Перевод текстов и документов > Б.А. ЛАРИН Разговорный язык Московской Руси

Б.А. ЛАРИН Разговорный язык Московской Руси

Б.А. Ларин

РАЗГОВОРНЫЙ ЯЗЫК МОСКОВСКОЙ РУСИ

(Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание (Избранные работы).- М., 1977. - С. 163-175)

Разговорный язык Московской Руси - тема необъятная не только для статьи, нои для большой книги. Она не завещана нам предками и ставится только в советскомязыкознании. Мое поколение ставит ее перед молодыми исследователями, зная, какойширокий круг общих и частных вопросов с нею связан, в надежде, что молодые увидяти завершение первого этапа разработки этой темы.

Для первого подступа необходимо уяснить объект этого цикла исследований, наметитькруг источников, порядок, методику их разработки, определить ближайшие задачи.

* * *

Можно ли считать самостоятельной проблемой исследование разговорного языкаМосковской Руси и что входит в это понятие?

Филологи чуть ли не всех специальностей (историки, литературоведы, лингвисты)походя затрагивают вопрос о разговорном языке, не придавая ему самодовлеющегозначения. В это общее понятие входят и областные диалекты Московской Руси (крестьянскиепо социальной принадлежности носителей), и городские диалекты средних и "подлых"сословий, и, наконец, разговорная речь высших классов. Употребляя это наименованиев разных частных применениях, филологи высказывают пестрые суждения о разговорномязыке, и создается впечатление, что по этому вопросу мы не имеем никакого устоявшегося,проясненного понимания, все зыбко, все неясно, все произвольно.

Если видеть эту обобщенную проблему как самостоятельную, если расчленить еена ряд более частных, исторически конкретных вопросов, то мы достигнем бо'льшегоуспеха.

Нам могут указать, что совсем неразработанной проблемой остается до сих пори разговорный язык советской эпохи, как столь же сложная совокупность диалектовсовременных языков - русского, украинского, белорусского и т. д. Ведь все усилияи академических институтов, и вузовских языковедов в сфере современного языканаправлены на нормализацию и повышение культуры языка - в области орфографии,грамматики и словоупотребления. Изучаются крестьянские диалекты, но в диалектологиигосподствует историческая целеустремленность, а устная речь городского населения,варьирующая и по областям, и по культурным слоям, остается вне поля исследований.Декларируются, но не изучаются и более широкие, наддиалектные типы устной речи.

Эта ситуация имеет и теоретическое обоснование: игнорируя социальные диалекты,кроме крестьянских, те, кому бы следовало ставить проблему разговорного языкаво всю ширь, предпочитают рассуждать о тысяче и одном стиле литературного языка,как своего рода сублимации социальных диалектов, чтобы не поколебать догматаоб одинстве и общенародности национальных языков. Я считаю этот догмат схоластическойабстракцией, тормозящей нашу работу и в области современных языков, и в историческомязыкознании.

Как же будем изучать такой сложный комплекс, как "разговорный язык МосковскойРуси", если не сумели до сих пор ни поставить, ни разрешить этот вопросна материале современных языков?

Быть может, и в этом случае следует предоставить часть проблемы историческойдиалектологии, а остальное - исторической стилистике, которая существует покатолько в декларациях и планах на следующее двадцатипятилетие?

Нам представляется, что надо ставить эту проблему безраздельно и независимоот того, когда и как она будет разработана в рамках современного языка, разнельзя иначе, хотя не может быть спора, что было бы легче идти вслед за специалистамипо современному языку или работать бок о бок с ними.

Можно и нужно безотлагательно ставить эту историческую проблему и для украинского,белорусского и других языков.

Большинство историков русского языка принимает без предубеждения свидетельствоГ.В. Лудольфа о противоположении и существенном различии в XVII в. учено-книжногои обиходно-разговорного языка. В предисловии к "Русской грамматике"(Оксфорд, 1696) он писал: "Для русских знание славянского языка необходимо,потому что не только Св. Библия и остальные книги, по которым совершается богослужение,существуют только на славянском языке, но невозможно ни писать, ни рассуждатьпо каким-нибудь вопросам науки и образования, не пользуясь славянским языком..."И ниже: "Но точно так же, как никто из русских не может писать или рассуждатьпо научным вопросам, не пользуясь славянским языком, так и наоборот - в домашнихи интимных беседах нельзя никому обойтись средствами одного славянского языка,потому что названия большинства обычных вещей, употребляемых в повседневнойжизни, не встречаются в тех книгах, по каким научаются славянскому языку. Таку них и говорится, что разговаривать надо по-русски, а писать по-славянскому"[1].

Прибавим к этому еще одно замечание: "Поэтому, чем более ученым кто-нибудьхочет казаться, тем больше примешивает он славянских выражений к своей речиили в своих писаниях, хотя некоторые и посмеиваются над теми, кто злоупотребляетславянским языком в обычной речи" [2].

Г.В. Лудольф говорит о вариации того разговорного языка, какой он наблюдалв высших и средних кругах московского общества, предвосхитив слова Тредиаковскогоо славянском языке ("Очюнь темен зрится"). Вне его поля зрения осталисьдиалекты крестьян и отдаленных от Москвы городов.

О резком противостоянии языка книжного, церковного и разговорного, если недоверять свидетельству Лудольфа, можно заключить из показаний различных жанровписьменности XVI - XVII вв. Приведу косвенное, но достаточно ясное свидетельствоиз сатирической повести XVII в. "Сказание о крестьянском сыне". Бросивучение, крестьянский сын пошел "у богатого мужика воровать". "Инашел на блюде калач да рыбу и учал ести, а сам рече: "Чашу спасения прииму,имя господне призову, алилуия". И увидел на крестьянине новую шубу, и онснял да и на себя оболокался, а сам рече: "Одеялся светом, яко ризою, ая одеваюся крестьянскою новою шубою". И та крестьянская жена послышалаи мужа своего разбудила, а сама рече мужу своему: "Встань, муж, тать унас ходит в клети!" И муж рече жене своей: "Не тать ходит, но ангелгосподень, а говорит он все божественные слова". Итак, по убеждению крестьянинаXVII в., церковнославянским языком в домашнем обиходе могут говорить толькоангелы. Юмористический эффект этой повести основан на пародийном противопоставлениитрафаретов церковнокнижного языка и чередующихся с ними пассажей на разговорномпросторечии. На два языковых ряда распадается первый же абзац этой повести:"Бысть неки крестьянской сын у отца своего и матери. И отданбысть родителми своими грамоте учитися а не ленитися. И он, крестьянскойсын, в то ся дал, а учение не возприял... и учал себе размышлять:"Стати мне лутче богатых мужиков красть: ночью покраду, а вдень продам.И да будет у меня денешка скорая и горячая, и почну себе товарищав прибирати,таких же воров, каков я сам" [3].

На этом примере мы видим, что письменный и разговорный язык - как две обособленныесистемы - не только противостоят, но и вступают в контаминацию в новых повествовательныхжанрах письменности XVII в. Можно было бы умножать примеры, но нет в этом надобности,так как это соотношение установлено не только для XVII в., но и для второй половиныXVI в. Мы обратились к этим иллюстрациям для наглядного ответа на вопрос, существуетли реальный (не абстрактно-умозрительный) объект проблемы разговорного языкаМосковской Руси, так как иначе мы могли бы услышатьь сверхскептические замечания:дескать, еще неизвестно, существует ли такой реальный объект.

* * *

Не всегда необходимый нам материал по разговорной речи лежит на поверхности,и чем дальше в прошлое, тем труднее его разыскивать, извлекать, анализировать.

Начальный этап образования национального русского языка (устного и письменного)мы относим к длительному промежутку со второй половины XVI в. до середины XVIIIв. Не все так именно думают, но никакого значения не имеют расхождения на полстолетия,даже на столетие, ибо неоспоримо: 1) что формирование русского национальногоязыка требовало ряда столетий, 2) что в XVII в. мы уже имеет явные проявленияего характерных признаков, 3) что заканчивается этот процесс только в XIX в.

Важным характерным признаком образования национального языка надо считатьорганическое, проникающее сближение ранее противопоставленных и обособленныхсистем письменного и разговорного языка. Контаминация, все более глубокое взаимноевлияние их только начинает давать первые нестойкие плоды в XVII в., но это подготовляетсявсем предшествующим развитием языка и общества. Сперва функционально разграниченноечередование, потом переплетение, чередование в пределах одного выражения, когдаэкспрессивную функцию выполняет именно сочетание или чередование элементов этихдвух систем, и еще позже - создание нового типа литературного языка, развитиеновых типов разговорного языка. Тысячекратные усилия писателей и вся массоваяи напряженная работа всего народа над культурой разговорного языка обусловленыи развитием государства, и выходом торговли за рамки феодальных границ, складываниемединого всероссийского рынка, и консолидацией нравов и воззрений. Нация образуетсяво всех своих гранях исподволь и совокупно - в накале всенародного государственного,культурного, социального совершенствования, созидания, роста. И неправильносчитать решающим одно условие, отдавать все внимание одной категории сплочения,отодвигая остальные. Ни одно из условий, определяющих национальность, не былосозревшим в эпоху народности. Не было ни того единства языка, ни того единстватерритории и экономической жизни, ни того единства воззрений, верований, психологии,они были не в той стадии, не в том качестве и объеме, какие созданы были в эпохунации.

Поэтому не может быть речи о каких-то коротких промежутках, узких рубежахмежду этими формациями.

Поэтому и изучение образования национальности по всем линиям должно уходитьглубоко в предшествующий период.

Разговорная речь Московской Руси в ее сложном многообразии и развитии с XVпо конец XVII в. должна изучаться как предпосылка и глубокая основа национальногоязыка - более существенная и определяющая, чем традиции книжнославянского языка,тоже сохранившиеся в нем поныне, однако в убывающей, а не возрастающей прогрессии.

Обратимся же к источникам XV в. Где и как в них искать "отражение"разговорной речи? Ясно, что не в литургических, ритуальных, и не в богословскихтекстах, а в светской повествовательной литературе, а также и в некоторых житиях.

Возьмем пробу из жития Михаила Клопского, составленного в первой редацкиив конце XV в. (1478 - 1479). Оно недавно превосходно издано по всем разысканным(68) спискам и исследовано Л.А. Дмитриевым. Михаил Клопский был пришельцем изМосквы - по тексту жития, свояком московского князя Константина Дмитриевича(сына Дмитрия Донского), поборником московских князей в Новгородском уделе (КлопскийТроицкий монастырь близ Новгорода). В его житии и судесах есть несколько краткихдиалогов. Реплики самого Михаила Клопского, как и игуменов, и епископов - почтивсегда на книжном языке, но три-четыре реплики явно отражают разговорные формулы.От первой редакции до последней (Тучкова) они все более и более переделываются,удаляясь от первичной формы, и переходят в высокую книжную фразеологию. Вотдва-три примера [4]:

1) I редакция: "Чему, сынько, имени своего нам не скажешь?" (с.91).

II редакция: "Сыное, о чем нам имени своего не кажешь, колико с намиво обители живуще?" (с. 118).

Переработка Тучкова: "По что, чадо, имени своего не повеси?" (с.147).

2) I редакция: "И посадник [Григорий Кириллович Посахной] рече игумену:"Не пускайте вы коней да и коров на жар, то земля моя. Да и по реки Веряжи,ни по болоту да и под двором моим не ловите рыбы. А почнете ловить, и аз велюловцем вашим рукы и ногы перебить" (с. 93-94).

II редакция: "Игумен, не пускай коней да и коров на жары - то земля моя!Ни по реци по Веряже, ни по болотом, ни под двором моим не лови! А почнеши ловити,и я велю ловцем руки и ноги перебити" (с. 105).

Тучков пересказывает косвенной речью: "да не повелит паствити близ селаего стад монастырских" (с. 153).

3) I редакция: Говорит князь Дмитрий Юрьевич Шемяка: "Михайлушко! Бегаюсвоей отчине, збили меня с великого княжения" (с. 96).

У Тучкова: "Отче, моли бога о мне, яко да паки восприиму царствия скыфьтры:согнан бо есмь от своея отчины, великого княжения Московьского!" (с. 156).

Как и во множестве других памятников литературы, каждая следующая переработкавсе более стирает следы непосредственного воспроизведения живой речи. Историкязыка поэтому должен проследить всю литературную историю того памятника, изкоторого он берет свои факты, тщательно изучить все варианты, критику текста,и только тогда он может выделить наиболее ценный в плане изучения разговорнойречи средневековый материал.

Но в первоначальных редакциях отражается речь не простого народа, не смердов,а знати. верхушки феодального общества: князей, бояр, иерархов. И отражениене вполне точное и полное: можно предположить, что новгородский посадник и московскийкнязь имели свои акценты в живой речи, а в памятниках письменности все это нивелируется;обобщение разговорного типа языка осуществляется писателями, но это не значит,что в такой же степени обнообразной и однородной была и подлинная речь дажефеодалов в разных землях, уделах русского средневековья.

Ни из имеющихся источников, ни из соображений исторического порядка никакне вытекает предположение о близости обиходно-разговорной речи феодалов и крестьян,"черного люда". Близость вероятна в речи средних и низших слоев, посадских,работных людей и крестьян, а боярство и церковная знать, как известно из прямыхвысказываний, отмежевывались от смердов во всех сферах культуры и быта.

Языковая ситуация конца XIV - XV вв., известная более под именем "2-гоюгославянского влияния", ярко показывает осознанное стремление феодаловпротивопоставить себя "худым людишкам" в языке.

Только с конца XV в. слабо намечается у некоторых писателей, например у ИосифаВолоцкого, интерес к простой речи и большая терпимость к разговорным вкраплениямв книжный язык. Однако и тут надо говорить не о сближении с народными говорами,а только о незначительном влиянии городских посадских диалектов на язык некоторыхписателей.

Если мы попробуем извлечь некоторые данные о московской разговорной речи изпамятника другого важного жанра - из московского летописного свода конца XVв., то окажется, что на 400 (без малого) страницах его текста мы найдем не более10 реплик, ясно отражающих разговорную формулу. преобладают риторические диалогии писанные речи, не бросающие никакого света на состав разговорного языка тойэпохи.

Под роковым для вольного Новгорода 1478 г. находим, например, такие репликиновгородских и московских антагонистов [5]:

с. 319: "И князь велики велел бояром молвити им: "Взяти ми половинувсех волостей владычних, да и манастырских, да Новоторжьские, чии ни буди".И они отвечали: "Скажем то, господине, Новугороду!";

с. 314: "А говорил посадник Якоб Коробъ так: "Что бы государь нашвеликы свою вотчину Великы Новгород - волных людей пожаловал, нелюбьяотдал, а мечь бы твой унял!"

Эти контрасты фразеологии, вне всякого сомнения, отражают различия речи новгородскогопосадника и московского великого князя.

С. 319-320: "И князь великы велел с ними [владыкой, посадниками, житьимии черными людьми] бояром говорити о дани... велел их въспросити, чтоих сох, и они сказали: "Три обжи - соха, а обжа - один человекъна однои лошади ореть; а хто на трех лошадех и сам-третей ореть - ино то соха".

Едва ли такими бессоюзно-гипотактическими или сложноподчиненными предложениямис паратактическими союзами мог говорить архиепископ и посадник, это речь житьихили черных людей, да к ним и обращен был вопрос для решения спора о податномобложении.

Как старатели намывают щепотку черного золотого песка из куч пустой породы,так из обильной, из века в век разрастающейся русской средневековой письменностивсех почти жанров можно по крупицам собрать фрагментарные данные о различных(территориально и социально) разговорных диалектах в Киевской и Московской Руси.Эту работу пора уже проделать. Пока проанализирована лишь незначительная частьисточников, в них выделены местные разговорные элементы, но все это не синтезировано.Почти не сделано попыток реконструировать древние диалекты по их рассеяннымотражениям в текстах. Такую задаче ставил себе в последние годы жизни А.А. Шахматов,но не успел ее выполнить.

Нельзя совсем пренебрегать церковной письменностью. Как сказано, некоторыежития, а также и некоторые проповеди XV - XVII вв. содержат единичные выраженияразговорной речи. Богаче их повествовательная литература, к XVII в. уже освобождающаясяот религиозной пропаганды и церковной дидактики. Новые жанры - стихотворство,драматургия - почти до конца XVIII в. оберегаются от воздействия "живогоязыка", как указал И.П. Еремин [6]. Естьили был такой взгляд, что с самого начала письменности и до нового времени диалекты,разговорная речь шире всего отражались в деловой письменности, т.е. в актахюридических и политических. Однако этот взгляд не точен, как и утверждение,что деловая письменность "старшей поры", по языку чисто русская, несодержит никаких старославянских элементов. Эта концепция упускает из виду ибольшую общеславянскую культурную роль старославянского языка, проникшего вовсе жанры письменности с X в., и древние традиции правового и дипломатическогожанров, отличающие состав их языка от обиходной разговорной речи. Единого иобщенародного разговорного языка в Киевской Руси X - XII вв. не было, как небыло и единого письменного языка, да и не могло быть. Об этом прямо свидетельствуютте отражения разговорной речи, какие извлекаются из памятников письменностиразных уделов и разных жанров (летописей, грамот, переводов, дипломатическихактов и т. д.). Неоспоримо было лишь единство церковнокнижного старославянскогоязыка на Руси. Единство языка деловой литературы лишь постепенно создавалосьусилиями княжеских дьяков, стремившихся освободиться от заметных диалектизмови выработать формуляр актов, наиболее понятный для народов Киевской Руси.

В Московских приказах тоже постепенно, лишь с XV - XVI вв., по мере усиленияцентрализации административной системы, создается единство административнойтерминологии и фразеологии, единство основных норм языка деловой письменности.Но и здесь единообразие языковой формы деловой письменности соответствует толькоединому языку приказного сословия, а не единству общенародного языка, хотя внем и наличествуют отобранные общенародные элементы языка. То, что исследователиназывают теперь областными элементами в деловом языке, как нельзя яснее показываетразличие между нормализованным языком Московских приказов и речью дьяков и подъячихиз местных жителей в "земских избах" на периферии государства. Вопрекицентрализации здесь ненароком прорывались диалектизмы в делопроизводство. РазработкаВоронежских [7] и Холмогорских актов [8]или Донских дел широко иллюстрирует противоборство централизующих и центробежныхтенденций в языке деловой письменности, которое очень ограничивает возможностьпрямого отражения в ней местной речи.

Один из памятников московской деловой письменности XVII в. - после восторженныхотзывов писателей А.Н. Толстого и А. Чапыгина - получил широкую известностькак драгоценный клад живого русского слова: это "пыточные речи" всвитках Разряда, именуемых "Слово и дело государевы" [9].Но восторги писателей объясняются главным образом свежестью их восприятия этогорода памятников средневековой письменности и самим содержанием свитков.

Почти все записи в этом подборе дел Разряда не протокольные в нашем понимании,а довольно подробная и относительно точная только по смыслу передачаответов допрошенных под пыткой и без пытки. Подъячие излагали ответы допрашиваемыхв нормах приказного языка. Показательно, что в этих свитках преобладает передачапоказаний косвенной речью, например, с. 2: "А он Сенька в те поры был пьяни того не упомнит, что про царя Дмитрия бредил с хмелю". Но и прямая речьлишь в очень редких случаях может быть сочтена за точную запись, тем более чтоникаких отступлений от выученной орфографии и грамматики дьяки при этой записине допускали. Примеры:

С. 83: На обороте известной грамоты надпись: "Кто писал тот и доводи,а я переписать не смею, боюсь кнута".

Писал это какой-то новгородский площадной дьяк, достаточно грамотный, чтобыне отразить местные черты своей речи.

С 93: "И Павел-де Волынский ему архимариту сказал: "Плут де дьякон,вор, выбей его из монастыря вон".

Речь боярина, должно быть, была свободна от диалектной окраски, и такую записьнет оснований считать неточной.

Особенно интересны расхождения свидетельских показаний о фразах, содержащихоскорбление величества. Они дают ряд подобозначных или только созвучных, новесьма равнозначных разговорных формул. Этот материал необходимо исследоватьв нашем плане особо внимательно.

Одну и ту же фразу обвиняемого три свидетеля передают так:

1) "Что-де нынешние цари?!

2) "Нам-де те цари ноне не подобны!"

3) "Дмитрей, пей-де пиво, а про царя-де нам теперь говорить ненадобно!"

В последней записи подъячий заменил, вероятно, своим словом теперьслово ноне, а в первой записи нынешние вместо нонешние.

* * *

О больших трудностях приурочения, узнавания диалектной принадлежности речейможно судить по такому случаю. В одном свитке, опубликованном в издании "Словои дело государевы", обвинение изложено так, что невозможно предположитьникакого искажения, сокращения, амплификации: "И тюремный сиделец СтенькаФорафонов в разспросе сказал: в нынешнем де во 141 [1633] г. ...говорила дечерная старица Марфа Жилина в торгу: "глупые де мужики, которыбыков припущают к коровам об молоду, и те де коровы рожают быки; а как де быприпущали об исходе, ино б рожали все телицы. Государь де царь женился об исходеи государыня де царица рожает царевны; а как де бы государь царь женился обмолоду, и государыня де бы царица рожала все царевичи. И государь де царь хотелцарицу постричь в черницы, а что де государь царевич Алексей Михайлович, и тотде царевич подменный" (Слово и дело, т. I, с. 74).

Свидетельство кажется достоверным: речь "бойкой на язык" и всюду"вхожей" (как сказано в этом же показании) монашки словно выписанаписателем-классиком. Однако приведенные свидетели отвергли обвинение. МарфаЖилина избегла кары, а за "слово государево" был "бит кнутомнещадно" и опять "вкинут в тюрьму" доводчик Стенька Фарафоновкак сочинивший сам эту хулу на царский дом.

Пример показывает, на какой зыбкой почве мы стоим, отыскивая скудные данныепо разговорной речи даже в таком благоприятном случае, когда указано и место(г. Курск), и общественное положение говорившего (черная старица), и к комуобращена речь (к торгу).

Последний пример из "Слова и дела государевых" показывает с полнойбесспорностью, что, оберегая смысл и содержание показания, подъячие освобождализапись от малейших признаков диалекта. Вот длинный рассказ 13 крестьян Карачунскогомонастыря под Воронежем, попробуйте уловить в нем характерные диалектные черты:

"А монастырских крестьян 13 человек в разспросе сказали: что в нынешнемво 133 [1625] г. за неделю до Филиппова поста игумен Варсонофий старца Исаиябил, и в железа ковал, и в яму сажал, и доскою покрывал, а что по доскескачучи, говорил, что "Радуйся, царь Иудейский, твое царство пришло"- про то они слышали от старца Исаия. А за что игумен старца Исаия бил и в железаи под пол сажал, того не ведают. А как де в прошлом во 129 [1621] г.велено ему, Варсанофью, быть в Карачунском монастыре и в монастыре де заехалон монастырского хлеба 400 копен ржи, 400 копен овса, а умолоту из копны былопо 3 чети ржи, овса то ж, да молоченого всякого хлеба четвертей со 100 в московскуюмеру. И тот хлеб стоячий и молоченый игумен Варсонофий переварил в винеи в пиве, а на всыкий год пив и вин варил по 10 и больше. И то де вино и пивопил с детеныши, и с монастырскими бобылями, и со крестьяны, которые ходилив десятских. А иное де вино продавал в Воронежский уезд и к Москве важивал,а кому именем вин продавал и кому к Москве важивал, про то не ведают. а нынеде в монастыре монастырского хлеба осталось нынешнего 133 [1625] г. 30 копенржи, 20 копен гречихи; да было 10 лошадей да 10 коров, и на тех де он лошадяхездил к Москве для тяжбы, а где те лошади подевал, того не ведают; акоровы распродал, а где денги дел, того не ведают же. Да игумен Варсонофийзаехал в монастырской вотчине крестьян 60 ч., 10 бобылей да 10 чел. детенышов,а ныне де в той монастырской вотчине осталось крестьян только 15 человек да4 бобыля, а те де крестьяне и бобыли разошлись от его, Варсонофиевой изгони,а не от государевых податей, потому что их бивал и мучил и на правеже ставливал...А бил игумен монастырских крестьян из денег, старосту Сеньку, на МикитеХудяке доправил 7 руб., ...на Тимошке Болдаре 5 руб. денег да 20 ульев пчел,у Ивашка Шемая взял мерин да 2 пуда меда, да у него ж, Ивашка, жену позорили прижил 2 робят... Да в прошлом во 132 [1624] г. являла им, крестьянам,того ж монастыря проскурница Ульянка, что тот игумен Варсонофий ее изсильничали ребенка с нею прижил".

Я привел более половины записей крестьянских показаний, чтобы убедить слушателей(читателя), что этот обильный материал, несомненно воспроизводящий крестьянскоеповествование, не содержит полного отражения их живой речи из-за боязни подъячегополучить взыскание за малограмотность от царских дьяков, которые будут читатьцарю его свиток.

Итак, деловая письменность изредка дает ценные факты для изучения местныхдиалектов и разговорной речи горожан, посадских и крестьян, но их историко-диалектологическоеприурочивание крайне затруднительно прежде всего из-за фонетической и грамматическойнормализации языка, а иногда и вследствие недостатка прямых и подробных указанийо месте, лице, аудитории или собеседнике допрашиваемого.

А может быть, наше недоверие к полноте и верности "отражения" разговорнойречи в деловых документах преувеличено? Не следует ли допустить, что разговорнаяречь в Московской Руси во всех сословиях и слоях общества уже в первой половинеXVII в. стала единообразной и такой именно нормализованной, какой ее передаютчелобитные, явки и прочие юридические акты?

Если бы мы совсем не располагали явными свидетельствами о существовании диалектовв городах и селах разных областей Московского государства, то такое допущениебыло бы возможно. Но осуществленные уже исследования актов и других памятниковписьма - псковских, новгородских, двинских, холмогорских, пермских и вятских,донских и воронежских, курских и орловских и т. д. - обнаружили в ряде случаевкуда более верное и полное отражение местных и социальных диалектов, чем приведенныевыше данные, например из "Слова и дела государевых". И уже это опровергаетдопущение о достоверности обобщенных и нормализованных записей; эти же исследованияи материалы опровергают и предположение о едином и общенародном разговорномязыке Московской Руси.

* * *

Но есть еще более точные и разнообразные по содержанию, отходящие от "юридическогобыта" (судебных процедур) источники по разговорной речи. Это записи иностранцев.

В предисловии к "Русской грамматике" Г.В. Лудольф писал: "Большинстворусских, чтобы не казаться неучами, пишут слова не так, как произносят, а так,как они должны писаться по правилам славянской грамматики, например пишут сегодня,а произносят соводни. Тем не менее я решил в этой моей грамматике и вдиалогах передавать слова такими буквами, какие слышатся в произношении, чтобыкнига послужила на пользу тем, кто хочет научиться разговорному русскому языку"[10].

Примеры: "- Давно ли ты с Москвы?"

"- Изволишь чарку вотки?"

"[Слуга:] за етую цену не зделают бушмаки".

"Опотчивай здоров!" [11]

Лудольф владел русским алфавитом, другие иностранцы - латиницей со всякимидиакритиками или готическим шрифтом. Уже эта транслитерация или транскрипцияповышала точность передачи русского произношения во всех случаях, когда онобыло правильно усвоено, когда слово или фраза были полностью услышаны и правильнорасчленены. Многочисленные недослышки, неверное членение потока связной речи,неполное понимание некоторых речений существенно снижает ценность записей иностранцев.Но они выгоднейшим образом дополняют и обогащают все указанное раньше отраженияв нашей письменности разговорной речи.

Наиболее точные записи, относящиеся к XVII в., находим у Ричарда Джемса ив "Парижском словере московитов 1586 г.", ценнейших источниках поXVI и XVII вв. [12]. Оба словаря сделаны в Холмогорах.В соотнесении и сопоставлении с холмогорскими актами XVI - XVII вв. и даннымисовременных архангельских говоров эти записи иностранцев позволяют предпринятьисторическую реконструкцию холмогорского диалекта XVI - XVII вв. Это одна изближайших задач нашей исторической диалектологии.

В более выгодном положении, чем другие, находятся также говоры псковские иновгородские как по обилию исторических документов, так и по сведениям иностранцев,чаще, чем в других городах, торговавших в Новгороде и Пскове и сохранивших большесведений о своих усилиях овладеть речью псковских и новгородских купцов, ремесленникови властей. Не следует откладывать синтезирующие работы по истории этих диалектов.

Нет возможности остановиться здесь еще и на вопросе об отражении борьбы местногодиалекта с московским влиянием в Холмогорах XVI - XVII вв., который имеет существенноезначение для раскрытия процесса униформации городских диалектов и более илименее однотипное российское просторечие. Особо следует заняться и вопросом опутях проникновения просторечия в литературный язык и преобразования литературногоязыка под сложным скрещением влияний а) просторечия, б) иностранных языков черезпереводную литературу, в) специальных и профессиональных лексических систем- через обширную ремесленно-промысловую письменность XVII в., а также в связис ростом городов и возрастающим влиянием ремесленников и рабочих.

Все это остается задачей дальнейших исследований.

Примечания

1. Лудольф Г.В. Русская грамматика. Переиздание,перевод, вступит. статья и примеч. Б.А. Ларина. Л., 1937, с. 47 и 113.

2. Там же, с. 113.

3. Адрианова-Перетц В.П. Русская демократическаясатира XVII в. М.- Л., 1954, с. 110.

4. См.: Повести о житии Михаила Клопского.Подготовка текстов и статья Л.А. Дмитриева. М.- Л., 1958.

5. См.: Московский летописный свод концаXV в. - Полн. собр. русских летописей. Т. 25. М.- Л., 1949.

6. Еремин И.П. Русская литература и ее языкна рубеже XVII - XVIII веков. - В сб.: Начальный этап формирования русскогонационального языка. Л., 1961, с. 12-21.

7. Собинникова В.И. Общенародные и диалектныечерты в языке областной письменности XVII - начала XVIII века (по материаламворонежских грамот). - В сб.: Начальный этап формирования русского национальногоязыка. Л., 1961, с. 207 сл.

8. Елизаровский И.А. Язык беломорских актовXVI - XVII вв. Грамматика. Архангельск, 1958; Его же. Лексика беломорскихактов XVI - XVII вв. Архангельск, 1958.

9. См.: Слово и дело государевы, изд. Н.Я.Новомбергским. Т. I. М., 1911.

10. Лудольф Г.В. Русская грамматика, с.48 и 114.

11. Там же, с. 43-50.

12. См.: Ларин Б.А. Русско-английский словарь-дневникРичарда Джемса (1618 - 1619 гг.). Изд-во ЛГУ, 1959; Его же. Парижский словарьмосковитов 1586 г. Рига, 1948.