация невсегда однозначно указывает на семантическое значение предложения, так как внутрипредложения существуют различные варианты деления на синтаксические группы.Например, в предложении «I like little boys and girls» ('Мне нравятся маленькиедевочки и мальчики') прилагательное 'little' в позиции перед однородными существительными'boys and girls' может в равной степени относиться как только к первому из них«I like (little boys) and girls», так и к обоим сразу «I like (little boys andgirls)», в зависимости от чего меняется семантическое значение предложения [Kats,Postal, 24].
При описании языка от функциональных потребностей к средствам выражения, кромепознавательной (когнитивной) функции, отражающей положение дел в окружающейдействительности, были выявлены коммуникативная, эмоциональная, волюнтативная(функция воздействия), поэтическая и другие целевые установки. На определенномэтапе эволюционного развития неизбежна трансформация мыслительных процессов:статичный наблюдательно-познавательный характер мышления сменяется преобразовательно-деятельностнойактивностью, в результате чего процесс познания в целом принимает эгоцентрическуюнаправленность.
Когда человек из бесстрастного наблюдателя превращается в лицо заинтересованное,способное не только к наблюдению за природными явлениями, но и к управлениюими, акт передачи информации становится более структурированным. В коммуникативныепланы говорящего наряду с сообщением о положении дел в реальной действительностивключается намерение воздействовать на поведение или сознание слушающего с цельюизменить его точку зрения или заставить выполнить определенное действие. Языкиз средства осуществления исключительно познавательной функции переходит в разрядинструмента, который обеспечивает выполнение практических целей и задач повседневнойжизни. На первый план выдвигается конвенциональный аспект словоупотребления,связанный не столько с собственно языковыми структурами, сколько с обстановкойобщения, с поведением коммуникативных партнеров, с целевыми установками отправителяречи, с выбором коммуникативной тактики при произнесении той или иной фразы.
Размышляя о множественном характере использования языка, Л.Витгенштейн сравниваетпроцесс словоупотребления с популярными среди детей лингвистическими играми.Например, играющий с помощью жестов, мимики или телодвижений описывает слова,в соответствии с которыми должен действовать представитель другой команды; илиученик называет предметы, на которые ему указывает учитель [Wittgenstein: 1953,5]. «Здесь термин "лингвистическая игра" предназначен для того, чтобысделать более отчетливым тот факт, что общение является частью человеческойактивности, или одной из форм его жизни» [там же, 11]. К лингвистическим играм,по мнению Л.Витгенштейна, можно отнести самые разнообразные формы обращенияк языку: выражение приказов и подчинение им, описание внешнего облика объектаили его физических параметров, конструирование объекта в соответствии с описанием,отчет о событии, размышление о событии, составление и проверка гипотез, представлениерезультатов эксперимента в таблицах и диаграммах, составление рассказа и егочтение, актерское мастерство, пение, отгадывание загадок, придумывание шуткии ее пересказ, решение проблемы с помощью арифметических действий, перевод содного языка на другой, постановку вопроса, выражение благодарности, проклятия,приветствия, молитвы и многое другое [там же, 12].
Разносторонний характер целевого назначения коммуникативного акта нашел отражениев создании нового направления исследований – лингвистической философии, объединившейразличные языковые, психолингвистические, логические и философские течения:теорию речевых актов, прагматику, актуальное членение предложения, философию«обыденного языка» и др. Представители лингвистической философии рассматривалиязык как средство достижения практических целей и удовлетворения насущных потребностейчеловека. В работах по лингвистической философии коренным образом меняется отношениек процессу говорения. Исследовательские рамки коммуникативной активности значительнорасширяются и кроме языковых средств выражения включают целый спектр экстралингвистическихфакторов: языковую компетенцию участников речевого акта, их взаимодействие впроцессе коммуникации, обстановку, в которой эта коммуникация осуществляется,целевые установки субъекта и адресата речи, речевой этикет, индивидуальные особенностиупотребления языковых средств и т.д.
Особенность обыденной философии состоит в том, что она является результатомвзаимодействия целого ряда факторов: национального своеобразия, фольклора имифотворчества, религии, системы эстетических и этических ценностей, жизненногоопыта и традиции. В России философия «обыденного языка» получила развитие вразработке ряда концептов, образующих обширную область лексики естественныхязыков, в которой находят отражение практические взгляды человека, его отношениек свободе и воле, времени и вечности, добру и злу, правде и истине, силе и действиюи т.д. [9].
Отправным моментом для начала исследований концептуальной природы лексическихединиц послужило создание в 1989 году проблемной группы «Логический анализ языка»,в рамках которой стало проводиться изучение встречающихся в языке слов (концептов),семантическое значение которых отражает мировоззрение данного языкового коллектива.От собственно философских терминов данные языковые структуры отличает связьс реальной жизнью, с практической деятельностью человека. «Есть предметы порядкадуховного, которых жизненное значение для нас прямо определяется, кроме их собственныхреальных свойств, еще и тем понятием, которое мы о них имеем» [Соловьев, 343].
Понятие концепта в настоящее время находится в стадии формирования и развития.Введенный в обиход А.Вежбицкой [Wierzbicka: 1985] как объект из мира «Идеальное»,соотносящийся с именем и воплощающий культурно-обусловленные представления человекао внешнем мире, этот термин как нельзя лучше отразил предметно-смысловое и идеологическоесвоеобразие лексического состава русского языка и прочно вошел в отечественнуюлингвистику. По мнению Р.М.Фрумкиной, появление концепта знаменует новый этапв развитии семантических исследований, «сдвиг в ориентациях: от трактовки смыслакак абстрактной сущности, формальное представление которой отвлечено и от авторавысказывания, и от его адресата, к изучению концепта как сущности ментальнойпрежде всего» [Фрумкина, 30]. Кроме данных словарной статьи понятие концептавключает в себя сведения об этимологической сущности и истории слова, о динамикеего исторического развития, о национальном своеобразии и субъективных аспектахзначения. В рамках концептуального представления рассматривается связь лексемыс ментальными операциями, лежащими в основе ее формирования, а также учитываетсявлияние, оказываемое лексической единицей на личность – субъект владения заложеннойв ней информацией. Комплексность и идеологический характер представления лексемспособствовали тому, что привычный термин «понятие», ориентированный на логическуюинтерпретацию действительности, в рамках лингвистических исследований был преобразованв новую категорию – в концепт.
Представление о языке как об уникальной структуре, отражающей этапы развитиячеловеческого сознания, существовало в языкознании задолго до идеи концептуальногоописания лексики. «Язык имеет собственную археологию. Живая летопись слов заходитв те отдаленные эпохи древности, когда человек еще не писал своей истории; эталетопись повествует нам о таких фактах, которые не могут быть добыты никакимираскопками, не могут быть прочитаны ни на каких папирусах; она способна намрассказать историю духа человеческого» [Крушевский, 134].
В самом деле, если в мифах, преданиях и произведениях народно-героическогоэпоса воплощается пространственно-образное статическое восприятие действительности,то лексические единицы способны передать динамично-деятельностный аспект сознания:развитие языка как формы отражения представлений о мире и о личности, а такжеинструмента, способного решать практические задачи, возникающие в процессе познания.Призывая изучать историю слова, которая не сводится к его этимологическому значению,а охватывает весь временной и понятийный срез его функционирования, В.В.Виноградовписал: «В судьбах слов раскрываются законы изменения значений – на разных стадияхязыка и мышления – со всеми социально-обусловленными отклонениями в развитииотдельных цепей явления» [Виноградов: 1994, 13]. Предложенное В.В.Виноградовымв работе «Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования»описание слова «личность» [там же, 272 – 305] является по сути образцовым концептуально-историческимпредставлением данного понятия в русском языке в контексте его формированияи развития, в ходе преломления его значения во времени и пространстве с учетоммногообразия существующих парадигматических и синтагматических связей.
Особый статус понятия «концепт» в русском языкознании во многом объясняетсязначением и ролью русской литературы, которая представляет собой особую смысловуюструктуру, передающую комплексное и часто противоречивое субъективно-личностноевосприятие действительности. «Русская литература – самая профетическая в мире,она полна предчувствий и предсказаний, ей свойственна тревога о надвигающейсякатастрофе» [Бердяев, 53]. Обреченность рождала трагизм восприятия окружающейдействительности, крайне обостренное отношение к происходящим в мире событиям.«Русской литературе свойственны сострадание и человечность, которые поразиливесь мир» [там же]. Глубинно-философский смысл художественных и публицистическихтекстов нашел отражение в мировоззренческом статусе составляющих их лексическихединиц, и этот феномен не мог не быть отмечен в отечественных лингвистическихисследованиях.
Если в России внимание лингвистов сосредоточено на онтологическом характереязыковых единиц, то на Западе интерес исследователей в большей степени был связанс прагматической стороной языковых явлений.

Теория речевых актов Джона Остина

В начале XX века вопросы, связанные с формированием речи, то есть воспроизведениемязыковых единиц в процессе коммуникации, исследовались главным образом при сопоставленииее с языком как потенциальной системой знаков, предназначенных для храненияи передачи информации. Речь рассматривалась как сугубо индивидуальное словотворчество,обладающее определенной коммуникативной и стилистической направленностью, обусловленнойразличными сферами человеческой деятельности (научно-теоретической, бытовой,поэтической). В середине 50-х годов английским философом Дж.Остином была разработанатеория речевых актов, согласно которой единицей коммуникации становится ужене предложение или высказывание, а речевой акт, связанный с выражением утверждения,вопроса, объяснения, описания, благодарности, сожаления и т.д. и осуществляемыйв соответствии с общепринятыми принципами и правилами поведения.
Теории речевых актов, начало формирования которой относится к 30-м годам ХХвека, предшествовало наблюдение над тем, что далеко не все общепринятые в естественномязыке фразы поддаются верификации, с точки зрения логики, как истинные или ложные.Целый ряд высказываний – таких, например, как Я даю этому кораблю название«Свобода», Я извиняюсь, Я приветствую вас, Я советую вам это сделать и т.д.[10] – не содержат никакого утверждения, алишь указывают на совершение определенного действия или на обещание (совет)совершить это действие. Подобные фразы, репрезентирующие в процессе коммуникацииобщепринятые акты (официальные акты именования, присвоения званий, ритуальныеформулы, формулы речевого этикета, директивы и т.д.), были названы Дж.Остиномперформативами ('performatives') – в противоположность рассматриваемым в логикеутвердительным выражениям, обозначенным автором констативами ('constatives')[Austin: 1962]. Выявленный тип высказываний получил название иллокутивных актов('illocutionary acts'), а выражаемые с помощью перформативных глаголов (желать,просить, запрещать, угрожать, советовать, именовать и других) значения былиобозначены как иллокутивные силы ('illocutionary forces').
Иллокутивные акты совершаются субъектом речи с учетом выработанных в процессекоммуникации норм поведения и, наряду с описанием фактов реальной действительности,включают обязательную целевую установку (иллокутивную силу) и целый ряд составляющих,связанных с предварительным обдумыванием и отбором лексических и синтаксическихсредств, соответствующих разговорной ситуации и коммуникативным намерениям говорящего.Существует огромное количество моментов, которые должны быть отдельно рассмотреныи взвешены в этой связи: факты; ситуация, связанная с отправителем речи, с егоцелями; ситуация, связанная со слушателем; точность передачи информации. «Еслимы намерены ограничиться идиотической или идеальной простотой, нам никогда неудастся отделить правду от того, что ею не является, но имеет под собой основания,законные, достойные, тщательно подобранные, веские и т.д., нам не удастся отделитьобщее от частного, полноту от немногословности и т.п.» [Austin: 1963, 33].
К разряду иллокутивных актов было отнесено значительное количество языковыхвыражений, в том числе и утвердительных, на том основании, что любое утвердительноеизречение имеет своей целью донести до адресата определенную информацию, убедитьего в том, что дела обстоят так-то и так-то, т.е. обладает интенциональной направленностью.«Английские глаголы и глагольные сочетания, ассоциирующиеся с иллокутивнымиактами, следующие: утверждаю, описываю, предупреждаю, отмечаю ('remark'), комментирую,командую, приказываю, прошу, критикую, извиняюсь, порицаю, санкционирую (approve),приветствую, обещаю, выражаю одобрение ('express approval') и выражаю сожаление('express regret'). Остин заявил, что в английском языке – более тысячи подобныхвыражений» [Searle: 1991a, 254].
Иллокутивные акты связаны с говорящим, позиция адресата речи, по Дж.Остину,представлена в перлокутивных актах ('perlocutionary acts'), которые отражаютэффект, произведенный в результате иллокутивного воздействия. Убеждение, отрицание,удивление, страх, возникающие у слушателя в процессе восприятия, относятся кперлокутивным силам ('perlocutionary forces'). Значения иллокутивных и перлокутивныхактов не всегда совпадают, так как далеко не всегда заложенные в речевом актеиллокутивные силы приводят к желаемому результату. Успех в достижении перлокутивногоэффекта зависит от ряда факторов: лингвистических средств выражения, обстановки,в которой совершается коммуникация, личности субъекта восприятия и т.д.
Заслуга Дж.Остина состояла в том, что процесс говорения был рассмотрен некак сочетание общепринятых символов, построенное по определенным фонетическим,семантическим и синтаксическим правилам и отражающее положение дел в окружающейдействительности, а как продукт индивидуального словотворчества, обусловленныйличностными качествами говорящего и стоящими перед ним целями и задачами, тоесть поставлен в прямую зависимость от его производителя – субъекта речи. Личностиотправителя и адресата речи связали воедино все многочисленные разрозненныеаспекты предложения, которые ориентировались не на передачу фактической информации,а на ее интерпретацию. На базе и под влиянием теории речевых актов началосьформирование прагматики как независимого направления лингвистических исследований,отвечающего за субъективный фактор процесса формирования и функционированияязыковых единиц в речи.

Разработка общих принципов коммуникативной деятельностив рамках прагматических исследований

Термин «прагматика» впервые получил обоснование в работе Ч.Морриса «Основаниетеории знаков» (1938) как раздел языкознания, который наряду с семантикой исинтаксисом образует область семиотических исследований. Прагматика изучаетотношение знаков к их интерпретаторам ('the relation of signs to interpreters');семантика – отношение знаков к объектам, которые они замещают ('the relationsof signs to the objects to which the signs are applicable'); синтаксис – отношениязнаков между собой ('the relations of signs to other signs') [Morris: 1938,6-7]. В более поздних работах Морриса данные определения были существенно переработаныи прагматика была представлена как раздел семиотики, который изучает происхождение,использование и результат воздействия знаков ('that portion of semiotic whichdeals with the origins, the uses, and effects of signs within the behavior inwhich they occur') [Morris: 1946, 1971].
В работе Р.Карнапа (1942) различия между прагматикой, семантикой и синтаксисомформулируются в русле раннего определения Ч.Морриса следующим образом: «мы различаемтри области исследования языка. Если исследование имеет отношение к говорящемуили, используя более общий термин, к пользователю, мы определяем его как областьпрагматики. Если мы абстрагируемся от пользователя и анализируем только выраженияи объекты, которые они обозначают, мы имеем дело с семантикой. Если мы, наконец,абстрагируемся от объектов реальной действительности и анализируем отношениямежду выражениями, мы в рамках (логического) синтаксиса. Весь раздел языкознания,состоящий из трех вышеупомянутых областей, называется семиотикой» [Karnap: 1942,9].
В настоящее время не существует четких границ, определяющих предмет собственнопрагматических исследований. К прагматике относится весь комплекс вопросов,связанных с личностями отправителя и адресата речи в процессе производства речии при ее декодировании, с отношениями между участниками коммуникации, с ситуацией,в которой осуществляется общение, с использованием стилистических и эмоциональныхсредств языка. Данное положение настолько нетипично для языкознания, что далоповод для иронического замечания со стороны Дж.Серля, Ф.Кифера и М.Бервиша,редакторов весьма уважаемого сборника «Теория речевых актов и прагматика»: «"Прагматика"является одним из тех слов (наряду со словами "общественный", "когнитивный"и другими), которые создают впечатление чего-то специфического и в техническомотношении поддающегося толкованию, в то время как на деле не имеют четкого значения»[Speech Act Theory and Pragmatics, Introduction].
В рамках данной книги мы будем понимать под прагматикой область исследований,предметом изучения которой является выбор языковых средств для оптимальноговоздействия на адресата и достижения коммуникативной цели в условиях заданнойситуации общения. На современном этапе развития языка, когда в распоряженииего носителей находится огромный запас языковых средств и опыт в их употреблении,на первое место выходят вопросы, связанные не столько с тем, как отразить тоили иное мыслительное содержание, сколько с тем, как отразить его наилучшимобразом, то есть решить коммуникативные задачи в самые короткие сроки и с максимальнымэффектом воздействия на адресата речи. Прагматика является областью исследованияна стыке лингвистики, психологии и социологии, которая анализирует общие принципыкоммуникативной деятельности индивидуума и отвечает за конкретное формированиелогической основы диалога-общения.
В русле прагматических исследований стали развиваться идеи Г.Фреге о том,что для выражения мысли существуют не только лингвистические способы, связанныес употреблением языковых единиц в речи [11].Иногда для того, чтобы коммуникация состоялась, достаточно или не высказать(утаить от собеседника) требуемую информацию, или намекнуть на нее с помощьюопосредованных средств выражения. Например, если в рецензии на диссертацию указывается,что диссертация написана четким, красивым почерком и все страницы тщательнопронумерованы, окружающим становится ясно, что других достоинств, по мнениюоппонента, данная работа не имеет и ее «научный потенциал» оставляет желатьлучшего. Опуская информацию о научном содержании диссертации, оппонент доноситдо слушателей мысль об определенном уровне этой работы. Рассмотрим другой пример:'Smith has left off beating his wife' (Смит перестал бить свою жену) [12].В этом предложении, наряду с выраженным лингвистическими средствами указаниемна прекращение процесса побоев, содержится дополнительная информация (пресуппозиция)о том, что раньше Смит бил свою жену и, вероятно, делал это регулярно. Мы неможем проигнорировать эту информацию, так как в противном случае (то есть еслипредположить, что Смит раньше не бил свою жену) данное высказывание не имеетсмысла.
Когда мы вступаем в общение, мы ожидаем, что человек, с которым мы говорим,обладает как определенными знаниями в той или иной области, так и навыками ведениядиалога. Например, если мы начинаем говорить о политике, мы предполагаем, чтонаш собеседник в состоянии поддержать предложенный разговор (имеет элементарныепредставления о государственном устройстве или о политических событиях в странеи за рубежом); в противном случае мы выбрали бы для общения с ним тему менеесложную: поговорили бы о погоде.
Ситуация общения представляет собой многокомпонентный процесс, который формируетсяи регулируется не только лингвистическими средствами, но и различными контекстуальнымиспособами и конвенциональными установками, сложившимися в обществе и доступнымидля всех его членов. Эти установки легко выводимы и обладают количественнымии качественными показателями. Если человек, с которым вы разговариваете, адекватнореагирует на ваши реплики, умело развивает тематику разговора, вежлив и предупредителен,то он, как минимум, заслужит характеристику «приятного собеседника». Если онне в состоянии высказать ни одной новой для вас мысли, но при этом крайне многословени навязчив, а на вопрос «Как дела?» начинает подробно расписывать все мелкиесобытия, произошедшие с ним за последний месяц, то ваше мнение о нем, скореевсего, будет противоположным.
Формирование высказываний участниками разговора происходит в соответствиис выведенным П.Грайсом общим принципом общения ('Cooperative Principle'): «Накаждой стадии общения делай свой вклад в развитие диалога в таком объеме и такимобразом, как этого ожидает твой собеседник, учитывая цель или направление разговора,в котором ты участвуешь» [Grice: 1991, 307] [13].Для объяснения условий, оказывающих влияние на логическую основу коммуникации,вводится понятие импликатуры. Под импликатурой, согласно П.Грайсу, понимаетсяинформация, обусловленная ситуацией общения, но не связанная непосредственнос содержанием участвующих в речи языковых единиц, которая в соответствии с общепринятымиправилами логической трансформации может быть извлечена адресатом речи из лингвистическогоконтекста или из ситуации общения.
В соответствии с теорией П.Грайса содержание высказывания можно разделитьна три условные части: то, что говорящий подразумевал при его формировании;то, что сказано (выражено им лингвистически); то, что вовлечено в ситуацию общения(выражено логическими средствами). Последняя часть делится на две категории:общепринятые, или конвенциональные, импликатуры ('conventional implicature')и разговорные импликатуры ('conversational implicature'). Например, в высказывании«Он англичанин и, следовательно, храбр» ('He is an Englishmen; he is, therefore,brave') общий смысл не сводится к простой сумме смыслов первой и второй частипредложения ('Он англичанин' + 'Он храбр'), а включает дополнительную конвенциональнуюинформацию: 'Он храбр именно потому, что он англичанин' [там же]. Общепринятыеимпликатуры обусловлены лингвистическими средствами, формирующими высказывания,в то время как разговорные импликатуры относятся к общей ситуации общения изависят от поведения участников информационного обмена: от того, достовернали представленная говорящим информация, уместна ли она в условиях данного разговора,понятна ли слушающему и т.д.
Разработанные П.Грайсом правила ('maxims'), вытекающие из общего принципаобщения и определяющие поведение субъектов речи, направлены на то, чтобы в кратчайшиесроки и с максимальным результатом достигать поставленных коммуникативных целей.Эти правила следующие: 1) правило количества ('maxims of Quantity'): делай свойвклад в развитие разговора настолько информативным, насколько это требуетсяситуацией в зависимости от текущих целей информационного обмена; 2) правилокачества ('maxims of Quality'): не говори того, что считаешь ложным; 3) правилоизложения ('maxims of Relation'): говори только то, что относится к делу; 4)правило поведения ('maxims of Manner'): ясно выражай свои мысли (избегай неясностии двусмысленности, будь краток и организован) [там же, 308-309].
Достоинством теории П.Грайса является то, что в ней были выявлены новые, ранеене исследуемые способы логической организации коммуникативного общения, участвующиев формировании значения высказываний и оказывающие влияние на ситуацию общенияв целом. Теория П.Грайса объединила многочисленные компоненты (лингвистические,психологические, социологические, этические и др.), образующие коммуникативныйдискурс и определяющие в конечном итоге не только правила и тактические принципыведения разговора, но и его смысл.

Идеи структурализма и лингвистический поворот в философии

Истоки структурализма, в основе которых лежит возможность расчленения языковыхструктур на взаимообусловленные составляющие, были заложены в работах Г.Фреге,Ч.Пирса, Ф. де Соссюра, Ж.Пиаже. Комбинационный момент, являющийся неотъемлемойчастью языковой системы, как нельзя лучше сочетается с предположением о ее структурнойорганизации. Сама идея структуры, по словам Ж.Пиаже, «означает идеал внутреннейсамодостаточной стройности, и, чтобы понять его, нам нет необходимости ссылатьсяна разные не относящиеся к делу обоснования этой структуры». Вторым существенныммоментом является то, что «все структуры вообще, несмотря на все свое многообразие,имеют какие-то общие и, возможно, основополагающие свойства» [Piaget, 5].
Рассматривая пропозицию как функцию от предикатов, Г.Фреге и Ч.Пирс указывалина то, что последние являются лишь потенциальными носителями информации, обретающимисмысл только в сочетании с именем. «Возьмем пропозицию 'Два – простое число'.С лингвистической точки зрения мы различаем в ней две составляющие: субъект'два' и предикат 'простое число' … Первая составляющая 'два' – имя собственное,которое указывает на определенное число и обозначает объект. Оно может употреблятьсянезависимо, без сочетания с другим компонентом. Предикативная же составляющая'простое число' … требует распространения и не обозначает никакого объекта.Первую составляющую я называю насыщенной, а вторую – ненасыщенной» [Frege: 1984,280-281] [14].
В «Курсе общей лингвистики», впервые опубликованном в 1916 году, Ф. де Соссюррассматривал язык как систему знаков, которые приобретают значение только черезсвязь с другими элементами этой системы. Рассматривая звуковую оболочку словакак то, что обозначает (означающее), а его значение как то, что обозначено (означаемое),Соссюр отмечал, что «фонемы характеризуются не только, как можно было бы подумать,своими собственными характеристиками, но и тем, чем они отличаются друг от друга.Фонемы главным образом противопоставлены друг другу как сходные и различныесущности» [Saussure, 119]. Теоретические исследования Соссюра были в дальнейшемприменены при анализе звуковых систем языка.
В рамках общей теории создания систем искусственного интеллекта и возможноститрансформации языковых структур в 70-х годах ХХ века были предприняты попыткиописать язык по принципу «Смысл <-> Текст». Основная идея такого описаниясостоит в создании особого рода языка, позволяющего отображать любой текст ввиде формально-семантической знаковой системы, которая, с одной стороны, аналогичнаисходному содержанию текста, а с другой – доступна для обработки на ЭВМ.
Использование семантических знаковых моделей текста включает возможность двустороннегопреобразования текстового материала: аналитическое разложение текста любой степенисложности и перевод его на формальный семантический язык, а также синтетическоеего воссоздание, реконструкцию формальной семантической структуры на уровнеестественного языка. В России исследования по созданию языковой модели естественногоязыка получили развитие в работах А.К.Жолковского и И.А.Мельчука. В предложенноймодели преобразования естественного языка в соответствующие смысловые категориии воссоздания текста на основе соотносящихся с ним смысловых знаковых структурсмысл выступает как некий инвариант, представляющий собой «пучок соответствиймежду реальными равнозначными высказываниями, фиксируемый с помощью специальнойсимволики – семантической, или смысловой, записи» [Жолковский, Мельчук, 7].
Предложенная языковая модель «Смысл <-> Текст» предполагает пять основныхуровней представления: семантический, синтаксический, морфологический, фонологический(фонемный) и фонетический, – которые отображаются с помощью особого знаковогокода. Например, значение ‘очень’ передается с помощью знака Magn, образованногоот латинского ‘magnus’ (большой)). Запись словосочетания, содержащего данноесмысловое значение, будет выглядеть следующим образом: Magn (брюнетка)= жгучая; Magn (рана) = глубокая; Magn (знать) = назубок, каксвои пять пальцев [Мельчук, 80]. Язык модели «Смысл <-> Текст» разрабатывалсяпод влиянием исследований в области автоматического перевода, анализа и синтезатекстов по принципу формального семантического описания, использующего однозначнуюи логически последовательную символику. В качестве обязательного критерия, положенногов основу символического лингвистического кода, выдвигалось требование о возможностииспользования данной модели или ее составляющих в вычислительной технике.
Мышление, несмотря на всю комплексность этого понятия, представляет собойпроцесс оперирования аналогами объектов реального мира и включает в себя двестороны восприятия: объективную, затрагивающую описание фактического положениядел в этом мире, и субъективную, указывающую на отношение к ним со стороны мыслящегосубъекта. Устанавливая приоритет познания законов окружающей действительности,сторонники логического подхода намеренно сужали круг своего рассмотрения доуровня отражения объектов, их свойств и структурных составляющих, их взаимодействияи взаимообусловленности при перемещении в пространстве и времени, оставляя запределами исследования мир психики, то есть те сложные рефлекторные процессы,которые возникают в сознании индивидуума как реакция на соприкосновение с этойдействительностью.
Даже те исследования, которые проводились с учетом личностных качеств и интенциональныхустановок субъекта речи, ориентировались на язык как на идеальную упрощеннуюструктуру, доступную для манипулирования на уровне логических категорий. Нарядус нейтральными общепринятыми лексическими единицами кодирования объектов – словамии словосочетаниями, система языка включает сложные ассоциативно-образные лингвистическиекомплексы, позволяющие не только именовать объекты действительности, но и дополнительноотражать малейшие нюансы их восприятия. Сетуя на несовершенство языка, в которомсуществуют различные варианты для обозначения одного и того же явления, никогдане совпадающие полностью по значению, Г.Фреге писал: «Я хотел бы только подчеркнуть,что различные выражения тем не менее весьма часто имеют что-то общее, то, чтоя называю смыслом или – в случае особого типа предложений – мыслью … таким образом,разница в выражении не затрагивает смысл, а затрагивает только восприятие, оттенокили окраску мысли, и безразлична для логики» [Frege: 1980а, 46].
Витгенштейн в одном из своих философских наблюдений обратил внимание на глубокиекорни весьма распространенной в философии традиции подмены понятия 'одинаковый'понятием 'тот же самый'. Когда мы пытаемся найти нужный оттенок того или иногозначения, подбирая синонимы или описывая наше представление, «вопросом рассмотренияв философии является только то, где именно у нас возник соблазн употребить тоили иное выражение. То, что мы хотели сказать, в этом случае не относится кфилософии» [Wittgenstein:1953, 91].
Такое положение дел не осталось незамеченным среди философов. С одной стороны,нельзя было больше игнорировать противоречия между методологическими приемамии аппаратом философского исследования и реалиями обычного языка; с другой стороны,требовали концептуального решения те явления, которые в течение долгого времениотбрасывались как недостойные философского рассмотрения.
Отстаивая позиции того направления в философии, которое занималось изучениемобыденного языка, и высказывая критические замечания в адрес сторонников «чистой»науки, П.Грайс отмечал: «Они хотят, чтобы философия была возвышенной, принималаво внимание только важную теоретическую информацию, которая способствовала быразрешению или мировых вопросов, или проблем отдельной личности, или их обоих.Им я хочу возразить: вы желаете невозможного; философия никогда и не выполнялатакой задачи, хотя иногда могло показаться, что она это делала (и практическиепоследствия этого оказывались далеко не всегда очень благоприятными)». В жалобахна то, что философия больше не в состоянии решать практические проблемы, помнению П.Грайса, «не больше смысла, чем в жалобах на то, что по звездам невозможнобольше предсказать развитие мировых событий» [Grice: 1989, 179 – 180].
Вместо решения глобальных вопросов философия должна обратиться к рассмотрениюобычных вещей. Во второй половине ХХ века все чаще стали раздаваться предложенияповысить интерес к анализу собственно языковых явлений. Эти предложения в дальнейшембыли объединены в рамках направления, обозначенного в ряде работ как лингвистическийповорот ('linguistic turn') в философии. Сам термин 'лингвистический поворот'впервые появился в работе Г.Бергмана: «Все философы, исследующие язык ('linguisticphilosophers'), рассуждают о мире с помощью соответствующего языка. Это лингвистическийповорот, первый шаг на пути примирения философов, рассматривающих обычный иидеальный языки» [Bergmann: 1964, 177]. В дальнейшем термин получил широкоераспространение благодаря сборнику статей, вышедшему под редакцией Р.Роти «Лингвистическийповорот: последние эссе в области методов философии» [The Linguistic Turn].
М.Блэк, обращаясь к тем, кто думает, что существует логическое соответствиемежду языком и реальностью, пишет: «Концепция языка как зеркала, отражающегодействительность, в высшей степени ошибочна». Язык должен приспосабливатьсяк отражению как реальных связей, так и исключений из них. Но чтобы соответствоватьэтому, он должен обладать возможностью выразить не только то, что есть, но ито, что могло бы быть. «Если довольствоваться меньшим, следует примириться сбезмолвием, требовать бoльшего невозможно. Нет дорог, ведущих от грамматикик метафизике» [Black: 1967, 335].
Подводя итог философских исследований языка, начиная с логического анатомизмаБ.Рассела и Л.Витгенштейна и заканчивая представителями конструктивизма, Р.Ротиписал об определенном тупике, который возник в философских исследованиях к серединевека, и указывал на то, что в настоящее время «философские проблемы могут бытьрешены (или упрощены) или путем реформирования языка, или путем приобретениябольших знаний о языке, на котором мы говорим» [The Linguistic Turn, 3] [15].
При существующем в философии и логике подходе к анализу языка язык может бытьили преобразован ('reformed') в другую структуру, более приспособленную дляфилософских исследований, или понят ('understood'). Вслед за работой Р.Ротипоявился целый ряд исследований, в которых указывалось на необходимость поворотак изучению собственно языковых явлений [16],остававшихся до этого времени за пределами внимания философии и логики. «Обстоятельстватаковы, что мы используем обычный язык, чтобы обозначить цель, мотив, возможность,но мы говорим о зле с помощью таких метафор, как охлаждение, заблуждение, тяжесть,рабство. Более того, эти первичные символы не встречаются, пока они не погруженыв сложные сюжетно-тематические картины мифа, который повествует о том, как появилосьзло» [Ricoeur: 1977, 316]. С прямого пути феноменологического описания языкаП.Рикёр предложил свернуть на «окольную дорогу», которая ведет в сторону исследованиягерменевтики символов, «существующих не на уровне сознания говорящего, а наболее глубоком уровне неосознанного» [там же].
Сходные проблемы обозначены и в работе Г.Стейнера, в которой отмечаются трудности,возникающие при переводе встречающихся в текстах многочисленных образных и идиоматическихвыражений с одного языка на другой в условиях отсутствия специально разработанногоуниверсального лингвистического кода, необходимого для их интерпретации [Steiner,23 – 34].
Таким образом, многие структурные составляющие языка, в частности, связанныес образной системой языка, в течение долгого времени выпадали из внимания логикови философов, так как, с одной стороны, они не могли быть верифицированы какистинные или ложные, и, с другой стороны, не могли быть использованы при общепринятомподходе в решении задач, связанных с познанием окружающей действительности.В настоящее время сложилась ситуация, когда теория исследования метафорическихконструкций (довольно обширная и хорошо изученная область лингвистики) развиваетсяавтономно, как бы в подвешенном состоянии, не имея логического фундамента, объясняющегоглубинные, на уровне подсознания, механизмы возникновения и развития этого явленияв системе языка. Чтобы приблизиться к решению этой проблемы, необходимо начатьисследования с вопросов, рассматривающих способы соотнесения языковых единицс объектами реальной действительности, то есть обратиться к теории референции.

Глава II. АССОЦИАТИВНО-ОБРАЗНОЕ МЫШЛЕНИЕ И ЕГО РОЛЬ В ПРОЦЕССЕ ПОЗНАНИЯ

Язык как средство отображения объективной реальности

Особенностью существования человека является то, что он живет как бы «в двухв физическом пространстве; как «субъект мысли» ('as a «mind»') он живет и общаетсяс объектами совсем другого рода: он воспринимает и приобретает их, носит в себеи передает их различными способами другим жителям этого мира, другим субъектаммысли» [Vendler, 92]. Между миром реальных объектов и миром мыслей существуетпостоянная взаимосвязь. Мы обращаемся к действительности, чтобы закрепить иверифицировать существующие в человеческом сознании образные отпечатки внешнихобъектов, и, наоборот, мы оперируем понятиями, чтобы выявить причинно-следственныесвязи и порядок вещей в окружающем нас мире. В качестве связующего звена междуэлементами двух систем выступает язык как еще один «мир, лежащий между миромвнешних явлений и внутренним миром человека» [Гумбольдт: 1984, 13].
Вопрос о соотношении языковых единиц с объектами реальной действительностиявлялся предметом изучения на протяжении длительного времени. В «Признаниях»Августина Аврелия детально описывается восприятие ребенком соотношения междуязыковыми знаками и объектами, которые они обозначают: «Я схватывал памятью,когда взрослые называли какую-нибудь вещь и по этому слову оборачивались к ней;я видел это и запоминал: прозвучавшим словом называется именно эта вещь. Чтовзрослые хотели ее назвать, это было видно по их жестам. По этому естественномуязыку всех народов, слагающемуся из выражения лица, подмигиванья, разных телодвиженийи звуков … Я постепенно стал соображать, знаками чего являются слова, стоящиев разных предложениях на своем месте и мною часто слышимые, принудил свои устасправляться с этими знаками и стал ими выражать свои желания, начал я этимизнаками общаться с теми, среди кого жил» [Августин Аврелий, 13].
Как считает Л.Витгенштейн, этот небольшой отрывок раскрывает весь процесссоотношения языковых знаков с объектами реальной действительности. «Эти слова,как мне кажется, дают нам детальное описание сущности человеческого языка. Оназаключается в следующем: отдельные слова языка называют объекты, предложенияявляются комбинациями таких наименований. В этой языковой картине мы находимкорни следующей идеи: каждое слово имеет значение. Это значение соотноситсясо словом. Существует объект, за которым это слово стоит» [Wittgenstein: 1953,2].
По мнению Л.С.Выготского, образование связи между отдельным словом и его значениемпроисходит только в том случае, если данный процесс является жизненно важнымдля индивида. «Само по себе заучивание слов и связывание их с предметами неприводит к образо­ванию понятия». Для того, чтобы возник этот процесс, «нужно,чтобы перед испытуемым возникла задача, которая не может быть решена иначе,как с помощью образования понятия» [Выготский: 1982, 123].
В процессе мыслительной деятельности реальные объекты преобразуются (подвергаютсяупрощению) и по мере осмысления заносятся в память человека в виде образныхсхематически оформленных структур. Таким образом, любому предмету действительностина уровне мышления соответствует определенное понятийное содержание. Процессоперирования мысленными аналогами объектов действительности на уровне сознаниянапоминает прием, отмеченный Платоном в качестве второй характеристики сущностигеометрии, когда при построении геометрических фигур используются образы, взятыеиз мира физических предметов [Платон, 317 – 319]. Языковой знак (лексема), содной стороны, соотносится с обобщенно-образным понятийным содержанием (сигнификатом),а с другой стороны, с множеством объектов реальной действительности (денотатами),которые с помощью этого знака обозначаются. Для выражения понятийного содержанияязыкового знака и объекта реальной действительности в языкознании и логике используетсяразличная терминология: означаемое и означающее, экстенсионал и интенсионал,референт и концепт и т.д.
Триединая структура соотношения языковых единиц с объектами реального мира,общепринятая в настоящее время в языкознании и логике, прошла стадию длительнойапробации. Чаще всего в лингвистических и философских концепциях предусматриваласьболее детальная градация понятийного содержания языковых знаков. Г.Фреге в качествепонятий, соотносящихся с реальными объектами, различал: концепт – понятие обэтом объекте; смысл – способ мышления об объекте и значение – мыслительное содержаниеязыкового знака. Например, выражения "Утренняя звезда" и "Вечерняязвезда" обозначают одну и ту же планету (один и тот же объект) и соответственноимеют одно и то же значение, но обладают разным смыслом, так как представляютэтот объект по-разному. Г.Фреге писал: «Мы должны различать смысл и значение.[Frege: 1980б, 29].
Различия в смысловом представлении объектов действительности находят отраженияв системе синонимичных средств языкового выражения. В основе синонимии лежатнеадекватность способов представления объекта реальной действительности, выражающаясяв различной таксономической наполненности понятия ('кровать' – 'место для сна'),структурной конфигурации ('скала' – 'утес', 'набор' – 'серия') или темпоральнойсоотнесенности ('автомобиль' – 'машина', 'аэроплан – 'самолет'). За лексическимивариантами закреплено, как правило, представление различных видовых характеристикпредметов, его качественных сторон ('Утренняя звезда' – 'Вечерняя звезда') илиоценочных составляющих ('революция' – 'мятеж', 'разведчик' – 'шпион'). Кромеобъективных различий в представлении, являющихся критериями создания синонимичныхсредств выражения, при назывании предметов или явлений действительности имеютместо различия стилевого и эмоционального характера, лежащие в основе формированиясистемы средств вторичной номинации. В образовании метафорических структур принимаютучастие лексемы эмоционально-окрашенной семантики, выражающие отношение субъектаречи к описываемым явлениям. С другой стороны, метафорические конструкции частов наглядно-образной форме раскрывают значение предмета, явления или признака,ситуативно предсказывая форму его применения или его потенциальное поведение.
Таким образом, язык как система кодирования информации, с одной стороны, обращенк внешнему миру (его элементы служат для наименования объектов и явлений реальнойдействительности), а с другой – способен к преобразованию фактов действительности,так как процесс отображения зависит исключительно от воли сознания и может проходитьв разных плоскостях и под разными углами зрения. Для обозначения одного и тогоже предмета или явления может быть использовано множество языковых вариантов.К средствам языкового выражения объектов реальной действительности, напримерабстрактного понятия дома, относятся: различные синонимичные варианты, раскрывающиеособенности конкретных предметов, входящих в состав этого понятия ('здание','изба', 'высотка', 'небоскреб'); лексемы с морфологической модификацией, указывающейна параметры предметов ('домик', 'домище'); атрибутивные словосочетания ('деревянныйдом', 'одноэтажное строение'); аналитические и метафорические конструкции ('место,которое человек создает для того, чтобы жить, укрываться от непогоды и т.д.','домашний очаг').
Леви-Строс сформулировал соотношение между лексическими единицами и объектамиреальной действительности следующим образом: даны две серии – одна означающая,другая означаемая, первая представляет собой избыток, вторая – недостаток. Междуозначающим и означаемым всегда остается несоответствие [Levi-Straus: 1983].Связующим звеном между многочисленными языковыми вариантами, существующими всознании носителей языка, выступает, с одной стороны, тот факт, что они ориентированына абстрактное понятие дома, а с другой стороны, то, что за каждым из них стоитпредмет реальной действительности, обеспечивающий преемственность при их использованиив данном социуме. Субъективно-конвенциональный характер языковых единиц базируетсяна соотнесенности их с предметами объективной реальности.
При наименовании абстрактных, умозрительных, понятий, таких как 'справедливость','ясность', 'совесть', 'свобода', 'любовь', в ситуации, когда невозможно сопоставитьлексическую единицу с реальным объектом действительности, существует обратнаятенденция: в сознании носителей языка присутствует множество вариантов закрепленногоза конкретной языковой единицей понятийного содержания. То, что не имеет унифицированноймодели восприятия на денотативном уровне, в пределах заданного общего значениякаждый субъект мысли может воспринимать и трактовать по-своему. В этой связиестественно предположить, что в сознании носителей языка процесс соотношенияи оперирования абстрактной лексикой и соответствующим ей понятийным содержаниембудет отличаться от аналогичных механизмов ментального восприятия конкретныхязыковых единиц. Так как соотношение на ментальном уровне между абстрактнымикатегориями не может опираться исключительно на субъективные факторы, естественнопредположить, что в качестве базовой основы в этом случае также выступают предметныеили ситуативные посредники из мира объективной реальности.
Наиболее наглядно это проступает в рассуждениях ребенка. «Когда речь идетоб определении отвлеченных понятий, то все равно при их определении на первыйплан выступает конкретная, обычно действенная ситуация, которая и является эквивалентомдетского значения слова». Абстрактная лексика трактуется следующим образом:«Разум, – говорит ребенок, – это когда мне жарко и я не пью воды» [Выготский:1982, 173].
Процесс объектного воплощения проходит несколько стадий: мыслительное восприятиеабстрактного значения, обработку и последующее языковое воплощение, – и свойствененне только мышлению детей, но и взрослых. Поскольку «речевая деятельность дажев самых своих простейших проявлениях есть соединение индивидуальных восприятийс общей природой человека» [Гумбольдт: 1984, 77], в сознании взрослого человекасоздание связи ‘абстрактное понятие – конкретная ситуация, его отображающая’,в отличие от стихийно возникающих детских образов, имеет закономерный характери подчиняется логическим законам целесообразности.

Особенности восприятия и кодирования абстрактных значенийна уровне языка и мышления

Процесс кодирования с помощью языковых единиц поступающей извне информациипроходит стадию мыслительной апперцепции, которая включает разложение объектадействительности на присущие ему дифференциальные и интегральные признаки идальнейший синтез – создание мысленного аналога предмета с учетом всех его жизненноважныхдля субъекта восприятия характеристик, воспринимаемых после апперцепции в иерархическойпоследовательности.
При этом абстрактные понятия, существующие исключительно в сознании носителейязыка, такие как 'горечь', 'трусливый', 'свободный', 'летит' и др., воспринимаютсяне иначе, как признак (характеристика) того или иного предмета действительности,который в настоящий момент этим качеством обладает. Неустойчивость существованияотвлеченной лексики в сознании подтверждается данными исторического языкознания,в частности, более поздним вычленением и наименованием данных понятий в действительности:«глагол в языке впервые … появился … в качестве грамматической связки, т.е.в виде так называемого "вспомогательного глагола" … этому появлениюглагола в роли связки предшествовала эпоха, когда глагола совсем не было» [Овсянико-Куликовский:1896, 18].
Представление о признаках предмета, например о чертах характера, можно получитьтолько, представив себе человека (литературного героя), обладающего этими качествами,а понятие о глагольном действии складывается путем перемещения предмета (предметов)в пространстве и времени. «Когда я говорю о глаголах, я имею в виду объектыили, что то же самое, существительные, действия которых эти глаголы обозначают»[Russell: 1971б, p.108] [17]. Отсутствие денотатов,соотносящихся с признаками, затрудняет процесс оперирования ими на уровне мышления.
При объяснении прилагательного 'голубой' нельзя, например, ограничиться темидействиями, которые обычно предпринимаются при толковании существительных спредметным значением: нельзя назвать слово и показать на предмет голубого цвета,так как в этом случае существует вероятность того, что адресат речи свяжет прилагательноене с понятием 'голубой', как вам бы того хотелось, а с предметом, который вданном случае этим цветом обладает. «Когда спрашивают: "Какая разница междуголубым и красным"?, возникает желание ответить: то, что один являетсяголубым, а другой – красным. Но, конечно же, это не значит ничего, и в действительностито, о чем мы думаем (когда думаем о красном или голубом – О.Г.), представляетсобой разницу между поверхностями, обладающими этими цветами» [Wittgenstein:1974, 208]. Зависимое положение прилагательных от объекта, носителя данногопризнака, и наречий – от характера передвижения объекта делает практически невозможнымвычленение их в отвлеченном виде и, следовательно, ограничивают возможностиих функционирования в качестве категорий ментального уровня. «Образованные врезультате абстрагирования, снятия предметных, физических свойств вещей, лици т.п., прилагательные являются по самой своей сути синсемантичными словеснымизнаками и в большей степени, чем глаголы, нуждаются в "дополнительности",в конкретизации своего чрезвычайно обобщенного значения» [Уфимцева, 203].
Даже если в нашем воображении возникает абстрактный образ, связанный, например,с каким-либо цветом [18] или способом перемещения,то при передаче этого образа во времени или пространстве нам все равно придетсяприбегнуть к услугам посредника – объекта, который является носителем этогопризнака или характер перемещения которого в данный момент времени этому признакусоответствует. Естественно предположить, что для передачи цветового восприятияот одного субъекта речи другому или при указании на понятийное содержание абстрактныхпонятий цвета используются посредники из мира предметов. А.Вежбицка отмечает,что при семантизации слов, обозначающих цвета: красный, белый, черный, зеленый,желтый, оранжевый, пурпурный, коричневый, серый, розовый, – целесообразно использоватьобъекты действительности, ассоции­рующиеся с ними в сознании носителей языка:кровь как символ красного цвета, молоко – белого, древесный уголь – черного,небо, траву, солнце как символы выражения соответственно синего, зеленого ижелтого. При определении оранжевого, пурпурного, коричневого, серого и розовогоцветов предлагается использовать представления о сочетании нескольких цветов:красного и желтого, красного и синего и т. д. [Wierzbicka: 1980, 42 – 43]. Неслучайно в словарных статьях определение цветового значения дается на основеассоциативной связи с предметами, для которых данные признаки являются наиболееустойчивыми: черный – «цвета сажи, угля»; белый – «цвета снега, молока, мела»[19].
Ассоциативная связь между признаками и предметами, для которых данный признакявляется дифференциально-устойчивым, в сознании носителей языка приобретаетфункциональное значение: «Если, например, слепой от рождения никогда не виделни мела, ни молока, ни снега, ни вообще каких-либо белых предметов, значениеслова "белый" никогда для него по-настоящему не раскроется» [Ахманова,22].
Мысль о предмете, с помощью которого выражается признак, имеет логическоеоснование. «Содержание понятия голубого неба (мысль о голубом небе) отвлеченоот особенностей существования неба при восприятии его в определенный моментвремени, оно относится к предметам внешнего мира, как он существует в любоевремя и в любом месте действия на чьи-то органы чувств» [Ахманов: 1957, 173].Универсальность (распространение среди всех членов данного языкового коллектива),общедоступность (широкие возможности для презентации) и наглядность (яркая образнаяструктура) – вот те качества, которые отличают предметы, соотносящиеся с определеннымипризнаками на уровне национального сознания.
Наглядность важна при любом восприятии. «Чтобы у ребенка образовалось понятие,напр., стола, прежде всего он должен получить ощущения от вещи, называемойстолом. Эти ощущения, зрительные, осязательные, должны сгруппироваться в цельныйобраз стола – образ, отдельный от посторонних примесей, напр., от книги, лампыи других вещей, находящихся на столе, от кресла, к нему придвинутого, от полаи т.д.» [Овсянико-Куликовский: 1895, 13]. Однако при изучении реальных объектовнаглядность носит комплиментарный характер, а в случае передачи сложного понятийно-чувственногосодержания наглядность (ассоциативная соотнесенность признака с предметом илиситуацией реальной действительности) часто является единственным способом выраженияабстрактного понятия.
Представляется целесообразным ввести в рассмотрение понятие универсальногоносителя признака – предмета, который в сознании носителей языка ассоциируетсяс данным признаком. Существование универсального носителя предопределяет общиеориентиры при описании цвета, хотя, безусловно, каждый отдельно взятый субъектможет по-разному воспринимать оттеночные значения и цветовую насыщенность вотличие, например, от восприятия геометрических объектов. «С детства меня выучилиобозначать цвет голубых предметов словом "голубой", но это не значит,что мое голубое как ощущение сходно с голубым другого человека, потому что иэтот называет цвета по заученной привычке. Фигуру же правильного круга или квадратавсе люди с нормальными глазами видят, наверное, одинаково» [Сеченов, 334]. Нетолько цвета, но и любые чувства и ощущения, связанные с индивидуальным сознанием,приобретают неповторимость и весьма сложны для передачи в пространстве и времени.Г.Фреге писал: «Никто не имеет моего представления о предмете (‘my idea’), номногие люди могут видеть тот же самый предмет. Никто не чувствует моей боли(‘my pain’). Кто-то может сочувствовать мне, но все же моя боль принадлежиттолько мне, а его сочувствие – ему. Он не ощущает моей боли, а я не чувствуюего сострадания» [Frege: 1984, 361].
Однако, несмотря на разницу в чувственном восприятии, общее представлениео боли, о сочувствии или о радости имеет каждый человек, который хоть раз вжизни эти чувства испытывал. При соприкосновении с чужой болью или радостьюмы, прежде всего, обращаемся к своему опыту, стараясь припомнить ситуацию, котораявызывала у нас сходное ощущение. Ситуации могут варьироваться. Можно, например,почувствовать боль от укуса пчелы или от потери близкого человека. И в первом,и во втором случае при наименовании этих чувств будет использована одна и таже лексема – ‘боль’, но ее семантическое наполнение будет различным. Умениесоразмерить свои ощущения с ощущениями другого человека определяется многимифакторами, среди которых наряду с врожденным чувством такта немаловажным являетсяуровень воспитания.
В случае если боль или какое-то другое ощущение до сих пор была вам не ведомы,образное метафорическое ее описание типа ‘заноза в сердце’, 'кошки на душе скребут’(о душевной боли), в целом, дает возможность составить о ней общее представление,даже если это представление будет иметь исключительно теоретический характер.Н.Д.Арутюнова отмечает, что свойство «текучести» противопоставляет сферу чувствволе, которая характеризуется как нечто твердое, незыблемое, непоколебимое.Возникновение устойчивой ассоциативной связи между чувствами человека и жидкостью«основывается на том, что жидкое состояние вещества наиболее подвижно, изменчиво,легко попадает во власть стихии, имеет многобалльную шкалу градаций разных состоянийи температур – от ледяной холодности до кипения – и в то же время лишено дискретности»[Арутюнова: 1998, 389 – 390].
Большинство метафорических аналогов указывают на очень высокий, часто предельнодопустимый уровень проявления признака: 'ясный (ясно, ясность)' – как божийдень; неясный (неясно, неясность) – потемки, туман, дремучий лес.Не обладая способностью к выражению нюансов проявления того или иного признака,метафорические конструкции являются определенными знаками, дающими общее представлениео значении. В отличие от символов – знаков ментального уровня, обладающих идеологическим(мировоззренческим) значением, – метафоры представляют собой знаки языковогоуровня, инструмент для передачи содержания признакового характера. Привлечениеметафорических образов, обладающих в сознании носителей языка определенным аксиологическимстатусом, в качестве вспомогательных объектов при толковании или уточнении признакадополнительно предопределяет положительное или отрицательное отношение к этомупризнаку.
Базовую ассоциативную связь, существующую между абстрактным признаком и егоуниверсальным носителем, не следует путать с внутренней формой слова. Согласноопределению А.А.Потебни, «внутренняя форма слова есть отношение содержания мыслик сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль»[Потебня: 1913, 83] [20]. Внутренняя формаслова отображает процесс формирования той или иной лексемы, указывая на связьмежду ее структурой и содержанием в этимологическом плане ('стол' – от 'стлать','окно' – от 'око' и т.д.).
Анализируя мотивирующее значение лексем, Л.С.Выготский указывал на то, чтопроцесс наименования в языке часто не соответствует формальной логике. Во внутреннейформе слова прослеживается борьба между мышлением в понятиях и древней формоймышления – в комплексах: «явления и предметы называются обычно по одному признаку,который … не выражает логическую сущность данного явления. Название никогдане бывает в начале своего возникновения понятием». Признак, который отражаетсяв структуре слова, не является основополагающим или вообще не входит в понятийноесодержание предмета. «Так, ‘рогатое’ в качестве названия для коровы или ‘вор’в качестве названия для мыши слишком узко в том отношении, что и корова, и мышьне исчерпываются признаками, которые запечатлены в названии, но они и слишкомширокие, потому что такие же имена приложимы еще к целому ряду предметов» [Выготский:1982, 165]. Соответствие значения слова его внутренней форме со временем можетутрачиваться или стираться, в то время как базовая ассоциативная связь представляетсобой закрепленное на уровне языка и сознания данного языкового социума устойчивоесоотношение между предметом и свойственным ему признаком, которое постоянноактуализируется в сравнительных конструкциях и в системе средств вторичной номинации.Сравните: 'небесная голубизна', 'синий, как море' и т.д.
Образ, лежащий в основе морфологического строения лексемы, далеко не всегдасовпадает с существующим в сознании носителей языка его универсальным носителем.Например, русское прилагательное 'голубой' мотивировано словом 'голубь', в товремя как в польском языке структура лексемы 'niebieski' указывает на связьэтого понятия с небом. В названиях цветов, более поздних по образованию, такихкак 'бирюзовый', 'сиреневый', 'розовый', 'вишневый', 'малиновый', 'кирпичный',а также в заимствованных прилагательных 'оранжевый' ('orange' (англ.) – апельсин),'фиолетовый' ('violet' (англ.) – фиалка) внутренняя форма, как правило, отображаетуниверсальный носитель признака.
Базовая ассоциативная связь, существующая между признаком и предметом, в наибольшейстепени его выражающим, взаимодействует (но не отождествляется) с существующимив национальном сознании параллельными ассоциациями, раскрывающими символическоеотношение к тому или иному понятию. Как отмечает А.Н.Веселовский, «в севернойлитературе, например, зеленый цвет был цветом надежды и радости (groenleikr:splendor) в противоположность серому, обозначавшему злобу, черный вызывал такиеже отрицательные впечатления, рыжий был знаком коварства» [Веселовский, 67].Аксиологическая окрашенность того или иного цвета определяется уходящими глубоков прошлое культурно-историческими причинами, часто неуловимыми. Черный цвет– цвет траура и скорби в европейском узусе – воспринимается в Японии как цветторжества, а у чувашей, по словам А.Н.Веселовского, как символ чего-то хорошего,честного.
Таким образом, среди языковых единиц присутствует ряд лексем, которые не могутбыть соотнесены ни с одной единицей денотативного уровня. К этой категории относятсяглаголы, прилагательные, а также образованные от прилагательных существительныеи наречия. Понятия, которые выражаются с помощью данных лексем, актуализируютсяв сознании носителей языка через предметы реального мира, являющиеся их носителями.Для передачи значений абстрактной лексики от одного субъекта другому прибегаютк аналитическому описанию или к помощи посредников, которые в сознании носителейязыка обладают устойчивой ассоциативной соотнесенностью с данным признаком.Например, в практике языкового общении, при выражении или идентификации цветаиспользуется образ предмета, у которого данный цвет входит в состав значенияна понятийном уровне.
Универсальные носители признаков имеют образную структуру, обладают единымзначением для членов языкового коллектива и в силу широкого распространенияудобны для презентации. Ассоциативная соотнесенность понятия цвета с его универсальнымносителем осложняется субъективно-символическим его восприятием, а также частовзаимодействует с этимологическими факторами, закрепленными на уровне морфологическойструктуры слова.

Природа символических значений. Сигнификативное и коннотативное отображение объектов действительности

Ассоциативная направленность нашего мышления теснейшим образом связана с рефлекторнойтеорией как учением о замыкании связей и, таким образом, имеет не только психическую,но и физиологическую природу, предопределяя взаимоотношения индивидуума с объективнойреальностью. Исходя из этого, вполне правомерно предположить, что любой объектдействительности и любое понятие, зафиксированное в сознании, имеет различныеформы реализации, среди которых образное представление или образная ассоциативнаясоотнесенность играет далеко не последнюю роль. «Образование ассоциации – это,по существу, процесс, в котором одно явление приобретает значение сигнала другогоявления» [Рубинштейн: 1997, 136]. В результате сложившегося симбиоза члены устойчивойассоциативной связи в процессе мышления могут заменять друг друга без ущербадля общего смысла.
В отличие от понятийного представления, ассоциативно-образный аналог абстрактногопонятия, предмета, действия, признака предмета или признака действия, репрезентирующийструктурный элемент или ситуацию реальной действительности, доступен для непосредственноговосприятия, а в силу образной структуры и эмоциональной окрашенности удобендля запоминания, воспроизведения и передачи от одного субъекта другому в пространствеи времени. В отношении предметов реальной действительности существование образныханалогов носит комплиментарный характер: 'самолет' – 'стальная птица', 'Санкт-Петербург'– 'окно в Европу'; в то время как при соотнесении образного эквивалента с признаком,не имеющим наглядных форм реализации на денотативном уровне, наличие такой связиявляется единственно возможным средством его толкования и приобретает практическуюнеобходимость: 'смелый' – лев, 'коварный' – змея и т.д. В этойсвязи определение метафорического переноса как вторичной косвенной номинациикажется недостаточно убедительным. Вполне возможно, что механизм презентациипризнаков с помощью конкретно-образных метафорических структур по времени опережаетсоздание отвлеченной лексики, условно фиксирующей их значения. В пользу этогопредположения свидетельствуют многие факторы, в частности, структурные компонентыпервых графических языковых систем, в образной форме отображающие смысл отвлеченныхпонятий.
Метафора – это миниатюрная театрально-художественная композиция, ситуативнораскрывающая идейное содержание признака или комплекса значений ментальногоуровня, которые никаким другим способом не могут быть переданы. Ассоциативныйаналог, возникающий в сознании в качестве прообраза некой мыслительной категории,является интуитивно найденным, а следовательно, первичным и часто остается единственновозможным способом ее языковой презентации. Как невозможно одним словом выразитьсмысл художественного произведения или театрального представления, так невозможнооднозначно интерпретировать значение метафорического переноса. Если вслед заН.В.Крушевским в качестве основного закона развития языка принять «закон соответствиямира слов миру мыслей» [Крушевский, 68], то становится очевидным базовый основополагающийхарактер ассоциативно-образной интерпретации действительности.
В силу особой структуры нашего мышления любое явление внешнего мира проецируетсяна сознание в многомерном виде, включающем как объективный анализ его составляющих,так и субъективное к нему отношение. Среди аспектов восприятия, кроме непосредственногопредставления о внешнем виде и строении предмета, присутствуют анализ его функциональныххарактеристик, его полезность/вредность с точки зрения свойственных ему потребительскихкачеств, привлекательность/непривлекательность и многое другое. Эмоциональнаяоценка явления лежит в основе ассоциативной соотнесенности признака с образом,обладающим в сознании носителей языка внешним или внутренним сходством с даннымявлением. Большинство предметов, признаков или явлений, присутствующих в действительностиили в сознании человека, приобретает на ментальном уровне знаковую соотнесенностьс другим предметом или явлением, которые в силу образной структуры являютсяконнотативно окрашенными и обусловливают их эмоциональное восприятие. Надо отметить,что ситуация может иметь обратный характер, когда эмоциональное восприятие признакаоказывает влияние на отношение к образному компоненту ассоциативной связи. Например,в паре 'хитрый' – лиса признак, обладающий в сознании носителей языка негативнойокрашенностью, часто предопределяет отношение к своему носителю.
Можно говорить о том, что в отношении ряда предметов реальной действительностив сознании носителей языка наряду с сигнификатом, отображающим внешнее строениеи сущностные характеристики, присутствует образ, который аккумулирует на понятийномуровне их субъективные признаки и функционально-практические особенности, невходящие в состав сигнификативного понятия, то есть выражающие отношение к нимсубъекта восприятия. Например, при описании сигнификативного понятия лиса учитываютсяклассификационные (принадлежность определенному роду) и физические (вес, размер,окрас и т.д.) параметры животного, в то время как к коннотативным признакамданной лексемы относятся 'хитрость', 'коварство', 'склонность к обману' и т.д.
При отображении денотата на уровне сознания реальный образ приобретает разноепонятийное наполнение: сигнификативное и коннотативное. Понятийное содержаниесигнификата ориентировано на объективно-познавательную деятельность индивида,связанную с отображением объективных предметно-практических связей внешнегомира, в то время как на уровне коннотата, образно дублирующего значение предикативныхпризнаков, реализуется внутренняя активность субъекта сознания: закладываютсярефлекторно-психологические основы субъективной модели восприятия действительности.
Коннотат – закреплённый в образе устойчивый квалификационный признак или совокупностьпризнаков, которые предназначены для сравнительной субъективно-оценочной, эмоциональнойили стилистической характеристики предмета (явления) через другой предмет (явление)на основе сложившихся в языке ассоциативно-предметных связей. Коннотатотносится к категориям понятийного уровня, но его соотнесенность с абстрактно-моделируемымобразом значительно облегчает его существование в сознании носителей языка.В силу сложившихся ассоциативных связей большинство предметов реальной действительности,наряду с отображенным в сигнификате объективным понятийным содержанием, обладаютустойчивым значением, которое часто не относится к сущностным характеристикамотображаемого им предмета, а имеет субъективно-оценочную ориентацию, связаннуюс передачей признаковых значений. Коннотаты образуют понятийную базу для последующихметафорических переносов.
Понятие коннотата не исчерпывает и не подменяет собой коннотацию. Коннотатявляется соотносящимся с лексическим значением слова понятийно-образным аналогомнекоего предикативного смысла, преобразователем абстрактных сущностей в доступныеносителям языка образные денотативные структуры, в то время как коннотативныесемы входят в состав лексического значения в качестве показателей положительногоили отрицательного статуса предмета или явления. Так, прилагательное ‘белый’обладает в сознании носителей русского языка позитивным коннотативным значением(сравните: ‘белый гриб’, ‘белая магия’, ‘белая зависть’), однако не соотноситсяс понятием коннотата, так как выражает непредметную сущность. Лексемы ‘молоко’,‘снег’, ‘бумага’, наоборот, не имея коннотативно-окрашенного дополнительногозначения в составе словосочетаний типа ‘парное (кислое) молоко’, ‘чистый (грязный)снег’, ‘гладкая (мятая) бумага’, образуют коннотаты с признаковым значением‘белый’, лежащие в основе метафорических словоупотреблений: молочная кожа; белоснежныезубы; побелел как бумага. Можно предположить, что положительно-окрашенное коннотативноезначение прилагательного ‘белый’ сложилось под влиянием позитивного статусаконнотативных образов молока, снега, бумаги в сознании носителей языка. И наоборот,отрицательное коннотативное значение прилагательного ‘черный’, вызвано негативнымотношением к предме­там, которые служат для его выражения: сажа, ворона (ворон),чёрт.
Понятие коннотата предопределяет логическую базу для существования предикативныхи квалификационных признаков в субстантивно ориентированном человеческом сознании,так как устанавливает соответствие между значениями этих признаков и их универсальныминосителями из мира реальных предметов, составляющих основу ментального восприятиядействительности. Благодаря коннотативным образам, в сознании носителей языканаряду с сигнификативным содержанием, соотносящимся с предметами реального мира,присутствует система понятийных представлений признаковых значений, которыене имеют непосредственных форм реализации на денотативном уровне, но соотносятсясо знаками языковой системы: с прилагательными, абстрактными существитель­ными,наречиями и глаголами.
Можно предположить, что практически все объекты реальной действительностипотенциально обладают способностью к выражению того или иного признака. Однакодалеко не все из них выступают в качестве универсальных носителей. Создаваемыеи хранимые в памяти ассоциации относятся к различным уровням и обладают общечеловеческим,национальным, социальным, профессиональным или субъективно-личностным статусом.К общечеловеческим относятся ассоциации, основанные на общих принципах мышленияили на общепринятой соотнесенности предмета и связанного с ним действия (ножницы– стричь, пища – есть и т.д.), которые Ф. де Соссюр, а затем В.Порциг объединилипонятием синтагматических смысловых отношений. В работе Н.В.Крушевского ассоциативныевзаимоотноше­ния определяют развитие и существование лексических языковых единиц:«каждое слово связано двоякого рода узами: бесчисленными связями сходства сосвоими родичами по звукам, структуре или значению и столь же бесчисленными связямисмежности с разными своими спутниками во всевозможных фразах» [Крушевский, 65– 66]. Наличие системных лексических связей в значительной степени облегчаетпроцесс усвоения и использования языка и предопределяет пути его развития. «Если,вследствие закона ассоциации по сходству, слова должны укладываться в нашемуме в системы или гнезда, то, благодаря закону ассоциации по смежности, те жеслова должны строиться в ряды» [там же].
В качестве ассоциативных соответствий национального уровня могут рассматриватьсяпары, основу которых составляет ассоциация по сходству: мышь – 'тихая'('незаметная'), медведь – 'неуклюжий', осёл – 'упрямый' и т.д.Ассоциативная соотнесенность по сходству включает субъективный фактор восприятиядействительности, и, следовательно, для адекватной расшифровки закодированногозначения признака необходимо обладать предварительными фоновыми знаниями относительносложившихся в данном коллективе предметно-практических связей. «Слово не толькообобщает вещь, относя ее к определенной категории, оно производит автоматическуюи незаметную для человека работу по анализу предмета, передавая ему опыт поколений,который сложился в отношении этого предмета в истории общества» [Лурия, 45].Лексическое значение рассматривается как стоящая за словом устойчивая системаобобщений, доступная всем членам данного языкового коллектива. «Эта системаможет иметь … разную глубину, разную обобщенность, разную широту охвата обозначаемыхим предметов, но она обязательно сохраняет неименное "ядро" – определенныйнабор связей» [там же, 55].
Большинство предметов реальной действительности образуют ассоциативные соотношенияи по сходству, и по смежности. В первом случае предмету реальной действительностиприписывается атрибутивно-адвербиальный признак, который в наибольшей степени,с точки зрения носителей языка, ему соответствует: собака – 'злой', золото– 'дорогой', солнце – 'яркий', курица – 'бестолковый', волк– 'голодный' и т.д. В случае ассоциации по смежности предмету ставится в соответствиенаиболее характерное для него действие или качество: собака – 'лаять',золото – 'блестеть', солнце – 'светить', курица – 'кудахтать',волк – 'выть'. Ряд денотатов, таких как океан ('бескрайний'),банный лист ('прилипчивый'), жердь ('худой', 'длинный'), не образуютобщезначимых ассоциаций по смежности; возможные варианты сопоставления другихпар: кровать – 'спать', стол – 'обедать', шкаф – 'хранить',не могут однозначно рассматриваться как общепринятые, так как некоторые народыспят на полу, а стол может ассоциироваться не только с глаголом ‘обедать’, нои с другими глаголами: ‘заниматься’, ‘работать’ и т.д. Нетрудно заметить, чтоассоциативные связи субстантивного понятия с атрибутивно-адвербиальным признаком(по сходству) и признаком глагольного действия (по смежности), как правило,не пересекаются по значению.
В образовании ассоциаций участвуют объекты, входящие в первый круг предметно-практическихсвязей жизнедеятельности индивидуума. К ним относятся предметы, окружающие человекав повседневной жизни, представители флоры и фауны, различные природные явления:'льет как из ведра', 'тонкий, как паутина', 'голодный, как волк','широкий, как река', 'нужен, как прошлогодний снег', 'врет каксивый мерин'. На ранних стадиях формирование ассоциативных соответствийпроводилось по утилитарным характеристикам, доступным непосредственному восприятиюсубъекта речи. Ассоциации, возникаю­щие в процессе образного соотнесения признаков,не выходили за рамки бытовых ситуаций. Соотнесение признака 'быстрый' с образамистрелы или ветра ('быстрый, как стрела', 'несется, как ветер')возникли в то время, когда о скорости света еще не имели понятия. Среди образов,традиционно ассоциирующихся с прилагательным 'твёрдый', алмаз ('твёрдый, какалмаз') по частотности употребления уступает всем остальным носителям:'твёрдый, как скала' (кремень, сталь), так как выходит за рамкиобщераспространенных предметов обихода. 'Пристал как банный лист', 'вреткак сивый мерин' – эти и многие другие сравнения в настоящее время несоответствуют реалиям современной жизни, однако сохраняют свою устойчивость,не меняясь с течением времени.
В ряде случаев поражает точность ассоциативного представления наших предков:действительно, трудно найти среди окружающих человека предметов что-либо болеебесполезное, чем прошлогодний снег, или более тонкое, чем паутина. Для предметов,являющихся универсальными носителями признаков, характерны постоянное присутствиеданного признака и высокий уровень его концентрации. Например, существительноеберег образует связь с прилагательным крутой ('крутой берег'),однако данный признак не является его универсальным носителем, так как берегпотенциально сочетается и с признаком противоположного значения: 'пологий'.В качестве универсального носителя признака 'крутой' выступает другой образ– обрыв. В ряде случаев при образовании ассоциативного соответствия междупризнаком и предметом в качестве основополагающего фактора выступают нормативныетребования, которые предъявляются к данному предмету в коллективе. По этой причинеустойчивые ассоциативные связи собака – 'злой'; бумага – 'белый'по частотности употребления преобладают над всеми остальными ассоциациями.
Соотношение между универсальным носителем и признаком обусловливалось национальнымии культурными традициями. Понятийные представления, складывающиеся в разныхязыковых коллективах, не всегда соответствовали друг другу. Например, используемоев русском языке словосочетание 'голодный, как волк' при переводе на английскийязык может трансформироваться в сочетание с другим образом-символом: 'hungryas a bear' ('голодный, как медведь'). Неуклюжесть, традиционно ассоциирующаясяв русском сознании с медведем, в корейском языке отождествляется с гусеницей.А во вьетнамском узусе, по данным А.С.Мамонтова, медведь ассоциируется с наглостью,осел олицетворяет терпение, свинья – глупость, собака – грязь, курица – трудолюбие[Мамонтов, 75 – 76]. Образ мыши у разных народов имеет разные смысловые значения.В русском языке существует словосочетание 'тихий, как мышь', в корейском языке– 'болтливый, как мышь', в немецком языке – 'проворный, как мышь'. Надо отметить,что в восточной символике животные редко отождествляются с отрица­тельными человеческимикачествами. В случае необходимости используют неодушевленные предметы: 'глупый,как камень' (европейский вариант 'глупый, как осел').
Устойчивость возникающих ассоциаций сохранялась благодаря повторяющемуся процессуотождествления предикативного признака и его образного носителя в сознании членовязыкового коллектива. Принцип однозначности при декодировании мог быть сохраненпри общепринятом сопоставлении в большей степени, чем при употребле­нии авторскихпереносов. При разнородном характере потенциальных образов – носителей определенногопризнака – всегда выбираются те, которые будут понятны не только говорящему,но и слушателю. Отсюда высокая частотность в речи образных сопоставлений, апеллирующихк традиционному сознанию адресатов речи.
Таким образом, в ходе осмысления предметов реальной действительности, в сознанииносителей языка наряду с сигнификативным понятием, отражающим их сущностныехарактерис­тики, присутствует коннотативное содержание, обусловлива­ю­щее ассоциативноесоотнесение предмета с закрепленным за ним предикативным (ассоциация по смежности)или квалифицирующим (ассоциация по сходству) признаком. Наличие коннотата обеспечиваетадекватность восприятия абстрактного понятийного содержания признакового характерана ментальном уровне при его хранении, воспроизводстве и трансформации из однойязыковой формы (или из одной языковой системы) в другую. На общечеловеческом,национальном и субъективно-личностном уровнях одному и тому же образу можетприписываться разное понятийное содержание. На выбор вариантов субстантивнойрепрезентации признака оказывают влияние ситуативное окружение образа, его аксиологическоезначение, а также ряд таких грамматических факторов, как часть речи, родоваяпринадлежность, аналитическая структура и т.д.

Мифологические и поэтические составляющие логического познания

Привлечение коннотативных образов для репрезентации абстрактных признаковыхзначений является частью общего принципа, предопределяющего существование человека.
Функционирование общественного и индивидуального сознания в природной и социальнойсреде направлено на решение практических вопросов, возникающих перед человекомв повседневной жизни. Как правило, поиск выхода из проблемной ситуации связанс нахождением посредника, который в данном конкретном случае помогает достигнутьискомого результата в кратчайший срок и с наименьшими потерями. В качестве посредникачаще всего выступают предметы реального мира, которые служат вспомогательнымматериалом для решения проблем­ных задач.
«Наличие у человека потребностей – такое же фундаментальное условие его существования,как и обмен веществ» [Леонтьев: 1971, 2]. Голод, жажда, определенный температурныйрежим, боль – вот те процессы жизнедеятельности организма, которые вызываютжелание насытиться, выпить воды, защититься от холода, облегчить страдания ит.д. Чтобы удовлетворить голод, нужна пища; чтобы добыть пищу, нужны элементарныеприспособления: палка – для того, чтобы сбить плод с дерева, камень – для того,чтобы убить животное, огонь – для того, чтобы приготовить мясо, и т.д. «Посредникии приборы привносят эффект "добавки" к биологическим возможностямчеловека» [Панов, 111] и направлены, прежде всего, на адаптацию организма кусловиям внешнего мира, на облегчение его существования в природной среде.
Окружающие человека предметы действительности оцениваются сознанием в первуюочередь с точки зрения их аксиологических характеристик, их потенциальной полезностив том или ином виде человеческой деятельности, – то есть воспринимаются в качестверазвернутой системы посредников. Ценность вещей, согласно определению Рибо,заключается в их способности вызывать желания [Рибо, 36], однако не всегда ограничиваетсяименно этим качеством. Ценность вещей во многом определяется их способностьюудовлетворять возникающие у человека желания. Потребительское отношение к внешнейсреде обитания всегда было свойственно человеческому сознанию. Удовлетворениефизиологических потребностей организма обеспечивает не только положительноеэмоциональное состояние субъекта, оно выполняет более важную роль, так как приводитк равновесию его биологической активности, т.е. создает биологически устойчивуюфункциональную систему, способную к существованию в пространстве и времени.
Наряду с потребностями, направленными на удовлетворение физиологических желаний,по мере развития и адаптации человека к природной среде в его сознании формируютсяпотребности, связанные с интеллектуальным осмыслением действительности. И здесь,как и в процессе биологического существования, конечной целью развития ментальнойактивности является поиск равновесия, то есть установление системных связеймежду предметами и явлениями окружающей человека действительности. «Интеллект– форма равновесия» (Пиаже). Познание причинно-следственных связей природнойсреды позволяет не только объяснять происходящее вокруг человека, но и даетвозможность прогнозировать возможное развитие событий, что, в конечном счете,обеспечивает безопасность существо­вания человека. Предвидение неблагоприятныхчеловеку собы­тий активизирует поиск средств, необходимых для борьбы с нимидля оказания на них влияния или предотвращения их, то есть является тем фактором,который в итоге предопределяет власть человека над природой.
Поиск причинно-следственных системных связей окружающей человека действительностиимеет антропоцентрическую основу и производится исключительно на уровне сознанияи под влиянием базового инстинкта, обеспечивающего выживание человека в природнойсреде. «Фиксируемые организмом раздражения проецируют­ся на целостный фон инстинктивногочувства самосохранения» [Панов, 44]. Для объяснения событий и явлений внешнегомира человеческое сознание привлекает целый набор символов, которые на каждомисторическом срезе его развития являются для него доступными и соответствуютсистеме сложившихся в данном коллективе традиционных представлений. Интеллект– механизм индивидуального сознания, направленный на адаптацию человека в природнойи социальной среде. На ранних стадиях развития в процессе познания и объясненияпроисходящих событий преобладало мифологическое начало как единственно доступноечеловеческому сознанию того времени. На более поздних этапах по мере развитияпредставлений о законах природы оно сменилось научным обоснованием.
Придавая исключительное значение мифотворчеству, К.Леви-Строс подчеркивалего роль не только в поэтическом отражении действительности, но и в логическомобосновании мироздания на ранних этапах общественного развития: «Сущность мифазаключается не в стиле, не в манере изложения и не в синтаксисе, а в истории,которая в нем рассказывается» [Леви-Строс: 1970, 154]. Мифоло­гическое изложениесобытий дает возможность не столько описать, сколько объяснить с этической,нравственной и научной точек зрения многие закономерности окружающей действительности,выразить коллектив­ную позицию на то, что происходило и происходит вокруг человека,и это во многом предопределяет методологическое значение мифов. Миф являетсятем ключом, который открывает перед человеческим сознанием путь к разрешениюпостоянно возникающих противоречий.
В процессе исследования мифологических сюжетных линий К.Леви-Строс обратилвнимание на тот факт, что многие знаковые символические персонажи выполняютроль логических посредников – медиаторов – между противоположными сущностями.Койот, пожирающий падаль, выступает в роли медиатора между травоядными и плотоядными;скальпы (урожаи собираемые во время войны) являются логическими посредникамимежду войнами и мирным земледелием; туман соединяет небо и землю и т.д. Геройамериканского эпоса Ash-boy и героиня европейской мифологии Золушка выступаюткак социальные медиаторы, соединяющие богатого и бедного, знатного и простолюдина.Использование идеологических посредников и принципа «золотой середины» былосвойственно человеку на самых ранних этапах развития.
Человек мыслил всегда одинаково хорошо: и в первобытном состоянии, и в современном.Обилие информативно-образного и логического содержания мифологических структур,раскрывающего сложнейшие когнитивные, философские и морально-этические воззрениясвоего времени убеждают нас в этой истине. «Законы мысли повсюду одни и те же,и … заключение, выводимое первобытным человеком, есть разумное заключение изтех данных, которые ему известны» [Спенсер, 110] [21].
Во время экспедиции сотрудников Тартуского университета в изолированные горныерайоны Киргизии в 1977 году один из местных жителей на вопрос о том, живая траваили нет, ответил: «Нет. Если бы она была живая, она бы кричала, когда короваее ест» [Тульвисте, 132]. Логичность предложенного в этом случае обоснованияне вызывает сомнения, хотя и не соответствует взглядам современного человека,хорошо знакомого с теорией клеточного строения растений. Интуитивная аргументацияявляется одним из способов обоснования и в современной логике.
Осмысление окружающей действительности на каждом этапе приводит к созданиюсистемы традиционных представлений – аксиом общественной жизни, касающихся любогонаправления человеческой деятельности: работы, отдыха, развлечений, семьи, отношенийс соседями, сбора урожая, охоты и т.д. Значительная часть коллективного видениямира находит отражение в пословицах и поговорках, имеющих форму бытовых сентенций,целью которых является регулирование поведения человека в природной и социальнойсреде: 'следует делать так и так' (Семь раз отмерь – один отрежь; Нет друга– ищи, а нашел – береги), 'не следует делать так' (Не плюй в колодец – пригодитсяводы напиться; Не в свои сани не садись) или 'вот как бывает (если поступаешьне так, как следует)': Любовь зла – полюбишь и козла; У семи нянек дитя безглазу. Другая часть направлена на формирование коллективных когнитивных представлений:Сердцу не прикажешь; Конец – делу венец; Лес рубят – щепки летят; Не все тозолото, что блестит, и т.д.
Оформлению традиционных взглядов в виде суеверий, пословиц, представленийпредшествует стадия наблюдения, в процессе которой отмечается определенная взаимосвязьмежду отдельными событиями в пространстве и времени: дорогу перед вами перебежалачерная кошка, вслед за этим произошло несчастье; после наступившего солнечногозатмения началась война. Закономерности, отмеченные на уровне коллективногосознания, приобретают мифологическое объяснение, целью которого является установлениеравновесия между событием-причиной и событием-следствием. Мифологическая природаобоснова­ния с применением разветвленной сети персонажей и сюжетных линий быласвойственна ранним стадиям развития сознания, так как «чем меньше мы знаем омире, тем богаче должны быть языковые средства для оформления такой аргументации»[Караулов, 252]. Вслед за объяснением противоречий или конфликтов вырабатываетсясистема противодействий – посредников, способных, с точки зрения индивида, предотвратитьнежелательное развитие событий. В приведенных выше примерах такими посредникамислужат определенные ритуальные действия: при встрече с черной кошкой рекомендуетсяплюнуть три раза через левое плечо, в случае солнечного затмения следует принестибогам обильную жертву и т.д.
Талисманы, ритуальные действия, слова-заклинания и обряды составляют системупосредников между нежелательными событиями и человеком, стремящимся их предотвратить.В случае если событие является знаковым в жизни человека, но не обладает негативнымзначением, в качестве посредника, обладающего символическим значением, выступаетритуальное действие, целью которого является прославление или празднование этогособытия. Например, наблюдение над тем, что мужчина и женщина дополняют другдруга и поэтому должны жить вместе, обосновывается мифом о том, что Бог соединилмужчину и женщину, а в жизни каждого отдельного человека традиция семейной жизнисвязывается со свадебным обрядом.
Наблюдение (одиночное или повторяющееся), объяснение (системная организация,суеверие, миф), решение-обобщение (практическое или теоретическое) – вот тристадии, определяющие формирование системы не только традиционных, но и научныхпредставлений. Наблюдение над тем, как яблоко падает на землю, было сопоставленос тем фактом, что все предметы притягиваются к земле, и, в конечном счете, привелоИ.Ньютона к созданию теории всемирного тяготения.
Постепенно у человека возникает потребность от наблюдения перейти к преобразованиюдействительности. Желание предугадывать и направлять развитие событий находитприменение в создаваемых человеком игровых системах. Карточные игры, шашки,шахматы, компьютерные игры и т.д. дают возможность их участнику определять развитиесобытий в условиях отдельно взятой игры, проявлять свои творческие способностив рамках существующих правил. Разработанные искусственные игровые схемы взаимодействуютсо сложившейся системой различных характеристик объектов игры: дама, валет,король, туз – в картах; пешка, ладья, слон, конь, ферзь, король – в шахматах;герои мультипликационных фильмов и монстры – в компьютерных играх. Если созданныев играх правила манипулирования персонажами определяют качественные их харак­терис­тики,то в произведениях художественной литературы, которые также являются попыткойпреобразования действительности, характер персонажей во многом объясняет ихдействия. Отсутствие шаблона приводит к образованию многочисленных потенциальныхнаправлений для развития сюжета того или иного произведения, которые отбираютсяи выстраиваются автором в соответствии с творческими задачами.
Таким образом, широко распространенная в общественной практике система физическихи интеллектуальных посредников является необходимым и зачастую единственно возможныминструментом в процессе познания и преобразования окружающей человека действительности.Многоаспектное применение механизма посредников: от использования на бытовомуровне до когнитивной символики, отражающей сложнейшие мировоззренческие процессычеловеческого сознания, – предопределяет функционирование этой системы в качествеосновополагающего аппарата исследования закономерностей окружающей действительности,доступного человеку на ранних стадиях общественного развития. Как утилитарные,так и идеологические посредники являются тем следствием, которое направленона устранение лежащей в его основе причины, тем механизмом, который по прошествиивремени позволяет осмыслить, объяснить или изменить процессы, его порождающие.
В интеллектуальном плане восприятие действительности может быть условно разделенона мифологическое, апеллирующее к посредникам-символам, которые раскрывают причинно-следственнуюзакономерность между явлениями, и поэтическое, опирающееся на ассоциативно-образнуюсимволическую связь между двумя объектами. С помощью мифологической интерпретацииформируются представления о внешних структурных связях объективной реальности,ассоциативно-образные соответствия позволяют выявить внутренние категориальныезначения, субъективно-семантический контекст, сопровождающий познание окружающейчеловека действительности.

Коннотативный образ в системе символических значений

Использование материальных образных объектов или группы объектов в качествесимволических посредников для передачи некого абстрактного смысла свойственноне только вербальным формам отражения действительности, но и любому виду человеческойдеятельности: живописи, музыке, танцам, кинематографии, спортивным мероприятиям,государственному устройству, вероисповеданию.
В основе знакового отображения абстрактных смысловых значений лежит идея овозможности свертывания информативного содержания в образе. Язык образов интернационаленпо содержанию и легко распространяется в пространстве и времени, так как визуальныеформы, в отличие от вербальных средств выражения, не требует перевода с одногоязыка на другой. Дорожные знаки, знаки производителей товаров, компьютерныеиконки-заставки различных программ регулируют нашу жизнь, помогают нам ориентироватьсяв пространстве, сокращая время поиска требуемых объектов.
Однако, хотя знаковый код и ориентирован на символические образы по принципусоздания и функционирования, ничего общего с ними он не имеет. Кодирование информациив знаковых системах, являясь удобным способом шифровки и поиска искомой информации,направлено на то, чтобы облегчить условия существования человека. Бытовая символикане требует от индивида духовного или мыслительного напряжения и соответственноне обладает познавательным значением. Особенностью же образов-символов являетсяих способность к пробуждению духовного потенциала субъекта восприятия.
Практически любое свойственное человеку чувство имеет образный эквивалент-посредник,отображающий его на визуальном уровне. Религиозные символы: крест, икона, вырезанныеиз дерево или из камня фигуры богов; национальные символы: береза (Россия),кленовый лист (Канада), сакура (Япония); государственные символы: флаг, герб,гимн; партийные символы: серп и молот, свастика; символ скорби: черный цвет;символ радости: белый цвет; символ материнства: Мадонна с младенцем; символмести: кинжал; символ любви: пронзенное стрелой сердце; символ страдания: колючаяпроволока и т.д. Система образов, обладающих символическим смыслом, постояннопополняется за счет литературных произведений, произведений скульптуры, живописи,кинематографии.
Любой художественный образ несет в себе определенную идею, связанную, какправило, с чувственной стороной человеческого сознания, и, следовательно, можетбыть использован как символ выражения этой идеи. «Шекспир создал Отелло дляапперцепции идеи ревности, подобно тому, как ребенок вспомнил и сказал "арбузик"для апперцепции шара», отмечает Д.Н.Овсянико-Куликовский. "Стеклянный шар– да это арбузик", сказал ребенок. "Ревность – да это Отелло",сказал Шекспир. Ребенок – худо ли, хорошо ли – объяснил самому себе шар. Шекспиротлично объяснил ревность сначала самому себе, а потом уже – всему человечеству»[Овсянико-Куликовский: 1895, 17-20]. С появлением трагедии Шекспира собственноеимя литературного героя становится именем нарицательным, олицетворяющим самопонятие чувства ревности.
Между метафорой и символом как формами реализации образного потенциала имеютсясущественные различия: «метафора делает ставку на значение … В символе, длякоторого не характерно употребление в предикате, напротив, стабилизируется форма»[Арутюнова: 1990, 23]. Изобразительная метафора одномерна, не обладает двухсубъектнойполярностью значений. Образ, приобретающий в контексте художественного произведениясимволическое значение, является образом-обобщением, «метафора же, напротив,– это образ-индивидуализация» [там же]. К сожалению, в настоящий момент разграничениесоотносящихся с метафорой понятий образа и символа может носить исключительноумозрительный характер, так как природа символического и образного значенийдо конца не исследована. По мнению Ю.Н.Караулова, «символ по содержанию самогопонятия занимает промежуточное положение между знаком и образом, являясь какбы эмбрионом … последнего». Это приводит к употреблению двойных обозначений:«образ – символ» и «образ – знак», «которые не разъясняют этих бинарных отношений,а еще больше затуманивают» [Караулов, 202].
Поиск и контаминация символов предваряет работу по созданию произведений искусства,обладающих наглядно-образным значением. У скульптора, живописца, режиссера нетвремени и возможностей для того, чтобы внедрить тот или иной найденный им символв сознание зрителей, следовательно, в своей работе он должен ориентироватьсяна уже существующие в подсознании те или иные элементы символических значений.«Видeния используют символические образы, они не разрабатывают их … субъектне производит ассоциации; в своих символических снах он просто использует (какв случае употребления фразеологизма) фрагменты, которые приходят в его сознаниев качестве уже готового материала; иллюзии, которые на мгновение становятсячастью его жизни» [Ricoeur: 1970, 100 – 101].
Картина Пикассо «Герника» стала символом страдания. Воздетые в немой мольбек небу руки людей не раз использовались в скульптуре и живописи как олицетворениемученичества. У произведений искусства, так же как и у неподконтрольных человекувидeний, – общая символическая основа. Однако есть существенный момент, которыйих разделяет. Произведения искусства направлены в будущее: они предназначеныне для объяснения внутренних противоречий прошлой жизни, а для преображениядействительности в соответствии с мироощущениями автора. «Произведение искусстваприводит нас к новым открытиям в области функционального воздействия символическогоизображения и к самоочищению» [там же, 175]. Каждый жанр развивает символику,исходя из находящихся в его распоряжении средств. В кинематографе, например,символом страдания являются не воздетые к небу руки, а крик ужаса или побелевшееот страха лицо с широко раскрытыми глазами.
Весьма любопытным с точки зрения переложения языка прозаического произведенияна язык кинематографа был опыт, предпринятый режиссером Н.Михалковым в фильме«Неоконченная пьеса для механического пианино». Режиссер разработал специальныйсимволический код отображения сложнейших идей, заложенных в творчестве Чехова,с помощью средств, доступных кинематографии. Материально-образное выражениемировоззренческих понятий было выполнено на уровне построенных по единому канонумизансцен, повторяющихся на протяжении всего фильма. Серьезные чеховские монологио смысле жизни, о боли и страдании человека в этом мире, как правило, заканчивалисьбуффонадой, дурачеством, ёрничеством. Накал страстей перемежался с откровеннымшутовством и ребячеством. Мысль о бесполезности существования человека в этомпошлом и жестоком мире получила свое новое образное воплощение и стала доступнойзрителю так же, как и читателю произведений Чехова.
Символические образы, являясь молчаливыми выразителями абстрактных понятий,более понятны и эффективны по сравнению с языковыми средствами, а следовательно,имеют более широкие возможности для распространения и заимствования. Язык символовне знает жанровых границ, он общедоступен и обладает широкими перспективамидля развития. Из Германии пришла к нам традиция выражения солидарности с помощьюподнятого вверх на уровень плеча сжатого кулака; из Японии – традиция складыватьпри поклоне перед собой ладони в знак приветствия; из Древнего Рима дошел донашего времени обычай обозначения победы с помощью поднятых вверх указательногои среднего пальцев в виде латинской буквы «V» – первой буквы в слове 'victoria'и т.д.
Особенностью существования невербальных символических форм является их статичныйхарактер. Символ – застывший образ, наделен­ный раз и навсегда закрепленнымза ним значением, поиск которого, хотя и занимает у индивидуума какое-то время,но ничего не прибавляет к его знаниям о себе или окружающей его действительности,то есть не обладает когнитивным смыслом. Если метафора ведет образ в сторонусмысла, то символ, также базирующийся на образе, ведет его в противоположномнаправлении – «в сторону стабилизации формы» [Арутюнова: 1998, 337]. Использованиесимволов в поэзии или прозе дает возможность разнообразить языковые средства,пробудить работу мысли адресата речи и увеличить его эстетический потенциалмировосприятия. Первая фраза известной песни группы «Наутилус Помпилиус»: «Когдаумолкнут все песни, которых я не знал, в терпком воздухе крикнет последний мойбумажный пароход …» – содержит указание на определенный период в жизни человека(бумажный кораблик – символ детства), однако не несет в себе никаких дополнительныхсмыслов и ограничивается поэтической формой презентации нейтрального языковогозначения и временной активизацией сознания на поиск искомого решения.
Метафорические конструкции входят в состав символических средств отображениядействительности. Обладая способностью концентрировать информацию в образе,метафоры в соответствии со своей знаковой природой ориентируются, прежде всего,на эмоциональную сторону восприятия человеком действительности. Однако в отличиеот символов метафорические структуры имеют ряд существенных особенностей, предопределяющихих более плодотворное развитие в пространстве и времени.
Если символ представляет собой статичный визуальный образ, подстановочныйэлемент, воплощающий чувственную сторону человеческого сознания, то метафора,являясь средством характеризации, обладает способностью создавать новые смысловыезначения и, следовательно, апеллирует не столько к чувствам, сколько к разуму.Именно процессуально действенный характер метафорического переноса является,по мнению Аристотеля, залогом его продуктивного использования: «Я утверждаю,что наглядны те выражения, которые означают вещи в действии. Так назвать хорошегочеловека ?четырехугольником? – метафора, ибо то и другое совершенно, однакометафора эта не означает действия» [Аристотель: 178, 198]. Не символическоемаркирование, а поиск действенных средств, позволяющих преобразовать наши знанияи представления о предмете мысли, составляют, в первую очередь, потенциал функционально-метафорическихзначений. Даже метонимические переносы, которые в большей степени ориентированына статичный способ образования – по смежности, – сходный с образованием символическихобразов, обладают информативным смыслом, выделяя в объекте существенную детальи тем самым направляя наше сознание по определенному пути его осмысления.
Символ является образным заместителем, иконкой, передающей в пространствеи времени раз и навсегда установленный и закрепленный за ним смысл, соотносимыйс конечным рядом свойственных человеку чувств. В отличие от невербальных символическихформ, метафорические структуры несут в себе ярко выраженный познавательный смысл.Коннотативный образ представляет собой инструмент, с помощью которого на вербальномуровне идет постоянное развитие и пополнение признаковых значений. Он ориентированна выражение качества или количества, и, следовательно, более субъективен посвоей природе, так как процесс его создания опирается на категорию оценки. Неслучайно визуальные и вербальные образы, передающие близкие по смыслу семантическиезначения, имеют разное знаковое строение. Как уже было сказано, на уровне символическогоотражения чувство страха может быть передано или акустическим способом, с помощьюкрика или стучащих друг о друга зубов, или визуальным – с помощью широко раскрытыхот ужаса глаз. На вербальном уровне качественный характеризующий эквивалент,соотносящийся с чувством страха, выражается с помощью прилагательного 'трусливый'или аккумулируется в образе зайца: 'трусливый, как заяц'. Область чувственноговосприятия действительности и область характеризующих значений представляютсобой автономные структуры, как правило, не пересекающиеся по значению.
Символ ориентирован на работу воображения. Апеллируя к эмоциональной сторонесознания, символ является мощным средством воздействия, позволяющим управлятьэмоциями и контролировать чувства индивида, направляя их развитие в ту или инуюсторону. Разработка и внедрение символики, с одной стороны, получали поддержкусо стороны государства и общества, а с другой стороны, находились под постояннымконтролем. Вербальные же средства символического отображения, ориентированныена индивидуальное творческое мышление, были независимы и обладали большей свободойраспространения.
Многоаспектность соотносящихся с объектом качественных характеристик позволяетпродуцировать бесконечное множество языковых значений. Плодотворный характерметафорических переносов и постоянно ведущийся на языковом уровне поиск универсальныхносителей признаков во многом объясняют возрастающий интерес исследователейк этой проблеме.

Антропоцентрический характер актуализации коннотативныхзначений

Ассоциативные характеристики, возникающие при использовании того или иногообраза в сознании носителей языка, весьма разнообразны. За одним и тем же метафорическимобразом могут быть закреплены разные предикативные характеристики, актуализациякоторых происходит в зависимости от контекстуальных языковых средств и в соответствиис целевыми установками автора; и наоборот, одному и тому же признаку могут ставитьсяв соответствие различные метафорические субъекты.
В случае существования в сознании носителей языка нескольких коннотативныхобразов для выражения одно и того же признака, при окончательном выборе учитываютсямногие факторы: контекстуально-семантическое значение признака, отрицательныйили положительный статус образа, частотность его употребления, наличие в немстилистической маркированности, его потенциальное восприятие адресатом речи.Например, при выражении признака 'черный' возможны следующие варианты: 'черный,как ночь' ('как галка', 'как ворон', 'как сажа'). Наиболее нейтральным, а следовательно,универсальным значением обладает последняя ассоциация. В пользу этого говорити имплицитная актуализация данной ассоциативной связи в составе устойчивогооборота речи: 'дела – как сажа бела'. Ассоциативная соотнесенность 'черный,как ночь' в силу стилистической маркированности лексемы 'ночь' преобладает впоэтических текстах; женский род существительного 'галка' предопределяет использованиесравнительной конструкции с его участием при квалификации лиц женского пола(часто с оттенком негативного восприятия); соответственно, сравнительный оборот'черный, как ворон' с существительным мужского рода 'ворон' употребляется каксредство описания мужской внешности.
Из вариантов 'ласковый, как кошка' и 'ласковый, как теленок' в качестве универсальногоносителя может рассматриваться лишь образ теленка на том основании, что образкошки не соотносится с признаком 'ласковый' на постоянной основе вне зависимостиот контекста и, кроме того, обладает дополнительными коннотативными значениями,связанными с возможной непредсказуемостью поведения этого животного.
Понятийное содержание коннотата в сознании носителей языка может соотноситьсяс одиночным образом, с образом, осложненным атрибутивными характеристиками,или с ситуативной репрезентацией образа во времени и в пространстве. Коннотативно-аналитическиеформы представления признака (собака на сене – 'жадный'; звёзд с небане хватает – 'бездарный'; мизинца не стоит – 'ничтожный'; (чувствоватьсебя) не в своей тарелке – (чувствовать себя) 'неловко') или сентенцийтипа Не плюй в колодец – пригодится воды напиться в значении 'не следуетпортить то, что в будущем может оказаться для тебя полезным’, имеют форму наглядно-иллюстративногоматериала по отношению к содержанию абстрактных признаков или нормативных представленийи служат их логическими ситуативными инвариантами на понятийном уровне.
Перенос значения признака на объект или ситуацию реальной действительностибазируется на категориальных механизмах сравнения, обобщения и оценки. На первомэтапе мыслительной апперцепции происходит вычленение абстрактного признака ивыбор из объектов действительности одного из его носителей, выражающего этотпризнак в наибольшей степени, с точки зрения членов языкового коллектива. Впроцессе формирования ассоциативной связи за универсальным носителем признаказакрепляется аксиологическое оценочное значение, обусловленное сложившимся вданном обществе отношением к приписываемому ему признаку.
При использовании в речи метафорической конструкции сравнению подвергаютсяуже объекты реальной действительности как соответствующие/несоответствующиепредикативному значению признака на уровне метафорической модели его реализации,при этом учитываются: степень проявления данного признака в каждом конкретномслучае, грамматические формы его реализации на уровне метафорической конструкции,коннотативная окраска метафорического переноса и многое другое.
Наряду с традиционными особенностями функционирования категорий сравнения,обобщения и оценки в процессе создания и применения системы средств вторичнойноминации надо отметить и определенные отличия, которые существуют между участиемэтих категорий в образовании коннотативных понятий и их использованием в формированиинейтральных языковых структур. Сигнификат нейтральной языковой единицы указываетна общие, интегрирующие, доминантные свойства класса предметов, в то время какконнотат имеет конвенциональное значение и отображает субъективные, закрепленныев сознании носителей языка особенности коннотативных образов. Таким образом,в процессе создания сигнификативных и коннотативных понятий обобщение затрагиваетразличные семные составляющие понятийного значения образа. Выбор универсальногоносителя признака не подчиняется законам логической целесообразности и происходитв соответствии с субъективно-авторским ассоциативным мышлением. Коннотативныепонятия антропоцентричны – они отражают явления действительности через призмучеловеческого сознания. В результате субъективной избирательности метафорическогомышления при формировании коннотата в центре внимания субъекта речи часто оказываютсяне основные, а факультативные признаки объекта действительности: например, неуклюжестьу медведя, трусливость у зайца, лёгкость у облака и т.д.
Можно говорить об определенной информационной конвенциональности, сложившейсямежду членами языкового коллектива в процессе создания и функционирования метафорическихструктур. В системе средств вторичной номинации особое значение приобретаетотображенная в структуре метафорических переносов коллективная оценка явленийдействительности. «Нетрудно заметить, что когда Крылов рассказывает о двух голубках,при выборе своих героев он именно рассчитывает вызвать наше сочувствие к несчастьямголубков. А когда он рассказывает о несчастье вороны, он хочет вызвать нашунасмешку» [Выготский: 1997, 121]. Причина употребления в баснях преимущественноживотных заключается в том, что они обладают постоянством характера и закрепленнымиза ними характеристиками. Если животное заменить человеком, автор будет поставленперед необходимостью подробно описывать черты его характера и басня лишитсясвоей краткости и выразительности.
В силу этого обстоятельства, при анализе коннотативных структур особое вниманиеследует уделять выявлению обобщенных представлений об окружающем человека мире,о моральных и этических нормах, сложившихся в данном языковом коллективе и отображенныхв структуре метафорических переносов, обладающих общепринятым коллективно осознаннымаксиологическим значением.
При базовом нейтральном обобщении любой дополнительный линейный компонент(за исключением местоимений каждый, всякий, любой) ограничивает сферу распространениярепрезентирующей сигнификат языковой единицы. Сравните: врач – сельский врач– терапевт – молодой врач – опытный врач и т. д. При метафорическом переносеосложнение коннотативного образа приводит к частичной или полной трансформацииего понятийного значения: собака – 'злость' [22],собака на сене – 'жадность'. Если образ закреплён в сознании носителейязыка, то и его распространение чаще всего происходит в рамках сложившихся вязыке коннотативных структур: волк – 'морской волк', ('одинокий волк','волк в собачьей стае', 'волк в овечьей шкуре', 'затравленный волк' и т. д.)– или поясняется с помощью дублирующих значение коннотативного образа предикатов:'рыщет, как волк', 'рычит, как волк', 'скалится, как волк'.
При метафорической актуализации признакового значения возможно его представлениечерез объект – универсальный носитель признака, например, «Собакевич был настоящиймедведь» (Н.Гоголь), или через сочетание субстантива с лексемой, имеющей атрибутивноезначение (с прилагательным, глаголом, глаголом и наречием), раскрывающими предикативноезначение признака: 'неуклюжий, как медведь'; 'ходит, как медведь'; 'ходит неуклюже,как медведь'. Выбор варианта обусловлен не столько произвольным желанием субъектаречи, сколько сложившимися в данной языковой структуре объективными предпосылкамифункционирования тех или иных метафорических конструкций в речи.
Например, при актуализации значений 'хитрый' или 'неуклюжий' возможны дваварианта употребления: Наш начальник – настоящая лиса (Наш начальник хитрый,как лиса); Что ты, медведь, наделал! (Он всегда был неуклюжим, как медведь).В сочетании с существительными 'волк', 'собака', употребляющимися в переносномзначении, необходимо использовать дополнительные средства, раскрывающие значениепризнака: 'голодный, как волк'; 'злой, как собака'. Ряд метафорических средстввыражения, например 'клуша' или 'пугало огородное', используется исключительнопри номинации или в позиции именного сказуемого и, следовательно, не нуждаетсяв дополнительных средствах, дублирующих значение предикативного признака.
Особенности реализации метафорического значения на синтаксическом уровне вомногом определяются функциональным значением коннотата в составе метафорическойконструкции.

Функциональное значение коннотата в составе метафорическойконструкции

Двуплановый характер коннотата, который, с одной стороны, выражается с помощьюлексемы, ориентированной на предмет денотативного уровня, а с другой стороны,обладает значением предикативного признака на понятийном уровне, предоставляетширокий спектр возможностей для языковой реализации.
Актуализация значения признака может проводиться или в составе метафорическойконструкции через языковые единицы, соотносящиеся с субстантивированным образом– универсальным носителем этого признака (Он настоящий медведь; ходитьпо-медвежьи; поклонился с медвежьей грацией), или в сочетаниис лексемами, указывающими на предикативный или квалификационный признак (ходитнеуклюже, как медведь). Одному и тому же объекту денотативного уровняв составе метафорического оборота может соответствовать разное коннотативноесодержание. Сравните: злой, как собака; собачья жизнь; собачьяпреданность. Перенос закрепленного за коннотатом значения может осуществлятьсякак через одиночную лексему, так и через лексему в составе словосочетания илипредложения. В последнем случае признак определяется не образом – носителемконнотативного признака, а ситуацией в целом: нужен как собаке пятая нога;в каком-то деле собаку съесть; собаке – собачья смерть и т.д.
Выбор той или иной формы презентации признака в составе метафорической конструкцииопределяется его значением и интенциональными установками субъекта речи, а такжеструктурно-семантическими особенностями сочетания субстантивированной лексемыи предикативного признака. Например, при выражении значения 'преданный' возможныразличные варианты: Он предан ему, как собака; Он всегда отличалсясобачьей преданностью; Он смотрит на него собачьими глазами; Онсмотрит на него, как преданный пес смотрит на своего хозяина. Функциональноезначение употребления той или иной конструкции включает в себя целый ряд характеристик,однако наибольший интерес с логической точки зрения представляет информативнаяфункция, определяющая адекватность передачи информации о значении и интенсификациипризнака через образные языковые структуры.
При описании метафорических переносов наиболее часто в поле зрения исследователейпопадают вспомогательные функциональные характеристики метафор: эмоциональные,оценочные, стилистические или (что значительно реже) идеологические и эстетические,в то время как информативная функция, предопределяющая основополагающее онтологическоезначение метафорического признака в структуре высказывания, получала недостаточноеосвещение.
При анализе метафорических конструкций можно отметить разность в количествеи характере презентации заложенного в них информационного предикативного содержания.Некоторые метафоры содержат эксплицитно выраженный признак, предикативное значениедругих метафорических сочетаний может быть выявлено только из контекста илипри обращении к фоновым знаниям носителей языка. Метафоры, включающие в свойсостав лексемы, указывающие на предикативный признак, обладают квантитативным(количественным) значением. Метафорические конструкции, предикативный признаккоторых инкорпорирован в коннотативный образ и не имеет эксплицитных форм выражения,обладают сигнификативным (качественным) значением.
Квантитативные метафоры, как правило, указывают на степень проявления приписываемогосубъекту референции предикативного признака: голодный, как волк – голодныйв какой степени? как волк; неуклюжий, как медведь – неуклюжий в какойстепени? как медведь. По своему значению квантитативные метафоры сходны с наречиямистепени очень, совершенно (Сравните: очень голодный – голодный, как волк;совершенно белый – белый, как снег), но, в отличие от последних [23],обладают более широкими синтаксическими возможнос­тя­ми. Сочетаемость вспомогательныхсубъектов с предицируемыми признаками ограничивается фоновыми знаниями носителейязыка, то есть существующей на уровне национального сознания системой коннотативныхобразов, соотносимых с высшей степенью проявления предикативно-квалифицирующиххарактеристик. Субстантивно-квантитативная метафора имеет устойчивое количественноезначение и в предложении указывает на высшую степень проявления эксплицируемогоконвенционального признака.
В структуре высказывания количественные значения могут быть выражены не толькосубстантивными метафорическими формами, но и другими синтаксическими компонентами,например предикатами глагольного действия. В предложении: «Бледные щеки ее опятьвспыхнули» (Ф.Достоевский) – предикат 'вспыхнуть' указывает на соотносящийсяс ним универсальный носитель признака (огонь) и через него – на актуализациюпредикативных значений 'красный', 'жаркий'. В предложении: «Улыбка осветилаее лицо» (Л.Толстой) – предикат 'осветить' соотносится с коннотативным образомсолнца и через него актуализирует значения 'лучезарный', 'просветленный' и т.п.Уровень квантитативной характеристики в предикативных формах определяется семантикойглагола, соотносимого с коннотатом – универсальным носителем актуализируемогопризнака.
Квантитативные метафоры соотносятся с субъектом референции, как правило, наоснове одного предикативного значения. «Образные характеристики лица типа заяц,обезьяна, медведь, осёл и пр., подобно классическим предикатам, стремятсяк моносемности. Перенесенные на человека, эти названия животных обычно сохраняютв своем значении только один качественно-оценочный компонент: заяц –трусливый, осёл – глупый или упрямый, обезьяна – склонный к подражанию,медведь – неуклюжий» [Арутюнова: 1976, 348]. Отображаемая сознанием носителейязыка система коннотатов, соотносимых с количественными проявлениями признаков,предопределяет возможность имплицитного выражения приписываемых метафорическомусубъекту предикативных характеристик. В предложении «Я царь – я раб – я червь– я Бог» (Г.Державин) – очевидно следующее толкование: Я всесилен, как царь,я бесправен, как раб, я ничтожен, как червь, я велик, как Бог. Устойчивостьассоциативных связей между коннотативными образами и приписываемыми им признакамиобеспечивается, в первую очередь, частотностью их употребления. Однако в рядеслучаев однозначность декодирования становится возможной только с учетом контекстуальногоокружения лексемы. Например, в приведенном выше примере, в силу того что метафорическиеобразы в сознании носителей языка могут ассоциироваться с несколькими предикативнымипризнаками (сравните: величественен, как царь; зависим, как царь; всесилен,как царь), смысловое восстановление обеспечивается за счет антонимичности используемыхметафорических образов.
Контекстуально-количественное значение коннотата проявляется не только в позициипредиката, но и при метафорической номинации. В высказывании «Известно, порох(о Раскольникове – О. Г.), не мог обиды перенести … Вспылил, вскипел,сгорел – и нет» (Ф.Достоевский) метафорический компонент 'порох' ассоциируетсясо значением ‘вспыльчивый’. Поскольку 'порох' не относится к частотным коннотативнымобразам, однозначность декодирования обеспечивается за счет синонимичных метафорическомуобразу контекстуальных предикатов: 'не мог обиды перенести', 'вспылил', 'вскипел','сгорел'.
Квантитативные значения метафорических образов накладывают отпечаток практическина все метафорические переносы, включающие образ – универсальный носитель предикативногопризнака. Универсальные носители квантитативного признака являются базовой структурой,на основе которой создаются метафорические переносы сигнификативного характерас имплицитно выраженным предикативным или квалифицирующим значением: голубой,как небо – небесный цвет; трусливый, как заяц – заячья душа; чистый, как кристалл– кристальный взгляд; голодный, как волк – волчий аппетит; неуклюжий, как медведь– медвежья услуга; хитрый, как лиса – лисьи повадки и т.д.
Сигнификативные метафоры представляют собой или образный синоним нейтральнойлексической единицы (Сладкий мой! в значении ‘любимый’, ‘дорогой’), илилексико-синтаксическое воплощение значений, не имеющих в нейтральных языковыхструктурах точного смыслового эквивалента. В предложении «Ты прекрасна, каксмерть, ты, как счастье, бледна!» (В.Брюсов) значение метафорических предикативныхсочетаний 'прекрасна, как смерть', 'бледна, как счастье' не соотносится со значениемни одной лексической единицы. Предикативный признак актуализируется в сознанииносителей языка в виде комплекса аддитивных ассоциаций, обладающих для носителейязыка лишь приблизительным семантическим значением. Способность сигнификативныхметафор передавать особенности действительности, ускользающие от определения,но доступные чувственному восприятию, обусловило их широкое применение в поэзии.
Сигнификативные образы гораздо чаще, чем квантитативные, употребляются с имплицитновыраженным характеризующим признаком, входящим в состав идиомы в качестве инкорпорированногопредикативного компонента. Например, метафорические сигнификативные сочетаниясобака на сене и белая ворона используются для квалификации одушевлённогосубъекта и имеют соответственно значения ‘жадный’ и ‘непохожий на других, исключительный’.Трансформация приведённых выше конструкций в сравнительные обороты *жадный,как собака на сене; *непохожий на других, как белая ворона – не нормативна.Это объясняется тем, что сочетания собака на сене и белая воронаслужат для выражения качественных характеристик и не предназначены для экспликацииколичественных метафорических значений. В случае окказионального употреблениясигнификативной метафоры, однозначность декодирования обеспечивается за счётконтекстуальных средств. Например, метафорический перенос Люди – что деревьяв лесу приобретает смысл лишь в структуре высказывания: «Люди – что деревьяв лесу, ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой» (И.Тургенев).
При сравнении сочетаний собака на сене и голодный, как волкочевидно, что в первом случае отношения между метафорическим образом и приписываемымему предикативным признаком ‘жадный’ > собака на сене имеют обратноесоответствие собака на сене > ‘жадный’, в то время как в квантитативнойметафоре ассоциативная связь носит однонаправленный характер: ‘голодный’ > волк.При обратном соответствии (волк > ... ) ‘голодный’ выступает как одиниз ряда равноправных признаков коннотата волк: ‘злобный’, ‘серый’, ‘одинокий’и т.д. Многозначность коннотативных образов волка, медведя, собаки, лисы, зайца,бревна и др. предполагает необходимость эксплицитного выражения предикативногопризнака, в то время как сигнификативная метафора обладает конвенционально обусловленнымпредикативным значением.
В ряде случаев коннотативный образ, предназначенный для количественной квалификациипризнака, может употребляться в позиции сигнификативной метафоры: «Собакевичбыл настоящий медведь» (Н.Гоголь) – то есть он всегда был неуклюжим, как медведь.Однако при употреблении квантитативной метафоры в сигнификативном значении нельзяговорить о полном тождестве заложенных в них предикативных признаков, так какособенность сигнификативной метафорической структуры состоит в том, что онапотенциально способна к актуализации целого ряда значений. Сравните: 'легкий,как облако' и «Не мужчина, а облако в штанах» (В.Маяковский). В последнем случаев метафорическом сигнификативном словосочетании 'облако в штанах' содержитсяне только признак легкости (возможно, он и вовсе не закладывался автором в данномконтексте), а скорее – значение нежности, мягкости, сговорчивости и т.д.
В семантической структуре сигнификативной метафоры происходит качественноепреобразование значений. Механизмы ее декодирования основаны на парадоксальностисоединения в одной конструкции лексических компонентов, не обладающих в сознанииносителей языка устойчивой ассоциативной связью. Сравните: «Стилистическое нарушениесемантически мотиви­рован­ного правила сочетаемости приводит к метафоре» [Апресян:64]. Из словосочетаний белые зубы и белая ворона лишь последнееприобретает в сознании носителей языка метафорическое значение. Парадоксальностьвыступает катализатором процесса метафорического переноса. Ворона традиционноассоциируется в русском сознании с чёрным цветом, со склонностью к воровству,с любопытством. Ассоциативная связь ворона > ‘белая’ заостряет внимание.«Белая ворона составляет объект семантических усилий человека» [Арутюнова,1988: 235]. Как и любой языковой парадокс, это соответствие основано на внешнемпротиворечии, которое устраняется при дополнительном разъяснении или при сопоставлениис предшествующим опытом индивида [24].
Словосочетания, не обладающие внутренней парадоксальностью, способны приобретатьэтот статус в структуре развернутого словосочетания или в высказывании. Например,нейтральное словосочетание белые зубы в высказывании «Пианино показало уютныебелые зубы» (М.Булгаков) становится метафорическим и, следовательно,входит в состав парадоксальных ассоциативных образований: уютные белые зубы,белые зубы пианино. Надо отметить, что среди метафор более распространеннымиявляются метафорические конструкции, обладающие внутренней парадоксальностью,то есть включающие в себя противоречащие друг другу лексические элементы, таккак данная структурная организация устраняет многозначность и облегчает процессдекодирования. Сравните: Деревья в серебре – «Деревья в зимнем серебре»(А.Пушкин); Швейцария. Закована в панцирь – «Швейцария. Закована в горныйпанцирь» (В.Маяковский).
Метафорические сочетания с эксплицитно представленным субъектом референцииили с указанием на него через другие структурные составляющие: горныйпанцирь = горы; зимнее серебро = снег, – как правило, относятсяк субъективно-авторским метафорическим конструкциям [25],не обладающим в сознании носителей языка устойчивым значением. Многозначностьконнотативных образов (панцирь, серебро) устраняется с помощью эксплицитныхформ выражения двух основных компонентов метафорического переноса: субъектареференции и метафорического субъекта. В силу того что общепринятые средствавторичной номинации не покрывают всё поле базовых языковых значений, а дублируютего лишь частично, в языке сложились предпосылки для создания и распространениясубъективно-авторских метафорических образований.
К особенностям метафоры в русском языке можно отнести то, что ее семантическоезначение зависит от синтаксической структуры, то есть от изменения ее линейнойконфигурации, и не определяется ее морфологическим варьированием. Например,при изменении числа, падежа, времени, наклонения входящих в состав синтагмыкомпонентов смысл метафорической конструкции в русском языке не меняется, вотличие, например, от английского языка, в котором изменение поверхностной структурыидиомы приводит к утрате способности отражать закрепленное за синтагмой метафорическоезначение [Чейф, 60 – 61]. Правда, надо отметить, что лексическая сочетаемостьслов в составе фразеологизмов не является абсолютно фиксированной в русскомязыке: «в известных пределах, устанавливаемых положенным в основу идиомы образом,варьирование слов в составе фразеологизмов допустимо. Сравните: как снегна голову (на лысину, на макушку); как пыльным мешком ударенный (пришибленный,прибитый); как будто с луны (неба) упал [Арутюнова: 1976, 83].
Образность в языковых структурах является средством гиперболизации предикативнойхарактеристики и одновременно указывает на отношение субъекта речи к сообщаемымфактам. Информационный пакет, который заложен в метафорической синтагме и сопровождаетее на протяжении различного контекстуального окружения, включает в себя, кромепредикативной характеристики, коннотативную окраску, указывающую на дополнительныеэмоциональные, оценочные, стилистические, идеологические и эстетические значенияданного метафорического образа. Наиболее важной функцией коннотации являетсяпередача информации о положительном или отрицательном его статусе. Аксиологическийстатус устойчивых метафорических конструкций закреплен в сознании носителейязыка. В случае окказионального метафорического употребле­ния он актуализируетсяв соответствии со статусом языковой единицы, составляющей основу метафорическойконструкции.

Номинативный и предикативный статус коннотата в высказывании

В силу того что семантическое значение метафорической синтагмы не обладаетлинейной структурой, то есть не сводится к сумме значений составляющих ее компонентов,а определяется составляющим ее основу коннотативным образом, информативный потенциалметафорической единицы вычленяется на основе сигнификативно-количественных семантическихпреобразований, которые закреплены в сознании носителей языка или актуализируютсяв процессе ее экспликации или декодирования. Основное информативное содержаниеметафорической конструкции отождествляется со значением заложенного в нем предикативногопризнака и осложняется целым комплексом коннотативных значений, из которых наиболееважным является положительный или отрицательный статус составляющего ее основуметафорического образа.
Коннотативные образы, отождествляемые в сознании носителей языка с предикативнымизначениями, направлены на идентификацию или иллюстративное пояснение одногоиз признаков или целого ряда характеристик. В первом случае функционированиеконнотата в структуре предложения определяется предикативной функцией, то естьзаложенная в коннотате информация выступает в качестве структурного компонента,раскрывающего значение признака: закат > красный > кровь > кровавый закат. Кконнотатам предикативного уровня относятся образы, не предназначенные для номинацииобъектов действительности: лед, вода, кристалл, молоко и т.д. Их функция в предложенииограничивается презентацией одного из предикативных значений: лед – холодный,вода течет, кристалл – прозрачный, молоко – белое.
Если коннотативный образ потенциально соотносится в сознании носителей языкане с одной, а с несколькими предикативными характеристиками (‘прозрачный’ –вода, кристалл), значение метафорического признака в каждом конкретном случаеможет быть выявлено только из контекста. Хотя, как правило, в сигнификативнойфункции, соответствующей имплицитному выражению предикативного признака, отображающаяконнотат лексема выступает лишь в одном, наиболее устойчивом метафорическомзначении (в отношении коннотата кровь в качестве такого значения выступает'красный'): кровавый закат. Остальные варианты ('липкий', 'густой', 'темный')актуализируют предикативный признак только в составе квантитативных метафорическихконструкций: липкий, как кровь; густой, как кровь, и т.д.
В случае когда коннотативный образ прямо не соотносится ни с одной предикативнойхарактеристикой, а выступает как источник целого комплекса аддитивных значений,речь может идти о номинативно-предикативной функции коннотата, то есть о егопотенциальной способности к наименованию объекта действительности с обязательнымусловием его экспликации: собака, черт, змея, леший и т.д. При употребленииконнотативного образа в функции номинатива значение приписываемых ему предикативныхпризнаков может варьироваться в зависимости от языковой ситуации и от индивидуальныхособенностей субъекта речи.
Существование коннотата в системе языка чаще всего проходит в рамках одногоиз функциональных значений: номинативного или предикативного. Если коннотативныйобраз, предназначенный для актуализации одного предикативного признака, выступаетв функции номинатива, то спектр ассоциирующихся с ним метафорических характеристик,как правило, включает первичное значение образующего квантитативную метафорупризнака. Однако в ряде случаев один и тот же коннотат в предикативной и номинативно-предикативнойфункции может обладать разными метафорическими значениями. Сравните: ‘луковица’– наименование головы по ее форме и ‘горький, как лук’; ‘заяц’(безбилетный пассажир), ‘заинька’, ‘зайчишка’ (уменьшительно-ласкательныеформы для наименования) и ‘трусливый, как заяц’ (‘заячья душа’).
Следует отметить, что в системе языка присутствуют коннотаты предикативногоплана, которые потенциально могут быть использованы для метафорического наименованияотдельных частей или структурных компонентов объектов действительности: ‘солома’(волосы); ‘тростинки’ (руки, ноги); ‘перья’ (облака); ‘золото’ (осенняя листва).Такого рода коннотативные образы в предложении составляют основу для образованиягенитивных метафорических сочетаний: солома волос, тростинки рук, перья облаков,золото листвы и т.д.
При употреблении коннотата в функции номинатива значение метафорических переносовопределяется сложившимся в сознании носителей языка отношением к коннотативномуобразу и интенциональными установками субъекта речи. При отсутствии явно выраженнойсубъективной оценки коннотата (в случае употребления, например, таких устойчивыхсочетаний, как голубая лента – река, люди в белых халатах – врачии т.д.) значение метафорической конструкции ограничивается стилистическими функциями.Такого рода метафорические сочетания в предложении выступают как синонимичныеварианты нейтральных языковых единиц или употребляются для дополнительного эстетическоговоздействия на адресата речи.
При актуализации в процессе метафорического переноса предикативного признака,включающего в себя положительное или отрицательное оценочное значение, на первоеместо выступает аксиологическая функция. К данному типу метафорических переносовотносится большинство встречающихся в художественных текстах метафорическихнаименований с субъективно-оценочными значениями. Об утилитарной функции речьможет идти при метонимических переносах, в процессе которых метафорический образутрачивает свое эмоциональное значение и выступает не как структура, параллельнаянейтральной языковой единице, а как единственный источник для наименования:ручка двери, ножка стола, анютины глазки и т.д.
Предикативное употребление коннотата ориентировано на количественное значение,то есть на выражение высшей степени проявления признака, имплицитно связанногос коннотативным образом. Соответственно, в системе признаковых значений способностьюсоотноситься с коннотатом обладают только те признаки, интенсивность которыхможет варьироваться. На существование в системе языка ассоциативной связи признакас коннотативным образом указывает возможность сочетания выражающей признаковоезначение лексемы с наречием степени 'очень': очень голодный – ‘голодный, какволк’; очень глупый – ‘глупый, как осел’; очень смелый – ‘смелый, как лев’;очень трусливый – ‘трусливый, как заяц’; очень высокий – ‘высокий, как небо’;очень грязный – ‘грязный, как свинья’; очень злой – ‘злой, как собака’; оченьстарый – ‘старый, как мир’ и т.д.
Надо отметить, что из признаков с антонимичным значением с коннотативным образом-символомчаще всего соотносится лишь один, обладающий, как правило, в сознании носителейязыка негативной окраской. Сравните: ‘голодный, как волк’ – ‘сытый,как … ’; ‘глупый, как осел’ – ‘умный, как … ’; ‘высокий,как небо’ – ‘низкий, как … ’; ‘грязный, как свинья – ‘чистый,как … ’; ‘старый, как мир’ – ‘новый, как … ’. Это отчасти объясняетсятем обстоятельством, что позитивные признаки, такие как 'сытый', 'умный', 'чистый'(в значении 'не запачканный'), сами по себе выступают в сознании носителей языкав качестве нормы и не нуждаются в дополнительных лексических средствах, усиливающихих значение. Можно быть или сытым, или голодным, но нельзя быть очень или чересчурсытым. Костюм может быть или чистым, или грязным, человек – или глупым, илиумным. Если костюм не очень чистый, значит, он грязный; если человек не оченьумный, значит, он глупый. Любое дополнительное указание на предельную концентрациюэтих признаков (костюм очень чистый, человек очень умный) лишено логическойцелесообразности и в предложении употребляется как экспрессивная структура,выражающая намерения субъекта речи убедить адресата в том, что объект действительнообладает данным признаком.
Признаковые лексемы, образующие смысловые сочетания с наречиями степени, допускаютна семантическом уровне более широкий спектр интенсификации. Высказывание 'Яне очень голоден' не означает, что вы сыты, оценка 'Он не очень глуп' не отрицаеттого, что глупость все же присуща этому человеку, а фраза 'Костюм не очень грязный'говорит лишь о том, что этот костюм еще можно не сдавать в химчистку, но почиститьего щеткой не помешало бы.
Признаки с позитивным значением, образующие сочетания с наречием 'очень',соотносятся с универсальными носителями, как и признаки с негативным антонимичнымзначением: очень смелый – ‘смелый, как лев’; очень трусливый – ‘трусливый, какзаяц’; очень горячий – ‘горячий, как огонь’; очень холодный – ‘холодный, каклед’; очень быстрый – ‘быстрый, как ветер’; очень медленный – ‘медленный, какчерепаха’. В ряде случаев, когда обладающий способностью к разной степени проявленияпризнак не имеет образного коннотативного выражения, в метафорической системеязыка присутствуют аналитические формы для передачи его количественного значения:добрый, как … (‘золотое сердце’, ‘добрая душа’); покладистый, как … (‘из неговеревки вить можно’); щедрый, как … (‘последнюю рубашку отдаст’) и т.д.
Система метафорических значений ориентирована на эмоци­онально-экспрессивноеотражение явлений реальной действительности. Любой метафорический перенос (квантитативныйили сигнификатив­ный) тяготеет к гиперболизации, к выражению высшей степенипроявления актуализирующегося с его помощью признака. Особенно ярко это проявляетсяв метафорических сочетаниях, раскрывающих признак в потенциально-ситуативномпредставлении. Метафорические конструкции, например такие, как 'хоть шаром покати'(пусто), 'как кот наплакал' (мало), 'когда рак на горе свистнет' (никогда),в наглядно-иллюстративной форме описывают одну из экстремально возможных ситуацийпроявления признака или реакцию на этот признак со стороны окружающих. Основнымфункциональным значением системы средств вторичной номинации является отражениепсихических процессов, происходящих в человеческом сознании в ответ на соприкосновениес объективной реальностью. Возможность интенсификации признака с помощью метафорическихконструкций свидетельствует о субъективной природе представления окружающегомира и влечет за собой вопрос о норме как о наиболее нейтральном способе отражениядействительности.

Норма и идеал, обычное и особенное в метафорическом представлении

Явления и объекты окружающей человека действительности обладают количественнымии качественными характеристиками, которые отображаются человеческим сознаниемкак неотъемлемая часть данной структуры. Степень проявления признаков фиксируетсяв наиболее частотном из значений как обобщенный показатель, свойственный данномуклассу объектов в целом. «"Эталон", или "точка отсчета",– это представление, с которым соотносится реальный, воспринимаемый органамичувства признак реального предмета» [Шрамм, 18]. Нормальная температура, нормальныйчеловек, нормальная погода – мы используем показатель нормативности для передачинаиболее типичного признака или сочетания признаков, свойственных объекту. Кнормативным характеристикам, обусловленным объективными факторами, относятсяфизические и технические данные объектов действительности: температура телачеловека, содержание сахара в крови, артериальное давление, среднесуточная температурав определенной местности в определенное время, расход бензина на единицу пробегау определенной марки машины и многое другое.
Большинство из нормативных характеристик соответствуют средним показателям,полученным в результате экспериментальных исследований. «Норма – форма равновесияприроды» [Арутюнова: 1998, 75]. В качестве нормативных рассматриваются среднестатисти­ческиепроявления предикативных и квалификационных признаков, характерные для определеннойместности, определенного времени года или определенных объектов: средний уровеньвыпадения осадков, средний показатель урожайности, средние рост и масса животногов определенный период его жизни, средняя интенсивность цвета и т.д. Как правило,нормативное проявление признака не связывается исключительно с одним количественнымзначением, а распределяется в рамках, ограниченных минимальным и максимальнымпоказателями. При нормативной температуре тела здорового человека 36,6 С незначительныеотклонения типа 36,4 С или 36,9 С воспринимаются как соответствующие его обычномуфизическому состоянию. Кроме того, при оценке нормативности проявления признаканаряду с обобщенными показателями необходимо учитывать индивидуальные особенностиорганизма. Так, например, у некоторых людей в качестве нормальной рассматриваетсяповышенная температура тела или пониженное артериальное давление.
На бытовом уровне нормативность усредненных количественных значений обозначаютоценочные прилагательные типа 'нормальный', 'распространенный', 'типичный','обычный', 'свойственный' или «слова, относящиеся к сфере классификации и указывающиена принадлежность объекта к классу, элементы которого по качеству не различаютсямежду собой» [Вольф, 51]. Устойчивость проявления признака у объекта действительностивырабатывает у субъекта его восприятия привычку и со временем приводит к тому,что любое, даже негативное, признаковое значение рассматривается в аспекте нейтральногоили позитивного к нему отношения. Многие явления действительности расцениваютсякак отрицательные лишь на первой стадии знакомства с ними, когда у человекаеще не выработались средства борьбы с их негативным влиянием. С течением временилюбые неблагоприятные обстоятельства человек научился использовать на свое благо.Огонь, который может обжечь, применялся для того, чтобы человек мог согретьсяи приготовить пищу; холодный лед сохранял пищу в течение долгого времени; твердыекуски камня можно было использовать в качестве орудий труда и охоты и т.д. Умениеприспособить свойства объектов к своим повседневным нуждам и является тем фактором,который формирует позитивное отношение к ним со стороны человека.
Таким образом, на уровне оценочных значений признак, являющийся неотъемлемойчастью объекта или явления действительности, выступает как абсолютная нормапо отношению к этой структуре, причем эта норма обладает в сознании носителейязыка положительным статусом: огонь (горячий), лед (холодный), стол (ровный),пух (мягкий), молния (яркая), барабан (громкий), бочка (толстая), река (широкая)и т.д. Фразы 'бочка как бочка', 'река как река' в ответ на обращения типа 'Смотри,какая толстая бочка (какая широкая река)' направлены на то, чтобы классифицироватьсвойственный объекту признак как нормативный: бочка такая, какой должна бытьбочка; река такая, какой должна быть река. При абстрагировании признаковогозначения средний уровень его проявления в сознании носителей языка соответствуетинтенсивности данного признака у соотносящегося с ним коннотата: горячий, (какогонь).
Сам коннотативный образ не осложнен никакими эмоционально-оценочными факторами,так как выступает как вспомогательная нейтральная структура, предназначеннаядля отображения признакового значения. «Вещи являются хорошими не потому, чтоони имеют особое свойство "добро", а в силу того, что этим вещам присущиопределенные естественные свойства и существуют социальные по своему происхождениюстандарты того, какими именно свойствами должны обладать вещи. Слово "хороший"является заместителем имен естественных свойств, но не именем особого естественногосвойства» [Ивин: 1970, 43].
На уровне функционирования языка вне метафорического значения один и тот жепризнак может обладать как положительным, так и отрицательным статусом. «Субъективныйхарактер оценки проявляется в том, что оценка может зависеть от ситуации илицели высказывания. Так, с определенной целью слова положительной оценки могут… выражать резко отрицательную оценку» [Скляревская: 1997, 173]. По мнению Г.Н.Скляревской,негативные значения могут передаваться с помощью интонации в высказываниях «вотнаш умник (о человеке, поступившем глупо)» или «знаем мы его подвиги!(о малодушных поступках)» или выявляться при сопоставлении выражения с описываемойситуацией. Например, «восклицание Дождь! может содержать положительныйоценочный компонент … если ситуация связана с предшествующей длительной засухой»[там же].
На возможный положительный статус отрицательных признаковых значений указываетвозможность их сочетания с наречием степени 'достаточно', которое квалифицируетпризнак с положительной точки зрения как причину для осуществления (неосуществления)определенных целей: достаточно уродлив (чтобы играть эту роль); достаточно грязный(чтобы не выделяться среди других); достаточно старый (не стоит переживать поповоду лишнего пятна) и т.д.
Негативный смысл в предложении могут приобретать и положительные признаки.В пользу этого свидетельствует способность прилагательных, обладающих позитивнымзначением, образовывать словосочетания с наречием 'слишком', которое указываетна чрезмерное превышение степени проявления признака, не соответствующее требованиям,предъявляемым к нему субъектом речи, и, в конечном итоге, предопределяет отрицательнуюего оценку: слишком красивый (чистый, новый, умный и т.д.) [26].
Закрепленная за коннотатом нормативность степени проявления признака можетне соответствовать уровню его проявления у других объектов или целевым установкамговорящего. При изменении обычного порядка вещей, в случае когда объект илиявление действительности выходит из разряда среднестатистических (нормативных),у субъекта речи, зафиксировавшего данное нарушение, возникает необходимостьотметить существующий диссонанс с помощью привлечения вспомогательных языковыхструктур, например метафорического образа, для идентификации не свойственногообъекту признака или степени его проявления: 'Глаза сверкали, как молнии'; 'Человектолстый, как бочка (худой, как палка)'.
Коннотативный образ, выступая как эталон по отношению к степени нормативногопроявления закрепленного за ним признака, указывает на отклонение от нормы приметафорическом сопоставлении с другими объектами. Собака должна быть злой, свиньядолжна быть грязной, барабан должен быть громким. Однако при использовании этихпризнаков в отношении других объектов действительности наблюдается определенныйлогический диссонанс: человеку не свойственно быть злым или грязным, а громкаямузыка вызывает раздражение. Принимая во внимание тот факт, что человеческомусознанию свойственно квалифицировать нейтральные или положительные явления вкачестве обычных, нормативных явлений и, следовательно, оставлять их без внимания,большинство метафорических переносов направлены на то, чтобы зафиксировать уобъектов негативные проявления признаковых значений.
Ряд предикативных признаков (например, 'щедрый', 'не очень одаренный', 'одинаковый'и т.д.) не соотносится в сознании носителей языка ни с одним коннотативным образомпо причине отсутствия в природе объекта, который может выступать в качествеэталона для выражения соответствующей характеристики. В этом случае в языкеактивно используются предикативные или субстантивные аналитические конструкции:'последнюю рубашку отдаст', 'звезд с неба не хватает', 'одного поля ягоды'.Используемый в метафорических аналитических конструкциях описательный характервыражения признакового значения в функциональном отношении ничем не отличаетсяот презентации его с помощью коннотативного образа: в качестве символа, отображающегопредикативное значение, в этом случае выступает не объект, а ситуация реальнойдействительности.
Интенсивность проявления признакового значения включает в себя несколько стадий,отражающихся на уровне функционирования языковых единиц с помощью наречий степении метафорических перено­сов: 'немного жадный' < 'жадный' < 'очень жадный' щедрый > АБСОЛЮТНЫЙ НУЛЬ ('ни щедрый, нижадный') < жадный < 1) собака на сене 2) зимой снега не выпросишь3) за копейку удавится
В приведенной выше схеме в качестве центрального выступает нейтрализованноезначение, среднестатистические эквиваленты признаков 'щедрый' и 'жадный' актуализируютсяс помощью соответствующих лексем, расположенных справа и слева от абсолютногонуля. В соответствии с приведенной выше схемой метафорическая конструкция никогдане выступает в системе семантических значений как полный синоним соответствующейей нейтральной языковой единицы. Метафорические сочетания представляют собоймаксимально удаленные от центра структуры. Экстремальный уровень проявленияметафорического признака часто подчеркивается утрированным характером его ситуативногопредставления: 'за копейку удавится'; 'у него зимой снега не выпросишь'; 'вэтом деле собаку съел' и т.д.
При метафорическом способе передачи отклонений от нормативности проявленияпризнака различные по уровню и характеру приложения признаковые значения приводятсяк одному показателю. Когда мы говорим 'лоб горячий' или 'чай горячий', мы отдаемсебе отчет в том, что температура лба существенно отличается от температурычая, несмотря на то что при их обозначении мы используем одну и ту же лексему.Если в первом утверждении можно констатировать отклонение от нормы, хотя и незначительное,то во втором случае при отсутствии специальных лексических компонентов, указывающихна нарушение нормативности (наречий степени 'слишком', 'чересчур', 'очень'),фраза обладает нейтрально-позитивным значением: чай горячий (именно такой, какимдолжен быть чай). Однако при указании на явное отклонение от нормы значениеприписываемых объектам признаков уравнивается и ставится в соответствие универсальномуносителю признака: лоб горит (как огонь), чай обжигает (как огонь).
Таким образом, закрепленные за коннотатом нормативные проявления признакапри приложении их к другим объектам действительности выступают как нечто особенное,нарушающее привычное положение дел. Интенсивность проявления признака по отношениюк разным объектам может варьироваться, но в случае отклонения от нормы их значениямв равной степени приписывается предельно допустимый уровень, который соответствуетвысшей степени проявления данного признака у коннотативного образа – его носителя.Метафорическая гиперболизация значений проявляется при отклонениях как в негативную,так и в позитивную сторону. Встречающиеся в языке положительные сравнения типа'фигура (изящная), как статуэтка', 'лицо (красивое), как у богини' указываютна приближение степени проявления свойственного объекту признака к идеальному.При метафорическом переносе значений в качестве идеала может рассматриватьсялишь коннотативный образ, обладающий в сознании носителей языка положительнымстатусом.
Интуитивно-опытный характер оценки нормативности проявления признаков соответствуетобщему подходу к понятию нормы, активно разрабатываемому в последнее время вискусствоведении, социальных науках и лингвистике. Понятие нормы в социально-общественнойсфере не имеет четко выраженных абсолютных показателей и базируется на предписаниях,правилах и рекомендациях, отбираемых интуитивно или опытным путем и внедряемыхс целью обеспечения нормальной жизнедеятельности организма или внутреннего равновесияструктурных образований, регулируемых с их помощью. Языковые формы воплощенияпонятия нормы входят в состав нормативного дискурса, основу которого составляютповелительное наклонение глагола и инфинитив, а также побудительные и номинативныепредложения. Как в социально-общественных представлениях, так и в процессе ментальногоотражения объективной реальности функциональное значение нормы сводится к обеспечениюустойчивости системы, базирующейся на ее основе. В первом случае нормативныепредписания обеспечивают гармоническое сочетание элементов структуры, способствующеевыживанию организма в природной и социальной среде, во втором случае нормативностьоценки признака является точкой отсчета, необходимой для идентификации интенсивностиего проявления в условиях, когда сигнификативное значение не соотносится с объективнымиверификационными структурами денотативного уровня.
Являясь, по сути дела, отражением сложившихся в процессе развития обществаколлективных представлений, норма представляет собой развернутую систему общественныхценностей, закрепляемую и внедряемую на уровне национального самосознания. Существующиев обществе нормативные предписания, как правило, носят облигаторный характердля всех членов языкового коллектива и базируются на морально-этических взглядах,сложившихся в процессе исторического развития общества. Попытки нарушить илиисказить существующие нормы предотвращаются с помощью специально разработанныхсистем общественного порицания и судебного наказания.
Нормативность оценки признаковых значений обеспечивается фразеологическимсоставом языка и создаваемой на его основе развернутой системой метафорическихпереносов, закрепленной на уровне национального сознания носителей языка. Метафорыпредставляют собой базовые языковые структуры, позволяющие в условиях фиксированногословарного запаса детализировать и развивать семантику языковых значений, описываястепень и характер проявления признаков.

Стереотипы восприятия действительности русским национальнымсознанием

Наряду со сложившимися устойчивыми ассоциативными представлениями, закрепленнымиза предметами реальной действительности, в сознании индивида присутствует тенденцияк субъективному восприятию любого явления с точки зрения его положительных илиотрицательных качеств, включающих в себя оценку его потребительских свойстви оказываемого им влияния на жизнедеятельность человека. Оценки такого рода,как правило, сопряжены с бинарной направленностью квалификационных значений:день (+) – ночь (-); свет (+) – тьма (-); солнце (+) – луна (-); оазис (+) –пустыня (-); сладкий (+) – горький (-); близкий (+) – далекий (-); быстрый (+)– медленный (-) и т.д. [27].
В сознании носителей языка присутствует ряд образов, которые по функциямприближаются к универсальным носителям признаков, но не зафиксированы в системеязыка. В предложении такого рода образы- символы выступают, как правило, в парес приписываемым им предикативным признаком. Обобщенный образ, выбираемый длясравнения или презентации признака, опирается на национальные ориентиры восприятиядействительности и предопределяется сложившейся в сознании носителей языка позитивнойили негативной оценкой его денотата. В предложении значение присущего ему предикативногопризнака может усиливаться или ослабевать за счет окружающих его лексическихединиц в соответствии с интенциональными установками автора.
Образ лошади в русском сознании ассоциируется с заслуженным, много поработавшимна своем веку животным (Он у них рабочая лошадка; Работаю как лошадьс утра до вечера). Однако особой привлекательностью в сознании носителей языкаон не обладает, а скорее вызывает чувство жалости. При сохранении общей тенденциивосприятия этого образа, в произведениях художественной литературы он приобретаетоттеночные предикативные значения работоспособ­ности, выносливости, постояннойготовности к выполнению своего долга в словосочетаниях старая полковая лошадь,ломовая лошадь, запряженная лошадь. Вот лишь несколько примеров: 1) «Сначалапри слове; любовь - m-lle Boncourt вздрагивала и навастривала уши, как старыйполковой конь, заслышавший трубу» (И.Тургенев); 2) «Синюшкин давно забыл, чтоназывается жалостью к самому себе. Так не знала жалости к себе ломовая лошадь,шедшая в хвосте обоза в гору» (В.Конецкий); 3) «Маленькая княгиня, как стараяполковая лошадь, услышав звук трубы, бессознательно и, забывая свое положение,готовилась к привычному галопу кокетства» (Л.Толстой).
В этой связи вызывает сомнение мысль, высказанная в работах Г.Фреге, что науровне мышления не имеет значения, используется ли слово 'лошадь' или 'конь',или 'пони', или любое другое наименование. «Суждения не предусматривают различиймежду значениями этих слов. То, что называется настроением, обстановкой, окраскойили стихотворным размером, не относится к мышлению. Предложение может быть трансформировано:активные формы глагола могут быть заменены на пассивные, в результате чего формавинительного падежа становится субъектом. Таким же образом мы можем заменитьдательный падеж на именительный и глагол 'давать' на 'получать'. Естественно,что подобные изменения не пройдут абсолютно незамеченными, однако они не затронутистинный или ложный статус высказывания … Одинаково важно уметь игнорироватьразличия, которые не затрагивают сути высказывания, и различать то, что затрагиваетсуть предмета. Однако то, что является сущностью, зависит от целей говорящего.Для человека, который интересуется красотой, важно как раз то, что игнорируетсялогиком» [Frege: 1984, 357]. Безусловно, в случае прямой номинации употреблениетой или иной лексемы определяет лишь субъективные факторы восприятия говорящимобъекта действительности, в то время как при выражении признакового значенияданные лексемы являются носителями разного понятийного содержания.
Значение множественности, назойливости и бесполезности актуализируется в сравнительныхконструкциях, обобщенный образ которых связан с такими насекомыми, как мухи.Сравните: 1) «Черные фраки мелькали и носились врозь и кучами там и там, какносятся мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета» (Н.Гоголь);2) «На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сиделстарик и стукал по колодке лаптя» (Л.Толстой); 3) «Прохожие, как мухи, кучкамилепились по тротуару» (М.Булгаков). Подобные значения имеют устойчивую формуконтекстовой реализации и могут передаваться через образ движущихся или неподвижныхнасекомых, а также насекомых, пребывающих в промежуточном состоянии, котороеговорящий обозначает с помощью глагола 'лепиться'.
Лексема волк имеет не только значение вечно голодного животного в составеустойчивого оборота 'голодный как волк', но очень часто встречается ввысказываниях, конкретный субъект которых испытывает чувство загнанности, неловкости,враждебности со стороны окружающих. Например: 1) «Она зашла в контору, а СтепанСинюшкин продолжал стоять над гробом. Он не замечал дождя и не замечал людейвокруг. Так запертый в клетку волк глядит мимо людей и будто не видит их» (В.Конецкий);2) «Если бы кто и полез на Горку, то уж разве какой-нибудь совсем отверженныйчеловек, который при всех властях мира чувствует себя среди людей, как волкв собачьей стае» (М.Булгаков). Реализация значения загнанности, безысходностиположения посредством употребления аналитической конструкции 'волк в собачьейстае' приобретает устойчивую форму на уровне национального сознания.
Образ голодного человека или животного является в контексте художественныхпроизведений символом жадности, ненасытности. Сниженная коннотация этого образаиспользуется Л.Толстым при характеристике главных героев романа «Анна Каренина»:1) «И как голодное животное хватает всякий попадающийся предмет, так и Вронскийсовершенно бессознательно хватался то за политику, то за новые книги, то закартины»; 2) «Ты не поверишь, я, как голодный, которому вдруг поставили полныйобед, и он не знает, за что взяться». Негативное значение этого образа формируетсяв контексте других деталей портретных характеристик. Автор отмечает злой и гордыйблеск во взгляде Вронского. Холодная готовность к борьбе отражается на его лицев сложных жизненных ситуациях. Тема животного инстинктивного начала возникаетпри описании легкой походки Анны, не похожей на походку других женщин, ее странноблестящих глаз, привычки щуриться («"Точно она на свою жизнь щурится, чтобыне видеть", – подумала Долли»). Описывая одежду, облик, выражение лицаАнны на балу, Л.Толстой неоднократно использует слова 'прелестна', 'прелестно',прелестны', а заканчивает свое описание так: «но было что-то ужасное и жестокоев ее прелести».
Положительной коннотацией в сознании русского человека обладают муравьи, пчелы,птицы. Образы муравьев и пчел, в составе устойчивых сравнительных оборотов,олицетворяют трудолюбие, вечное движение, постоянную готовность к работе. Образптицы неоднократно использовался в художественной литературе как символ свободыпередвижения: свободен, как птица. Положительное значение этих лексем в составеустойчивых оборотов речи обусловило позитивное отношение к ним на уровне национальногосознания в целом. Образ улея без матки используется Л.Толстым для описания разграбленнойМосквы: «Москва между тем была пустая. В ней были еще люди … , но она была пуста… как пуст бывает домирающий, обезматоченный улей».
Образ птицы, например птица-тройка у Н.Гоголя или одинокая птица в стихотворениив прозе И.Тургенева «Без гнезда», вызывает в русском национальном узусе чувствасимпатии и сочувствия. Правда, надо отметить, что отдельные представители птичьегосемейства, например вороны или галки, как правило, обладают негативным значением.В романе Л.Толстого «Война и мир» с птицами сопоставляются бегущие от французскойармии русские: «Как птицы летят куда-то за моря, стремились эти люди с женамии детьми туда, на юго-восток».
Стабильная положительная коннотация сопровождает в сравнительных конструкцияхобраз ребенка. Значения непосредствен­ности, простодушия, простоты и невинностипередаются в сравнитель­ных оборотах: 'счастлив, как ребенок'; 'простодушен,как дитя'; 'наивен, как ребенок'. В романе «Война и мир» с детьми сравниваютсяглавные герои Наташа Ростова и Пьер Безухов: «Пьер смутился еще больше, покраснелдо слез, как краснеют дети». В контексте романа функциональная нагрузка данногообраза усиливается рядом лексических средств, тематически с ним сопряженных.Автор отмечает неуклюжесть Пьера, его простодушную горячность, смущение и неловкостьв необычных для него ситуациях. При описании Наташи используются специфическиеглагольные лексемы и группы лексем, передающие эмоциональность и непосредственностьвосприятия окружающего мира: 'подбежала', 'вскочила, как ребенок', 'завизжала','рыдала, как ребенок' и т.д.
При устойчивом позитивном восприятии образа ребенка любое отклонение от нормы,то есть приписывание детскому сознанию искушенности в житейских проблемах илилицемерия, создает эффект парадокса и, следовательно, служит одним из приемовусиления воздействия на адресата речи. И наоборот, даже такой малосимпатичный,с точки зрения русского самосознания, образ, как лягушка, при сопоставлениис детьми приобретает положительную окраску: «Лягушка приходила смотреть на яркийогонь, так же как дети собираются вокруг неубранного чайного стола послушатьперед сном сказку» (К.Паустовский).
Негативной коннотацией в русском восприятии характеризуется и образ игрока(сравните одноименный роман Ф.Достоевского). Среди субъективно-авторских характеристикНаполеона в романе «Война и мир» сравнение с игроком является наиболее устойчивым:«Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегдасчастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг,именно тогда, когда он рассчитывал все случайности игры, чувствовавший, чточем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает». Авантюризм, жажда легкойнаживы, эмоциональная невоздержанность – вот те качества, которые сопряженыс образом игрока в русском самосознании и которые раскрываются через него впроизведениях художественной литературы.
Образы хищников, как правило, не вызывают позитивного восприятия в сознаниирусского человека. С хищными животными, особенно экзотическими (тигр, барс ит.д.), сравниваются персонажи, которые в контексте произведения не могут претендоватьна симпатии автора: 1) «Грушницкий следил за нею, как хищный зверь, и не спускалс нее глаз» (М.Лермонтов); 2) «Германн трепетал, как тигр, ожидая назначенноговремени» (А.Пушкин). В романе «Война и мир» французская армия сравнивается сразъяренным зверем, с голодным стадом, с обезьяной, которая, запустив руку вузкое горлышко кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобыне потерять схваченного, и этим губит себя.
И наоборот, сравнение лирического героя с преступником, ожидающим казнь, собразом, который, на первый взгляд, не может обладать позитивным значением,закономерно, если принять во внимание традиционное сочувственное отношение русскихк преступникам, которые понесли заслуженное наказание: «Гляжу на будущностьс боязнью, Гляжу на прошлое с тоской. И как преступник перед казнью, ищу кругомдуши родной» (М.Лермонтов).
Устойчивость образных характеристик, закрепленных за представителями флоры,фауны и предметного мира, предопределило их широкое использование в произведенияхдидактического характера, основой которых является установление моральных критериев,а не описание психологических характеристик. «Одной из важнейших причин, заставившихпоэтов прибегать в басне к изображению животных и неодушевленных предметов,есть именно эта возможность … изолировать и сконцентрировать один какой-нибудьаффективный момент в таком условном герое» [Выготский: 1997, 122]. Существованиев языке и мышлении развернутой системы коннотативных образов, с одной стороны,отражает систему национальных ориентиров, а с другой – предопределяет существованиеи развитие стереотипов национального мышления: «хотя языки в значительной степении представляют создание наций, но они ими руководят, удерживают их в известныхпределах, и именно они первостепенным образом формируют или определяют национальныйхарактер» [Гумбольдт: 1985, 363]. Система ценностных ориентиров нации складываетсяпод влиянием коннотативных образов.
Таким образом, при описании состояний, действий, форм конкретного субъектав художественном тексте широко употребляются обобщенные сравнительные конструкции,которые описывают стандартные ситуации, обладающие для носителей языка определеннымзначением. Данные образы не зафиксированы во фразеологической системе языкаи не способны к автономной актуализации признака в номинативной функции. В предложенииони выступают в сочетании с лексемами, указывающими на приписываемое им признаковоеметафорическое значение. Положительная или отрицательная коннота­ция используемыхдля сравнения образов складывается под воздействием существующих в данной этническойобщности представлений, взглядов, стереотипов восприятия окружающей действительности.В контексте художественного произведения соотношение между абстрактными образами– носителями определенных признаков – и конкретными субъектами сопровождаетсяцелым рядом семантических параллелей, дополняющих и усиливающих эту связь засчет реализации неязыковых знаний носителей языка, так как «особенность творческогообразного обобщения заключается в том, что в нем, как и в восприятии, действительностьотражена более богато и конкретно, чем в логическом понятии. А это значит, чтов нем всегда есть нечто, что не осознается человеком в словах, понятийно, чтонепосредственно переживается, чувствуется, ощущается» [Никифорова, 35].
Использование обобщенных образов в составе сравнительных конструкций в художественныхпроизведениях позволяет автору не только идентифицировать состояние, действия,качества персонажа путем сопоставления его с художественным символом, но и даетему возможность охарактеризовать своего героя, определить свое к нему отношениене прямо, а опосредованно, через соотнесение его с типовым абстрактно-моделируемымсубъектом. Наиболее ярко это проявляется в устойчивых сравнительных оборотах,сопровождающих героев на протяжении всего произведения. В контексте художественногопроизведения сравнительные конструкции представляют собой модели свертыванияинформативного содержания предикативного характера в образе и по отношению ксравниваемым объектам обладают ярко выраженным характеризующим значением.

Глава III. МЕТАФОРА В КОНТЕКСТЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Об истории вопроса

Отношение к метафорическим конструкциям с течением времени претерпевало серьезныеизменения. В философии существовали различные точки зрения на семантическоеи функциональное значение метафоры: от полного ее отрицания до отведения ейвспомогательной, второстепенной роли средства, усиливающего силу эмоциональноговоздействия речи на слушателей. Платон, сам мастер метафорических переносов,пренебрегал пышным стилем ораторского искусства и во многих своих философскихработах высказывал явное неодобрение по отношению к использованию изобразительныхсредств языка.
В философских работах того времени господствовала традиция рассмотрения метафорыисключительно как поэтической безделушки, украшения, способствующего разнообразиютого небогатого запаса средств, который был тщательно выверен и одобрен в силубезупречного логического происхождения в качестве языковых структур, предназначенныхдля выведения новых истин. Цицерон указывал на то, что метафора была изобретением,в котором не было необходимости и которое возникло «под давлением бедности искудности словаря». Но «как одежда, вначале изобретенная для защиты от холода,впоследствии стала применяться также и как средство украшения и как знак отличия,так и переносные выражения, появившись из-за недостатка слов, распространилисьуже ради услаждения» [Цицерон, 235 – 236].
Противники метафорического словоупотребления были более непримиримыми, чемЦицерон, в выражении своих антипатий, представляя метафору как средство, разжигающеененужные страсти, уводящее от сути, затмевающее разумные доводы и «соблазняющееразум» [Barchelard], сравнивая метафорические выражения с бессодержательнымии сомнительными словами, которые никогда не будут использованы в процессе познания:«во всех тех случаях, когда серьезно ищут истину, … метафоры .. абсолютно исключены,ибо раз мы видим, что они откровенно обманывают, то было бы явным сумасшествиемдопускать их в совете или рассуждении» [Гоббс, 53]. Квинтилиан охарактеризовалискусство красноречия как «лежащее за пределами того, что понятно и приемлемо»,так как там, «где высказывается искусство … обыкновенно предполагается недостатокистины» [Квинтилиан, 164].
Наиболее ортодоксальная позиция по отношению к метафорическим переносам былавысказана в работах Дж.Локка: «Если мы говорим о вещах, как они есть, мы должныпризнать, что всякое риторическое искусство, выходящее за пределы того, чтовносит порядок и ясность, всякое искусственное и обратное употребление слов,какое только изобретено красноречием, имеет в виду лишь внушать ложные истины,возбуждать страсти, вводить в заблуждение рассудок и, следовательно, на делеесть чистый обман. Поэтому, как бы ни было похвально ораторское искусство вречах и обращениях к народу, его, несомненно, нужно совершенно избегать во всехрассуждениях, имеющих в виду научать или просвещать, и следует рассматриватькак недостаток использование его там, где речь идет об истине и познании» [Локк:1985, 566]. К сожалению, в дальнейшем именно эта точка зрения, полностью отрицающаякакое бы то ни было позитивное значение метафоры в языке и мышлении, была подхваченаи в течение долгих лег господствовала в работах сторонников логического позитивизмаи эмпириокритицизма, рассматривающих метафорические переносы не только как никомуне нужное средство языка, но и как вредный фактор, уводящий от истинного восприятияокружающей человека действительности. «Метафоры, тропы и другие изобразительныесредства языка являются постоянной проблемой, а временами и явной помехой дляфилософских изысканий и, более того, для всех исследований, использующих язык,включая историографию и литературоведческий анализ» [Man, 11]. Отголоски этойточки зрения находят отражение и в работах современных исследователей [28].
К счастью, подобный радикализм суждений был свойствен философам крайних направлений,для которых само существование метафоры подрывало сложившуюся теорию об истиннойили ложной оценке положения дел в окружающей человека действительности, об адекватномсоотношении языка, мышления и реальности. Классическое искусство и учебные пособияпо риторике времен Возрождения ориентировались в отношении метафоры на точкузрения, представленную в работах Аристотеля, согласно которой метафорическиепереносы рассматривались как существенное средство языка, способствующее усилениюаргументации и положительного воздействия на слушателя.
При анализе метафорических конструкций внимание исследователей фокусировалосьна их эстетическом потенциале. «Достоинство речи – быть ясной и не быть низкой.Самая ясная речь – та, которая состоит из общеупотребительных слов, но она низка… речь торжественная и уклоняющаяся от обыденной – та, которая пользуется инеобычными словами; а необычными я называю редкие, переносные, удлиненные ивсе , кроме общеупотребительных» [Аристотель: 1983, 670].
Предостерегая читателя от злоупотребления необычной лексикой, Аристотель пишет,что «если все сочинят так, то получится или загадка, или варваризм: из переносныхслов – загадка, а из резких – варваризм» [там же]. Наряду с облагораживаниеми торжественностью звучания, к достоинствам метафорических переносов Аристотельотносит их эвристические свойства: «метафоры заключают в себе загадку» [Аристотель,1978с: 174], и являются единственным средством языка, способным выразить «невыразимое»,ибо «в загадке сущность состоит в том, чтобы говорить о действительном, соединяяневозможное, – сочетанием <общеупотребительных> слов этого сделать нельзя, переносных слов можно» [Аристотель: 1983, 670 – 671]. Загадочная природаметафорического словоупотребления таит в себе и отрицательные стороны. «Еслизнание названо неколебимым, или земля – кормилицей, или умеренность – созвучием»,то перед нами иносказательное словоупотребление, а «все иносказательное неясно»[Аристотель: 1978а, 463].
Точка зрения Аристотеля, указавшего на достоинства употребления метафоры нетолько в качестве языкового украшения, но и как единственно возможного средствадля кодирования смысловых значений, и в настоящее время широко используетсяфилософами и лингвистами, изучающими когнитивные возможности метафорическихпереносов. «Важно бывает уместно пользоваться всеми вышесказанными ,а также словами сложными или редкими, но важнее всего – переносными: ибо толькоэто нельзя перенять у другого, это признак собственного дарования – всамом деле, хорошо переносить подмечать сходноев предметах» [Аристотель: 1983, 672].
Полагая, что основу метафорического переноса составляет подобие между двумяпредметами, и рассматривая подобие как основополагающее средство познания, Аристотельи его последователи отводили метафоре исключительную роль в отражении объективнойреальности. По мнению итальянского филолога и исследователя риторики ДжамбаттистыВико, тропы проистекают из поэтической логики, отражающей преобразовательныепроцессы на уровне сознания. Поэтическая логика, складывающаяся под воздействиемнеосознанных процессов мышления, является следствием бессознательных когнитивныхопераций, которые лишь в дальнейшем начинают преобразовываться в то, что мыв настоящее время подразумеваем под чистой логикой.
Вико был одним из первых, кто отметил, что на заре цивилизации и формированияязыка первобытный человек мог изъясняться только с помощью поэтических выражений:«у всех наций сначала существовала речь в стихах, а потом – в прозе» [Вико,90]. Вико считал, что все слова с переносным значением могут быть разделенына четыре части: метафора, метонимия, синекдоха и остальные, образующие раздел«прочие». Язык метафорических образов представляет собой первичный языковойкод, а метафора выступает как инструмент первичной когнитивной функции сознания,определяющий так называемое рациональное мышление и формирование концептуальныхпредставлений. Особенность метафорических словоупотреблений первобытного человеказаключалась в том, что процесс их формирования базировался на абсолютной тождественностисемантических значений. Согласно Вико, при таком отождествлении не могло существоватьразницы между составляющими основу метафорического переноса главным и вспомогательнымсубъектами, при наименовании они использовались как равноправные языковые единицы.
В дальнейшем, по мере формирования абстрактного мышления, стали развиватьсяметонимия, синекдоха и ирония. Только с появлением последней, по мнению Вико,стала осознаваться разница между реальным положением дел в действительностии субъективным его отражением на уровне сознания, определилось разграничениемежду конкретным и метафорическим субъектами, наметилось представление о существованииразличий между объектами.
Работы Вико во многом предвосхитили открытия в области лингвистики, этнопсихологиии когнитивной психологии, которые были сделаны за последние десятилетия. Мысльо том, что язык мышления является общим для всех наций, единообразно воспринимающихсуть возможного положения вещей [Вико, 73], лежит в основе методов современногосравнительно-исторического языкознания, исследования типологии языков, структурнойлингвистики и многих других направлений, изучающих структуру языка.
Обращение Вико к мифотворчеству как к источнику, позволяющему исследоватьглубинные психологические процессы сознания, когнитивно-мыслительные и лингвистическиеаспекты отражения реального мира, получили развитие в ряде работ по этнопсихологиии сравнительному языкознанию [29]. «Человеческийразум крайне непрямой по характеру. Переносное словоупотребление есть не толькоязыковое средство, оно обеспечивает основание для мышления, аргументации и творческойфантазии» [Gibbs, 16]. Универсальным показателем человеческого мышления на разныхстадиях развития и при разной национальной принадлежности, согласно Леви-Стросу,является его функциональный аспект. Базирующиеся на метафорической интерпретациидействительности мифологические структуры отражают восприятие первобытным человекомсистемных связей и организации окружающего его мира. Первобытное мышление представляетсобой систему понятий, заключенных в образы [Леви-Строс, 1994]. Универсальныйхарактер мифотворчества, его распространение в пространстве и времени в качествеединственно возможного и доступного проводника знаний обеспечивался за счетверы человека то, что мифы действительно описывают реальное положение дел [MacCormak,103].
Таким образом, отправным моментом в создании мифа является его объяснительно-познавательнаяфункция. «Наша обычная концептуальная система восприятия, с помощью котороймы живем, думаем и действуем, по природе своей является метафорической» [Tilley,16]. В качестве доказательства этого положения можно привести тот факт, чтоязык метафорических образов не требует от индивида специальной когнитивной подготовкипри его создании и интерпретации. В настоящее время метафорические образы лежатв основе многих основополагающих открытий в различных областях знаний. Однакометафорическая суть постижения действительности, предопределяющая плодотворныйхарактер научных изысканий, часто остается за пределами нашего внимания, таккак «имеющие успех теории построены на базе тех метафор, которые постепенновошли в моду и стали настолько знакомыми, что глубинные метафоры, на которыхбыли построены теоретические предположения, забыты» [MacCormak, 104].
Язык метафорических образов используется не только на уровне формированияконцептуальных понятий в процессе постижения действительности, он образует системусредств для адекватного их отображения. «Я верю, что метафорическое мышлениедолжно рассматриваться как фундаментальный, так и индуктивно-дедуктивный способрассуждения при формулировании гипотез, их обосновании и создании категорий,лежащих в основе предположений и определяющих направления работы» [Kittay, 326].
Ф.Ницше в своих работах был постоянным и последовательным сторонником метафорическоговосприятия действительности. Рассмат­ривая философию как одну из форм поэзии,Ницше отводил метафоре исключительную роль в процессе познания окружающего мираи настаивал на том, что при выражении наиболее сильных чувств метафоры являютсясамыми эффективными средствами языка, самыми естественными, точными и простыми[Ницше: 1990, 390]. Особое значение метафора приобретает при передаче сложногоаналитического содержания, которое не имеет однозначных форм выражения на лексическомуровне: «Не существует обычного пути, который ведет нас от интуитив­ных предположенийк сфере призрачных схем, к сфере абстракций. Не существует слов, чтобы передатьэти интуитивные предположения; когда они возникают перед человеком, он теряетдар речи или же говорит о них только с помощью запрещенных метафор и общих представлений.Он поступает таким образом потому, что, разбивая вдребезги и высмеивая устаревшиеконцептуальные границы, он может по крайней мере создавать впечатление о присутствиивсевластной интуиции» [Nietzsche: 1979, 90].
Несмотря на разноплановость и противоречивость представлений о метафорическомпереносе, существовавших до ХIХ века включительно, в них были заложены основополагающиепринципы осмысления этого сложного многоаспектного явления и намечены основныеподходы к его изучению. Работы античных и средневековых философов и лингвистовсоздали ту необходимую почву, на которой стали развиваться современные лингвистическиеисследования метафоры и начали складываться представления о структурной организациии значении метафорических переносов.

К вопросу о построении теории метафорических переносовна Западе

Подлинный интерес к метафоре и к созданию теории метафорических переносовстал возможным после утраты логическим позитивизмом лидирующих позиций в философиии формирования нового направления, консолидирующегося в рамках аналитическойфилософии. Переход от догматизма и схоластических изысканий, опирающихся настрого регламентированный язык логики и отрицающих любые отклонения в сторонуобразного словоупотребления, к исследованиям обычного словарного запаса создалиблагоприятную почву для изучения семантической и когнитивной природы метафоры.
Лозунг, выдвинутый Витгенштейном: «Не обращайте внимания на значение, обращайтевнимание на использование», – направил усилия философов и лингвистов на изучениеобычного языка и предопределил интерес к исследованию языковых структур, которыедо этого философией не рассматривались. Если относиться к науке не только какк вместилищу окончательных истин, но и как к проявлению человеческой активности,как к процессу, конечной целью которого является формирование представленийо мире, творческий потенциал метафорических конструкций, представляющих собойодин из способов отражения окружающей нас действительности, не может остатьсяза пределами внимания исследователей. Ориентация на природу языка как инструментав процессе познания, как способа выведения новых истин предопределило повышенныйинтерес к метафоре и рассмотрение ее в качестве основного средства мыслительнойи языковой деятельности.
Современная теория метафорических переносов начала складываться с представленияоб ее структуре как о соединении двух идей в одном образе. А.Ричардс был однимиз первых, кто в своей работе «Философия риторики», опубликованной в 1936 году,обратил внимание на активное объединение в рамках метафорической конструкциидвух разрозненных представлений, результатом взаимоотношений которых являетсяобразование на семантическом уровне одного понятия. Согласно его определению,метафора представляет собой «две мысли, которые касаются различных предметов,но действуют сообща и содержатся в одном слове или в одной фразе, чье значениеявляется результатом их взаимодействия» [Richards, 93].
Введенные в обращение Ричардсом понятия проводника метафорического переноса('vehicle') и его носителя ('tenor') получили дальнейшую интерпретацию в работеМ.Блэка [Black: 1962]. Дело в том, что, используя термин 'проводник', Ричардсне уточнил рамки его значения: к чему именно относится этот термин – к собственнометафорическому образу или к системе характеризующих его метафорических значений.Для прояснения этого вопроса Блэк вводит два понятия: вспомогательного субъекта('subsidiary subject') для презентации метафорического образа и систему связанныхс ним ассоциированных общих значений ('a system of associated commonplaces')в качестве предикативной составляющей его метафорического значения [Black: 1962,39 – 40].
Чтобы раскрыть метафорический смысл фразы «Человек – волк» ('Man is a wolf'),объекту речи необходимо знать не стандартное словарное значение вспомогательногосубъекта 'волк', а систему связанных с ним предикативных характеризующих значений.Если человек – это волк, значит, он охотится на других животных, он свиреп,голоден, вовлечен в постоянную борьбу, нечистоплотен и т.д. «Волк традиционнорассматривается как зверь злобный и вызывающий настороженность; поэтому назватьчеловека волком – это то же самое, что охарактеризовать его как нечто злобноеи вызывающее опасение» [там же, 41– 42].
Полагая, что метафора не является изолированным словоупотреблением, а выступаеткак часть предложения, Блэк вводит понятия фокуса ('focus') для обозначениясобственно метафорической структуры и рамки ('frame') для обозначения остальнойчасти предложения, включающего в себя метафору в качестве составного элемента:«фокус метафоры, слово или выражение, обладающее в отличие от остальной рамкисобственно метафорическим значением, используется для того, чтобы передать значение,которое могло бы быть выражено и с помощью прямого обозначения» [там же, 32].В этой связи неизбежно возникают два вопроса. Каким образом присутствие однойрамки инициирует метафорическое значение слова, в то время как другая рамкапредопределяет его прямое употребление? Почему автор заставляет читателя разгадыватьметафористические загадки, в то время как он мог бы выразить то же самое значение,используя средства прямой номинации?
Первый вопрос, выдвинутый в работе М.Блэка, до сих пор остается без ответа,хотя на этот счет существует множество предположений. По поводу второго вопросаБлэк предлагает свои варианты объяснения, получившие в дальнейшем широкую поддержкуу философов и лингвистов. Он отмечает две причины метафорического словоупотребления.В первом случае действительно невозможно найти прямой эквивалент метафорическогозначения и автор вынужден прибегнуть к метафоре как к единственно возможномусредству выражения; во втором случае, если прямой синоним все же существует,метафорическая конструкция используется с чисто стилистическими целями. Уникальностьсемантического значения или ярко выраженный стилистический потенциал, а иногдаи то и другое одновременно, являются функциональными особенностями любого метафорическогопереноса.
В противовес идее Блэка о сопровождающих метафорический образ дополнительныхассоциативных общих значениях Д.Дэвидсон в статье «Что обозначают метафоры»[30] выдвигает мысль о том, что метафора необладает никаким другим метафорическим содержанием, кроме своего прямого словарногозначения. «Основное заблуждение, против которого я намерен выступить, это идеяо том, что метафоры имеют в дополнение к своему прямому содержанию или значению,еще один смысл или значение [Davidson, 495].
Теорию, представленную в статье Дэвидсона, можно отнести к разряду мистических– и по сути выдвинутой автором гипотезы, и по характеру ее обоснования. Предваривсвое исследование определением метафоры как «мира языковых грез» ('the dreamworkof language'), Дэвидсон отмечает тот факт, что «ни одна теория, рассматривающаяметафорическое значение или точность метафорического отображения, не может объяснить,как метафора функционирует» [там же, 502]. Неудачные попытки объяснения механизмовреализации метафорического переноса, по его мнению, связаны с желанием авторовприписать метафорической конструкции дополнительный смысл, в то время как решениепроблемы надо искать не в структуре значения метафоры, а в области ее применения:«метафора принадлежит исключительно к сфере использования» [там же, 496].
Функциональное значение метафорического образа Дэвидсон сравнивает с эффектом,возникающим в результате использования шутки или видeния. И в том и в другомслучае внешняя оболочка не передает точный смысл, а лишь инициирует закодированноеинформационное сообщение, «которое опытный истолкователь может переложить напонятный язык прозы» [там же, 504]. Подобно картине или сновидению, метафорадает нам возможность постичь некоторые факты, непосредственно на них не указываяи не обозначая их. Метафоры, по словам Дэвидсона, заставляют нас увидеть однивещи вместо других, которые выступают в прямом значении как вспомогательныеструктуры и дают ключ к их пониманию. Метафора является источником, а не проводником.Успешная ее интерпретация зависит не только от структуры метафорического образа(который остается одним и тем же как в случае метафорического, так и в случаепрямого употребления), но и от умения адресата постичь закодированный авторомсмысл. Личность истолкователя определяет метафорическое значение, а не априоризаложенный в метафорическом образе смысл. Загадочная природа метафорическогопереноса в трактовке Дэвидсона получает высшую форму своего выражения.
Точка зрения Дэвидсона на природу метафорического значения была поддержанав работе Дж.Сёрля [31]. «Метафорическое выражениев самом деле обозначает нечто отличное от прямого значения слов и предложений,но не из-за изменения в лексическом значении образующих его элементов, а в силутого, что говорящий, используя их, подразумевал нечто особенное» [Serle: 1991,524]. Основная проблема метафорического переноса, по его мнению, сводится кнахождению сходств и различий между значением, которое подразумевается авторомметафорического переноса, и прямым значением используемой им фразы, а теорияметафорического переноса сводится к выведению ряда принципов, согласно которымадресат речи, имея в распоряжении прямое значение фразы, способен восстановитьее метафорический смысл.
Так, например, «если кто-то скажет 'Салли – кусок льда' или 'Сэм – свинья',вы, скорее всего, предположите, что говорящий имел в виду не буквальный смыслэтих фраз, а то, что они выражают в переносном значении». И, тем не менее, увас не будет проблем с расшифровкой. «Но если он скажет 'Салли – простое числомежду 17 и 23' или 'Билл – амбарная дверь', вы тоже поймете, что он говорилв переносном смысле, но будет гораздо труднее выявить то, что он имеет в виду»[там же, 519]. В последнем случае, при отсутствии устойчивых ассоциативных связейотносительно вспомогательных субъектов, анализ метафорического выражения будетсостоять из интерпретации прямого значения его компонентов.
Принципы выявления метафорического значения Сёрль предваряет выведением общейстратегии рассмотрения метафорических переносов: «Когда выражение не может бытьпонято буквально, поищи значение, которое отличается от прямого значения предложения».Как только адресат определил метафорический статус конструкции, ему следуетруководствоваться рядом принципов при нахождении ее значения. Их общий смыслсводится к следующему: «Когда вы слышите 'С – это П', то для того, чтобы найтивозможные варианты Р (ассоциативные значения, в соответствии с которыми происходитсопоставление), поищите направления, по которым С мог бы походить на П, и чтобывыявить их, обратитесь к яркой, наиболее известной и отличительной черте предметовгруппы П» [там же, 532 – 533]. Так, например, смысл высказывания 'Сэм – гигант'может быть сведен к фразе 'Сэм большой', на основании того что, согласно определению,гиганты отличаются большими размерами. Выражение 'Сэм – свинья' следует трактоватькак 'Сэм грязный, прожорливый, толстый и т.д.'
Следует отметить, что переносное значение лексемы 'гигант' может включатьне только признак 'большой', но и оценивать человека как очень умного, способногосправиться с любой проблемой и т.д., а 'свинья', кроме нечистоплотности и прожорливости,может указывать на значение неблагодарности или непорядочности. Таким образом,предложенные Сёрлем принципы интерпретации метафорического переноса, несмотряна их правдоподобность и разумные основания, не охватывают всего спектра вариантовметафорических значений, не обеспечивают нас алгоритмом для их последовательноговыявления и, следовательно, не могут рассматриваться как законченная теория.
Мысль об однозначной природе прямого и метафорического значений имеет какприверженцев, так и противников. «Желание некоторых теоретиков стереть разницумежду прямым и метафорическим значениями обусловлено мыслью о том, что приоритетомв сфере познания обладают исключительно средства прямой номинации» [Kittey,20]. По мнению Эвы Киттэй, метафоры обладают структурой, которая в корне отличаетсяот языка традиционных прямых обозначений. Разделение признаков на метафорическиеи буквальные является необходимым условием концептуальной организации нашихпредставлений, которые с течением времени могут терять или приобретать метафорическийсмысл (например, выражение 'волна света', первоначально обладающее исключительнометафорической структурой, приобрело буквальное значение после открытия волновойприроды светового потока). «Если мы отрицаем наличие в языке прямых обозначений,мы отрицаем и возможность существования метафоры» [там же]. С точки зрения С.Левина,«ввиду того, что сфера действия метафорического языка глубока и непостижима,… только рассматривая прямое значение метафор, можно в какой-то мере приблизитьсяк пониманию того, что поэт намеревался выразить с их помощью» [Levin, 3 – 4].
Наличие противоположных точек зрения на природу метафорического значения утверждаетнас в мысли о том, что на данном этапе исследований невозможно ни одну из концепцийкак однозначно принять, так и опровергнуть. В настоящее время выяснение отношенийпо этому поводу без привлечения дополнительных фактов, материалов и исследований,позволяющих не только заявлять свою точку зрения, но и аргументированно ее обосновывать,лишено смысла.
Рассматривая метафору как базовую разновидность ('constitutive form'), определяющуюпринцип строения языка ('the omnipresent principle of language'), Ричардс указывална глубокую связь, существующую между ней и механизмами, определяющими мыслительныепроцессы. «Мышление метафористично, так как проистекает из сравнения; метафорылишь извлекают это сравнение на поверхность» [Richards, 94]). Человеческий разумв интерпретации Ричардса предстает в качестве связующего органа, который в состояниисоединить разрозненные идеи в бесконечное множество различных конгломератовзначений. И даже в том случае, если нам не удается определить смысл и назначениеполученных ассоциаций, мы не можем оставлять их без внимания, так как работанашего разума никогда не бывает бессмысленной.
Мысль о метафорической природе мышления оказалась в высшей степени плодотворнойи получила широкое распространение не только среди лингвистов, но и среди философов.Э.Хассел, рассматривая противоречивые базовые высказывания, содержащие в своейструктуре взаимоисключающие друг друга элементы (типа 'А, которое не являетсяА'; ‘Все элементы А являются В'; 'некоторые элементы А не являются В') обращаетнаше внимание на следующий факт: «В то время как высказывание 'Что-то одновременноявляющееся А и не-А' невозможно, высказывание 'А и В' возможно, так как связка'и' является простым элементом и имеет реальное значение» [Husserl, 825]. Врезультате этого, имея выражение 'А и В', в котором 'А' и 'В' выступают в качествепропозициональных переменных и соответственно могут принимать любые значения,мы можем получать сочетания смыслов. Объявив, что метафорические выражения имеютсмысл и обладают унитарным значением, Хассел привлек внимание к этой проблемене только лингвистов, но и логиков. Метафорический перенос постепенно обреталсвой законный, подтвержденный на теоретическом уровне статус полноправного членакласса высказываний, обладающих логическим смыслом.
Среди многочисленных исследований о мыслительной природе метафорических переносовнаибольшую известность приобрела работа двух авторов, Дж.Лакоффа и М.Джонсона«Метафоры, которыми мы живем». Рассматривая язык как набор фактов, позволяющихраскрыть основные принципы восприятия действительности нашим разумом ('generalprinciples of understanding'), Лакофф и Джонсон утверждают, что «эти принципычасто являются метафорическими по своей природе и включают понимание результатовнашего опыта в терминах других данных, полученных опытным путем» [Lakoff, Johnson,116].
Большинство из наших концептуальных представлений о мире создано на основепространственных метафор типа «БОЛЬШЕ – ХОРОШО», «ВЕРХ – ХОРОШО». Они определяютнаше мировоззрение и мировосприятие. По мнению Лакоффа и Джонсона, мы используемих в повседневной жизни, сами того не замечая, говоря о своем самочувствии (Моенастроение повысилось) или о благосостоянии (Счет в банке вырос). При этом метафорыс противоположным значением типа «МЕНЬШЕ – ЛУЧШЕ» не согласуются с представлениямиоб окружающем нас мире и могут рассматриваться как не свойственные человеческомусознанию. Соответственно, и предложения, построенные на основе представлений«МЕНЬШЕ – ХУЖЕ» или «НИЗ – ПЛОХО», априори обладают в нашем сознании отрицательнымстатусом.
Ряд высказываний, которые мы употребляем, проистекают из основополагающихконцептуальных представлений, основу которых составляют метафоры. В качествепримера базовых метафорических структур, определяющих наше сознание, Лакоффи Джонсон приводят фразу «СПОР – ЭТО ВОЙНА», отмечая тот факт, что «многие вещи,к которым мы прибегаем в процессе спора, частично структурированы представлениемо военных действиях» [там же, 4] и базируются на метафорическом переносе. Отстаиваясобственную точку зрения или опровергая точку зрения оппонента, мы используемтакие выражения, как 'выиграть спор', 'проиграть спор', 'защитить позицию','он атаковал каждый слабый пункт моих доводов', 'его критика попала точно вцель' и многие другие, основанные на базовой метафорической конструкции.
Метафоры являются средством характеризации наших концептуальных представленийо действительности в терминах других представлений в том случае, если мы неимеем возможности выразить их другим способом. Различные варианты событий, включаясостояния, изменение состояний, действия, процессы, причины и цели, понимаютсяметафорически через понятия пространства, движения и действия. Например, состояниявоспринимаются концептуально как ограниченные участки пространства. Об этомсвидетельствуют то, что мы пребываем 'в определенном состоянии' и 'вне состояния','вступаем' и 'выходим из состояния' [Lakoff, 1990].
Лакофф и Джонсон отмечают тот факт, что обычно «сумасшествие и путешествияраскрывают смысл любви, а еда ассоциируется с понятием идеи» [Lakoff, Johnson,116] [32]. Как идея, так и любовь, по мнениюавторов, не относятся к понятиям, которые имеют четко обозначенную семантическуюструктуру, но какую бы структуру они ни имели, «мы можем постичь ее только черезметафоры» [там же, 110].
Для Лакоффа и Джонсона не существует вопроса, являются ли метафорические выраженияистинными или ложными, так как истина, в их представлении, «всегда связана сконцептуальной системой восприятия, которая определяется большей частью с помощьюметафорических переносов» [там же, 159]. Критикуя позиции представителей западнойфилософии, рассматривающих метафору исключительно как поэтическое средство ине оставляющих ей места в процессе объективного познания, Лакофф и Джонсон заявляют:«Наше представление о метафоре идет против этой традиции. Мы рассматриваем метафорукак неотъемлемую часть человеческого восприятия действительности и как средстводля создания новых значений и новых сущностей в нашей жизни» [там же, 195].
Идея о том, что абстрактные понятия не могут быть выражены иначе, кроме какчерез метафоры, оказалась очень плодотворной. Однако в качестве посредниковметафорических образов в данной работе авторы выбирают сложные понятия, не обладающиенаглядностью и унифицированной структурой. Существование базовых метафор типаСПОР – ЭТО ВОЙНА во многом объясняет причины использования терминов, относящихсяк одним понятиям, для характеризации других понятий, но не затрагивает функциональногосмысла соединения двух понятий в одной метафорической конструкции. Раскрываяпричины следствия, базовые метафорические структуры ничего не прибавляют к нашимзнаниям о мотивах и алгоритмах ментального восприятия действительности черезметафорические структуры.
Несмотря на основополагающее значение затронутой проблематики в процессе познаниякогнитивной природы метафорических переносов и огромный резонанс, который вызваларабота Лакоффа и Джонсона [33], надо отметить,что выдвинутая авторами концепция нуждается в дополнительном скрупулезном теоретическомисследовании. Приведенные авторами примеры базовых концептуальных метафор, определяющихструктуру нашего мышления, достаточно малочисленны и, судя по тому, что с течениемвремени их рамки практически не расширяются, являются скорее исключением, чемправилом. Очевиден тот факт, что в нашей повседневной жизни мы ориентируемсяна метафорическое определение действительности и то, что используемые нами метафорическиеконструкции во многом взаимосвязаны; однако желание отобразить систему нашихпонятийных представлений как четко и иерархически организованную структуру,основанную на метафорических переносах, не подтверждается языковыми фактами.Возможно, это связано с тем, что в языке используется не конечный набор символов,поддающийся систематизации, а бесконечное разнообразие сочетаний различных представлений,результатом которых является образование новых значений, обусловленных не толькометафорическими образами, но и контекстуальными средствами, дополняющими и усиливающимисмысл метафорического переноса.
Загадочная природа метафоры с течением времени все больше привлекает вниманиеисследователей. Но, несмотря на повышенный интерес к данной тематике и огромноеколичество научных работ в этой области, теория метафорических переносов далекаот завершения. Каждое вновь сделанное наблюдение или открытие, с одной стороны,приближает исследователей к искомому решению, с другой стороны, – выдвигаетперед ними все новые вопросы и проблемы. «Язык – это лабиринт тропинок. Вы идетес одной стороны и вы знаете, где вы находитесь; вы приближаетесь к тому же местус другой стороны, и больше не знаете, куда двигаться дальше» [Wittgenstein:1953, 203].

Метафора и сравнение. Этапы развития метафорического значения

Традиция противопоставления метафоры и сравнения берет начало со времен Аристотеля,который полагал, что эти структуры различаются незначительно, хотя и отдавалпредпочтение первой из них: «Сравнение – та же метафора, но отличающаяся присоединением; поэтому она не так приятна, ибо длиннее» [Аристотель: 1978с,194].
Отношение к метафоре как к эллиптическому ('elliptical simile') или сжатому('compressed simile') сравнению распространено и в настоящее время. Для Д.Купера,например, «сравнения являются теми же метафорами с той лишь разницей, что вних используются слова типа 'как' или 'подобно'» [Cooper, 184]. Анализируя фразы'картина печальна' ('a picture is sad') и 'картина напоминает печального человека'(' a picture is like a sad person'), Н.Гудмэн приходит к выводу, что в них отмечаетсясходство, существующее между печальным человеком и картиной, и, следовательно,«разница между сравнением и метафорой крайне незначительна» [Goodman, 71].
Основания для отождествления метафорического переноса и сравнения во многомпроистекают из комплексности и структурной неопределенности выражаемого с ихпомощью значения. Перенос признаков с одного предмета на другой позволяет говоритьлишь об общей тенденции в их выявлении и интерпретации. Ассоциативная связь,возникающая между главным и вспомогательным субъектами при метафорическом переносеи сравнении, развивается и усиливается за счет подключения внеязыковых знанийи представлений адресата речи об окружающем его мире, так как «восприятие –это акт, который обусловливает, но не воплощает значение» [Husserl, 684]. Какправило, невозможно однозначно определить, какие именно оттенки метафорическогозначения актуализируются в том или в другом случае, что не дает нам достаточныхоснований для противопоставления одного процесса другому.
Дэвидсон рассматривает метафору и сравнение как варианты бесконечного множестваспособов, предназначенных для того, чтобы через сопоставление привлечь нашевнимание к явлениям окружающей действительности, и определяет различия междуними в соответствии с алгоритмом интерпретации актуализирующихся с их помощьюзначений. «Сравнение указывает на то, что существует сходство между предметами,и оставляет за нами право выявить признак или признаки, лежащие в его основе;метафора явно не утверждает наличие сходства, но если мы принимаем ее, мы вновьдолжны искать общие черты между предметами (не обязательно те же самые, которыевозникают у нас при сравнении)» [Davidson, 500]. Различия между метафорой исравнением обусловлены способом нашего мировосприятия и, следовательно, не могутбыть абсолютно идентичными: «наиболее очевидное семантическое различие междусравнением и метафорой заключается в том, что все сравнения истинны, а все метафорыложны» [там же, 501]. Невозможность буквального прочтения метафорической конструкциизаставляет нас искать иные пути для ее декодирования, используя метафорическоепереносное значение, в то время как при сравнении правдоподобность изложенияфактического положения дел не нарушается и сохраняется прямое значение, заложенноев сравнительной конструкции.
Являясь сторонником интерактивной теории метафорического переноса и подвергаякритике теорию сравнений, Блэк разграничивал метафору перенос и сравнение. «Метафорическаяконструкция не является простым замещением сравнения или любой другой разновидностипрямого утверждения, оно обладает своими собственными возможностями и преимуществами»[Black: 1962, 37]. Метафора формирует сходство, предлагая новые перспективыи направления для сопоставления, в то время как сравнение актуализирует в нашемсознании существующие стереотипы восприятия действительности. Однако в рядеслучае «нет сомнения в том, что граница, существующая между некоторыми метафорамии некоторыми сравнениями, не так очевидна» [там же].
Вопрос о природе метафорического переноса и сравнения и о соотношении междуэтими структурами является крайне неоднозначным и противоречивым. Н.Д.Арутюновапри рассмотрении разницы между синтаксическими формами воплощения переноса значенийприходит к выводу, что именно метафора «статична; она отражает остановившийся,лишенный внутренней динамики мир – мир сущностей», а «сравнение-уподоблениеподвижно и измеримо» [Арутюнова: 1998, 279]. Подобные различия во взглядах вомногом объясняются невозможностью на данном этапе подкрепить свою точку зрениядостаточно убедительной системой доказательств. Все выводы строятся на основеумозрительных заключений и отвечают той или иной теоретической или практическойнаправленности при рассмотрении природы переносных значений. Каждый из взглядовимеет право на существование, но сущность вопроса, тем не менее, остается доконца не исследованной.
Для Сёрля метафорический перенос сводится или к очень сложной проблеме, илик очень простой. «Если теория сравнения правильна, она была бы очень простой,так как не существовало бы отдельной семантической категории метафор, а толькокатегория эллиптической метафоры, в которой слова 'как' и 'подобно' были бывычеркнуты из используемого предложения. Но, увы, теория сравнения не верна,и проблема метафорического переноса остается очень сложной» [Searle: 1991б,531]. В качестве доказательства несоответствия метафорического переноса и сравненияДж.Серль выдвигает четыре положения:
1. Существует много метафор, которые не соотносятся со сравнениями, точноотражающими их значение;
2. Даже в случае существования такого сравнения, оценка истинности/ложностипри метафорическом переносе и сравнении будет различной, и поэтому значениеутверждения, выраженного метафорически, и утверждения, выраженного с помощьюсравнения, нельзя назвать идентичными;
3. Из теории сравнения нам следует заимствовать искусство на основании сходстваи подобия создавать и интерпретировать метафорические выражения;
4. Но и в этом случае, даже если мы будем рассматривать теорию сравнения исключительнов плане интерпретации метафорических значений, она не сможет обеспечить насинформацией, как находить сходство и что именно имел в виду говорящий при использованиитой или иной метафоры [там же, 531 – 532].
Выяснение природы метафорических конструкций и сравнительных оборотов – процессчрезвычайно сложный. Намеченное во многих работах разграничение этих структурнуждается в более детальном исследовании и описании. Наиболее убедительной представляетсяточка зрения, согласно которой сравнения рассматриваются как часть метафорическихконструкций, обладающая структурными и семантическими особенностями выраженияметафорического значения. Данный тезис наиболее органично описывает существующееположение дел. Не метафора представляет собой усеченную разновидность сравнения,а сравнение входит в состав широкой сферы средств метафорической интерпретациидействительности.
Употребление сравнительного оборота или метафорической конструкции зависитне от произвольного выбора говорящего, а от присущих им особенностей выраженияметафорического информативного содержания. Выше при анализе метафорических конструкцийбыла отмечена разность количественных и качественных показателей метафорическогопредикативного содержания в зависимости от характера презентации признака [34].Метафоры были условно разделены на две группы: метафоры, обладающие квантитативным,и метафоры, обладающие сигнификативным значением. Проведенные исследования показали,что невозможно четко обозначить зависимость актуализирующегося признака (илипризнаков) от метафорического или сравнительного способа его представления;можно говорить лишь о тенденциях, определяющих выражение тех или иных составляющихметафорического значения. Не синтаксическая структура метафорической конструкцииопределяет ее значение, а логический способ презентации заложенного в ней признака.
Языковые структуры – явление крайне динамичное, обладающее своей собственнойорганизацией и логикой развития, обусловленное, в первую очередь, эволюционноймыслительной активностью их носителей. Слова, словосочетания, метафоры, идиомы,образующие языковое пространство, рождаются и умирают, переходят в новое качество,меняют свою стилистическую и оценочную ориентацию. То, что совсем недавно относилоськ неологизмам, прочно входит в словарный состав языка, многие слова и выражениятеряют свою актуальность вместе с предметами и явлениями, которые они обозначают,становятся принадлежностью истории, переходят в разряд архаизмов.
Метафорические выражения, как и другие языковые структуры, переживают определенныефазы развития. Возникнув как субъективно-авторские образования, они привлекаютвнимание своей свежестью и самобытностью, однако с течением времени постепеннотеряют яркость и оригинальность формы и переходят в разряд устойчивых оборотовречи или мертвых метафор, которые по функциональному значению относятся ужене к метафорическим конструкциям, а к нейтральным номинативным средствам языка.«Возникнув как новое необычное явление, метафоры по мере их усвоения и отрываот породившего их контекста становятся частью обычного словаря, их эвристическаяработа завершается» [Fiumara, 12].
Использованию лексических единиц для метафорического наименования или определенияпредшествует мыслительная работа по вычленению предмета или явления, которыеследует обозначить, из контекста других структур окружающей действительности.Чтобы получить право быть названным, явление должно обрести реальные формы воплощенияи прочно войти в сознание индивида в качестве одного из элементов существующеговокруг него мира.
Метафорическая конструкция дает возможность осознать новую сущность черезее сходство с уже имеющимся, знакомым явлением. Сопоставление позволяет индивидууму,используя свои знания и представления об одном объекте, оценить новый объектс точки зрения его потенциальных положительных и отрицательных качеств. Ассимиляциичерез сравнение – процесс творческий, он может проходить в разных направленияхи с различных оценочных позиций. По мнению Купера, «лозунг "Метафора –это стихотворение в миниатюре", будучи достаточно экзотическим для большинстваслучаев, позволяет привлечь внимание к тому факту, что однажды произнесеннаяметафора, как и напечатанное стихотворение или представленная на выставке картина,принадлежит всему миру. Говорящий, поэт или художник не обладают исключительнымиправами на их интерпретацию» [Cooper, 73]. В случае удачного метафорическогопереноса происходит постоянное расширение сферы сопоставительных значений, куже имеющимся характеристикам добавляются новые свойства, уточняются деталисходства и особенности их проявления.
Однако хотя возможности метафоры как средства характеризации обширны (и именноэто предопределяет ее особое значение в процессе познания), но они не безграничны.По мере того как метафорическое выражение входит в состав языка и ее характеризующеезначение уступает место номинативному, метафора теряет свое переносное значениеи переходит в разряд устойчивых оборотов речи (фразеологизмов). Купер отмечает,что чем чаще метафоры используются вне связи с нейтральными эквивалентами, темскорее они теряют свое оригинальное значение и становятся принадлежностью словарястандартных обозначений [там же, 119].
Процесс развития и угасания метафорического значения, переход метафор в разрядидиоматических выражений Дж.Хоббс представил в виде четырех стадий развития.На первой стадии живые, обладающие творческим потенциалом метафоры распространяютконцептуальные представления об одних объектах действительности на другие объекты,что дает возможность судить об их потенциальных качествах и свойствах в различныхаспектах и направлениях. На следующей стадии метафора становится привычной,теряет свое комплексное значение и рассматривается под определенным углом зрения,сложившимся у носителей языка. На третьей стадии метафора исчерпывает свой творческийпотенциал и указывает на наличие прямой связи между двумя сферами значений.На последней, четвертой стадии метафоры угасают, и уже не представляется возможнымпроследить метафорическое происхождение идиоматических выражений. Согласно интерпретацииДж.Хоббса, устойчивые обороты речи обладают метафорическим происхождением, котороеони утратили в процессе постоянного использования [Hobbs, 32].
Стандартные выражения отличаются от мертвых метафор наличием в языке дубликатаих семантического значения. В процессе употребления фразеологизмы не теряютсоотношения с синонимич­ными нейтральными языковыми структурами (хотя частопревосходят их по частотности употребления); мертвые же метафоры обладают исключительнымправом номинации: предметы или явления действительности, за которыми они закреплены,не имеют других вариантов наименования.
Лакофф и Джонсон рассматривают метафоры типа 'foot of the mountain' (подножьегоры), 'a head of the cabbage' (кочан капусты), 'the leg of a table' (ножкастола) как изолированные выражения, построенные на частичном использовании метафорическогопереноса. Так как обычно мы не говорим о голове, плечах или туловище горы, хотяпотенциально такая вероятность существует, словосочетание 'foot of the mountain'является единственной разновидностью базовой метафорической структуры MOUNTAINIS A PERSON (ГОРА – ЧЕЛОВЕК). Хотя, как отмечают авторы, в определенном контекстемогут формироваться метафоры, основанные на сходстве между горой и частями человеческоготела, которые до сих пор не нашли применения в качестве метафорических структур[Lakoff, Johnson, 54].
Область метафорических преобразований крайне неоднородна по составу и включаетв себя различные по своим свойствам структуры. Наибольшим метафорическим потенциаломобладают субъективно-авторские конструкции. В основе их создания лежит прочнаясвязь между основным и вспомогательным субъектами метафорического переноса;в то время как область эксплицируемых в результате их использования значенийотносится исключительно к предикативной сфере.
При постоянном использовании соотношение между субъектами постепенно стирается,и метафорическая конструкция переходит в разряд стандартных выражений с переноснымзначением. Чем более популярна метафора, чем чаще она используется в речи, темскорее она утрачивает свой прагматический и семантический потенциалы. Наиболееяркие и интересные метафоры обречены на то, чтобы с течением времени превратитьсяво фразеологические штампы. Выражения типа 'время летит', 'твердый характер','потерять надежду' уже не обладают прежней силой метафорического воздействия,они утратили когнитивно-характеризующее значение и в функциональном отношениислились с системой средств прямой номинации. Вполне вероятно, что с течениемвремени использование общепринятых метафор настолько возрастет, что соответствующиеим нейтральные языковые единицы будут забыты, и метафорические конструкции перейдутв разряд мертвых метафор, таких как 'ручка двери', 'нос лодки' или 'областьзнаний'.
Однако метафора не относилась бы к столь распространенным средствам языковоговыражения и не имела бы такой силы воздействия, если бы она не обладала способностьюк постоянному возрождению. При изменении контекста стандартная метафора можетобретать оригинальное семантическое звучание, передавая значения, которые доэтого не имели формального воплощения в языке. Например, общепринятые словосочетания'горечь страданий' или 'сладость любви', преобразованные в 'горечь любви' или'сладость страданий', требуют от адресата речи определенных усилий при декодировании;их семантическое поле вновь открыто для интерпретации, а в результате структурнойперестановки между частями пословиц они утрачивают шаблонность и приобретаютновый смысл и звучание: 'Не плюй в колодец: вылетит – не поймаешь' или 'Чемдальше в лес – тем своя рубашка ближе к телу'.
Метафора относится к явлениям постоянно развивающимся. В силу многозначностии многоаспектности соотносящихся с метафорическими конструкциями функций и значений,метафора предполагает широкий спектр направлений для интерпретации. Некоторыеиз них разработаны достаточно полно, другие еще ждут своих исследователей. Внастоящий момент можно констатировать, что теория метафорических переносов находитсяв стадии формирования и развития.

Метафорические структуры в интерпретации отечественныхисследователей

Метафорические конструкции в течение длительного времени привлекают вниманиеотечественных лингвистов и традиционно занимают особое место в теории семантических,синтаксических, стилистических и прагматических исследований. При интерпретацииметафорических структур за основу принимается понимание метафоры как вторичнойкосвенной номинации, сохраняющей двуплановость и образный элемент значения.Наряду с анализом структурно-семантических и функциональных особенностей, впоследнее время не только на Западе, но и в России усилился интерес к вопросам,связанным с механизмами порождения метафорических структур, с познавательнойих активностью, с преобразованием ментальных категорий в языковые в процессеметафорического отображения действительности.
Перенос метафорических значений рассматривается как процесс, обусловленныйглубинными процессами человеческого сознания: «Метафора возникает не потому,что она нужна, а потому, что без нее нельзя обойтись, она присуща человеческомумышлению и языку как таковая» [Гак: 1988, 11]. Неоднократно указывалось на то,что метафора является мощным средством выражения признаковых значений. Ассоциативно-образнаяприрода, позволяющая в одной структурной единице совместить объективный смысл,информационное сообщение о предмете или явлении внешнего мира, с одновременнойсубъективной его оценкой и интерпретацией, предопределило широкое распространениеметафор в языке и речи. Уникальность метафори­ческих переносов состоит в возможностимоделирования признаков, не имеющих аналогов в системе средств прямой номинации.Образно-аналитическая структура позволяет передавать значения любой степенисложности и семантической конфигурации. «Метафоры, вообще, образные выражения,имеющие переносный смысл, это не просто украшение, а очень существенное и специфическоесредство выражения такого смыслового содержания, которое только таким образоми может быть вполне адекватно передано» [Рубинштейн: 1941, 15] [35].
Особый категориальный статус метафорических переносов способствовал распространениюточки зрения, согласно которой механизм продуцирования метафоры рассматриваетсякак не соответствующий логической природе сознания. В основе образования метафорылежит не формальная логика, логика здравого смысла, а некий отличный от нееспособ восприятия, основанный на воображении. Тот факт, что при метафорическомпереносе связь между главным и вспомогательным субъектами возникает произвольнои базируется на несущественных понятийных признаках, дал основания предположить,что метафора формируется образным путем, то есть не по закону логического мышления,а по закону комплексного мышления, основу которого составляет опытно-практическоечувственное восприятие действительности. «В комплексе, в отличие от понятий,отсутствует иерархическая связь и иерархические отношения признаков. Все признакипринципиально равны в функциональном значении» [Выготский: 1982, 145]. При комплексномвосприятии действительности предметы и явления соотносятся друг с другом непо существенным признакам, а на основании их визуального сходства.
В работах Н.Д.Арутюновой метафора рассматривается как способ создания лексики«невидимых миров», отображающей духовное начало, внутреннюю жизнь человека.В частности, при выражении эмоций с помощью природных явлений (воды, огня, ветра),по ее мнению, «возникает некий сводный образ чувства, выявляемый в наборе противоречащихдруг другу с точки зрения логики предметного мира предикатов», «создается подчиненныйособой логике мир души» [Арутюнова: 1998, 397] [36].
Алогичность метафоры, ее несоответствие реальным процессам действительностии природе рационального мышления предопределяет отношение к ней как к элементупоэтической структуры, стихийно возникающему и угасающему по непонятным и непостижимымдля человека причинам. Полноценному изучению метафорических конструкций препятствуеттот факт, что они не укладываются в привычные структурно-семантические рамки,«сама ее сущность не отвечает коммуникативному назначению основных элементовпредложения – его субъекта и предиката» [Арутюнова: 1978б, 335; Арутюнова: 1990,9]. Для идентифицирующей функции, которую выполняет субъект, метафора произвольна,она не может с полной определенностью указывать на предмет речи, для предикатаона слишком туманна, семантически диффузна. Поэтому «естественное место метафоранаходит именно в поэтической речи, в которой она служит эстетической, а не собственнокоммуникативной (информационной) функции. Ее цель – вызвать представление, ане сообщать информацию» [там же].
В рамках данного подхода особый смысл приобретает функциональное направлениеисследования метафор, которое, с точки зрения В.Н.Телия, сводится к изучениюее структурно-семантических составляющих [Телия: 1981, 21]. В работах В.Н.Телияконнотация рассматривается как способ прагматического воздействия на адресата,а признак, лежащий в основе метафорических переносов, служит для выражения эмотивно-оценочногои стилистически-маркированного отношения субъекта речи к действительности [Телия:1986, 5].
При прагматическом подходе к определению метафорических значений онтологический,сущностный, статус коннотативно-образных языковых элементов остается невостребованными метафорическая лексика рассматривается как система средств, предназначенныхдля создания экспрессивного эффекта и эмоционально-оценочной интерпретации действительности:«условием коммуникативно-прагматического успеха является апелляция к эмоциональномувосприятию сообщения, что обычно достигается за счет образности, создаваемойразличного рода фигурами речи, поскольку образ будит эмоциональное переживаниемира» [там же, 14].
На основе функционально-семантического статуса выделяются следующие типы языковойметафоры: номинативная метафора, представляющая собой собственно перенос названиятипа ‘глазное яблоко’, ‘нос лодки’ и т.д.; образная метафора,возникающая при переходе идентифицирующего значения в предикативное; когнитивнаяметафора, основанная на передаче признака от одного предмета к другому (например,значение ‘острое оружие’ в дальнейшем реализуется в метафорах ‘остроезрение’, ‘острый ум’, ‘острый конфликт’ и т.д.), и метафора генерализующая (какконечный результат когнитивной метафоры) [Арутюнова: 1998, 366].
Структурно-семантический анализ метафорических конструкций проводится в рамкахисследования денотатов, принимающих участие в их образовании. По мнению рядаисследователей, метафорические переносы в языке подчинены достаточно жесткойзакономерности и осуществляются в определенных направлениях от одной семантическойсферы к другой. В качестве общераспространенных вариантов Г.Н.Скляревская выделяетпереносы по следующим схемам: ПРЕДМЕТ > ПРЕДМЕТ (алмазы росы); ПРЕДМЕТ >ЧЕЛОВЕК (тюфяк); ПРЕДМЕТ > ФИЗИЧЕСКИЙ МИР (каскад звуков); ПРЕДМЕТ > ПСИХИЧЕСКИЙМИР (звезда удачи); ПРЕДМЕТ > АБСТРАКЦИЯ (цепь событий); ЖИВОТНОЕ > ЧЕЛОВЕК(осёл); ЧЕЛОВЕК > ЧЕЛОВЕК (дистрофик); ФИЗИЧЕСКИЙ МИР > ПСИХИЧЕСКИЙ МИР(крушение надежд) [Скляревская: 1993, 80].
Н.В.Павлович отмечает, что каждый поэтический образ, участвующий в созданииметафорического значения, существует в ряду семантически связанных образов,которые в совокупности представляют модель, правило, или парадигму, определяющуюстереотипы ментального восприятия действительности. «Парадигма образа – этоинвариант ряда сходных с ним образов, который состоит из двух устойчивых смыслов,связанных отношением отождествления» [Павлович: 1995, 7]. Например, парадигма‘время’ – ‘вода’ реализуется в метафорических конструкциях «вода журчащих столетий»,«течение времени» и т.д.
При выяснении сущности метафорических выражений принципиальным вопросом являетсястатус коннотативных значений в структуре лексической единицы. В.Н.Телия исключаетконнотацию из области лексического значения слова. При непрямой номинации –когда в качестве имени выступает уже готовая языковая форма – происходит непросто эффект переосмысления, «по существу здесь имеет место формирование новогоконцептуального содержания на базе уже существующей языковой единицы» [Телия:1981, 120].
Ю.Д.Апресян рассматривает коннотации в качестве «элементов прагматики, которыеотражают связанные со словом культурные представления и традиции, господствующиев данном обществе» [Апресян, 67]. При отображении лексического значения «коннотациидолжны записываться в особой прагматической или коннотативной зоне соответствующейсловарной статьи и служить опорой при толковании таких переносных значений слова,которые не имеют общих семантических признаков с основным значением» [там же,68].
Г.Н.Скляревская в этом вопросе занимает промежуточную позицию, трактуя лексическоезначение слова (ЛЗ) как сложную избыточную структуру, состоящую из денотативногосодержания, включающего в себя ядро и периферию, и коннотативного окружения.«За денотативной частью ЛЗ следует коннотативная, которая … представляет собойне конгломерат разрозненных элементов, несущих дополнительную информацию обобъекте (эмоциональных, экспрессивных, оценочных, ассоциативных и др.), а иерархическиорганизованную систему, в которой могут быть выделены разные уровни (коннотацииI, II, III и т.д. порядка), также концентрически расположенные» [Скляревская:1993, 15-17]. Компонент семантики, который непосредственно связывает метафорическоезначение лексемы с денотативным, Г.Н.Скляревская обозначает как «символ метафоры».При метафорическом переносе символ метафоры, «который в исходном номинативномзначении относится к сфере коннотации», выступает в качестве независимого понятия,«входит в денотативное содержание в качестве ядерных (дифференциальных) семи служит основанием смысловых преобразований в процессе метафоризации» [тамже, 47].
Точки зрения, согласно которым денотативное и коннотативное содержание лексемыраспадается на две независимо существующие друг от друга структуры, а коннотативноесодержание соотносится или способно соотноситься с денотатом, лежащим в основеметафорического образа, очень близко соприкасаются с мыслью о необходимостивведения дополнительного компонента, аналога сигнификата, отражающего понятийноесодержание лексемы в области коннотативных значений.
Концентрический характер коннотативного окружения лексемы, существующего нев рамках денотативного содержания, а параллельно с ним, неизбежно приводит кмысли о системном строении метафоры и о существовании, наряду с функционально-семантическимполем, поля метафорического. Метафорическое поле, по мнению Г.Н.Скляревской,не только обладает всеми особенностями семантического поля, включая тематическиегруппы, синонимические ряды и антонимические пары, словообразовательные гнездаи полисемию, но и всецело им определяется: «его границы не могут быть определенывне зависимости от границ номинативного поля» [Скляревская: 1993, 115]. Предположениео взаимообусловленной организации метафорической лексики имеет основополагающеезначение, ибо дает возможность интерпретировать косвенную номинацию как структурупредсказуемую, поддающуюся формально-логическому исследованию. Описание в работеГ.Н.Скляревской структурных составляющих и системных лексических связей метафорическогополя ВОДА, выявили тот факт, что процесс метафоризации представляет собой неслучайное, точечное, произвольно возникающее явление, а охватывает все семантическоепространство, сконцентрированное вокруг понятия, все сферы тематически связанныхс ним наименований, формируя особый мир метафорических представлений, сосуществующийв сознании носителей языка параллельно с миром реальных предметов.
Подводя итог, необходимо отметить, что в рамках данной книги не ставиласьцель изложить все имеющиеся на настоящий момент точки зрения и тем более определить,кто прав, а чью позицию нельзя считать истиной в последней инстанции. При рассмотренииразличных взглядов и подходов к изучению метафорических переносов, существующихв отечественном и зарубежном языкознании, были сделаны попытки привлечь вниманиек наиболее интересным работам, в которых выдвигаются гипотезы (иногда достаточнопротиворечивые) с вариантами решения этого сложнейшего вопроса, затрагивающегокогнитивные, психологические, эмоциональные, стилистические, этнические и субъективно-личностныеаспекты мыслительной интерпретации действительности. Каждое высказанное предположение,каждое сделанное открытие, каждая обоснованная точка зрения в этой области вконечном итоге приближает нас к созданию теории метафоры в целом.

Лингвистическая природа метафоры

Заложенные в метафорическом переносе когнитивные представления о действительностиреализуются в конкретных языковых формах, обладающих в предложении определеннымсемантическим, эмоциональным, информационным и стилистическим статусами и своимифункциональными характеристиками.
Метафора возникает при уподоблении одного явления другому на основе семантическойблизости состояний, свойств и действий, характеризующих эти явления. С формальнойточки зрения, метафорический перенос заключается в употреблении слова (словосочетания,предложения), предназначенного для обозначения одних объектов (ситуаций) действительности,для наименования или характеризации других объектов (ситуаций) на основанииусловного тождества приписываемых им предикативных признаков.
Аристотель дал классическое определение метафоры как сжатого сравнения. Всовременной лингвистике исследование широкого спектра функционально-прагматическихзадач, сопровождающих процессы образования и экспликации метафоры в художественномтексте, предопределили выявление различных аспектов ее языкового статуса: 1)концептуальных – «метафора является не принципом необычайного словоупотребления,а способом художественного мирооформление. Она отражает индивидуально-творческиеособенности в субъективном содержании мира поэтических видений» [Виноградов:1976, 426 – 427]; 2) синтаксических – «метафора – это утверждение о свойствахобъекта на основе некоторого подобия с уже обозначенным в переосмысленном значениислова» [Телия: 1977, 190], «метафора – это транспозиция идентифицирующей (дескриптивнойи семантически диффузной) лексики, предназначенной для указания на предмет речи,в сферу предикатов, предназначенных для указания на его признаки и свойства»[Арутюнова, 1990: 14]; 3) семантических – «сходство несходного ... отождествлениепротиворечащих в широком смысле понятий» [Павлович: 1995, 13]; 4) поэтических– «метафора – это греза, сон языка» [Дэвидсон, 173]; 5) социальных – «системаобщественных ассоциаций» [Блэр, 164].
В художественном тексте метафора реализуется в единицах морфологического исинтаксического уровней. Метафорическая природа может прослеживаться в существительных(такое дубьё), прилагательных (молочные Альпы), глаголах (времялетит), причастиях (пронзённая страхом), деепричастиях (остолбеневот неожиданности), наречиях (по-медвежьи), междометиях (Блин!).Функциональное значение метафоры в художественном тексте не всегда определяетсяеё категориальным статусом. Например, метафора, выраженная существительным,в художественном тексте может выступать в функции числительного (часов этакв десять с мелочью), наречия (тьма народу, набросился всеми перунами),прилагательного (« – Как понравилось оно тебе? (о вине – О.Г.) – спросилГрей Летику. – Капитан! – сказал, подыскивая слова, матрос. – Улей и сад!– Что?! – Я хочу сказать, что в мой рот впихнули улей и сад» (А.Грин)). Метафорическийперенос может осуществляться в рамках лексемы, словосочетания или развернутойсинтаксической единицы.
Языковые механизмы реализации метафорического переноса в художественном текстевесьма разнообразны. Метафорический перенос осуществляется: 1) при наименованиипредмета («Сидит, разиня рот, смотрите: сова, сова настоящая, сычихав новых лентах!» (Ф.Достоевский)); 2) при употреблении существительного в предикативнойквалифицирующей функции («Разумеется, я осёл, – проговорил он» (Ф.Достоевский));3) при употреблении глаголов и глагольных форм в функции предиката (время летит);4) при употреблении прилагательных и наречий (золотая мысль; ходить по-медвежьи);5) в генитивных сочетаниях (океан мрака); 6) в адвербиальных конструкциях,мотивированных существительными в творительном падеже («Я волком бы выгрызбюрократизм» (В.Маяковский)); 7) в сравнительных конструкциях («Утро было чистоеи свежее, как поцелуй ребёнка» (М.Лермонтов)); 8) в устойчивых фразеологическихсочетаниях («Мы одного поля ягоды» (Ф.Достоевский)).
В образовании метафоры, как правило, участвуют два субъекта: главный (основной)субъект референции и вспомогательный обобщенный субъект, имеющие эксплицитныеили имплицитные формы выражения. Имплицитный или эксплицитный характер вспомогательногосубъекта – носителя признака – определяется главным субъектом. Надо отметить,что параллельное употребление основного и вспомогательного субъектов не всегдаприсутствует и в сравнительных конструкциях. В предложении «Вода бежит, какиз ушата» (И.Крылов) основной объект (Вода бежит (из отверстия), какиз ушата) опущен.
Ассоциативные связи, возникающие при метафорическом переносе, имеют общепринятыйхарактер или опираются на субъективно-авторскую оценку рассматриваемых явлений.Существование в языке этнически маркированных образов, составляющих основу фразеологическихсочетаний (хитрый как лиса, трусливый как заяц и т. д.), предопределяютширокое использование их в художественной литературе для квалификации персонажей.Некоторые из этих образов с теми же квалификационными признаками существуютв других языках (смелый как лев, свободный как птица, зоркий как орел),другие обладают национальной спецификой.
Наряду с традиционными образами в художественных текстах используются субъективно-авторскиеассоциации: «На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, былонаверчено какое-то фланелевое тряпье» (Ф.Достоевский). При поэтическом взглядена действительность даже цвета могут приобретать нетрадиционную интерпретацию:«Две лишь краски в мире не поблекли: В желтой – зависть, в красной – нетерпенье»(А.Кушнер); «Розовые тени скользили по белизне мачт и снастей, все было белым,кроме раскинутых, плавно двинутых парусов цвета глубокой радости (обалом цвете – О. Г.)» (А.Грин).
Ассоциативные образы, используемые в художественных текстах, варьируются взависимости от предмета описания и от прагматических установок автора. Выборобразов для сравнения во многом определяется устойчивыми ассоциациями, закрепленнымив сознании носителей языка. К ним прибегают для того, чтобы приблизить читателяк рассматриваемым событиям, сделать доступными и узнаваемыми описываемые детали:«Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети»(Л.Толстой); «Амалия Ивановна покраснела как рак»; «За ним ... красный,как пион ... вошел стыдящийся Разумихин» (Ф.Достоевский); «Самоварнаякраска поползла по шее и щекам Студзинского» (М.Булгаков). В качестве вспомогательныхдля описания степени и характера покраснения в приведенных выше примерах используютсяразличные образы: дети, рак, пион, самовар. Рак в традиционном восприятии необладает позитивной семантикой. Образ ребенка, наоборот, в сознании носителейязыка имеет устойчивую положительную коннотацию. Цветок в художественных текстахобычно ассоциируется с молодостью и красотой. Использование этого образа в приведенномвысказывании связано с молодостью и неопытностью героя, а конкретизация образапо виду – пион – определяется, скорее всего, формой мужского рода этойлексемы.
В качестве еще одного образа, ассоциирующегося с красным цветом лица, в художественнойлитературе используется сравнение как маков цвет: «Аннушка загорелась,как маков цвет» (И.Тургенев); «Да, слава богу, ты здорова! Тоски ночнойи следу нет, Лицо твое как маков цвет» (А.Пушкин). То же значение можетбыть передано c помощью метафорической предикации. При описании состояния Сонив романе «Преступление и наказание» Ф.Достоевский использует контекстуальныесредства выражения значения ‘красный’: «Вдруг краска бросилась в ее бледноелицо»; «Вдруг краска залила ей все лицо»; «Краска ударила ей опятьв лицо»; «Бледные щеки ее опять вспыхнули».
Количество ассоциативных образов, соответствующих предикативному признаку,зависит от частотности реализации данного признака и от его значения. Как правило,набор используемых для сравнения образов не превосходит нескольких единиц: болтливый– сорока, попугай; быстрый – стрела, буря, ветер; лицемерный –хамелеон; трудолюбивый – пчела, муравей; бездушный – кукла,машина; бесчувственный – бревно, чурбан; мрачный – туча; твердый– скала, камень, кремень; легкий – перышко, вата, былинка; прекрасный– солнце, жизнь; мягкий – воск, глина и т.д. В художественномтексте образы-символы используются в качестве вспомогательного субъекта в соответствиес лексемами (существительными, глаголами, наречиями и др.), семантика которыхвключает традиционно ассоциирующиеся с данными образами значения. Субъекты речи,не владеющие общепринятой системой кодирования, создают свои образные сравнения.Например, в высказывании «Мама, ты красивая, как мотоциклетка» (К.Чуковский)красота выражается с помощью предмета, поразившего воображение ребенка.
С введением понятия коннотата размываются структурно-семантические границымежду средствами вторичной номинации. В основе метафоры, метонимии, сравнениялежит единый способ презентации признаковых значений, а синтаксическая структураспособствует формированию дополнительных смыслов или дает возможность сделатьакцент на том или ином аспекте их проявления. Существующая в сознании носителейязыка система образов-символов, имеющих устойчивое значение и положительнуюили отрицательную коннотацию, позволяет в каждом конкретном случае выбрать свойвариант для сравнения. В зависимости от контекста и от конкретных прагматическихзадач автора, на синтаксическом уровне используются различные механизмы реализациисравнительных отношений.

Метафорическая номинация

Кодирование смысла с помощью зрительных образов апеллирует к памяти, обобщающейпредшествующий опыт субъекта в виде разветвленных моделей действительности иимеющей сложное многоуровневое строение. Выбор вспомогательного субъекта обусловленконкретной ситуацией, а также основным субъектом, вернее, относящимися к немупредикативными признаками. Последние являются, по существу, определенными «катализаторами»метафорического переноса, так как формирование ассоциативной связи начинаетсяв том случае, если хотя бы один из предикативных признаков основного субъектапопадает в сферу действия закрепленных в сознании носителей языка характеристиквспомогательного обобщенного субъекта.
Система образов, потенциально предназначенных для выражения предикативныхпризнаков, весьма разнообразна и включает в себя наименования, актуализирующиекак внешние, так и внутренние характеристики субъекта референции. В художественныхтекстах преобладает метафорическая номинация по внешним признакам. Метафорическийперенос позволяет автору сконцентрировать внимание на определенной детали, котораяв данной ситуации привлекает наибольшее внимание или имеет основополагающеезначение: «Ну, поворачивайся, толстобородый! – обратился Базаров к ямщику... – Слышь, Митюха, – подхватил другой тут же стоявший ямщик. – Толстобородыйи есть» (И.Тургенев).
Обозначенная автором особенность внешнего вида или поведения персонажа в сознанииносителей языка может дополняться и усиливаться за счет подключения внеязыковыхзнаний. На выбор лексемы оказывают влияние многие факторы стилевого и эмотивногохарактера, а также ситуативная и контекстуальная обусловленность метафорическогозначения.
В художественной речи распространено наименование персонажа по одной из характеризующихего внешних деталей (синекдоха). Метонимический перенос позволяет совместитьв одной номинации две функции: наименования и характеризации, – и широко используетсямногими авторами, в частности М.Булгаковым: «Утиный нос побледнел, иТурбин сразу понял, что он ошибся, схватил не того, кого нужно»; «В октябре... начали уходить освещенные сотнями огней поезда ... Уехали бриллианты,бегающие глаза, проборы и деньги»; «И тазы немецкие козырнули»; «Словноклещами ухватил Турбин, просунув руку между двумя шеями, голос за рукавчерного пальто»; «Шпоры потоптались»; «Тальберг растерянно улыбался,но ничего не боялся, потому что шаровары при немцах были очень тихие»;«Михаил Семенович подозвал извозчика, крикнул ему: "Мало-Провальная",– и уехал, а козий мех, пошатываясь, пешком отправился к себе на Подол».Наименование персонажа по одному из внешних признаков указывает на пренебрежительно-ироническоек нему отношение и употребляется преимущественно для номинации второстепенныхдля автора персонажей.
В случае употребления зооморфизма при наименовании персонажа сходство междуним и представителем фауны охватывает целый комплекс предикативных характеристик,позволяющих идентифицировать эти два образа в сознании не только субъекта речи,но и субъекта восприятия. В отличие от устойчивых, зафиксированных в сознанииносителей языка ассоциативных связей, характеризующих внутренние качества персонажа(волк – 'голодный', 'злой', 'одинокий' и т.д.), такое сопоставление требуетдополнительных разъяснений, предшествующих метафорической номинации: «В первомчеловеке все было волчье, так почему-то показалось Василисе. Лицо его узкое,глаза маленькие, кожа серенькая, усы торчали клочьями, и небритые щеки запалисухими бороздками, он как-то странно косил, смотрел исподлобья и тут, дажев узком пространстве, успел показать, что идет нечеловеческой, ныряющей походкойпривычного к снегу и траве существа. ... На голове у волка была папаха»(М.Булгаков).
Если предварительные разъяснения по какой-либо причине проводить нецелесообразно,номинация дается в виде метафорического приложения: «Слово отца было закон,и они так и шли сомкнутым строем: папа впереди, дети плечом к плечу, а сзадинезаметная клуша мать» (Л.Петрушевская); Ах ты, мой воробушек!С пробором, в перстнях – богатый человек! (Ф.Достоевский); «Мама, светлаякоролева, где же ты?» (М.Булгаков). Метафорическое приложение, в отличиеот метафорической номинации, позволяет актуализировать в одном высказыванииглавный и вспомогательный субъекты, но, по сравнению с метафорической предикацией(мать – клуша), не обладает основополагающим значением и указывает навторостепенный, вспомогательный характер сопоставления.
На выбор вспомогательного субъекта влияют ассоциативная аксиологическая направленностьобраза, его положительный или отрицательный статус в сознании носителей языка,а также функционально-прагматические характеристики. В процессе метафорическойноминации часто проявляется сходство не только внешних деталей, которые характеризуютосновной и вспомогательный субъекты, но и соответствующих им внутренних качеств.Тесная взаимосвязь между внешними и внутренними характеристиками прослеживаетсяв существительных, актуализирующих внутренние качества на основе внешней ситуативнойметафорической сочетаемости входящих в их основу элементов: подкаблучник,лизоблюд, очковтиратель, пустомеля. Например, эксплицируемая ситуация ‘находитьсяпод каблуком’ служит для выражения внутренних характеристик: нерешительности,боязливости и т.п.
Зависимость характеризующего значения метафоры от варианта образного воплощенияпредопределяет использование при отражении одного и того же предикативного признакаразных ассоциативных образов. Вспомогательные субъекты в высказываниях «Нашмилый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графинюЛидию Ивановну за то, что она всегда и обо всем волновалась и горячилась)» (Л.Толстой)и «Известно, порох (о Раскольникове – О. Г.), не мог обиды перенести... Вспылил, вскипел, сгорел – и нет» (Ф.Достоевский), не обладают контекстуальнойвзаимозаменя­емостью, несмотря на общее значение, актуализирующееся с помощьюметафорических образов, так как самовар и порох имеют в системенациональных ориентиров различную коннотацию: в первом образе вспыльчивостьсочетается с безобидностью, а во втором – есть дополнительное указание на потенциальноопасный характер проявления данного признака.
Лексемы, не обладающие в сознании носителей языка ярко выраженным позитивнымили негативным статусом, могут совмещать в себе как положительные, так и отрицательныекачества. Например, зверь ассоциируется как с жестокостью: «Век мой,зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки» (О.Мандельштам); так ис силой, выносливостью: « – Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. –Веришь ли, Федор Иванович, шестьдесят верст звери летели» (Л.Толстой).Лексема медведь в переносном значении используется не только для выражениянеуклюжести, но при соответствующем контекстуальном оформлении может олицетворятьсилу, мощность, добродушие. Выбор лексемы определяется субъективно-авторскимотношением к объекту для сравнения и сам по себе или в контексте обладает высокойили сниженной коннотацией, что, в целом, обусловливает наше положительное илиотрицательное его восприятие.
Наряду с лексемами, ориентированными на выражение индивидуально-личностныхкачеств, в языке имеется целый ряд устойчивых ассоциативных образов, которыеиспользуются для обобщенно-типовой метафорической номинации. Их функционально-смысловойстатус весьма разнообразен. Лексемы солнышко, птичка, рыбка, зайчик характеризуютсяположительной семантикой; ведьма, гад, гадина, змея, свинья имеют ярковыраженную отрицательную коннотацию; бродяга, чёрт, барбос, леший обладаютзначением дружественно-фамильярного порицания: «Вот и Тимофеич явился к тебена поклон, Евгений. И он, чай, обрадовался, старый барбос» (И.Тургенев).Особенностью употребления средств обобщенно-типовой номинации является то, чтособственно языковое значение вспомогательных образов-символов отходит на второйплан, стирается, а в поле зрения говорящего остается только их общий – положительныйили отрицательный – статус.
В художественных текстах встречаются метафорические образы, не зафиксированныево фразеологических структурах, но обладающие в сознании носителей языка устойчивымзначением. Для выражения несвободы, зависимого положения используются словосочетанияорел в неволе, тигр в клетке, загнанный в угол волк: «Сижу за решеткойв темнице сырой, Вскормленный в неволе орел молодой» (А.Пушкин); значениебеспомощности, зависимого положения актуализируется в конструкциях подстреленнаялань, полураздавленный червяк: «Со мной все кончено. Попал под колесо. Выпосмотрите, что за безобразное зрелище: червяк полураздавленный, а ещетопорщится» (И.Тургенев).
Типовым значением обладают и имена собственные (антропонимы), которые употребляютсяв номинативно-метафорической функции: «Она сидела у стола С блестящей НинойВоронскою, Сей Клеопатрою Невы» (А.Пушкин). При использовании имени собственногов качестве средства вторичной номинации к нему чаще всего присоединяются определенияили локализаторы, указывающие на ограниченное распространение данной лексемыи, соответственно, предопределяющие в тексте переносное ее толкование. Употреблениюлексемы без распространителей, как правило, предшествуют предварительные разъяснения,позволяющие адресату речи установить метафорическое значение антропонима: «МихаилСеменович был черный и бритый, с бархатными глазами, чрезвычайно похожийна Евгения Онегина»; «После этого женщина, кутающаяся в серый пуховый платок,истерзанная полчаса тому назад и смятая поцелуями страстного Онегина,ответила так ... » (М.Булгаков).
Конструкции походить на ... (похожий на ...), напоминать ... (напоминающий...) выступают в качестве синонимических вариантов метафорических приложений:«Вскрывали деревянные окованные ящики с патронами, вынимали бесконечные лентыи похожие на торты круги для льюисовских пулеметов» (М.Булгаков); «Знатнаядама напоминала паву, высидевшую яйцо лебедя» (А.Грин); «Она была похожана прекрасный, хотя еще полный запахов, но уже отцветший, без запаха цветок»(Л.Толстой); «Дверь открылась, и вошел похожий на белохвостого хорькакапитан – помощник начальника снабжения» (М.Булгаков).
Общепринятые метафорические номинации выражают условно-схематические типовыезначения. Безусловно, украшением художественного текста являются авторские метафорическиепереносы, основанные на неожиданном и ярком образном сравнении: «Профессор,снимите очки-велосипед!» (В.Маяковский); «Вокзал, несгораемый ящикРазлук моих, встреч и разлук» (Б.Пастернак). Субъективно-авторские переносыотражают индивидуальное, а не коллективное видение мира и противопоставляютсяязыковой метафоре, построенной в соответствии с традиционными предметно-логическимисвязями, соответствующими национальной символике или предшествующему опыту субъектовкоммуникации.
В системе средств метафорического переноса метафорическую номинацию отличаетспособность к единовременному выражению комплекса ассоциирующихся с образом-символомпредикативных характеристик, способность к экспликации не только внешних, нои внутренних характеристик персонажа и тесное взаимодействие между ними на основесистемы аксиологических ценностей, закрепленных в сознании носителей языка.Метафорическая номинация дает возможность выразить не только качества или свойства,имеющие эквиваленты в нейтральных языковых структурах, но и значения, не поддающиесяточной языковой экспликации при использовании нейтральной лексики.

Метафорическая предикация

Система ассоциативно-образных средств, используемых при метафорической номинации,может обладать в предложении различным статусом, в частности, выступать в качествепредиката. В предложении выбор синтаксической позиции для воплощения метафорическогозначения определяется субъектом речи в зависимости от функциональной нагрузкиметафорического образа и контекстуальных условий реализации его значения.
Метафорическая предикация имеет место в том случае, если в предложении в качествепредиката употребляется лексема, соотносимая с субъектом не прямо, а опосредованно,через вспомогательный субъект, обладающий в сознании носителей языка значениемтипового образа – носителя данной предикативной характеристики. В предложении«Вы ехали в Ергушево, – говорил Левин, чувствуя, что он захлебывается от счастья,которое заливает его душу» (Л.Толстой) 'счастье' сопоставляется с жидкимисубстанциями на основе общности потенциальных предикативных характеристик: способностик быстрому распространению, заполнению ёмкостей и т.д. Метафорическая предикацияобладает усечённой структурой, при которой эксплицитно представленный предикативныйпризнак 'заливает' актуализируется в сознании носителей языка вспомогательнымметафорическим субъектом 'жидкость'.
Как и другие разновидности метафорического переноса, метафорическая предикациявозникает на основе субъективно-авторского восприятия действительности и вместес тем, как правило, не выходит за рамки имеющихся в языке базовых, типовых,значений. Метафорический перенос ориентирован на адресата, поэтому при его использованиисубъект речи должен быть уверен в том, что его реальный или потенциальный слушатель,используя хранящиеся в его памяти наглядно-чувственные образы, раскроет скрытоеза метафорической оболочкой значение точно в соответствии с его замыслом.
В качестве главного субъекта при метафорической предикации часто выступаютлексемы с абстрактно-отвлеченным значением. Соотношение с конкретным образом,представленным через метафорический предикат, апеллируя к наглядно-чувственномувосприятию действи­тельности, дает возможность раскрыть абстрактное содержаниепонятия, так как наряду с художественно-эстетической функцией метафорическаяпредикация обладает и эвристической функцией. Отсутствие эксплицитно представленноговспомогательного субъекта в структуре метафорического переноса позволяет сделатьакцент на сопоставлении предикативных значений, подчеркнуть наиболее существенныеситуативные или вневременные характеристики главного субъекта.
При использовании составного предиката сопоставление главного и вспомогательногосубъектов происходит в рамках предикативной единицы и не распространяется надругие элементы высказывания. Вспомогательный субъект из разряда скрытого запредикативным значением образа переходит в эксплицитно представленный, а главныйсубъект приобретает имплицитные формы выражения или актуализируется в качествесоставного элемента предиката. Вспомогательный субъект серебро в предложении«Деревья в зимнем серебре» (А.Пушкин) соотносится с главным, не имеющимв предложении языковых форм выражения субъектом снег: Деревья (покрыты)снегом, как серебром. Поскольку сопоставление снег – серебро не обладаетдостаточно устойчивой ассоциативной связью, на главный субъект метафорическогопереноса дополнительно указывает прилагательное зимнее, которое в данномконтексте облегчает процесс декодирования.
В предложении «Швейцария. Закована в горный панцирь» (В.Маяковский)существует двойная метафорическая связь: Швейцария со всех сторон окружена горами,как будто на нее надет панцирь. Вспомогательный субъект панцирь соотноситсяс главным субъектом гoры. В силу того что данное сопоставление такжене входит в разряд устойчивых, в качестве подсказки используется прилагательноегорный в составе предиката.
Если в роли предиката выступает существительное: «Я царь – я раб– я червь – я Бог» (Г.Державин), то скрытые формы выражения приобретаетсам предикативный признак, на основе которого актуализируется сопоставлениеобразов: Я всесилен, как царь; я зависим, как раб; я ничтожен,как червь; я велик, как Бог.
Таким образом, при метафорической предикации скрытую форму языкового выраженияможет приобретать любой из структурных элементов метафорической конструкции:главный субъект, вспомогательный субъект и предикат. Отсутствие одной их составляющихметафорического переноса не влияет на актуализацию значения метафорической конструкциив целом, так как он может быть восстановлен из контекста на основе присутствующейв сознании носителей языка системы ассоциативных связей.
На продуктивный и независимый характер существования метафорических структурв языке указывает тот факт, что ряд глаголов: например, остолбенеть, ошеломить,опростоволоситься и др. – в настоящее время употребляется в русском языкеисключительно в переносном значении. В их прямом значении 'стать столбом', 'ударитьо шелом (шлем)', ‘оказаться с непокрытой головой’ с ними не сочетается ни односуществительное.
Наряду с глаголами, морфемное строение которых обусловливает их метафорическийстатус, в языке существуют устойчивые глагольные словосочетания, которые в предложенииупотребляются только в переносном значении. Образованные с их помощью составныепредикаты относятся к фразеологическим сочетаниям: затоптать в грязь,потерять голову (разум), не стоить мизинца, захлебываться отсчастья (радости, восторга); сыпать словами (пословицами, частушками);убит горем (известием, раскаяньем); испепелить взглядом; сжалоболью (тоской). Надо отметить, что в сознании носителей языка с глаголомв переносном употреблении может ассоциироваться ограниченное число существительных.Так, например, существительное тревога, несмотря на то что оно относитсяк тому же лексическому ряду, что и существительные боль, тоска, с глаголомсжать не сочетается: закралась тревогой. А существительное боль,в свою очередь, не образует устойчивого словосочетания с кратким прилагательнымубит и т.д.
Одной из особенностей метафорической предикации является ее предсказуемость.Присутствие в сознании носителей языка системы устойчивых глагольных метафорическихсочетаний позволяет даже в случае отсутствия в составе предиката одного из компонентовбез труда восстановить его значение. В предложении «Эх, какую я глупостьсейчас сморозил, а?» (Ф.Достоевский) устойчивое метафорическое словосочетаниесморозить глупость дается в полном объеме, а в предложении «Не совсемздоров! – подхватил Разумихин. – Эвона сморозил! До вчерашнего дня чутьне без памяти бредил» (Ф.Достоевский) оно актуализируется при частичном употреблении.Надо отметить, что субъективно-авторские словоупотребления в случае метафорическойпредикации встречаются значительно реже, чем при метафоризации других структурныхкомпонентов предложения.
Определенная прогнозируемость системы средств глагольных метафорических структурпозволяет предположить, что при ее использовании на первое место выдвигаетсяне эстетически-художественное воздействие на субъекта восприятия, а функциянаименования предикативных значений. Метафорические предикативные словосочетанияв ряде случаев употребляются чаще, чем нейтральные языковые структуры. Так,например, в предложениях «Облака плывут»; «Время летит» в качестве предикатаможет быть использован глагол 'двигаться' («Облака движутся»; «Время движется»),но в этом случае смысл предложений существенно обедняется или преобразуется.Сравните: «Но ползут по кругу стрелки. – Время движется вперед!» (С.Маршак).Конструкции Время (быстро) летит и Время движется вперед нельзярассматривать как абсолютные синонимы.
В функциональном отношении имена существительные в позиции предиката сходныс метафорическими приложениями. Но если последние выступают в роли дополнительнойобразной характеристики, то метафорический предикат-существительное в предложениинесет в себе основное, и часто единственное, характеризующее значение. В качествесубстантивных предикатов чаще всего выступают: лексемы с религиозно-культовымзначением ангел, Бог, храм, алтарь; зооморфизмы осёл, медведь, птицы;лексемы, соотносящиеся с субъектом по форме или внутреннему содержанию шар,бочка, жердь, слизняк; а также существительные, обладающие предметно-утилитарнымцелительная мазь, винт или абстрактным значением мираж, утопия.Встречающие в текстах аналитические конструкции, например, камень преткновения,палка о двух концах, тёртый калач, относятся, как правило, к фразеологическойсистеме языка: «Но чудо не она, а ее сестра. – Как? Эта смугленькая? – Да, этасмугленькая ... Из этой еще что вздумаешь, то и сделаешь; а та – тертый калач»(И.Тургенев).
Можно отметить близость интенциональных установок, лежащих в основе именнойметафорической предикации (с существительным в именительном падеже в позициипредиката) и метафорической номинации. В предложении одна и та же лексема впереносном значении может выступать в двух синтаксических позициях: субъектаи предиката. Причем субстантивы в субъектной позиции употребляются, как правило,в односоставных предложениях, так как метафоры, обладая ярким характеризующимзначением, не предназначены для употребления в качестве субъекта полного предложения.
Структура односоставного предложения, наряду с наименованием, заключает всебе признаковый аспект. Н.Ю.Шведова, в соответствии с определением субъектакак носителя действия, состояния, восприятия, отношения или признака, рассматриваетноминативные предложения как бессубъектные, в которых «ситуации, события, предметпредставлены в своем статальном существовании» [Шведова, 464], а вот с точкизрения Г.А.Золотовой, субстантивные односоставные предложения «справедливеесчитать характеристиками данного человека "здесь" и "сейчас"»[Золотова, 115].
Метафорическая предикация чаще всего имеет место в том случае, когда субъектречи сообщает о внутренних качественных характеристиках, ассоциирующихся в сознанииносителей языка с данным образом-символом, в то время как метафорическая номинациячаще всего отражает внешние детали квалификационных сравнительных признаков.
В предложении «Ну-с, я пусть свинья, а она дама!» (Ф.Достоевский) вметафорическом образе актуализируется значение неблагодарности, низости поступкови поведения; при метафорической номинации эта лексема чаще используется дляобозначения грязного, неопрятного человека: «Грязь везде ... грязища! Эх, вы... свиньи!» (М.Горький).
Значение бездушности является типовым метафорическим предикативным признакомлексемы кукла: «Это не мужчина, не человек, это кукла» (Л.Толстой).Та же лексема в позиции субъекта выступает как характеристика внешнего вида:«Нос точно у ястреба... А талия? Эта кукла напоминает мне длинный гвоздь.Так, знаешь, взял бы и в землю вбил» (А.Чехов).
Если метафорический образ традиционно или в силу отсутствия общих предикативныхпризнаков не предназначен для описания внешности, возможна только одна формаего употребления – метафорическая предикация: «Я – соловей, и кроме песенНет пользы от меня иной» (И.Северянин).
О преимущественном использовании метафорической предикации для выражения внешниххарактеристик и метафорической номинации для экспликации внутренних качествсвидетельствует тот факт, что лексемы с религиозно-культовым значением употребляютсяисключительно в предикативной синтаксической позиции: «Она ангел!» (Ф.Достоевский);«Ты для него божество всегда была и осталась» (Л.Толстой); «Ты, Моцарт,бог, и сам того не знаешь» (А.Пушкин); «И озеро глубокое синело – Крестителянерукотворный храм» (А.Ахматова). Лексемы этой группы ориентированы наописание душевных качеств: одаренности, кротости, святости, – и позиция метафорическогосубъекта является для них естественной. В случае употребления их в номинативнойфункции в высказываниях типа *Бог! Он все знает; *Ангел! Она нас спасет (о конкретномчеловеке) языковое равновесие нарушается. Лексемы с религиозно-культовым значениеми лексемы, входящие в состав генитивных метафорических структур (типа храм науки),употребляются для выражения внешних характеристик главного субъекта, например,актуализируют внутреннюю атмосферу учебного заведения.
В том случае, когда синтаксические позиции субъекта и предиката сближаются(например, односоставные номинативные конструкции одновременно называют предметречи и сообщают о его свойстве или квалифицирующем признаке), возможна одновременнаяхарактеристика персонажа как с внутренней, так и с внешней стороны: Королева!(внутренняя сила – богатство туалета); Шут гороховый! (нелепость костюма– ёрничество); Червяк! (внутреннее ничтожество – убогая внешность) ит.д.
Разнообразие средств, используемых при метафорической предикации, позволяетговорить о существенном функциональном и смысловом потенциале этой группы метафорическихструктур. Метафора обладает, прежде всего, характеризующим значением и поэтомупредикативная позиция в предложении является для нее наиболее естественной.В ряде случаев метафорические предикаты по частотности употребления превалируютнад нейтральными языковыми структурами. По сравнению с метафорической номинациейметафоры-предикаты обладают более связанной аналитической структурой и в предложенииописывают внешние детали, характеризующие субъект.

Генитивные метафорические конструкции

Генитивные метафоры, структура которых в обязательном порядке включает в себяосновной и вспомогательный субъекты, по формальным показателям сближаются сметафорическими приложениями и метафорической предикацией с существительнымв именительном падеже в позиции предиката, однако, с точки зрения семантическихзначений, обладают существенными отличиями. С помощью метафорических приложенийи предикатов говорящий, как правило, дает общую характеристику предмета сообщения,тогда как в генитивных метафорических конструкциях он характеризуется по одномуили нескольким из свойственных ему предикативных признаков: по размеру – песчинкизвезд, океан мрака; по форме – гроздья гнева, клочки туч; по температуре– лёд руки, жар сердца; по цвету – золото волос, медь листвы;по структуре – бархат кожи, хвост поезда; по длине – грабли рук;по ширине – река времени, ручеёк сострадания; по характеру движения –водопад событий, маятник судьбы; по способности к преломлению лучей света– бриллианты росы и т.д. Генитивные метафоры ориентированы на описаниеобъективных показателей с точки зрения субъективного их восприятия, поэтомуони в меньшей степени, чем остальные структуры, выражают отношение к описываемымфактам с аксиологических оценочных позиций по шкале «хорошо/плохо» [37].
Объективный характер признаковых метафорических значений предопределяет тотфакт, что генитивные конструкции относятся к сфере предметной метафоризации.В составе их структуры в качестве коннотата практически не употребляются одушевленныепредметы. Исключение составляют мифологические или библейские образы, предназначенныедля передачи аксиологических оценочных значений, которые иным образом не могутбыть переданы. Например, в предложении «Черный змей ужаленного самолюбиявсю ночь сосал его сердце» (Ф.Достоевский) образ змея обусловливает отрицательнуюокраску лексемы 'самолюбие', которая в сознании носителей языка не относитсяк качествам, обладающим однозначным оценочным значением. С помощью вспомогательногосубъекта автор устанавливает аксиологические ориентиры, которые усиливаютсяс помощью присутствующей в составе метафорической конструкции дополнительнойхарактеристики по цвету: черный.
Генитивные метафоры употребляются в том случае, если в сознании субъектаречи происходит отождествление основного и вспомогательного субъектов по одномуиз предикативных признаков, описывающих параметры или строение предмета. Например,метафорическое сравнение в предложении «Сонина комната походила как будтона сарай» (Ф.Достоевский) нельзя трансформировать в генитивную структуру*сарай комнаты, так как сарай и Сонина комната соотносятсяна основе комплекса характеризующих их деталей: отсутствие света, уюта, нежилойвид и т.д. На том же основании ненормативными являются словосочетания *статуэткафигуры или *огонь взгляда. Вспомогательные субъекты, участвующиев их создании выражают, прежде всего, эмоционально-качественные значения и необладают в сознании носителей языка статусом эталона для характеристики однойиз деталей внешнего вида субъекта референции.
Нейтральный, с аксиологической точки зрения, статус генитивных конструкцийспособствует тому, что в художественных текстах они часто сопровождаются определениямис субъективно-оценочными значениями: «нежный лёд руки твоей»; «печальныйвеер прошлых лет»; «тяжёлым панцирем презренья Я окован с головы до ног»(О.Мандельштам).
Родительный падеж существительных в составе генитивных метафорических конструкцийтипа лёд руки имеет значение квалифицирующего признака и в функциональномотношении сопоставим с прилагательными, а субстантивная форма выражения предопределяетвозможность их употребления в позиции номинативных синтаксических односоставныхструктур: «Четыре огня в столовой люстре. Знамёна синего дыма» (М.Булгаков).
Генитивные конструкции сочетают в себе компактность формы с полнотой выражениясодержания и поэтому являются излюбленным поэтическим способом презентации метафорическихзначений. В отличие от метафорической номинации и предикации, генитивные структурыхарактеризуют предмет чаще всего по одному из предикативных признаков. Их функциональнаяроль в предложении заключается не в создании новых семантических значений, ав привлечении внимания адресата речи к структурам, обладающим в сознании носителейязыка ярко выраженным контрастивным значением: песчинки звёзд – бесконечностьмироздания; океан мрака – пятно света; река времени – мгновение человеческойжизни; бархат кожи – грубость окружающей действительности; кандалы цепочек дверных– дом, убежище человека от невзгод внешнего мира и т.д., что придает философскуюнаправленность и соответствует заложенному в человеческой природе стремлениюк гиперболизации.

Адвербиальные метафорические конструкции с наречиями, мотивированными формами творительного падежа существительных

В отличие от генитивных структур, метафорические конструкции с наречиями,мотивированными именами существительными в форме творительного падежа, направленыне на характеристику основного субъекта, а его действия или состояния: летитстрелой, слезы ручьём, свернулся калачиком. Предикативныйпризнак в таких адвербиальных конструкциях может уточняться не только с объективнойточки зрения (скорости, интенсивности, формы и т.д.), но и по качественным параметрам:смотрит бараном (соколом). Надо отметить, что в русском языке существуетдовольно распространенная группа устойчивых глагольных словосочетаний с наречиями,совпадающими с субстантив­ными формами творительного падежа (например, заливатьсясоловьём, реветь белугой, выть волком, жить отшельником, свернуться клубком,выглядеть дураком, пронестись бурей и др.), которые, даже в случае отсутствияглагола, не утрачивают в предложении смыслового предикативного значения: «Еленабурей через кухню, через темную книжную, в столовую» (М.Булгаков).
Метафорические конструкции с наречиями, мотивированными существительными втворительном падеже, в зависимости от значения глагола можно разделить на несколькогрупп. Первую группу составляют словосочетания с предикатами, употребляющимисяв метафорическом значении: выть (волком), хлынуть (волной). Лексемыв творительном падеже раскрывает и усиливает значение метафорического глагола.Во вторую группу входят конструкции с глагольными лексемами, употребляющимисяв прямом значении: жить (отшельником), реветь (белугой) и др.Метафорический статус конструкций в этом случае обусловливается формой наречия:отшельником, белугой.
Кроме того, в разговорном языке можно выделить группу устойчивых субстантивныхметафорических конструкций с наречиями, мотивированными существительными в форметворительного падежа: нос картошкой (пуговкой), хвост крючком (кренделем),губы бантиком, борода лопатой, грудь колесом, ноги циркулем.Эти словосочетания образовались в результате утраты первой части именного глагольногосказуемого: нос вырос картошкой, хвост свернулся крючком, борода спускаетсялопатой и т. д.: «Широкая густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлееголовных волос» (Ф.Достоевский). Функциональное значение метафор, входящих вих состав, менее разнообразно, чем в случае эксплицитно представленных глагольныхсловосочетаний, и ограничивается характеристикой по форме.
Большинство адвербиальных метафорических словосочетаний обладают усилительнойконнотацией, то есть указывают на повышенную степень проявления выраженногоглаголом предикативного признака. Сравните: пошёл ко дну быстро – оченьбыстро – камнем; бродил грустный – мрачный – туча тучей.Данные конструкции по функциональному статусу примыкают к выделенным В.В.Виноградовымнаречиям из «творительного усилительного: ходуном ходить, бегом бежать, естьпоедом и т.п.» [Виноградов: 1986, 302]. Высшая степень интенсификации признаканаходит выражение в конструкциях с повторяющимися лексемами: дурак дураком(болван болваном); стоит пень пнём (дуб дубом); лежит колода колодойи т.д. Характеризующее значение, выраженное лексемой в творительном падеже,усиливается номинативным значением существительного в именительном падеже: «ИванВеликий – Великовозрастная колокольня – Стоит себе еще болван болваномКоторый век. Его бы за границу, Чтоб доучился ... Да куда там! Стыдно!» (О.Мандельштам).В приведенных выше примерах в одном словосочетании соединяются постоянный (онболван) и временный (выглядит болваном) признаки и, следовательно,дублирование лексем является логически обоснованным. Словосочетания же типа*глупый глупец, ориентирован­ные на выражение двух постоянных признаков, представляютсобой тавтологию и не могут рассматриваться как нормативные.
На основании временного значения «творительного сказуемостного» В.В.Виноградовисключил эту категорию из состава метафор, так как, по его мнению, эта категорияпредставляет собой «принцип необычайного словоупотребления, называния "предмета""смысла", имеющего уже "имя", новым словом, которое можетутвердиться за ним навсегда» [Виноградов: 1976, 410] [38].
Различия в семантическом значении глаголов совершенного и несовершенного видаи в значении префиксов обусловливает то, что с глаголами противоположных видовыхзначений употребляются разные метафорические сравнения: ползёшь черепахой– прополз ужом; летит стрелой – пролетел пулей – вылетелпробкой из бутылки; падает хлопьями – упал камнем.
Различные образные ассоциации обусловлены значением описываемых предикативныхпризнаков, а также валентными характеристиками глагола. Словосочетания летитстрелой (пулей) указывают на скорость движения, а летит пёрышком (пухом)– на характер его протекания. Вспомогательный субъект в глагольном словосочетаниидолжен потенциально обладать качествами, соответствующими семантике глагола.С глаголом вылететь сочетаются существительные пробкой, пулейи не сочетаются существительные перышко, пух, так как характеристикиих движения не попадают в поле действия семантических характеристик глагола.
В словосочетаниях, метафорический образ которых обладает расчлененным значением,то есть не ориентирован на выражение определенного предикативного признака,употребляются преимущественно конструкции с союзом как: бегаешь, как угорелаякошка; пыхтишь, как паровоз; кудахчешь, как курица. Такие словосочетаниямогут выражать целый спектр предикативных значений: 'как угорелая кошка' – бесцельно,быстро, суетливо; 'как паровоз' – громко, с трудом; 'как курица' – взволнованно,бестолково. В ряде случаев употребление той или иной конструкции: с творительнымпадежом или с союзом как – определяется дополнительным значением, которое можетприписываться предикативному признаку. Сравните: вылететь пробкой из бутылки(быстро) – вылететь, как пробка из бутылки (не только быстро, но и сгромким хлопком); летит стрелой (быстро) – летит, как стрела (быстрои точно в цель).
Некоторые адвербиальные конструкции не имеют аналогов с союзом как. Например,в устойчивом словосочетании (слёзы) льются ручьём, образы ручья и слёзотождествляются исключительно по одному параметру – по интенсивности признака.Замена его сравнительным оборотом не соответствует норме, так как в этом случаесравнение происходит по целому комплексу признаков, что не соответствует семантикеописываемой ситуации. Не имеют синонимичных вариантов с союзом как словосочетанияхлынуть градом, свернуться калачиком, смотреть соколом и др.
Существование в языке устойчивых, близких к фразеологическим оборотам, словосочетанийс наречиями, мотивированными существительными в форме творительного падежа,предопределило использование этих конструкций в художественных текстах. Адвербиальныеметафорические конструкции преобладают в лирике А.Ахматовой: «И неоплаканноютенью Я буду здесь блуждать в ночи»; «Серой белкой прыгну на ольху,Ласочкой пугливой пробегу, Лебедью тебя я стану звать»; «То змейкой,свернувшись клубком, У самого сердца колдует, То целые дни голубком Набелом окошке воркует»; «Птицей прилечу Через мрак и смерть к его покою».
Адвербиальные метафоры не содержат прямого сравнения. Метафорический переносв этом случае обладает дополнительной функцией уточнения характера протеканияпредикативного действия. При употреблении адвербиальных метафорических конструкцийвнимание концентрируется на предикативном признаке (упал камнем – упал быстро),в то время как основу сравнительных оборотов речи составляет сходство междуосновным и вспомогательным субъектами (упал, как камень – упал так же, как падаеткамень).
Метафорические конструкции с наречиями, мотивированными существительными втворительном падеже, в текстах ориентированы на характеристику одушевленныхи неодушевленных предметов – в отличие от генитивных структур, которые используютсяпреимущественно для описания объектов предметного мира. В функциональном отношенииадвербиальные конструкции предназначены для описания признака действия в динамикеразвития этого действия, в то время как генитивные структуры указывают на статичныйхарактер признака. Сравните: серп луны и «Луна холодеет полтиной»(Б.Пастернак). В генитивном словосочетании процесс наименования включает в себяпризнаковый аспект, в предложении с адвербиальными конструкциями метафорическийперенос используется не для прямой характеристики предмета, а для уточненияприсущего ему предикативного признака. Обратная трансформация: *Луна холодеетсерпом или *полтина Луны – затруднительна. Не предназначена для трансформациив генитивную структуру адвербиальная конструкция в предложении «В черную пастьподвального хода гимназии змеёй втянулся строй» (М.Булгаков). Метафорическоеупотребление лексемы змея в сопоставлении с порядком построения и характеромдвижения группы военных служит для характеристики предикативного динамическогопризнака.
Не образуют разновидностей с существительным-метафорой в родительном падежесубстантивные метафорические конструкции типа нос картошкой, ноги циркулем,так как в них выражается постоянный, не изменяющийся во времени признак.
Если метафорический образ способен к выражению и динамического, и статическогопроявления признака (например, в случае, когда движение характеризуется по внешнейформе его проявления), возможно параллельное существование генитивных структури конструкций с наречиями, мотивированными существительными в творительном падеже:«Снег падает хлопьями» – Хлопья снега лежат на деревьях; «Фонаригорят бусинами» (М.Булгаков) – Бусины фонарей выстроились в ряд,освещая нам дорогу; «Давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу»(Ф.Достоевский) – Волна чувств переполняла его сердце.
Метафорические конструкции с наречиями, мотивированными существительными втворительном падеже, не имеют прямого соотношения с основным субъектом метафорическогопереноса, но они являются важным характеризующим элементом его действий илиотдельных структурных составляющих, так как способствуют формированию у адресатаречи позитивных или негативных представлений о предмете сообщения. Удаленностьметафорического образа от основного предмета сообщения предопределило определеннуюограниченность употребления этой разновидности метафорического переноса. В разговорномязыке сложилась устойчивая группа адвербиальных метафорических конструкций,которая в отличие от других синтаксических вариантов реализации метафорическихзначений практически не пополняется за счет вновь создаваемых структур.

Атрибутивные и адвербиально-атрибутивные метафорическиеконструкции

Атрибутивные и адвербиально-атрибутивные метафорические конструкции составляютнаиболее продуктивную разновидность метафорических переносов, в силу того чтоих структура предназначена для реализации самых разнообразных оттенков метафорическогозначения. Среди данных метафорических структур по частотности употребления заметновыделяется группа атрибутивных словосочетаний, основу которых составляют прилагательные,предложно-падежные формы существительных и наречия, обладающие метафорическимзначением: малиновый звон, деревянная походка, серебрянаяпрядь, закат в крови (А.Блок), мёртво-бледная, ходить по-медвежьи,на душе снежно и холодно (А.Герцен).
Вторую группу атрибутивных конструкций образуют словосочета­ния с деепричастиямии деепричастными оборотами, обладающими метафорическим значением: «Ораторствовалздесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав» (Ф.Достоевский).В третью группу – группу субстантивных словосочетаний – входят конструкции спричастиями и причастными оборотами: «За ним с совершенно опрокинутоюи свирепою физиономией ... вошел стыдящийся Разумихин; «Вдруг, точно пронзённая,она вздрогнула» (Ф.Достоевский). Особенностью последней группы атрибутивныхконструкций является то, что носитель признака указывает на реальный предметсообщения, а лексема с атрибутивным значением используется метафорически.
Вторую разновидность метафорических структур составляют атрибутивные конструкции,в которых вспомогательный субъект представлен существительным в метафорическомзначении, выступающим в функции определяемого слова, а основной субъект (объектреференции) – относительным прилагательным (звёздная пыль, небесная сфера,снежный водоворот): «И над толпою голос колокольный, как утешенье вещее,звучал» (А.Ахматова); «И ветер ночи нам донес Впервые – слезы грозовые»(А.Блок). По частотности употребления атрибутивные конструкции с существительными-метафорамизначительно уступают конструкциям с метафорически выраженными определениями.
Возможность реализации метафорического переноса и на уровне объекта, и науровне его признака приводит к тому, что в случае вычленения атрибутивной метафорическойконструкции из контекста ее смысл не всегда может быть установлен однозначно.То есть не всегда удается определить, какой из ее компонентов, прилагательноеили существительное, употребляется в переносном значении. В Пермском университетебыл проведен следующий эксперимент: студентам-филологам предложили проанализироватьзначение фразы льётся солнечное масло. В случае, когда метафорическоесловосочетание употреблялось без конкретизирующего обстоятельства на зелёныехолмы, в ответах были высказаны две точки зрения: метафорическая конструкцияобозначает 1) масло цвета солнца, 2) солнечные лучи [Семашко, Литвинова, 66].
Преобладание в ответах второго варианта указывает на то, что существительноев словосочетании метафоризируется в сознании субъектов восприятия в последнююочередь – в том случае, когда иное прочтение метафорической конструкции лишеносмысла или заранее предполагаются различные варианты ответа. В пользу даннойсхемы говорит и тот факт, что ряд атрибутивных конструкций с метафорическимприлагательным перешел в разряд устойчивых языковых единиц: снежный человек,лазурный берег (пример метонимического атрибутивного переноса), голубыемечты, золотое сердце и др. Некоторые из них потенциально обладают двумязначениями: снежный человек (человек, живущий в снегах и фигурка из снега,напоминающая человека); золотое сердце (доброе, отзывчивое сердце и изделиеиз золота, по форме напоминающее сердце). Второе значение, как правило, имеетв языке особые формы лексического выражения: снеговик, сердечко.
Атрибутивные конструкции с метафорическим существительным чаще всего относятсяк разряду авторских словоупотреблений. При декодировании образной субстантивнойсимволики субъекту восприятия требуются дополнительные усилия, что повышаетхудожественную ценность и эвристическое значение использования метафоры.
В языке есть ряд прилагательных и наречий, метафорическое значение которыхзаложено в структуре самой лексемы. Это прежде всего прилагательные со значениемповышенного эмоционального восприятия: ошеломляющий, пронзительный, поразительный,и наречия, мотивированные относительными прилагательными: по-лисьи, по-медвежьи,по-волчьи, по-братски, по-мужски. Внутренняя метафоричность свойственнатакже прилагательным и наречиям, предназначенным для обозначения цветовых оттеночныхзначений: белоснежный, винно-красный, багрово-красный, лимонно-жёлтый, небесно-голубой.
Метафорические прилагательные и наречия соотносятся, как правило, с нейтральнымиязыковыми структурами: молочный (белый) туман; змеиный (тихий)свист, шоколадные (карие) глаза. Однако нельзя говорить о том, что ихроль в предложении ограничивается исключительно стилистическими функциями, таккак по сравнению с нейтральными вариантами их значение включает в себя дополнительныехарактеристики. Например, в предложении «Молочный, густой туман лежалнад городом» (М.Булгаков) метафорическое прилагательное, кроме указания на белыйцвет, содержит информацию о том, что туман был непрозрачным. В предложении «Ак колосу прижатый тесно колос С змеиным свистом срезывает серп» (А.Ахматова)прилагательное змеиный имеет не только значение 'свистящий', но и содержитдополнительный аксиологически окрашенный признак 'зловещий'. С помощью относительногоприлагательного шоколадный в предложении «Хорошо Верочке, – думала я,– она как кинозвезда со своими зеркальными шоколадными глазами» (Л.Петрушевская)передаются такие качества, как цветовая насыщенность, бархатистость и т.д.
При употреблении атрибутивных метафор, так же как при употреблении любых метафорическихконструкций, в поле зрения говорящего присутствует положительная или отрицательнаяконнотация лексем, употребляемых в переносном значении. Например, прилагательноешоколадный обладает положительным статусом, а кровавый в словосочетанияхкровавая луна (О.Мандельштам), кровавая звезда (А.Блок) указываетна тревогу, напряженность, присутствующие в ситуации или в сознании субъектаречи в момент ее наблюдения. Обладающие нейтральным или положительным значениемсловосочетания молочный туман, дымно-сизый туман, седой туман противопоставленысловосочетанию свинцовый туман, потенциально указывающему на негативноеотношение субъекта восприятия к данному образу. Разницу в оценочных значенияхможно проследить, сравнивая метафорические словосочетания, предназначенные дляквалификации одних и тех же объектов: золотая листва и ржавая листва;розовый закат и оловянный закат; изумрудная вода и чернильнаявода; соколиный взгляд и ядовитый взгляд.
В художественном тексте атрибутивные метафоры могут приобретать идеологическийстатус, выступая в качестве основополагающих субъективно–авторских характеристикглавных героев произведения. В этом случае их коннотативная окраска выступаетна первый план, превалируя над заложенным в них нейтральным языковым значением.Так, например, при описании Алексея Александровича Каренина в романе «Анна Каренина»Л.Толстой неоднократно отмечает его тонкий голос: «Алексей Александрович ровнымсвоим тихим тонким голосом объявил, что он имеет сообщить некоторые своисоображения по делу устройства инородцев». В качестве общепринятого эквивалентаприлагательного тонкий в словосочетании тонкий голос выступаетприлагательное высокий. Однако прилагательное высокий в сочетаниис существительным голос дополнительно имеет значения 'звонкий', 'чистый'и в отношении Алексея Александровича вряд ли может быть употреблено. Лексематонкий, используемая при описании мужского голоса, указывает на явнонегативную характеристику, которая распространяется не только на голос, но ина его обладателя.
Стабильным положительным значением характеризуется прилагательное детский,употребляемое при описании внешности взрослого человека. Словосочетание детскаяулыбка неоднократно используется в тексте при описании Пьера Безухова вромане «Война и мир» и Сони Мармеладовой в «Преступлении и наказании».
Атрибутивные конструкции в предложении могут иметь аналитическую структуруи состоять из трех и более частей: час тоски беззвёздной, свинцовая рябьрек, кроваво-красный отсвет в лицах (А.Блок); лба кусочек восковой(О.Мандельштам). Употребление в составе метафоры дополнительного структурногокомпонента или имеет комплиментарное значение, как, например, в словосочетанияхкроваво-красный отсвет (в лицах), свинцовая рябь (рек), беззвёздная тоска,или является необходимым информационным восполнением метафорического образа:лба кусочек восковой. В последнем случае ни одна из составляющих метафорическуюконструкцию лексем не может быть изъята без искажения метафорического значения.Осложненность метафорического образа дополнительными структурными элементами,локализующими его значение, встречается преимущественно в поэтических текстах.Для разговорного языка характерными являются двусоставные структуры, в основекоторых лежит метафорический образ-символ, имеющий атрибутивное, атрибутивно-адвербиальноеили субстантивное выражение.

Сравнительные метафорические конструкции

Сравнительные конструкции, с одной стороны, являются логически безупречнымиязыковыми структурами, отражающими действительность без искажения фактическогоположения дел, а с другой стороны, составляют основу собственно метафорическогопереноса значений. Лингвистическая природа сравнительных оборотов определяетсяих неразрывной связью с предикативным признаком, а их семантическое значениезаключается в характеристике предмета сообщения или его действия.
В структуре предложения сравнительные метафорические конструкции или выполняютфункцию необходимого информативного восполнения, то есть являются обязательнымираспространителями предложения: «Все сидели, как поповны в гостях (каквыражался старый князь)» (Л.Толстой), или имеют усилительное значение, то естьуказывают на степень проявления эксплицитно выраженного предикативного признака:«Но как же это он подошел тихонько, как кошка, и я ничего не слышал?»;«Спит, как сурок» (Ф.Достоевский). При употреблении метафорической сравнительнойконструкции в поле зрения говорящего и слушающего присутствуют одна или несколькопредикативных характеристик, по которым проходит сопоставление: как поповныв гостях – чинно, жеманно, молча; как кошка – тихо, незаметно; каксурок – крепко.
Ассоциативный ряд коннотативных образов, обладающих устойчивыми предикативнымихарактеристиками, довольно велик. Можно предположить, что любой предикативныйпризнак потенциально обладает способностью языкового метафорического воплощения:быстро – как молния; медленно – как улитка, как черепаха; хорошо– как по маслу; выжать – как лимон; схватить крепко – как клещами;спать крепко – как сурок; прихлопнуть – как муху и т.д. Многиеиз метафорических сравнительных структур перешли в разряд устойчивых оборотовречи.
Соответственно, один и тот же коннотативный образ может соотноситься с различнымипредикативными характеристиками: белый (мягкий, легкий), как пух; тяжелый(гладкий, упал), как камень; толстый (круглый), как бочка. В художественныхтекстах коннотативные образы могут приобретать субъективно-авторскую интерпретацию:«Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни» (О.Мандельштам); «Их, – онауказала на барышень, завтра свожу к Иверской, а потом к Обер-Шельме заедем.Ведь небось все новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава – вот что!Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точнодва бочонка на руки надела» (Л.Толстой). В первом предложении сравнительнаяконструкция иллюстрирует характер движения, во втором – указывает на форму объектареференции.
Благодаря устойчивой связи, существующей между предикативным признаком и образом,обеспечивается однозначность семантической интерпретации сравнительной конструкциии восстановление ее значения даже в случае формального отсутствия предикатав составе предложения: «Земная слава, как дым» (А.Ахматова) – слава недолговечна,как дым; «Сама Верочка меня тоже поразила: маленькая, изящная, личико какяичко в гнезде темных стриженых волос» (Л.Петрушевская) – личико овальное,белое, приятное, как яичко. Разнообразие вариантов восстановления значения предикативногопризнака во втором предложении обусловлено нетрадиционностью образа, выбранногодля сравнения. Если используемый автором образ не попадает в сферу действияустойчивых ассоциативных связей, его значение может быть дополнительно раскрытос помощью контекстуальных средств: «Она самая улыбчивая, самая красивая. Всятакая плотная, ладная, спелая, белобрысая, не похожа на бледных питерских барышень,она – как девчонка с мызы, чухоночка, дочь молочницы» (Ю.Трифонов).
Хотя сравнения и представляют собой наиболее универсальный способ выраженияметафорического переноса, преобразование метафорических конструкций в сравнительныеобороты не всегда возможно. Не трансформируются в сравнительные конструкцииметонимические номинативные структуры, в которых предмет обозначается по наиболеехарактерной для него детали внешнего вида. Нельзя преобразовать в сравнительныеобороты глагольные предикативные конструкции, устойчивые фразеологические сочетанияи некоторые атрибутивные конструкции типа тонкий голос.
Не всегда представляется возможным употребление используемого в сравнительномобороте коннотативного образа в номинативной функции по той причине, что отношениямежду основным и вспомогательным субъектами строятся на основе предикативногопризнака. Вспомогательный субъект, с точки зрения субъекта речи, является устойчивымвыразителем свойственного основному субъекту признака или ассоциируется со степеньюего проявления, с качественными характеристиками. Так, например, невозможностьизменить неблагоприятный ход событий, обреченность, безысходность положениясопоставляются с чувствами, которые возникают при виде животного, которого ведутна бойню: «Алексей Александрович ... чувствовал себя бессильным. Как бык,покорно опустив голову, он ждал обуха, который, он чувствовал, был надним поднят» (Л.Толстой). С помощью сравнительного оборота как ручей в городскихлесах уточняется степень проявления признака прозрачный в предложении: «Вгаю, – ответил Най-Турс голосом чистым и совершенно прозрачным, как ручейв городских лесах» (М.Булгаков).
В отличие от других метафорических переносов, в частности метафорической номинации,при сравнении не происходит поэтического отождествления основного и вспомогательногосубъектов, их связь осуществляется исключительно на основе общности предикативныххарактеристик, обладающих врeменным или постоянным значением. В приведенныхвыше примерах при сравнении на основной субъект переносятся не все предикативныехарактеристики, свойственные вспомогательному субъекту, а лишь одна или несколькоиз них. Нет ничего общего между Алексеем Александровичем и быком. Они сопоставляютсялишь на основании обреченности их положения в данный момент времени. К окказиональнымвариантам относится сопоставление ручья и голоса. Метафорическаяноминация в этом случае невозможна. Сравнение проводится на основании однойпредикативной характеристики – прозрачности, которую автор стремитсяподчеркнуть в главном субъекте – голосе, привлекая для этого образ ручья,который традиционно ассоциируется с приписываемым субъекту признаком.
Система субстантивных универсальных носителей признаков, составляющая основументального восприятия действительности, является той базой, в рамках которойпроисходит формирование присутствующего в сознании носителей языка устойчивогоряда ассоциативных образов с заданными предикативными характерис­тиками. Коннотативныеобразы-символы при сопоставлении с субъектом референции в том или ином языковомвоплощении (субстантивном, предикативном, атрибутивном) обладают ярким квалифици­рующимзначением и отражают субъективно-авторское восприятие действительности при презентацииновых семантических структур или усиливают значение предикативного признаказа счет апелляции к присутствующей в сознании носителей языка системе национальныхориентиров.

Устойчивые фразеологические сочетания

Устойчивыми называют словосочетания, имеющие структуру, зафиксированную всловарях или в сознании носителей языка. Наряду с окказиональными авторскимиметафорическими словоупотреблениями фразеологические сочетания широко распространеныв художественных текстах и встречаются в разных синтаксических позициях: субъектаили объекта односоставного предложения (белая ворона, слон в посудной лавке,загнанный в угол волк), предиката («Выйдя в отставку, я сожгу свои корабли»(Л.Толстой)), обстоятельства (работать через пень-колоду, мчаться навсех парах, сделать после дождичка в четверг), определения (ходиткак в воду опущенный).
Субстантивные фразеологические сочетания отражают одно или несколько характеризующихзначений в отличие от авторских метафорических словоупотреблений, которые потенциальномогут актуализировать целый комплекс предикативных признаков. Сравните: слон(огромный размер, большой вес, толстая кожа) и слон в посудной лавке(неуклюжесть), воробей (небольшой размер, непоседливость) и стреляныйворобей (опытность). Входящие в состав фразеологического сочетания зависимыелексемы не просто ограничивают сферу значений зооморфизма, но трансформируютпараметры их значения. Традиционные аспекты реализации зависимых слов, указывающиена локализацию по месту в посудной лавке или на ситуативный признак стреляный,во фразеологизмах преобразуются в качественные составляющие.
В устойчивых сочетаниях в полной мере проявляется символический статус метафорическихконструкций. Структурная композиция фразеологизма не всегда может быть детальнообоснована и часто имеет условное значение: когда рак на горе свистнет; бытьпод мухой; показать кузькину мать. Тщетность попыток однозначно обосноватьструктуру фразеологических словосочетаний и вера в то, что подобное обоснованиеобязательно должно присутствовать, находят отражение в рассуждениях маленькогогероя рассказа Тэффи «Мелочи жизни» по поводу словосочетания когда рак нагоре свистнет: «Почему-нибудь да говорят же, что коли свистнет, так всеи исполнится, чего хочешь. Если бы рачий свист был только символом невозможности,то почему же не говорят "Когда слон полетит" или "Когда коровазачирикает"». В ряде случаев употребление фразеологических сочетаний сзатемненным этимологическим значением сопровождается авторскими пояснениями:«Что это за кузькина мать, мы не можем объяснить читателю. У нас есть многотаких присловий, которые от времени утратили смысл. Вероятно, кузькина матьбыла ядовитая баба, если ею стращают захудалый род» (Н.Помяловский).
Несмотря на развернутую структурную композицию, фразеологическое сочетаниеявляется знаком, правда, знаком особого рода, способным передавать информациюразличного синтаксического уровня: от слова до высказывания. Уникальность фразеологическихсочетаний проявляется в том, что с течением времени они практически не поддаютсяструктурным изменениям и пользуются неизменным спросом в условиях существованияразвернутой системы других лексических средств, предназначенных для передачисвойственных им типовых значений. Из огромного количества возможных метафорическихсловосочетаний, обладающих тем или иным значением, в языке употребляется одноили несколько. Например, кроме конструкции когда рак на горе свистнет значениеневозможности может быть передано словосочетанием после дождичка в четверг,и никак иначе. Варианты типа *Когда слон полетит или *Когда корова зачирикаетне употребительны, хотя потенциально обладают тем же значением. Наряду с фразеологическимсочетанием показать кузькину мать в значении 'проучить', 'наказать' употребляютсясловосочетания показать, где раки зимуют; прописать ижицу, хотя, еслизадуматься, то данный ряд может быть существенно расширен.
Фразеологические сочетания не только фиксируют определенное качество или свойство,но по сравнению с нейтральными аналогами обладают стилистической направленностью,маркированностью лексических компонентов, эмотивным значением и соответственновыполняют в художественном тексте эстетическую функцию воздействия на читателя:«Ну что, мой друг, снесли оливковую ветвь? – спросила Лидия Ивановна»(Л.Толстой). Особенностью фразеологических сочетаний является также то, чтов их семантику дополнительно включается положительная или отрицательная коннотация,что позволя­ет субъекту речи выразить свое отношение к описываемым фактам.
Фразеологические структуры, предназначенные для выражения одних и тех же значений,не всегда могут рассматриваться как абсолютные синонимы. Предикативные сочетанияодного поля ягоды, два сапога пара, одним миром мазаны, указывающие насхожесть внешних или внутренних характеристик, чаще всего употребляются с негативно-пренебрежительнымоттенком, в значении 'один другого не лучше': «Тут все одного поля ягоды,все бродяги, перекати-поле, люди без роду и племени, без стыда и совести, безлюбви и правды» (В.Горбатов); «Жадность (солдата – О. Г.) возмутила Мосеядо глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступникомКириллом. Два сапога – пара» (Д.Мамин-Сибиряк); «И дураки и умники –одним миром мазаны» (М.Горький). А вот соотносящиеся с ними по значениюсочетания как на подбор, под стать имеют положительный статус: «Все монеты,как на подбор, были новенькие и сверкали на солнце» (А.Чехов); «За ним– опыт бетонных работ многолетний... И бригада у него сколотилась ему подстать» (Б.Полевой). Разница в значении фразеологических сочетаний проявляетсяне только в позитивности или негативности их семантики. Под стать имеетдополнительное значение 'подходящий'; как на подбор указывает на избранность,высокое качество предметов, одного поля ягоды определяет сферу деятельности.
Разницу в значении синонимических сочетаний не всегда можно определить однозначно.Так, например, в значении 'говорить ерунду, болтать пустяки' используются фразеологизмыгородить огород; нести околесицу; пороть ахинею; чесать языком; В огородебузина, а в Киеве дядька, которые обладают абсолютной взаимозаменяемостью.Как видно из последнего примера, некоторые значения могут быть переданы с помощьюфразеологизмов, обладающих синтаксическим статусом предложения. В художественныхтекстах конструкции такого рода часто выступают в качестве сентенций, имеющихзначение облигаторности: «А теперь, я надеюсь, Арина Власьевна ... ты позаботишьсяо насыщении своих дорогих гостей, потому что, тебе известно, соловья баснямикормить не следует»; «Однажды я с покойницей матушкой поссорился: она кричала,не хотела меня слушать... Я наконец сказал ей, что вы, мол, меня понять не можете,мы, мол, принадлежим к двум различным поколениям. Она ужасно обиделась, а яподумал: что делать? Пилюля горька – а проглотить ее нужно» (И.Тургенев).
Синонимия метафорических значений проявляется не только на уровне фразеологизмов.Она присуща всем метафорическим языковым структурам и определяется общими принципамикогнитивной мыслительной деятельности человека и, в частности, принципами обобщенияпри создании и воспроизведении образных языковых структур. Активное использованиефразеологических сочетаний в языке и речи во многом объясняется их принадлежностьюк общенациональной системе духовных, моральных и этических ценностей, котораяявляется традицион­ной основой, определяющей восприятие человеком действительности.Апелляция к традиции при решении практических вопросов всегда превалироваланад любыми другими видами аргументации. В системе разговорного языка фразеологическиеструктуры употребляются параллельно с нейтральными языковыми единицами в качествеобоснования или подтверждения высказыва­емых субъектом речи суждений, просьбили требований, или – в случае замещения ими той или иной синтаксической позиции– смягчают высказывание, создавая особый иносказательный колорит, позволяющийпровозглашать «суровые истины».

Образные метафорические структуры в системе языка и речи

Метафора прочно утвердилась в системе языка и речи, восполнив пробелы в механизмахсловообразования и интерпретации явлений действительности, несмотря на тот факт,что в течение долгого времени ей в лучшем случае отводилась второстепенная рольриторической фигуры, предназначенной для усиления психологического воздействияораторской речи на слушателей, а в худшем случае – вовсе не оставалось местав системе языковых средств, способных, с точки зрения философии, к отражениюистинных знаний об окружающем человека мире.
В настоящее время практически к каждому слову, традиционно ассоциирующемусяв сознании носителей языка с определенным предметом или явлением действительности,можно подобрать несколько метафорических синонимов, обладающих стилевыми илиситуативными различиями. Ср.: говорить – рычать (как зверь), брехать(как собака), кудахтать (как курица), шипеть (как змея), трещать(как сорока), болтать (как попугай); ошибиться – свалять дурака, сморозитьглупость, обмишуриться, лопухнуться; угождать – вилять хвостом, пресмыкаться,ползать на брюхе; жить – прозябать, скрипеть, царствовать, жировать;умереть – сыграть в ящик, почить в бозе, приказать долго жить, околеть, отойтина небеса, загнуться, окочуриться. Метафорический перенос часто лежит воснове формирования структуры высказывания в целом: «Романтик сказал бы: я чувствую,что наши дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы другдругу приелись» (И.Тургенев).
Причиной необычайной продуктивности метафорических переносов в языке и речиявляется плодотворное сочетание в их структурной организации нескольких функций.Наряду с информативной функцией, присущей любой синтаксически оформленной языковойединице, метафора обладает широким спектром прагматических возможностей: эстетических,оценочных, стилистических и экспрессивных. Полифоническая природа метафорическихструктур, по мнению П.Рикёра, сближает их с прозаическими произведениями : «синтезразнородного сближает рассказ и метафору. И там, и тут новое – еще не высказанное,неизвестное – возникает в языке [Рикёр, 7]. Нетрадиционная форма наименованиядополнительно создает эффект парадокса и способствует привлечению внимания слушателяк предмету сообщения: «метафора употребляется для ... поражения ума» [Квинтилиан,102 – 103]. Способность к акцентированию является особенно важным фактором вусловиях письменной речи, не обладающей эмоционально-прагматическими возможностямиэкстралингвистических средств.
Функциональный эффект воздействия метафоры на слушателя А.Ричардс описываетследующим образом: «Свяжите человека и подойдите к нему с раскаленной докраснакочергой; вызвав соответствующую реакцию, вы продлеваете ее так, чтобы человекосознал, что он переживает нечто» [Ричардс, 63]. Стремление оторвать субъектаот традиционных взглядов и представлений, активизировать его мыслительную деятельность,раскрыть перед ним новые горизонты ассоциативно-образного восприятия действительности– вот те факторы, которые предопределяют широкое использование метафорическихпереносов в системе языка и речи.
В функциональном отношении образная метафорическая структура приближена кпозиции предиката. На характеризующее значение метафорического переноса указывалимногие исследователи. В настоящий время это положение не вызывает сомнения.Связь между коннотативным образом и предикативным признаком имеет взаимообратимыйхарактер: в основе метафорического переноса лежит предикативный признак, накоторый автор хочет обратить особое внимание путем сопоставления его с метафорическимобразом – коннотатом, воплощающим в себе, с его точки зрения, данный признакв наибольшей степени. При декодировании заложенной в метафори­чес­ком образеинформации субъект восприятия, используя сложившуюся в данном обществе системутрадиционных представлений и данные контекста, вычленяет предикативный признаки приписывает его субъекту референции. Процесс информационного декодированияосложняется различного рода смысловыми и эмоциональными значениями, возникающимив ходе интерпретации коннотативного образа за счет подключения внеязыковых знанийсубъекта восприятия: «Выступая как интерпретатор, адресат восстанавливает нетолько референцию сообщения, но и замысел, или цель, сообщения, в частности– интенцию говорящего, связанную с тем, чтобы вызвать эмотивную реакцию адресата»[Человеческий фактор в языке, 18].
Для успешного функционирования данной схемы необходимо присутствие в сознанииносителей языка развернутой системы коннотатов, являющихся универсальными носителямипредикативных признаков. Возникновение в поле языкового общественного сознаниясвязей между различными явлениями – «свидетельство определенной филогенетическойи онтогенетической зрелости» [Жоль, 11]. На ранних стадиях познания системаконнотативных образов-символов использовалась как инструмент когнитивного осмыслениядействи­тельности, позволяющий фиксировать и передавать в пространстве и времениинформацию признакового характера, которая не соотносилась ни с какими реалиямив окружающем мире и, соответственно, не могла иметь других форм выражения. Позднееметафорический перенос стал применяться как источник эмоционального, стилистическогои прагматического воздействия на адресата речи.
Устойчивость связи между коннотатом и приписываемым ему предикативным иликвалифицирующим признаком обеспечивала адекватность интерпретации метафорическихпереносов в языке и речи и способствовала расширению сферы их применения и развития.После завершения формирования базовых ассоциативно-образных структур языка когнитивнаяприрода метафорического переноса отошла на второй план и в интерпретации метафорическогопереноса стала преобладать экспрессивно-прагматическая оценка его функциональноговоздействия. Количество образов, потенциально предназначенных для передачи метафорическогозначения, существенно расширилось, сравнение стало проводиться по более сложнымпризнакам психологического и идеологического характера. В художественных текстахполучили распространение субъективно-авторские метафори­чес­кие переносы, воснове которых лежат образы, не обладающие в сознании носителей языка устойчивымзначением, но ориентированные на систему национальных ценностей, обеспечивающихв рамках поэтического текста положительное или отрицательное их восприятие.
Метафора представляет собой продукт когнитивной работы мысли, инструментальноесредство познания и отображения окружающей человека действительности. Использованиеметафорического образа-символа в качестве логической модели восприятия смысловыхзначений, не обладающих на уровне сознания другими формами воплощения, свидетельствуето высоком потенциале развития общественного интеллекта. Человек не ограничиваетсебя имеющимися в его распоряжении рамками, а движется дальше в стремлении понятьвсе многообразие окружающего его мира, все богатство существующих в нем смысловыхзначений.
С одной стороны, можно говорить о том, что метафора интернациональна по своейприроде. Принадлежность метафорического переноса к сфере мышления предопределилосуществование в языках различного строя одних и тех же коннотативных образовдля передачи определенной информации признакового характера. С другой стороны,метафоры представляют собой глубоко национальные по своему значению структуры,так как основу их составляет система духовных, морально-этических ценностей,вырабатываемых коллективным сознанием в процессе общественного развития. Многоплановостьметафорического переноса создает возможности для анализа и интерпретации этогоявления с точки зрения различных аспектов человеческой деятельности: ментальной,социальной, общественной, этнической и психологической – и, соответственно,существенно затрудняет выработку единых принципов и критериев его рассмотрения,осложняя процесс создания теории метафоры в целом.
Метафорический перенос не ограничен языковыми барьерами и может осуществлятьсяне только на вербальном, но и на ассоциативно-образном уровне. Несмотря на то,что метафорические структуры представляют собой перспективное средство для аналитическоговосприятия системами искусственного интеллекта, адекватный перевод и воспроизведениеметафорических значений на уровне машинного перевода являются задачей ближайшегобудущего. Интерпретация устойчивых оборотов речи и традиционных метафорическихпереносов не представляет собой сложности и сегодня, в то время как расшифровкасубъективно-авторских ассоциативно-образных связей в настоящее время может производитьсяисключительно на уровне человеческого сознания.
Процесс понимания метафорических конструкций осложняется структурно-синтаксическимиособенностями их употребления. Использование одних и тех же образов в разныхсинтаксических позициях приводит к существенному преобразованию связанных сними метафорических значений. Каждая синтаксическая позиция дает возможностьпреимущественного выражения тех или иных смысловых аспектов метафорическогопереноса. Соответственно, декодирование метафорического значения, заложенногов коннотативном образе – универсальном носителе признака, может быть адекватнопроведено лишь с учетом всех обстоятельств метафорического словоупотребленияне только на семантическом и контекстуальном, но и на синтаксическом уровне.В системе композиционных средств формирования метафорического переноса синтаксическаяпозиция является тем регистром, который регулирует порядок и очередность проявлениязначений, потенциально заложенных в коннотативном образе.
Широкий спектр потенциальных форм реализации метафоричес­кого переноса наразных языковых уровнях, обладающих различными функциональными и прагматическимивозможностями, существенно расширяет сферу поэтического и информационного воздействияметафоры на адресата речи. Многообразие системы образных средств и форм их языковойреализации позволяет автору в каждом конкретном случае выбрать свой вариант,соответствующий контекстуальным и прагматическим задачам конкретного сообщения.С другой стороны, обилие потенциальных средств воплощения того или иного смысловогозначения существенно осложняет работу исследователей, так как полный анализметафорических структур возможен лишь с учетом всех данных, оказывающих влияниена их формирование и развитие на ментальном, психологическом, языковом и этнографическомуровнях.
Природа метафоры настолько сложна и многогранна, что невозможно с точностьюопределить, чья из существующих в настоящее время точек зрения может в будущемсыграть решающую роль в деле познания загадки метафорического переноса. И понадобитсяеще очень много времени и усилий, чтобы поставить завершающую точку в решенииэтого вопроса.

СПИСОК ОСНОВНЫХ ТЕРМИНОВ

Аксиология – наука об исследовании природы ценностей в философии илингвистике.
Ассоциативная связь – устанавливаемое в процессе мышления соотношение,в результате которого предмет или явление может приобретать значение другогопредмета, явления или признака.
Ассоциация – установление ассоциативной связи, соотнесение предметовили явлений на основе общности присущих им признаков, или предмета и признакана основе образных представлений о действительности.
Вербальный – выраженный с помощью языковых единиц.
Визуальный – наблюдаемый непосредственно с помощью органов зрения.
Денотат – предмет реального мира.
Знак – материальный объект (или явление), передающий закрепленную заним информацию о предмете, явлении, событии, признаке или действии.
Имплицитный – не имеющий непосредственных лексических форм выражения,актуализирующийся с помощью контекстуальных языковых средств или на основе фоновыхзнаний носителей языка.
Коннотат – закреплённый в образе устойчивый квалификационный признакили совокупность признаков, которые предназначены для сравнительной субъективно-оценочной,эмоциональной или стилистической характеристики предмета (явления) через другойпредмет (явление) на основе сложившихся в языке ассоциативно-предметных связей.
Коннотативный – обладающий эмотивно-оценочным и стилистическим значением.
Коннотация – присутствие в семантическом значении языковых единиц эмотивно-оценочногои стилистического компонента, в котором находит отражение отношение субъектаречи к действительности.
Менталитет – способ осуществления мышления.
Ментальность – система сложившихся взглядов, в рамках которых осуществляетсяактивность членов данного языкового коллектива. В отличие от мышления, обладающегообщечеловеческим статусом, ментальность обусловлена сложившимися в данном языковомколлективе национальными и культурными традициями.
Ментальный – относящийся к мышлению.
Метафора (метафорическая конструкция) – уподобление одного явлениядругому на основе семантической близости состояний, свойств, действий, характеризующихэти явления, в результате которого слова (словосочетания, предложения), предназначенныедля обозначения одних объектов (ситуаций) действительности, употребляются длянаименования или характеризации других объектов (ситуаций) на основании условноготождества приписываемых им предикативных признаков.
Метафорический перенос – перенос значения с одного предмета на другой.
Метафорическое преобразование действительности – описание явлений реальнойдействительности с помощью метафорического переноса.
Мышление – процесс отражения сознанием окружающей человека действительности,результатом которого является выявление предметно-практических связей: пространственных,временных, атрибутивных и т.д., между ее элементами.
Образ – результат отражения сознанием объекта реальной действительности.При общем понятийном содержании индивидуальное представление того или иногообраза зависит от личности субъекта и от национально-культурных традиций, сложившихсяв данном обществе.
Понятие – обобщение (мысленное выделение) некоторого класса предметовпо их специфическим признакам.
Сигнификат (сигнификативное понятие) – понятийное содержание языковогознака, отражающее сущностные характеристики соотносящегося с ним предмета, явленияили признака.
Символ – образ, обладающий идеологическим (мировоззренческим) значением,условно передающий какую-либо идею, понятие, мысль.
Сознание – высшая, свойственная человеку форма отражения объективнойреальности.
Эксплицитный – выраженный непосредственно путем использования языковогознака с закрепленным за ними лексическим значением.
Явление – внешнее проявление процесса, непосредственное его отражениев чувственном восприятии.

Литература

Абульханова К.А. О субъекте психической деятельности. М.,Наука, 1973, 288 с. Августин Аврелий. Исповедь. В кн.: Августин Аврелий. Исповедь. Петр Абеляр.История моих бедствий. М., Республика, 1992, С. 8 – 222. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. Л., ЛГУ, 1968, 338 с. Апресян Ю.Д. Избранные труды. Том I. Лексическая семантика. Синонимическиесредства языка. М., Восточная литература, 1995, 472 с. Аристотель. Метафизика. В сб.: Аристотель. Собр. соч. в 4 томах. Т. 1. М.,Мысль, 1975, 552 с.Аристотель. Топика. В сб.: Аристотель. Собр. соч. в 4 томах. Т. 2. М., Мысль,1978а, С. 349 – 531. Аристотель. Категории. В сб.: Аристотель. Собр. соч. в 4 томах. Т. 2. М.,Мысль, 1978б. Аристотель. Риторика (Книга III). В кн.: Аристотель и античная литература.М., Наука, 1978с, С. 164 – 229. Аристотель. Поэтика. В кн.: Аристотель. Собр. соч. в 4 томах, Т. 4. М., Мысль,1983, С. 645 – 686. Артемьева Е.Ю. Психология субъективной семантики. М., 1980, 127 с. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М., Наука, 1976, 383 с. Арутюнова Н.Д. Синтаксические функции метафоры // Известия АН СССР, Сер. лит.и языка, 1978а, Т. 37, № 3, С. 251 – 262. Арутюнова Н.Д. Функциональные типы языковой метафоры // Известия АН СССР,Сер. лит. и языка, 1978б, Т. 37, № 4, С. 333 – 343. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., Наука, 1988,339 с. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс. Вступительная статья к сб.: Теория метафоры,М., Прогресс, 1990, С. 5 – 32. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М, Языки русской культуры, 1998, 895 с.Ахманов А.С. Логические формы и их выражение в языке. В сб.: Мышление и язык,М., Политиздат, 1957, С. 166 – 212. Ахманов А.С. Логическое учение Аристотеля // Учен записки МОПИ, Труды кафедрыфилософии, Т. XXIV, вып.2, М., 1953, 190 с. Ахманова О.С. Некоторые вопросы семантики в современном языкознании. В кн.:Ахманова О.С., Мельчук И.А., Падучева Е.В., Фрумкина Р.М. О точных методахисследования языка. М., 1962, 162 с. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., Наука, 1990, 222 с. Блэр М. Метафора. В сб.: Теория метафоры, М., Прогресс, 1990, С. 153 – 172.Бодалев А.А. Восприятие и понимание человека человеком. М., МГУ, 1982, 199с. Болинджер Д. Истина – проблема лингвистическая. В сб.: Язык и моделированиесоциального взаимодействия. М., Прогресс, 1987, С. 126 – 170. Буслаев Ф.И. Историческая грамматика русского языка. М., Учпедгиз, 1959, 625с. Васильев И.А., Поплужный В.Л., Тихомиров О.К. Эмоции и мышление. М., 1980,192 с.Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М., Высшая школа, 1989, 407 с. Вико Джамбаттиста. Основание новой науки об общей природе наций. Пер. и коммент.А.А.Губера. Л., Художественная литература, 1940, 619 с. Виноградов В.В. Вопросы изучения словосочетаний // Вопросы языкознания, №1, 1954, С. 3 – 24.Виноградов В.В. О поэзии Анны Ахматовой. В сб.: Виноградов В.В. Поэтика русскойлитературы. М., Наука, 1976, С. 369 – 459. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М., Высшая школа,1986, 640 с. Виноградов В.В. История слов. М., Толк, 1994, 1138 с. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М., Наука, 1985, 228 с.Выготский Л.С. Мышление и речь. В кн.: Собр. соч. в 6 томах. Т.2. Проблемыобщей психологии. М., Педагогика, 1982, С. 6 – 361.Выготский Л.С. Психология искусства. М., Лабиринт, 1997, 416 с. Гак В.Г. Метафора: универсальное и специфическое. В сб.: Метафора в языкеи тексте. М., Наука, 1988, С. 11 – 26. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., Языки русской культуры, 1998, 736 с.Глазунова О.И. Стереотипы национального восприятия обобщенных сравнительныхконструкций в художественном тексте // Вестник СПбГУ, 1996, сер. 2, вып. 1,С. 98 – 100. Глазунова О.И. К вопросу о потенциально-комбинаторных особен­ностях наречийстепени // Вестник СПбГУ, 1997, сер. 2, вып. 2, С. 39 – 48.Глазунова О.И. Парадокс как принцип организации художественного текста //Вестник СПбГУ, 1998, сер. 2, вып. 3, С. 40 – 50. Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского.В кн.: Гоббс Т. Собр соч. в 2 томах. Т. 2, М., Мысль, 1991, 732 с. Горский Д.П. Роль языка в познании. В сб.: Мышление и язык, М., Политиздат,1957, С. 73 – 116. Грегори Р.Л. Глаз и мозг, Психология зрительного восприятия. М., Прогресс,1970, 271 с. Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., Прогресс, 1984, 397 с. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., Прогресс, 1985, 451 с. Дэвидсон Д. Что означают метафоры. В сб.: Теория метафоры, М., Прогресс, 1990,С. 173 – 193. Жолковский А.К., Мельчук И.А. К построению действующей модели "Смысл <->Текст" // МП и ПЛ, 1969, вып.11, С. 5 – 35. Жоль К.К. Мысль. Слово. Метафора. Проблемы семантики в философском осмыслении.Киев, Наукова Думка, 1984, 303 с. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., Наука, 1982,366 с. Ивин А.А. Основание логики оценок. М., МГУ, 1970, 230 с. Ивин А.А. Логика, М., Знание, 1997а, 240 с. Ивин А.А. Основы теории аргументации. М., Владос, 1997б, 352 с.Ивлев Ю.В. Логика. М., МГУ, 1992, 270 с. Ивлев Ю.В. Логика. М., Логос, 1997, 272 с. Кант И. Критика чистого разума. В кн.: Кант И. Собр. соч. в 6 томах. Т. 3,М., Мысль, 1964, 799 с. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987, 263 с.Квинтилиан Двенадцать книг риторических наставлений. Пер. с лат. А.Никольский.Часть II. СПб, 1834, 519 с. Копнин П.В. Природа суждения и формы выражения его в языке. В сб.: Мышлениеи язык, М., Политиздат, 1957, С. 276 – 351. Крушевский Н. Очерк науки о языке. Казань, Типография Императорского Университета,1883, 149 с. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. В сб.: Язык и моделированиесоциального взаимодействия. М., Прогресс, 1987, С. 126 – 170.Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., Педагогика-Пресс,1996, 603 с.Леви-Строс К. Структура мифов // Вопросы философии, 1970. № 7, С. 154 – 164.Леви-Строс К. Структурная антропология. М., Наука, 1983, 536 с. Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., Республика, 1994, 384 с. Леонтьев А.Н. Мышление // Вопросы философии, 1964, № 4, С. 85 – 95. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., Политиздат, 1975, 304с. Леонтьев А.Н. Потребности, мотивы, эмоции. М., МГУ, 1971, 40 с. Логический анализ языка: Знание и мнение. М., Наука, 1988, 125 с.Логический анализ языка: Истина и истинность. М., Наука, 1995, 201 с.Логический анализ языка: Культурные концепты. М., Наука, 1991, 203 с. Логический анализ языка: Ментальные действия. М., Наука, 1993, 173 с. Логический анализ языка: Модели действия. М., Наука, 1992, 159 с.Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста. М., Наука,1990, 278 с. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении. В кн: Локк Дж. Собр. соч. в 3 томах.Т. 1, М., Мысль, 1985, 622 с.Ломов Б.Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии. М., Наука,1984, 444 с. Лотман Ю.М. Риторика // Ученые записки Тартуского университета. Вып. 515,Тарту, 1981, С. 8 – 28. Лурия А.Р. Язык и сознание. М., МГУ, 1998, 335 с. Мамонтов А.С. Проблемы восприятия и понимание текста (лингвисти­чес­кий анализсемантики номинативных единиц текста). Дисс. канд. филол. Наук. М., 1984,24 с. Мельчук И.А. Опыт теории лингвистических моделей "Смысл <-> Текст".Семантика. Синтаксис. М., Языки русской культуры, 1999, 345 с.Никифорова О.И. Исследования по психологии художественного творчества. М.,МГУ, 1972, 155 с. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Кн. 2, Итало-советское издательство СИРИН,1990, 415 с. Овсянико-Куликовский Д.Н. Язык и искусство. СПб, 1895, 24 с. Овсянико-Куликовский Д.Н. Очерки науки о языке // Русская мысль, кн. XII,М., 1896, С. 1 – 32. Павлович Н.В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке.М., Наука, 1995, 491 с. Павлович Н.В. Словарь поэтических образов в 2 томах. Т. 1, М., Эдиториал,1999, 795 с. Панов В.Г. Эмоции. Мифы. Разум. М., Высшая школа, 1992, 252 с.Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., Просвещение, 1969, 569 с. Платон. Государство. В кн.: Платон. Собр. соч. в 3 томах, Т. 3, Часть 1. М.,Мысль, 1971, С. 84 – 454. Потебня А.А. Мысль и язык. Харьков, Мирный труд, 1913, 225 с. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. 1 – 2. М., Учпедгиз, 1958,536 с. Рибо Т. Логика чувств. СПб., 1905, 148 с. Рикёр П. Время и рассказ. Т. 1. М. – СПб, 2000, 313 с. Ричардс А. Философия риторики. В сб.: Теория метафоры. М., Прогресс, 1990,С. 44 – 67. Рубинштейн С.Л. К психологии речи // Ученые записки ЛГПИ им. Герцена, 1941,Т. XXXV, С. 6 – 20. Рубинштейн С.Л. Основы общей психологии. М., Госучпедгиз РСФСР, 1946, 704с. Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание (О месте психического во всеобщей связи явленийматериального мира). М., АН СССР, 1957, 328 с. Рубинштейн С.Л. Избранные философско-психологические труды (Основы онтологии,логики и психологии). М., Наука, 1997, 463 с. Русалова М.Н. Экспериментальное исследование эмоциональных реакций человека.М., 1979, 171 с. Серрюс Ш. Опыт исследования значения логики. М., Иностранная литература, 1948,228 с. Сеченов И.М. Избранные философские и психологические произведения. М., ОГИЗ,1947, 648 с. Симашко Т.В., Литвинова М.Н. Как образуется метафора. Пермь, ИздательствоПермского университета, 1993, 216 с. Симонов П.В. Эмоциональный мозг. М., 1981, 215 с. Скляревская Г.Н. Метафора в системе языка. СПб, Наука, 1993, 151 с. Скляревская Г.Н. Категория оценки: основные понятия, термины, функции (наматериале русского языка). В сб.: Оценка в современном русском языке // StudiaSlavica Finlandensia. Tomus XIV, Helsinki, 1997, 166 – 184. Соловьев В.С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990, 573с. Спенсер Г. Основы социологии. Т. 1 – 2. СПб., И.И.Билибин, 1876 – 1877, 900с. Спиркин А.Г. Происхождение языка и его роль в формировании мышления. В сб.:Мышление и язык. М., Политиздат, 1957, С. 3 – 72. Сумарокова Л.Н. Философские основания сопоставления языковых и логическихструктур // Логический анализ естественного языка. Вильнюс, 1982, С. 133 –137. Телия В.Н. Вторичная номинация и ее виды. В сб.: Языковая номинация. Видынаименований. М., Наука, 1977, С. 129 – 221. Телия В.Н. Типы языковых значений. Связанное значение слова в языке. М., Наука,1981, 269 с. Телия В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., Наука,1986, 143 с. Тождество и подобие. Сравнение и идентификация. М., Наука, 1990, 225 с.Тульвисте П. Культурно-историческое развитие вербального мышления (психологическиеисследования). Таллин, Валгус, 1988, 342 с. Уфимцева А.А. Лексическое значение. М., Наука, 1986, 240 с. Фейхтвангер Л. Собр. соч. в 6 томах. Т. 6, Кн. 1. М., Художественная литература,1990, 767 с. Фортунатов Ф.Ф. Избранные труды. Т. I. М., Учпедгиз, 1956, 450 с. Фрумкина Р.М. Концепт, категория, прототип. В сб.: Лингвистическая и экстралингвистическаясемантика. М., 1992, С. 28 – 43. Хомская Е.Д., Батова Н.Я. Мозг и эмоции. М., МГУ, 1992, 180 с. Цицерон. Об ораторе. В кн. Цицерон М.Т. Три трактата об ораторском искусстве.М., Ладомир, 1994, С. 75 – 252. Чейф У. Л. Значение и структура языка. М., Прогресс, 1975, 432 с. Человеческий фактор в языке. Языковые механизмы экспрессивности. М, Наука,1991, 339 с. Шведова Н.Ю. О соотношении грамматической и семантической структуры предложения// Славянское языкознание. Международный съезд славистов. М., 1973, С. 458– 483. Шрамм А.Н. Очерки по семантике качественных прилагательных (на материале современногорусского языка). Л., ЛГУ, 1979, 134 с. Шилков Ю.М. Гносеологические основы мыслительной деятельности. СПб., ИздательствоСПбГУ, 1992, 183 с. Шмелев А.Д. Суждения о вымышленном мире: референция, вымышлен­ность, прагматика.В сб.: Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. М.,Наука, 1995, С. 115 – 122. Щерба Л.В. О диффузных звуках. В сб.: Академику Н.Я.Марру. XLV (Юбил. сборник).М.– Л., 1935, С. 451 – 453. Austin J.L., How to do things with words, Oxford, 1962, 168 p. Austin J.L., Performative-Constativeв. В сб.: Philosophy and ordinary language,ed. by Ch.E.Caton, Univ. of Illinois Press, 1963, 22 – 54. Bally Ch., Syntaxe de la modalite explicite. В сб.: Cahiers F. de Saussure,1942, № 2, Geneva, En Commission chez GEORG & C, 3 – 13. Bachelard G., The Poetics of Space. New York, The Orion Press, 1964, 241 p.Bergmann G., Logic and Reality. Madison, University of Wisconsin Press, 1964,355 p. Black M., Models and Metaphors (Studies in language and philosophy). Ithaca,New York, Cornell Univ. Press, 1962, 267 p. Black M., Language and Reality. В сб.: The Linguistic Turn: Recent Essaysin Philosophical Method. Ed. by Rorty R., Chicago, University of Chicago Press,1967, 331 – 339. Cassirer E., Language and Myth. New York & London, Harper & Brothers, Dover,1946, 103 p. Chomsky N., Syntactic Structures. 5th printing, 1965, Mouton, The Hague, Paris,1965, 118 p. Chomsky N., Topics in the Theory of generative Grammar, 2nd printing, 1969,Mouton, The Hague, Paris, 95 p.Cooper D., Metaphor. Aristotelian Society, vol.5, Oxford, Basil Blackwell,1986, 282 p.Davidson D., What Metaphors Mean. В сб.: Pragmatics. Edited by Steven Davis,Oxford Univ. Press, New York, Oxford, 1991, 495 – 506 Durkheim E., Les Formes elementaires de la vie religieuse. 4th ed., Paris,Presses Universitaires de France, 1960, 647 p. Edie M., Was Merleau-Ponty a Structuralist? // Semiotica, vol. 4, 1971, 297– 323. Fiumara G.C., The Metaphoric Process (connection between language and life).London & New York, Routledge, 1995, 196 p. Frege G., Collection Papers on Mathematics, Logic, and Philosophy. Ed. byB.McGuinness, trans. by M.Black and Others, Basil Blackwell, 1984, 412 p.Frege G., On Concept and Object. В кн.: Translation from the PhilosopicalWritings of Gottlob Frege. Ed. by Peter Geach and Max Black, Basil Blackwell,Oxford, 1980а, 42 – 55. Frege G., Function and Concept. В кн.: Translation from the Philosopical Writingsof Gottlob Frege. Ed. by Peter Geach and Max Black, Basil Blackwell, Oxford,1980б, 21 – 41. Frege G., On Sense and Meaning. В кн. Translation from the Philosophical Writingsof Gottlob Frege. Edited by Peter Geach and Max Black, Basil Blackwell, Oxford,1980в, 56 – 78. Gadamer H.-G., Truth and Method. New York, Seabury Press, 1975, 551 p. Gibbs R.W., The Poetics of Mind. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1994, 527p. Goodman N., Language of Art, Indianapolis, Ind., 1968, 277 p. Grice P., Studies in the Way of Words. Harvard University Press, Cambridge,Massachusetts, London, England, 1989, 394 p. Grice H.P., Logic and Conversation. В сб.: Pragmatics. Ed. by Steven Davis,New York – Oxford, Oxford University Press, 1991, 305 – 315. Hobbs J., Metaphor, metaphor schemata, and selective inferencing // TechnicalNote № 204, SRI International, Cambridge Computer Science Research, MenloPark, California, 1979. Husserl E., Logical Investigations. Trans. J.N.Findlay, 2 vols., London, Routledge& Kegan Paul, New York, The Humanities Press, 1970, 877 p.Jaynes J., The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind.Boston, Houghton Mifflin Co, 1976, 467 p. Karnap R., Introduction to Semantics and Formalization of Logic. Cambridge,Harvard University Press, 1942, 259 p.Kats J., Postal P., An Integrated Theory of Linguistic descriptions. Researchmono graph № 26, The M.I.T. Press, Cambridge, Massachusetts, 1964, 178 p.Kittay E. F., Metaphor: Its Cognitive Force and Linguistic Structure. Oxford,Clarendon Press, 1987, 358 p. Kovecses Z., The Language of Love, Lewisburg, PA: Bucknell University Press,1988.Krause A., The Tlingit Indians. Transl. by E. Gunter, Seattle, Published forthe American Ethnological Society by the University of Washington Press, 1956,309 p.Lakoff G. & Johnson M., Metaphors We Live by. The Uviversity of Chicago Press,Chicago and London, 1980, 242 p.Lakoff G., The invariance Hypothesis: Is Abstract reason based on image-schemas?// Cognitive Linguistic, 1990, № 1, 39 – 74.Levin S.R., Metaphoric Worlds (Conception of a Romantic Nature), New Havenand London, Yale University Press, 1988, 251 p. Levi-Straus С., Introduction. In Sociologie et Antropologie de Marcel Mauss,Paris, PUE, 1983, IX – LII. MacCormac E.R., Metaphor and Myth in Science and Religion, Durham, North Carolina,Duke University Press, 1976, 167 p. Man (Paul de Man), The Epistemology of Metaphor. В сб.: On Metaphor. Ed. bySheldon Sacks, The Univ. of Chicago Press, Chicago and London, 1978, 1 – 28.Merleau-Ponty M., The Prose of the World. Trans. J.O'Nail, Evanston, NorthwesternUniversity Press, 1973, 154 p. Morris Ch., Foundations of the Theory of Signs // International Encyclopediaof Unified Science, Vol.1, № 2, Chicago, University of Chicago Press, 1938,59 p. Morris Ch., Writings on the General Theory of Signs, Mouton, the Hague-Paris,1971, 486 p. Morris Ch., Signs, Language and Behavior, New York, G.Braziller, 1946, 365p.Nietzsche F., On truth and lies in the nonmoral sense. В сб.: Philosophy andTruth: Selections from Nietzsche's Notebooks of the early 1870s, AtlanticHyland, N.J.: Humanities Press, 1979, 79 – 97. Piaget J., Structuralism. Trans. by Ch.Mascher, New York, Basic Books, 1970,153 p. Peirce Ch., Pragmatism and Pragmaticism. В сб.: The Collected Papers of CharlesSanders Peirce. Ed. by Ch.Hartshorne and P.Weiss, 7 vols. Vol. 5, Cambridge,Harvard University Press, 1934, 455 p. Porzig W., Wesenhafte Bedeutungsbeziehungen // Beitrage zur Geschichte derdeutschen Sprache und Literatur. 1934, № 58, 70 – 97.Reddy M., The Conduit Metaphor. In: Ortony A. (Ed.), Metaphor and Thought.Cambridge, Cambridge University Press, 1979, 284 – 324.Richards I.A., The Philosophy of Rhetoric, New York, Oxford Univ. Press, 1936,138 p. Ricoeur P., Freud and Philosophy. Trans. by Denis Savage, New Haven and London,Yale University Press, 1970, 573 p. Ricoeur P., The Rule of Metaphor: Multy-Disciplinary Studies of the Creationof Meaning in Language. Transl. Robert Czerny, Toronto, University of TorontoPress, 1977, 384 p. Rorty R., Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton, Princeton UniversityPress,1980, 401 p. Russell B., The Philosophy of Logical Atomism. В сб.: Russell B., Logic andKnowledge. Essays 1901 – 1950. Ed. by R.C.Marsh, Capricorn Books, G.P.Putnam'sSons, New York, 1971а, 175 – 282. Russell B., Relations of Universals and Particulars. В сб.: Rassell B., Logicand Knowledge. Essays 1901-1950, Ed. by Robert C. Marsh, Capricorn Books,New York, 1971б, 103 – 124. Russell B., On Proposition: What they are and how they mean. В сб.: RussellB., Logic and Knowledge. Essays 1901-1950, Ed. by Robert C. Marsh, CapricornBooks, New York, 1971в, 283 – 320. Saussure F., Course in General Linguistics. Edit. by Ch.Bally and A.Reidlinger.trans. by W.Baskin, 1959, 240 p. Searle J. R., What is a Speech Act? В сб.: Pragmatics. Ed. by Steven Davis,New York – Oxford, Oxford University Press, 1991a, 254 – 264. Serle J.R., Metaphor. В сб.: Pragmatics. Edited by Steven Davis, Oxford UniversityPress, New York, Oxford, 1991б, 519 – 539. Speech Act Theory and Pragmatics. Ed by J.R.Searle, F.Kiefer and Manfred Bierwisch.D.Reidel Publishing Company, Dordrecht: Holland; Boston: USA; London: England,317 p. Steiner G., After Babel: Aspects of Language and Translation. Oxford, OxfordUniversity Press, 1975, 507 p. Strongman K., Pussel P., Salience of emotion in recall // Bulletin psychonomicSociety, 1986, Vol. 24, №1, p. 25 – 27. Talmy L., Force dynamics in Language and cognition // Cognitive Science, 1988,№ 12, 49 – 100. The Linguistic Turn: Recent Essays in Philosophical Method. Ed. by Rorty R.,Chicago, University of Chicago Press, 1967, 393 p.Tilley C., Metaphor and Material Culture. Oxford Malden, Mass Blackwell Publishers,1999, 298 p. Turner M., Death is a mother of beauty, Chicago, University of Chicago Press,1987. Turner M., Reading Minds: The study of English in the age of cognitive Science,Princton, NJ, Princton University Press, 1991. Vendler Z., Say what you think. В сб.: Studies in thought and language. Ed.by L.Cowan. The University of Arizona Press, Tucson, Arizona, 1970, 79 – 98.Wierzbicka A., Lingua Mentalis. The Semantics of Natural Language, Sydney,New York, Academic Press, 1980, 367 p. Wierzbicka A., Lexicography and conceptual analysis. Ann Arbor, 1985, 368p. Wittgenstein L., Philosophical Investigation. Trans. by G.E.M. Anscombe, TheMacmillan Company, New York, 1953, 232 p. Wittgenstein L., Philosophisсhe Untersuchungen. Frankfurt, Suhrkamp Verlag,1971, 267 p.Wittgenstein L., Philosophical Grammar. Ed. by R.Rheels, trans. by A.Kenny,Univ. of California Press, Berkeley and Los Angeles


Примечания

[1] Сравните, например: «Абстрактное мышлениенеразрывно связано с языком» [Ивлев:1992, 14]; «Суждение как форма мысли существуети развивается только в форме языка. Формой существования суждения являетсяпредложение» [Копнин, 322].

[2] Об эмоциях как форме невербальной коммуникациисм., например, работы: [Русалова]; [Артемьева]; [Васильев, Поплужный, Тихомиров];[Симонов]; [Хомская, Батова].

[3] Пример, на основе которого строятся нашидальнейшие рассуждения, взят из работы [Панов, 113].

[4] Об объектах, методах исследования и задачахпсихологии см.: [Рубинштейн: 1957; Ананьев; Абульханова; Бодалев].

[5] Сравните: «Пока не существует убедительногоответа на вопрос … о том, насколько полно известные в логике структуры представляютреальную структуру человеческой мысли» [Сумарокова, 134].

[6] Суждение – лингвистически оформленнаязаконченная мысль, в которой что-то утверждается или отрицается относительнопредметов действительности.

[7] Cм., например, G.Frege «On sense andmeaning», 1980b, p. 69. Первое издание относится к 1892 году.

[8] Рассмаривая предложение «Глокая куздраштеко будланула бокрёнка», Л.В.Щерба предположил, что не только синтаксическаяконфигурация, но и морфологическая структура слова обладает смыслом.

[9] См. об этом: [Логический анализ языка:Знание и мнение], [Логический анализ языка: Проблемы интенсиональных и прагматическихконцептов], [Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста],[Тождество и подобие, сравнение и идентификация], [Логический анализ языка:Культурные концепты], [Логический анализ языка: Модели действия], [Логическийанализ языка: Ментальные действия], [Логический анализ языка: Язык речевыхдействий], [Логический анализ языка: Истина и истинность в культуре и языке].

[10] Примеры взяты из работы Дж.Остина.

[11] Сравните: «Многое в языке служит целивосприятия информации слушающим, например выделение части предложения с помощьюударения или порядка слов. Здесь уместно вспомнить слова типа 'все еще' и'уже'. Используя предложение "Альфред все еще не приехал", мы фактическиговорим "Альфред не приехал", но в то же время намекаем – тольконамекаем, – что приезда Альфреда ждут» [Frege: 1984, 357].

[12] Пример взят из работы П.Грайса.

[13] Первая публикация статьи относитсяк 1968 году.

[14] Работа относится к 1904 году. См.также [Pierce, 412].

[15] См. также [Rorty].

[16] См. также: [Edie; Merleau-Ponty; Gadamer].

[17] В референциальном плане глагол значительноуступает единицам субстантивного плана, так как не имеет соотношения с отвлеченнымнезависимым аналогом на уровне сознания. В этой связи стоит отметить иерархическийдиссонанс, существующий между категориями ментального уровня и их языковойреализацией. Если по сути, на уровне мышления, наше восприятие действительностипредметно, то в техническом отношении основу языковых структур составляетглагол. «Способность комбинировать элементы в единый комплекс – основная характеристикатого, что я называю глаголы [Russell: 1971б, 108]. Субстантивный характернашего мышления сочетается с вербоцентрическим характером синтаксическогопостроения предложения, отражающего это мышление на уровне функционированияязыковых единиц.

[18] Б.Рассел допускает такую возможность:«Что делает пятно белого цвета определенным (в то время как белизна являетсяабстрактным понятием) – это тот факт, что определенное пятно не может бытьв двух местах одновременно, в то время как белизна (если она вообще существует)существует везде, где есть белые вещи» [Russell: 1971б, 121].

[19] См., например: «Словарь русского языка»,М., «Русский язык», 1981, Т. I, С. 78; Т. IV, С. 667.

[20] Сравните: «Всякая вещь воспринимаетсякак предмет, существенные свойства которого фиксированы в слове, ее обозначающем.… Само слово при этом сплошь и рядом маскируется (пользуясь выражением И.П.Павлова)и как таковое особо не осознается: его смысловое содержание включается в восприятиепредмета как его компонент и осознается как смысловое содержание самого предмета,а не как содержание слова. Восприятие в результате взаимодействия второй ипервой сигнальных систем вбирает в себя смысловое содержание слова, сбрасываяформу и функцию слова как особого языкового образования. Чувственное содержаниеобраза становится носителем смыслового содержания [Рубинштейн: 1997, 60].

[21] Сравните: «Нет пропасти между логикойрелигиозного мышления и логикой научного мышления. И та и другая построеныиз тех же самых сущностных элементов, но в неравной степени и по-разному развитых.Что выступает особенно характерным для первой – это естественная склонностькак к неумеренным сближениям, так и резким противопоставлениям… Ей неизвестнымера и нюансы, она берет крайности» [Леви-Строс: 1994, 102].

[22] Приписывая образу собаки единственныйассоциативный признак, мы имеем в виду субъектные позиции метафоры. Если ассоциативныйобраз входит в состав фразеологических сочетаний, выполняющих другие синтаксическиефункции, его значение может варьироваться: «Собака как "домашнее животное,родственное волку", сохраняет свою сущность. Но человек может отмечатьее различные качества (доброта, преданность, злость, грубый лай, неприхотливостьи т.д.), назначения (охота, охрана и др.). Любое из этих качеств или отношенийможет актуализироваться в конкретных ситуациях. Оно может символизироватьсяв различных употреблениях ... особенно в переносных и фразеологически связанныхупотреблениях ... с собаками не сыщешь (актуализируется сема, символизирующаяохотничьи достоинства), собачья преданность; погода такая, что хозяин собакуне выпустит (обращение хозяина с животным) и т. п.» [Гак: 1998, 238].

[23] Об особенностях сочетаемости наречийсм. подробнее: [Глазунова, 1997].

[24] О парадоксе см. подробнее: [ Глазунова,1998].

[25] Данные конструкции обозначаются по-разному:авторская метафора (В.Г.Гак); индивидуальная метафора (Ю.Д.Апресян); художественнаяметафора (Г.Н.Скляревская); речевая метафора (В.Н.Телия).

[26] Об особенностях сочетаемости наречий‘достаточно’ и ’слишком’ см. подробнее: [Глазунова: 1997].

[27] На дихотомичность восприятия языковыхзначений указывал еще Аристотель: «У качества бывает и противоположность;так, справедливость противоположна несправедливости, белизна – черноте, ивсе остальное таким же образом» [Аристотель: 1978б, 77].

[28] Сравните: «Метафора – это постоянныйрассадник алогичного в языке» [Арутюнова: 1998, 367].

[29] См.: [Леви-Брюль], [Леви-Строс: 1970],[Леви-Строс: 1983]; [Леви-Строс: 1994], [Durkheim], [Cassirer], [MacCormac],[Jaynes], [Gibbs], [Tilley].

[30] Впервые статья была опубликована всборнике «On Metaphor», Edited. by Sheldon Sacks, The University of ChicagoPress, Chicago and London, 1978, p. 29 – 45.

[31] Впервые статья была опубликована всборнике «Metaphor and Thought», Edited. by A.Ortony, Cambridge UniversityPress, Cambridge, 1982, p. 92 – 123.

[32] Сравните приведенные в работе [Kovecses]представления о любви, как о «природной стихии» ('natural force'), о «волшебстве»('magic'), о «союзе» ('unity'), являющиеся лишь частью десятка возможных вариантовинтерпретации этого чувства.

[33] См., например: [Reddy], [Talmy], [Turner,1987, 1991], [Kovecses].

[34] См. раздел «Функциональное значениеконнотативного образа в составе метафорической конструкции».

[35] Сравните: «Троп не является украшением,принадлежащим лишь сфере выражения … а является механизмом построения некоегов пределах одного языка конструируемого содержания» [Лотман, 17 – 18].

[36] См. также [Арутюнова: 1990, 11].

[37] Положительная или отрицательная коннотациягенитивных метафор типа: лепешки лиц, венец волос, бриллианты росы, лик месяца,кандалы цепочек дверных, – обеспечивается за счет внутренней эмоциональнойокрашенности образующих их лексем.

[38] О несоответствии «творительного послесвязочного»значению устойчивости выраженного метафорически признака см. также: [Арутюнова:1978а, 258].