Перевод текстов и документов > Б.А. ЛАРИН О лингвистическом изучении города

Б.А. ЛАРИН О лингвистическом изучении города

Б.А. Ларин

О ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ ИЗУЧЕНИИ ГОРОДА [1]

(Ларин Б.А. История русского языка и общее языкознание (Избранные работы).- М., 1977. - С. 175-189)

Мы запоздали с научной разработкой языкового быта города, да и нигде до сихпор она не производилась широко и систематически. Были только разрозренные попыткирегистрации и описания отдельных жаргонов, в значительной части эти описанияне подымались над уровнем любительских коллекций и ли справочников. Научнаятрадиция в этой области еще не сложилась. Но и тот малый опыт, который накопился,позволяет ожидать значительных результатов от упорядочений и коллективной работынад этими материалами.

Известно, какое громадное действие оказало на историческое и генетическоеязыковедение обращение к деревенским диалектам. За последние десятилетия диалектологиядала толчок к перестроению и теоретической лингвистики во многих отношениях.

Едва ли не так же плодотворно отразится в лингвистике и разработка языка города.Настоятельная необходимость этого нового расширения базы источников сравнительногоязыковедения теперь должна уже быть всеми осознана.

Если картографически представить лингвистическую разработку, например, современнойЕвропы, то самыми поразительными пробелами на ней оказались бы не отдаленныеи неприступные уголки, а именно большие города. Из всего языкового богатстваэтих сложных конгломератов изучались только литературные языки. Но, развиваясьна языковой почве города, они давно стали экстерриториальными и, в своей теперешнейфункции, как бы "не помнящими родства". Оттого и их изучение как-тообходилось без образения к их непосредственному лингвистическому окружению.

Но именно оттого, что изучение "языка города" не сложилось до сихпор, так шатки и неполны у нас и исторические и стилистические объяснения литературныхязыков. Городской фольклор, неканонизированные виды письменного языка, разговорнаяречь разных групп городского населения - оказывают непосредственное и огромноевоздействие на нормализуемый литературный язык, на "высокие" его формы.

Всюду, а не только в Союзе, отмечается в последнем полустолетии усиливающеесяпросачивание в разговорную (и художественную) речь элементов воровского жаргона.Разве только близорукий наблюдатель может удовлетвориться объяснением этогоявления как частного, обусловленного, например, революцией. Отчего же тогдаэто имеет место и во Франции, и в Англии, и в Америке? [2]На самом деле в этом случае мы имеем только более яркий пример общего и постоянногоязыкового взаимодействия всех слоев городского населения, обычное использование"иной" речи социальных соседей и антиподов, пример непрестанного исканияновых экспрессивных средств в ближайших источниках (оно всегда успешно, когдаобращается к богатому "языковому дну" города). Историческая эволюциялюбого литературного языка может быть представлена как ряд последовательных"снижений", варваризацией, но лучше сказать - как ряд концентрическихразвертываний.

Что же может дать для выяснения этого процесса традиционная история русскогоязыка, ограниченная только книжным современным материалом и только верхушечнойлитературой прошлого?

Помощь диалектологии (крестьянской), конечно, была и остается важной, но онауступит свое первенство в этом деле, когда достаточно разработан будет городскойязыковой быт.

Новым оказывается сейчас задание, которое, как я пытался показать, должнобы было возникнуть еще при начале теории и истории литературного языка - и,по крайней мере, одновременно с диалектологией этнологической.

Другие обществоведческие дисциплины давно уже сделали город одним из основныхобъектов своего исследования. У историков, социологов, экономистов есть богатаятрадиция о происхождении, эволюции и значении города. в лингвистике надо ещеобосновать законность этой темы, доказать необходимость и важность включениятакого нового материала, а для упорных староверов, пожвлуй, даже еще показатьналичие нового объекта языковедения. Оставшись на пути изучения города едване последними из обществоведов, лингвисты должны использовать их опыт в самойпланировке работ по этому новому вопросу. Это ближайшая, но очень трудная иответственная задача.

Прежде чем будет составлен реальный план, должны быть произведены разведочныеработы [3] с неминуемыми ошибками и неудачами.Необходимо даже отсеять из существующих, в общем малоудовлетворительных описанийжаргонов все поучительное для техники работы (например, для составления нашихлингвистических анкет).

Наконец, предстоит выяснить основные понятия и установить термины для языкагорода и его структуры.

Интерес к литературным языкам, как и прежде, господствует в лингвистике (надодумать, вследствие несомненно наибольшего их культурного и социального значения).

Относительно недавнее (со второй половины прошлого века) увлечение диалектологией,когда деревенские говоры были объявлены "живым языком" (а литературныеязыки "искусственными" или "мертвыми"), мало изменило положение.До самого последнего времени диалектология строилась в ориентировкой на литературныйязык и, в первую очередь, служила к освещению его прошлого - "для построениясравнительно-исторического учения о национальном языке".

Еще в большей мере это предпочтительное внимание к литературным языкам задержалоизучение языка города [4].

Вовсе пройти мимо всех внелитературных и нелитературных типов речи было невозможно,и они включались спорадически в работы двух указанных основных категорий. Попадаяв сферу диалектологии, этот материал был окрещен весьма расплывчатым термином"мещанские говоры".

В методической правильности такого раздела языковой сферы не сомневались,так как очевидна была тесная связь и промежуточное положение явлений городскойразговорной речи между "высоким" книжным языком и "низовыми"диалектами. В меру отклонения от литературного языка городские арго принималисьза разные степени "вульгаризации" его или, за известными пределами,- за разные формы "облагорожения", обогащения крестьянских говоровчерез скрещение их с литературным языком.

Эти патриархальные суждения надо решительно отвергнуть. Разговорные и письменныегородские арго должны рассматриваться как третий основной круг языковых явлений,так как: 1) они в своей цельности не совпадают ни с литературным языком, нис деревенскими диалектами (как в этом едва ли кто сомневался даже a priori),2) они своеобразны и по социальной основе и по чисто лингвистическим признакам,а потому никак несводимы целиком к двум первым языковым сферам, 3) изучениеих выделяется и специфической чертой теоретического порядка, что ведет к выработкеи особых научных методов. Эта черта - теснейшая взаимная обусловленностьдвух или нескольких языковых систем, находящихся в распоряжении каждой социальнойгруппы (соответственно индивида) в силу того, что она (или индивид) сопринадлежитодновременно нескольким и разным по охвату коллективам [5].

Какие особенности социального состава городского населения должны быть принятыво внимание как существенные условия особого языкового быта? [6]

Извлекаю ряд положений из работ социологов.

"Дифференциация между городом и селом служит важным фактом экономическойистории, ибо им обозначается отделение промышленности от земледелия" [7].

"Город представляет общественный спектроскоп, он анализирует и фильтруетнаселение, отделяя и классифицируя различные его элементы. Весь прогресс цивилизациипредставляет собою процесс дифференциации, и город является самым важным дифференциатором"[8].

"В среднем в 33 больших городах Германской империи 50,9% всего населенияпадает на промышленность, 26,1% на торговлю, 9,4% на государственную службуи свободные профессии, 8,5% на людей без занятий (в том числе 6,1% на рантьеи пенсионеров), наконец, 5,1% на различные другие источники дохода. Если теперьприянть в расчет, что по меньшей мере 2/3 торговцев и коммерсантов живут тем,что снабжают промышленных рабочих, и что из того же источника черпает свой доходеще часть из других групп, то можно сказать, что 3/4 населения большого городаживет прямо или косвенно от промышленности" [9].

В Союзе, по данным переписи 1923 г., городов с преобладающей социальной категориейслужащих было 41,1% и с наибольшей группой рабочих 32,8%, остальные города -"деревенские", с преобладанием лиц, живущих от доходов своегохозяйства. А всего в городском населении Союза (без Зак. СФСР) в 1923 г. былорабочих 25% (+ прислуги 3,8%); служащих 20,3% (+ свободных профессий 0,8%);хозяев 15,8% (+ помогающих членов семьи 8,6%); иждивенцев государства и общественныхучреждений 8,2%, прочих занятий 7,6%, безработных 9,9%. В моем распоряжениинет аналогичных сведений нет аналогичных сведений о средних числах для разныхкатегорий горожан во все Союзе, - но могут быть приняты за показательныеопубликованные данные двух больших городов: Ленинграда и Киева. В Ленинграде(1926 г.) из 1 590 770 чнловек населения - рабочих 287 325, служащих 168 288+ дворников, сторожей, прислуги, парикмахеров 72 837 (всего в двух последнихгруппах 241 125, а вместе с иждивенцами 1 100 000), хозяев с наемными рабочими4 528, кустарей свыше 60 000 чел., свободных профессий 4 569, безработных 112553, стипендиатов 33 605, пенсионеров 32 428 ("Вечерняя красная газета",№ 350 (1668) от 29/XII 1927 г. и № 22 от 23/I 1928 г.).

В Киеве (1926 г.) из 513 629 ысего населения - рабочих 52 903 (+ их иждивенцев81 056), служащих 55 030 (+ их иждивенцев 82 684), а всего с иждивенцами в этихгруппах 279 625; пенсионеров 9 153 (+ иждивенцев 7 228); стипендиатов 5 999(+ иждивенцев 1 199); безработных 28 995 (+ иждивенцев 22 692); свободных профессий3 332 (+ иждивенцев 2 722); торговцев 7 756 (+ иждивенцев 12 933); хозяев, домовладельцеви нетрудящихся 3 589 (+ иждивенцев 5 238); кустарей и пр. 31 475 (+ иждивенцев46 215).

Уже сравнение данных этих двух городов очень показательно. Чем больше город- тем значительнее удельный вес двух основных групп - рабочих и служащих. ВЛенинграде они (с иждивенцами) составляют 69%, в Киеве 54,4%. Все остальныегруппы относительно очень малы.

Нет нужды говорить, что показанный состав населения резко отличает город отдеревни. Второй отличительной особенностью является наличие "иностранцев"- и соответственно ему "многоязычие" города, но об этом в другой статье[10].

Соответствует ли установленная социально-экономическая группировкалингвистической? Можно ли думать, что в городе столько диалектов, сколькопрофессий или социально-экономических категорий? Пока нет большого достоверногоматериала о языковом быте города, на этот вопрос научного ответа дать нельзя.Можно высказать только несколько априорных суждений, основанных главным образомна разработке соответствующих материалов на Западе.

Тесная бытовая спайка обусловливает языковую ассимиляцию, сложение своеобразныху данного коллектива разговорных (и письменных) типов речи. Следовательно, мымогли бы предполагать некоторую языковую спецификацию, например, у студенчества,солдат и моряков, у рабочих одной фабрики и в несколько меньшей мере у лиц,принадлежащих к одной профессии - у служащих одного учреждения и у служащихвообще, - в меру постоянства, прочности контингента этих групп [11].

Никакого языкового разнообразия нельзя предположить у лиц свободных профессий,или "хозяев", или "кустарей". У торговцев должны быть отличительные"профессиональные" языковые элементы, особенно ввиду большой устойчивостиэтой группы [12].

Во французской лингвистике находим два крайних взгляда на лингвистическуюситуацию современного города. Дельво насчитывает в Париже 284 арго (причем вего списке отдельно фигурируют, например, argot des imprimeurs и argot des typographes):"В Париже каждый говорит на арго. Иностранец или француз-провинциал, отличнознающий язык Боссюэ и Монтескье, - не поймет ни слова, когда попадает в мастерскуюхудожника или в рабочую харчевню, будуар кокотки, редакцию газеты или даже вбульварную толпу. Во Франции говорят по-французски, но в Париже слышится арго,причем меняющийся от квартала к кварталу, из улицы в улицу. Сколько профессий,столько жаргонов" [13]. Это ненаучное суждениедосужего наблюдателя. На противоположной точке зрения стоит, например, Л. Сэнэан:

"Разные профессиональные классы когда-то имели каждый свой специальныйязык, насыщенный арготизмами: кровельщики, каменщики, жнецы, шелкоделы,сукноделы, льночесальщики, каменоломы, землекопы...

Это были настоящие жаргоны, т.е. тайные языки - доступные только профессионалам,членам замкнутых цехов. Такое положение вещей целиком переменилось соблегчением и ускорением средств сообщения. А раз бывшие некогда условия изоляцииотпали, последовали сношения разных профессиональных классов, все более и болеечастые, а вместе с тем и постоянное смешение языковых особенностей.

Профессии и ремесла теперь уже не располагают специальными языками, но лишьноменклатурой, технической лексикой, основные элементы которых проникли и усвоеныпростонародной речью" [14].

И в другом месте: "Мы будем изучать последовательное отражение этих специальныхфакторов, разнообразных и многочисленных, на лексике низового языка (bas-langage),и прежде всего будем различать при этом две социальные группировки сообразнос тем, принадлежат ли их представители к легальным классам или они живут болееили менее "на окраине общества" (en marge de la société).

Само собой разумеется, что мы не будем пересматривать всех профессиональныхклассов. В лингвистическом отношении, что нас здесь и интересует, только небольшоечисло их оказало действительное влияние, и среди них армия, моряки, рабочиедали особенно много... Прибавим, что специальная лексика солдат, моряков, рабочихпринадлежит XIX веку, и что все они подверглись сильному влиянию воровскогожаргона, который, таким образом, имел возможность разными путями проникнутьв простонародную парижскую и провинциальную речь".

Я привел такую длинную цитату из книги Сэнэана, так как он один только и можетбыть назван зачинателем научной разработки языка города, и так как, с другойстороны, в этих как раз положениях он имеет и ряд единомышленников, что заставляетпристально обсуждать их. Сравните мысль Ш. Балли: "Разговорная простонароднаяречь продолжает свой поступательный ход, тем более, обеспеченный, что он подземен,- он течет как живая вода под крепким льдом книжного условного языка; затемв один прекрасный день лед сломан - и шумный поток простонародного языка заливаетнедвижную поверхность, возвращая ей жизнт и движение" [15].

Здесь та же концепция всех типов городского языка, в противоположность литературному,как одного "простонародного наречия", или "низового говора"(bas-langage, или, реже, la langue populaire Сэнэана) [16].

Я задержусь на критическом обсуждении этого взгляда, так как он легко можетбыть наверно понят и дурно использован.

Сэнэан, как мне кажется, очень упрощает эволюцию арго и несколько забегаетвперед по линии намеченного пути их развития.

Трудно сейчас обсуждать вопрос о том, насколько замкнуты и разобщены былипрофессионально-групповые арго до начала XIX в. Мы располагаем слишком недостаточными неопределенным материалом. Сближение и даже как бы "слияние" рядаарго в новейшее время обусловлено не столько "развитием средств сообщения"(Сэнэан), сколько превращением бродячих разбойных банд, бродячих ремесленныхартелей в оседлые, в качестве постоянных групп городского населения.Именно рост больших городов поглотил и продолжает поглощать все "не крепкоена земле" население страны. Иные условия общения здесь, конечно, отразилисьна составе арго и характере их взаимоотношений. Если раньше малоизвестные иностранныеязыки (как древнееврейский, новогреческий или цыганский) и крестьянские диалектыбыли основными источниками для их пополнения, то теперь к этому прибавилосьвлияние литературного языка. Особенно обширный вклад его - техническая терминология,использованная вне собственного и прямого применения, т.е. за рамками профессии,- в смысле времени и места пользования этой терминологией и в смысле социальнойбазы такого словоупотребления.

Заимствования из крестьянских диалектов (словарные и др.) тоже не прекращаютсяв новых условиях развития арго - в больших городах, так как все увеличиваетсяприток пролетаризируемых крестьян, пополняющих и армию, и рабочий класс, и немалуюгруппу декласированных. Однако теперь деревенские диалекты отражаются в аргосовсем иначе, чем в древности. Тогда они служили знаковым материалом для"свободного словопроизводства" (термин Esnault'a) в целях создатьтайную речь; теперь они просачиваются вполне непроизвольно, как незамещенныйпережиток первичных языковых навыков - материнского языка некоторых группгородского населения.

Изменилось и взаимоотношение арго с литературным языком (и ближайшим к немутипом разговорной речи "образованных"). Прежде арго были запрещеннымидиалектами, и литературные языки были ограждены от их воздействия предубеждением- "стыдливостью" или презрением к ним высших классов. Новое положениевещей удачно охарактеризовано Марселем Коэном [17]:"Уничтожение каст, упадок тайных обществ, вполне открытая организация дажереволюционных объединений, стремление классов через схватки и потрясения к слиянию- вот современные условия, вполне объясняющие проникновение арготического материалав общий (французский) язык".

От изоляции языковой (как и всякой другой) мы уже далеки, но от единства ещетоже далеки. Усилившийся взаимный обмен, большая однородность источников пополненияпри растущей солидарности городского населения неизбежно приведут, конечно,к образованию однотипного разговорного языка города, параллельного, но не совпадающегос книжно-литературным. Однако пока еще отчетливо различимы системы разговорнойречи у городской "верхушки" (более устойчивой) и городских "низов"(прежде всего, чернорабочих, группы наиболее текучей). Да и кроме этих полярныхречевых типов, намечаются даже сейчас (при совершенно ничтожном еще материалепо городскому языковому быту) несколько обособленных арго (воровской, морской)как у нас, так и больших городах Запада. Работа Сэнэана, из которой выше приведенооспариваемое сейчас положение [18], убеждаетв этом в полной мере. Дав в начале книги малоудачную попытку вывести общие фонетическиеи морфологические признаки всех парижских арго (как единого bas-langage), Сэнэанв дальнейшем делает обзор арготической лексики в порядке социологической классификации(солдаты, моряки, рабочие, апаши, босяки, шулера, комедианты, проститутки ит. д.), и тут оказывается, что даже при доминирующем у него интересе к лексическимсовпадениям словарный состав арго разных социальных групп является очень разнородным.Дальнейшее (об источниках и аналогиях в структуре разных арго) нисколько неослабляет этого основного впечатления от его материала. Так же мало "сливаются"и немецкие арго, как можно судить по работам Гюнтера и Клюге [19].

Даже и большие города еще на перепутье от языковой раздробленности к широкимобъединениям.

Кто исходит при изучении арго от литературного языка как нормы, тот, конечно,не может признать их за самостоятельные языковые системы. И безразлично, исследуютли при такой точке зрения совпадения с литературным языком или расхождения,- получается, да только и может получиться, учение о "паразитических"языках (Коэн). Не получается особого объекта лингвистического исследования ипри разрозненном изучении истории арготических слов (Гюнтер, Клюге и др.), хотятакое изучение, как и выше указанное, сравнительное, методологически как будтобы вполне законно. Но возможна и необходима еще третья точка зрения на арго- так сказать, не сверху вниз, а снизу вверх. Выдавая арго за паразитическуюнаслойку, мы тем самым предполагаем, будто говорящие на арго могут говоритьи на литературном языке, но в силу тех или иных обстоятельств отталкиваютсяот нормального языка. Иначе говоря, предпосылкой этого взгляда является представлениео двуязычии с литературным языком в качестве первого и основного компонента.

Когда называют арго или жаргоном неумелое употребление литературного языка,неполное им владение в промежуточных группах городского населения (как, например,у некоторых героев Зощенко), то делают по меньшей мере терминологическую ошибку.Ряд индивидуальных языковых неологизмов (в результате смешения основного дляданного лица диалекта со вторым, мало ему известным) не может быть признан,конечно, ни самостоятельной лингвистической системой, ни арго, так как в этомслучае нет никакой "условности", обобществленности и, главное, нетдублирования терминов, второго языкового ряда. Эти индивидуальные неологизмыпо большей части незаменимы, выражают в намеке какие-то смысловые новообразованияи могут послужить источником пополнения арго, как и литературного языка, ноне относятся еще ни к тому, ни к другому.

Мне кажется более правильным представление об арго как о двуязычии, при которомарготический ряд принимается за основной и исходный; а второй языковойряд надо пока считать искомым (а не утверждать, что им может быть тольколитературный язык) и во всяком случае второстепенным.

Ришпэн, пишущий эпатирующую книгу стихов "La chanson sed Gueux"(1876) на "чистом" арго, или Бабель, стилизующий одесский "низовой"говор, не могут быть сочтены за настоящих носителей арго, а таковыми их долженбы признать, оставаясь последовательным, Коэн. "Говорящим на арго"должен быть назван именно тот, для кого литературный или всякий другой знакомыйему тип языка так же вторичен, затруднителен, необычен, как для Ришпэна, Бабеляи для нас подлинные арго.

В силу этого взгляда надо будет отвергнуть шаблонный (у французских исследователей)критерий при суждении о лингвистической квалификации арго: имеют ли они своюфонетику, морфологию? ("Особая" лексика - вне сомнений). Арго принадлежитк смешанным языкам, особенно ввиду двуязычия их носителей. Они имеют своюфонетику и морфологию, хотя и не "особую", не оригинальную. Но принципиальногоотличия от литературных языков (всегда тоже смешанных) тут нет, есть лишь относительное,количественное различие.

Фонетические и морфологические элементы арго, так же как и словарные, в отдельностимогут быть сведены к разным первоисточникам (для них подыскивают аналогии илиэквиваленты то в литературных языках, то в каких-нибудь диалектах), однако нигдене может быть указана такая же или подобная совокупность элементов и структураих. Языковая система арго только тогда и может быть названа "частичной"(Коэн), т.е. недостаточной, если за арго принимать лишь ряд отличий от литературногоязыка.

Тут Ришпэн или Бабель оказались более проницательными наблюдателями и болеедобычливыми лингвистами, чем Коэн, Сэнэан и др., потому что ощутили и показалиименно системность и полноту арго (хотя и не могли воспроизвестиее в полной неприкосновенности по совершенно понятным основаниям). Французскиелингвисты ввели различение арго и специальных языков. Черты различия сформулированыМ. Коэном в цитируемой статье. Однако с ним трудно согласиться.

Арго не совпадает со "специальным профессиональным языком" не потому,что в нем слова оказываются потенциальными синонимами к другим каким-нибудьи не единственными незаменимыми наименованиями, а потому, что никаких "специальныхпрофессиональных языков" нет - есть лишь спеуиальная профессиональнаятерминология в литературных и других языках [20],тогда как арго является равноправным со всяким другим смешанным языкомболее или менее обособленного коллектива, притом всегда двуязычного. Социальная(а не индивидуальная) природа арго, его системность и устойчивость (наличиеособой "нормы арго") являются его важными признаками.

Вопреки Коэну и Сэнэану, необходимо отграничить арго от "словесной игры",вернее, "словесного маскарада" школьников и торговцев (loucherbemфранцузских мясников и др.), состоящих в механически-однообразном искажениивсех или некоторых слов, при неприкосновенной верности в остальных элементахнормальному языку, так как здесь нет никакого двуязычия, а лишь условное использованиеданного языка в очень специфической функции, как, например, в поэтических формахтерцин или сонета. Из-за отнесения этих явлений к одной категории с воровскими прочими жаргонами и получилось несостоятельное определение понятия арго уКоэна. Только известная речевая система, притом имеющая значение основной,первой для какой-либо социальной группы, может быть названа арго. В отличиеот крестьянских диалектов и литературного языка, она всегда имеет параллельныйязыковой ряд, тесно связанный и во многом совпадающий с первым.

Мы видим специфический признак арготического двуязычия в неотчетливомразграничении, вернее, неполном выделении второго языкового ряда. С однойстороны, в арго постоянно включаются элементы второго ряда (обычно такого, которыйимеет большое социальное значение, приобщает к более широкому кругу), с другой- ряд элементов его непереводим, т.е. носители арго не знают эквивалента издругого ряда. Пример. Обследуя в лингвистических целях фабрику "ПечатныйДвор", я нашел в книге личного состава пометку "уволен за балду".Все, к кому я обращался за объяснением, смущались и не совсем охотно, с большимизатруднениями объясняли фразу, явно неточно и неудачно. Один: "Значит,трепался, с мастером что ли ругался"; другой: "Лодырничал или на работупьяным выходил". Еще пример. На улице подростку попало от другого, постарше;уходя, он кричал: "Заимел свиную кожу и задается, паразит". Если быя предложил как перевод на литературный язык: "Ишь, раздобыл кожаную курткуи важничает, подлец", то, может быть, я и приблизился бы к значению этойфразы, но не больше, чем сами носители арго при истолковании предыдущего примера.

Точных эквивалентов тут нет уже хотя бы потому, что арготические словечкии конструкции часто имеют такой эмоциональный и волевой заряд, какого литературныеязыки не имеют ни для кого, а уж менее всего для говорящих на арго. Совпаденияс литературным языком в некоторых элементах лексического состава (свиной,кожа, паразит) в то же время оттеняют обособленность арго совершеннонетождественным значением этих элементов.

Когда мы будем располагать большим соответствующим материалом, то вторым языковымрядом городского арго, может быть, и окажется некий "низкий" общийразговорный язык (я бы назвал его "городским просторечием"), которыйдовольно безуспешно (путем "критики текстов") пытался определить дляПарижа Сэнэан. Одно ясно, этим искомым не окажется литературный язык в собственномсмысле термина [21].

Итак, мы стоим перед большими трудностями в изучении городского арго. Рядсловесных знаков и формальных категорий повторяется в нескольких языковых типах,но, одни и те же для поверхностного взгляда, эти языковые элементы каждый разявляются в иной функции в силу принадлежности к разным системам речи; они осложненыспецифическими семантическими и стилистическими признаками, уследимыми тольков полноте контекста, а иногда даже только во всей бытовой ситуации данного лингвистическогофакта (как в приведенном выше примере).

Таким образом, центр тяжести исследования в силу этих особенностей материаладолжен переместиться. Интерес и полезность сравнительно-исторических разысканийо словарном, формальном и звуковом составе городских арго нельзя отрицать. Онинеобходимы как подготовительная стадия изучения. Но на них нельзя останавливаться.Меж тем даже для старейших литературных языков системные сочетания и соотношенияэлементов, их функциональное осложнение очень мало разработаны, исследованияв этом направлении требуют методологической изощренности и отменного знанияматериала.

Одна из трудностей при изучении языковой системы арго, как было указано,- в чередовании арготизмов с элементами другого, более общего языкового ряда.Еще большую трудность порождает постоянное "отталкивание" от этогоряда, т.е. подразумевание его. Вот две реплики из записанного мной разговорадвух рабочих в трамвае.

1) "Где ты сейчас работаешь?"

2) "На Марсовом Поле... нанялся потолки красить".

Оба хохочут.

Для постороннего - тут нет никакого арго, слова на месте и смысл какой-тоесть. Условное значение 'я безработный' дано тут осложненным несколькими семантическими"обертонами", возникающими именно из сопоставления арготического значенияфразы с "общим" (или "прямым"): Марсово Поле - когда-тоарена деятельности и убежище стоящих вне закона, потолки красить - специальность,с которой не разживешься, наконец, потолки Марсова Поля - небо. Отнимитезначение 'безработный', и осмысление этой фразы пойдет совсем иными путями (потенцийостанется много). Отнимите обычные значения использованных слов с их побочнымивозможностями, и весь "букет" арготического юмора исчезнет [22].

Так мы обнаруживаем здесь еще и элементы речевой эстетики.

Этим примером я закончу статью.

Задачи и характер исследования в области нашей темы, мне кажется, намечены.Сложность его и богатство материала едва ли не очевидны.

Примечания

1. Статья представляет обработку моего доклада,читанного в секции общего языковедения ИЛЯЗВ в мае 1926 г. и с некоторымиизменениями повторенного в Гос. ин-те истории искусств (секция изучения художественнойречи) зимой 1926 г.

2. Внелингвистическое объяснение этого явленияв том, что с ростом городов сильно возрастает группа декласированных и происходитнекоторая "легализация" их.

3. Они ведутся уже несколько лет в Ленинградеи в Москве.

4. Не следует упускать из виду еще и другойпричины того преобладающего положения, которое до сих пор занимают литературныеязыки в материалах современного языкознания. Не подлежит сомнению, что основнымпредметом изучения в науке о языке является не индивидуальное говорение, ато в нем, что отвечает норме данной социальной группировки. Нащупать эту норму,особенно если она недостаточно устойчива, чрезвычайно трудно. Дело это требует,в сущности, как бы временной ассимиляции с данной средой. В большинстве случаевэто практически бывает невозможно. Между тем в литературных языках эту работуза лингвистов сделали писатели, которые, обращаясь к широким кругам, должныбыли эту норму найти во что бы то ни стало. Лингвистам остается лишь описыватьи систематизировать то, что они находят у писателей. Трудность нахождениянормы там, где нет литературы и литературного языка, и имеет своим последствиемто, что диалекты в громадной большинстве случаев описываются не сами по себе,а лишь соотносительно с литературным языком: отмечается обычно лишь то, чтопо субъективному впечатлению наблюдателя расходится с литературным языком.Этот метод исследования имеет, конечно, свои и исторические обоснования; нонадо признать то, что, действуя иначе, мы не получили бы и десятой доли тогоматериала, которым располагаем.Что касается специально языка города, то его, конечно, особенно трудно исследоватьввиду значительной неустойчивости его населения. Тогда как в деревне все неподвижно(конечно, относительно) и мы сталкиваемся здесь с вековыми традициями в областиязыка, в городе, особенно большом, картина все время меняется в силу постоянногопритока разнообразного населения, которое, ассимилируясь, привносит, однако,кое-что и свое, а главное, стирает все чересчур индивидуальное. Уловить вэтих условиях какую-то все же существующую, хотя и довольно быстро меняющуюсянорму чрезвычайно трудно. Однако из сказанного, конечно, не следует, чтобыэтого не нужно было делать.

5. Так, например, группа земляков - скажем,саратовских - работает во флоте и входит в Коммунистическую партию. Это троякаясоциальная принадлежность имеет отражение и в трехсоставности их языковыхнавыков: на саратовском диалекте они могут общаться между собой и с родней,на матросском жаргоне - с моряками, и наконец, в какой-то степени располагаютони и литературным языком, без которого не могли бы участвовать в жизни партии.

6. Городов в Союзе еще только 721 (при ПетреI их было 314) и горожан, по переписи 1926 г. - лишь 14,3%. Ср. в Англии городскогонаселения 78%, в Бельгии 60%, Германии 58,1%, С. Штатах 51,4%, Франции 41,3%(все эти данные из книги: Города СССР. М., Изд. НКВД, 1927). Несомненен унас в ближайшем будущем рост числа и величины городов).

7. Вебер А. Рост городов в 19-м столетии.СПб., 1903, с. 170.

8. Там же, с. 433 сл.

9. Бюхер К. Большие города в их прошлом инастоящем. - В кн.: Большие города... СПб., 1903, с. 22 сл.

10. Приведу и здесь статистические данные.В Ленинграде на 15/III 1923 г. было всего населения 1 071 103. Из них: русских- 916 835, евреев - 52 373, поляков - 30 704, немцев - 12 587, эстонцев -10 930, латышей - 10 496, татар - 8 316, украинцев - 7 341, финнов - 6 776,литовцев - 4 669, белорусов - 3 482. Всех других национальностей (в отдельности) - меньше чем по 1000 человек,т.е. меньше 0,1% (см.: Материалы по статистике Ленинграда. Вып. 6. Л., 1925,с. 236).В Киеве (в пределах новой черты города) по предварительным данным переписи1926 г., из 513 637 чел. было: украинцев - 216 528, русских - 125 514, евреев- 140 256 (+ караимов 204, всего 140 460), поляков - 13 706, белорусов - 5436, немцев - 3 554, чехов - 984, латышей - 805, татар -733, армян - 638,литовцев - 610. Всех прочих национальностей меньше чем по 500 чел., т.е. меньше 0,1%.Эти данные показывают, что большие города и в национальном, как в социально-экономическомделении, распадаются на немногочисленные крупные группы. И то и другое делениеимеет соответствие в языковом размежевании, однако не полное или не прямое.Как некоторые пары социально-экономических групп имеют один язык, так и национальныеколлективы почти всегда двуязычны или многоязычны и, кроме разных языков,имеют общий язык.

11. Тут надо отметить текучесть личногосостава фабрик и учреждений. Например, на заводе "Балтвод" за 1-месяцев 1927 г. ушло 1000 рабочих, принято вновь 1500 чел. На фабрике "Рабочий"из 5000 чел. за год сменилось 1600, т.е. около 30%. "Вечерняя краснаягазета", № 256 от 22/IX 1927 г.

12. Отмечу поразительную живучесть, например,рыночного зазыва. На одном из ленинградских рынков мой ученик записал зимой1927 г.: "Ай да мясо... Сам бы ел, да деньги надо". Ср. у Достоевского,"Записки из Мертвого дома", с. 332 (изд. ГИЗ, 1927): "Калачи,калачи, - кричал он, входя в кухню, - московские, горячие. Сам бы ел, да деньгинадо". Еще раньше это выражение, как "торговое", задокументированоДалем (Пословицы русского народа. М., 1862, с. 580). составление сборникабыло закончено в 1853 г. - см. "Напутное", с. 1).

13. Delvau A. Dictionnaire de la langueverte, 1876 (Preface).

14. Sainean L. Le langage parisien au XIX-esiecle. Paris, 1920, p. 181 et suiv., p. 128 et suiv.

15. Bally Ch. Le langage et la vie. Paris,1926, p. 16.

16. Впрочем, следует отметить, что Сэнэан,кроме литературного языка, крестьянских говоров (patois) и "низовогоговора", выделяет еще 4-ю категорию языковых явлений в объеме понятиянационального французского языка: это la langue generale - "разговорнаяречь французской буржуазии". Здесь очень существенное преимущество переддругими классификациями.

17. Cohen, Marcel. Notes sur l'argot. -"Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris". T. 21, fasc.2, Paris, 1919, p. 141.

18. Sainean L. Le langage parisien au XIX-esiecle. Paris, 1920.

19. Gunther L. Die deutsche Gaunersprache.Leipzig, 1919; Kluge Fr. Deutsche Studentensprache, 1895; Kluge Fr. Seemannsspache.Halle, 1911.

20. Необходимо критическое отношение к этойповторяемой антитезе арго и социальных языков, так как они теснейшим образомсвязаны в языковом быту города, и теоретическое разграничение, не бесполезное,конечно, имеет вполне абстрактный характер; ведь мы еще очень далеки от такогосовершенного знания арго, при котором можно было бы утверждать, что у данногопрофессионального термина нет синонима или что он употребляется только в своем"точном" значении.

21. Только что вышла книга проф. А. Селищева"Язык революционной эпохи. Из наблюдений за русским языком последнихлет. 1917-1926" (М., 1928). Давая ценные материалы, она не представляетникакого "этапа" в разработке нашей темы, так как остается в руслеоцененных выше традиций. Новшества, внесенные в "русский язык войнойи революцией" (обнаруженные по очень спорному субъективному чутью, частои очень не новые "новшества", во всяком случае, не периода "1917-1926"),так и рассматриваются под знаком "русского языка" вообще. Большинствофактов, приводимых в отдельных параграфах книги, относится к литературному(книжному) языку, некоторая часть относится к литературной разговорной речи,кое-что наблюдено и во внелитературных говорах, но не только городских, аи деревенских. Ценность материала в том именно, что он почти всегда довольноточно приурочен и хронологически и территориально или социально. Но план книги,классификация материала отходит от неприемлемой уже рутины только в том отношении,что после ряда глав, трактующих о русском языке вообще (II - VI), и передглавами о новшествах в деревне (тоже "вообще") и в языках нацменьшинств(VIII - IX) вставлена главка, весьма краткая и скудная - "Языковые новшествана фабрике и заводе" (гл. VII). Но и в этой главе мы имеем только отрывочныеуказания на совпадения и искаженные аналогии с литературным языком, да навлияние воровского жаргона (особенно у молодежи); последнее, впрочем, иллюстрируетсяперепечаткой отрывка из "Комсомольских рассказов" Колосова (М.,1926). Относительно мало в книге непосредственных наблюдений и записей. Преобладает"книжный" материал, особенно беллетристический, без минимальнойи совершенно необходимой критики источников. Для автора, кроме литературногоязыка и крестьянских диалектов, нет никакой третьей категории языковых явлений.

22. Можно видеть в этом каламбуре рабочегопроявление индивидуального вкуса. Известны, шаблонны другие иронические эвфемизмыслова безработный: "служу у графа Ветрова", "в рукопротяжнойработаю".