Средневековая литература и ее современное восприятие

 

А. Я. Гуревич

СРЕДНЕВЕКОВАЯ ЛИТЕРАТУРА И ЕЕ СОВРЕМЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ. О переводе "Песнио нибелунгах"

(Из истории культуры средних веков и Возрождения. - М., 1976. - С. 276-314)


За последние годы в нашей стране опубликован целый ряд памятников средневековойлитературы, либо вовсе до того неизвестных русскому читателю, либо выходившихочень давно, - они стали редкостью, а подчас и не удовлетворяют требованиям,которые ныне предъявляются к переводу художественного произведения. Многие тексты,не раз уже изданные, впервые стали доступны широкому читателю: "Библиотека всемирнойлитературы", в которую вошли многие из наиболее известных художественных творенийзападноевропейского Средневековья, составив несколько объемистых томов, имеетвесьма внушительный тираж. Песни вагантов, рыцарский роман, поэзия трубадурови миннезингеров, ирландские сказания, исландские саги, песни "Старшей Эдды","Беовульъф", "Песнь о нибелунгах", "Песнь о Роланде", "Песнь о Сиде", Данте,Чосер - таков охват серии. Если прибавить к этому несколько томов из академических"Литературных памятников" и два тома "Памятников средневековой латинской литературы"(IV-IX вв. и X-XII вв.), то можно видеть, что сколь ни велики остающиеся пробелы,панорама средневековой словесности вырисовывается теперь куда более отчетливо,чем всего лишь несколько лет назад. При этом необходимо иметь в виду, что работав области зарубежной средневековой филологии ведется горсточкой специалистов.Таким образом, отечественный читатель получил возможность ближе познакомитьсяс литературой эпохи, остававшейся до самого последнего времени для него "темной".Темной в двух отношениях: во-первых, потому, что было очень мало известно оее культуре, либо о ней существовали довольно односторонние, а потому превратныепредставления; во-вторых, потому "темной", что издавна повелось наклеивать ярлык"средневекового" на все отсталое и ретроградное и изображать средние века как"мрачную ночь", эпоху засилья мракобесия, умственной отсталости и т. п. Располагаямногочисленными текстами первоклассных художественных творений этого периода,читающая публика сможет убедиться в исключительном разнообразии и богатствесредневековой культуры.Но неспециалист нуждается здесь в помощи. Художественное творение далекойот нас эпохи вряд ли будет по достоинству оценено и понято правильно без разъяснений,комментариев, без сугубого внимания переводчика и издателя к специфике средневековогосознания, которое нашло свое выражение в памятнике, предлагаемом читателям,воспитанным на совершенно иной литературе. В произведениях средневековой словесностито и дело встречаются указания на образ жизни и обычаи, которые непривычны ипотому непонятны сами по себе нынешней аудитории, - все это необходимо учестьи при переводе и при комментировании текста. Короче говоря, текст далекой отнас и во многом чуждой нам культуры нужно сделать доступным нашему восприятию.На страницах перевода средневекового поэтического или прозаического сочинениядолжна состояться наша "встреча" с человеком, который жил в Европе много вековтому назад. Эта "встреча" должна быть подготовлена. И, естественно, каждый переводчик так или иначе об этом заботится.Так или иначе. Ибо ознакомление с новыми переводами позволяет констатироватьпо крайней мере два способа установления, "диалога" с людьми Средневековья.Первый состоит в том, что переводимый текст по возможности "облегчается" отвсего непонятного, упрощается и тем самым делается более "похожим" на современноелитературное произведение. Совершается эта процедура обычно из наилучших побуждений:для того, чтобы "приблизить древний текст к пониманию современного читателя".Действительно, трудность знакомства исчезает, - но за счет искажения обликадалекого незнакомца, "подтягиваемого" до нашего современника. По существу женикакого "диалога" не происходит. Переводчик, идущий этим путем, не принимаетво внимание того обстоятельства, что, обращаясь к средневековому тексту, онимеет дело, строго говоря, не с литературой, - во всяком случае не с литературойв современном понимании, - а с несравненно более обширной полифункциональнойсистемой, в которой находили выражение и удовлетворение наряду с чисто эстетическимизапросами, также и иные потребности человека, - от религиозных до бытовых (историография,теология, право, магия, наставления в хозяйственной деятельности и многое другоене были выделены из "художественной литературы" так, как это произошло при переходек Новому времени).Другой путь сближения с творцом средневекового художественного (как и любогоиного) текста - попытка проникнуть в структуру его мысли, не жертвуя ее своеобразием.Переводчик, придерживающийся такого метода, неустанно следит за тем, чтобы всвоем естественном стремлении сделать произведение удобочитаемым с точки зрениясовременных эстетических требований, вместе с тем по потерять из вида особенностисловаря и словоупотребления в эпоху возникновения памятника литературы. Подобнотому как человек, отправляющийся в чужую страну, для того чтобы не попасть впросак,должен иметь представление об ее исторических судьбах и быте, о нравах ее населения,так и переводчик и комментатор обязаны ясно представлять себе реалии жизни,которые выразились в древнем или средневековом тексте, и донести их до читателя.Здесь потребны обширные специальные знания и немалые интеллектуальные усилия,но не очевидно ли, что именно таков единственно правильный способ проникновенияв другую культуру? Напомню очень верные слова С. С. Аверинцева: общение с древнимтекстом и с древним его творцом есть "понимание "поверх барьеров" непонимания,предполагающее эти барьеры".Проблема "общения" с другой культурой столь существенна, что мне хотелосьбы обсудить ее более детально. Как это сделать? Можно выбрать примеры переводовразных памятников средневековой письменности и попытаться объяснить причиныих удач и промахов. Но использование отрывочных примеров вряд ли убедительно.Наиболее продуктивным мне представляется "монографическое" рассмотрение переводаодного произведения, зато взятого в целом. Для этого я выбрал из всей массыновых переводов средневековых литературных памятников один - "Песнь о нибелунгах".Помимо моего личного интереса к этому произведению, такой выбор мне кажетсяоправданным по ряду причин. Песнь эта "представительна" для средневековой литературы.В окончательной редакции, которая имеется в нашем распоряжении и которой предшествоваламноговековая история сказания о Зигфриде-Сигурде, бургундских королях и гуннскомвладыке Аттиле-Атли-Этцеле, "Песнь о нибелунгах" была создана в самом началеXIII в., т. е. в период наивысшего подъема средневековой культуры, в период,когда полностью выявились наиболее показательные для нее черты. "Песнь о нибелунгах"- рыцарская эпопея, запечатлевшая, наряду с общей средневековой картиной мира,кардинальные ценности жизпи аристократического общества Германии эпохи Штауфенов.Но поскольку в песни этой завершаются длительное развитие и сложные трансформациигерманского героического эпоса, то по ней можно проследить и важные черты эпическогожанра вообще. Вместе с тем рыцарский эпос к XIII в. уже испытал разного родавоздействия: христианства (что достаточно отчетливо видно при сопоставлении"Песни о нибелунгах" с ее скандинавскими "сестрами" - песнями "Старшей Эдды",в которых фигурируют те же герои) и французской куртуазной поэзии, прошедшейчерез восприятие немецкого миннезанга. Довольно значительный объем песни позволилее создателю вместить в нее очень разнообразное содержание; панорама жизни средневековогообщества с присущими ему особенностями нашла на ее страницах привольное выражение.При выборе именно "Песни о нибелунгах" для анализа проблемы "диалога" со средневековымавтором и его культурной средой немалое значение имеет также и то обстоятельство,что новый перевод выполнен известным мастером своего дела Ю. Б. Корнеевым [1].Я сказал "новый перевод", так как в прошлом веке М. И. Кудряшевым уже был созданперевод "Песни о нибелунгах" на русский язык [2].Это дает возможность их сравнить.Я заранее уведомляю, что анализ перевода "Песни о нибелунгах" буду производитьисключительно с указанной выше точки зрения: в какой мере в переводе удалосьвоссоздать дух эпохи возникновения литературного произведения и познакомитьрусского читателя с жизнью людей, для которых эта песнь была не "литературнымпамятником", а актуальным выражением их идеалов, настроений и вкусов. Не будучифилологом, я воздержусь от суждений о чисто художественных достоинствах перевода[3].В соответствии с этой задачей я хотел бы рассмотреть ряд понятий, центральныхдля средневекового миросозерцания и жизни феодального общества, - в той мере,в какой они нашли отражение в немецкой эпопее. Я имею в виду такие понятия,как "честь", "бог", "судьба", "любовь", "богатство", "свобода и несвобода","верность господину", такие институты, как право, обычай, этикет, ритуал, -существенно проверить, удалось ли переводчику донести их смысл до читателя.

ОБЫЧАЙ, РИТУАЛ, ЭТИКЕТ

Начнем со средневековых обычаев. Феодализм возник в обществе, в котором письменностьбыла слабо распространена и грамотные люди были наперечет. Не документ, а ритуалрегулировал отношения между людьми. Обряд, жест, слово, формула, присяга игралиогромную роль, - они придавали практическим действиям людей общезначимую и обязательнуюценность. Социальный акт неизменно нуждался в зримом, ощутимом оформлении иприобретал реальность постольку, поскольку сопровождался ритуальным словом ипоступком. Прием послов, посвящение в рыцари, пожалование феода, обмен подарками,заключение брачного союза, торговая сделка, передача имущества - все это и многоедругое регулировалось этикетом. Предметы, которые применялись при выполненииритуала, равно как и сопровождавшие его слова, жесты, имели определенное символическоезначение. По справедливому выражению современного историка, Средневековье -это "мир жестов". С особенной неукоснительностью этикет соблюдался членами господствующегокласса. Попятно, что и в рыцарской эпопее знаковая, символическая сторона жизнинашла широкое отражение.Поэтому и при переводе "Песни о нибелунгах" символике, этикету следовало уделитьдолжное внимание и по возможности точно его передать. К сожалению, далеко нево всех случаях это условие соблюдается.Вот победитель саксов и датчан Зигфрид отпускает пленников на волю и проситГунтера не брать с них выкупа, а ограничиться обещанием впредь воздерживатьсяот нападений. В подлиннике: "пусть в залог этого они [пленные короли] дадутвам руку" (строфа 315). Так и у старого переводчика М. И. Кудряшева. У Ю. Б.Корноева: "заставьте слово дать". Жест игнорируется, и напрасно.Гунтер обещает Зигфриду выдать за него свою сестру Кримхильду, коль тот поможетему в сватовстве к Брюнхильде: "Зигфрид, на! вот рука моя", верно переводитМ. И. Кудряшев. "И в том тебе клянусь", переводит Ю. Б. Корнеев (строфа 334).Впоследствии Зигфрид напоминает Гунтеру об этом обещании и опять-таки ссылаетсяна тот же жест (строфа 608), но и здесь Ю. Б. Корнеев ограничивается упоминаниемслова, которое дал Гунтер, не замечая, что в тексте идет речь о жесте, без которогообещание не имело бы законной силы.На другой день после первой брачной ночи, которую Гунтеру, потерпевшему поражениев схватке со своей молодой супругой, пришлось провести подвешенным па крюк,супруги являются в собор. Всеобщее ликование, "один виновник торжества скорбели тосковал" (строфа 643). Но в оригинале прибавлено: "хотя в тот день он носилкорону". Этим не стоило бы пренебрегать, хотя бы уже просто потому, что такзначится в тексте поэмы. Но тут есть и другая причина: мало того что автор хотелподчеркнуть особую торжественность дня, он исходил из очевидного для своих современниковубеждения, что ношение регалий государственной власти неизбежно повышало настроение,"веселило дух" монарха. Вспомним, что при первом появлении Гунтера в Изенштейне,когда Зигфрид, который прикидывается вассалом бургундского короля, ведет подуздцы его лошадь, "Гунтер словно вырос - так был он горд и рад, // Что взорыженские за ним в подобный миг следят" (строфа 396). Хотя он превосходно знает,что Зигфрид - не вассал его, эта видимость производит на него свое психологическоедействие. Дело в том, что символический жест, ритуал обладал самостоятельнойценностью! Так и в данном случае: ношение короны должно было радовать Гунтера.Досадный пропуск.В другом случае в новом переводе появляется клятва, которой на самом делене давали. Речь идет о важной для понимания всей первой части "Песни о нибелунгах"сцены: ссоры королев. После того как Кримхильда публично бросила упрек Брюнхильде,что девственности ее лишил не муж ее Гунтер, а Зигфрид, и предъявила в доказательствопринадлежавшие ей пояс и кольцо, которые у нее забрал Зигфрид в брачную ночь,оскорбленная Брюнхильда обратилась за защитой к мужу. Гунтер хорошо знает, чтожена его обманута и что одолел ее не он, а нидерландец, но крайне заинтересованв том, чтобы истина не вышла наружу. Этим определяется его поведение в упомянутойсцене. Является Зигфрид и выражает готовность поклясться в том, что не рассказывалКримхильде о лишении им Брюнхильды девственности. Гунтер согласен принять клятву,и Зигфрид уже подает ему руку для того, чтобы произнести ее [4],как Гунтер прерывает его со словами: "теперь мне хорошо известна ваша невиновность,вы чисты" (строфа 860). Но воспрепятствовав принесению очистительной клятвы,Гунтер не сумел отвлечь присутствующих от подозрения, что дело нечисто, и изумленныерыцари переглядываются между собой. Таким образом, можно было бы сказать, чтодело прекращено лишь по форме, если б не приходилось иметь в виду, что формальный,т. е. ритуальный аспект правового акта составлял неотъемлемую и в высшей степенисущественную его сторону.В старом переводе все это передано точно. Но в перевод Ю. Б. Корнеева вкраласьгрубая и весьма досадная ошибка: его Зигфрид "поднял руку и смело клятву дал.// Тогда воскликнул Гунтер: "Теперь я увидал, // Что мне не причинили вы никакогозла"" и т. д. Переводчик не обратил внимания на то, что клятву произносили,подав руку тому, кто должен был ее принять, а не воздев десницу к небесам. Однакохуже то, что переводчик, в противоположность Гунтеру, вообще позволил Зигфридуприсягнуть! После этого уже непонятно недоумение свидетелей: произнесенная клятвадолжна была бы его рассеять. К клятвам люди Средневековья относились чрезвычайносерьезно, ибо клятвопреступление считалось тяжким проступком, который мог повлечьза собой самые ужасные последствия (так было и у германцев языческой поры, ипосле принятия христианства, расценивавшего клятвопреступление как грех).Неплохо было бы, если б и наш переводчик относился к местам в "Песни о нибелунгах",где речь идет о клятвах, более вдумчиво. После убийства Зигфрида Гернот, браткороля Гунтера, заверяет неутешного Зигмунда в своей невиновности. "Ведает богна небесах, что я невиновен в смерти Зигфрида" (строфа 1097). Так это поняли старый переводчик. Но Ю. Б, Корнеев дает свою интерпретацию: "Пусть бог менясразит, // Коль ведал я, что будет ваш смелый сын убит". Может показаться, чторазница в выражениях несущественна. Но это не так. Призывать на свою головукару господню мог только вполне уверенный в собственной невинности человек,но Гернот не таков. Он был осведомлен о плане убийства Зигфрида, выработанноми осуществленном Хагеном (см. строфу 865; здесь в переводе Ю. Б. Корнеева Герноти его брат Ортвин превращены в прямых соучастников). Таким образом, столь сильноевыражение, как приведенное выше, было невозможно в его устах; заявлять же, чтоон не повинен в смерти Зигфрида, т. е. не принимал непосредственного участияв его убийстве, Гернот мог, не слишком кривя душой.Хорошо известно, сколь значительную роль играл в феодальном обществе церемониал.Обращение с гостем, прием, ему оказываемый, место, на которое его сажают, имелине меньшую знаковую функцию, чем другие стороны феодального этикета. МаркграфБехларенский Рюдегер, выполняющий роль свата Этцеля, является в Вормс с предложениемгуннского короля выдать за него вдовеющую Кримхильду. Посла принимают с большимпочетом. Но все же король Гунтер в этой сцене ведет себя, в интерпретации Ю.Б. Корнеева, несколько странно. Забыв о своем королевском достоинстве, он говорит,что "сгорает желанием" узнать новости в краю гуннов (в оригинале: "не воздержусьот вопроса", строфа 1190); мало этого, он заверяет Рюдегера: "Вас самоличнопринимать считаю я за честь" (в подлиннике: "вам будет оказана вся подобающаячесть", строфа 1192).Прошло 13 лет, и Кримхильда добилась от Этцеля согласия пригласить ее братьевв гости. Гуннский монарх посылает в Вормс своих шпильманов Вербеля и Свеммеля.Послы прибывают к Гунтеру. Слуги, сам Хаген учтиво встречают их и ведут к королю.И здесь происходит скандальная, на мой взгляд, сцена: "Со спутниками Вербельбыл к трону подведен. // Через толпу героев с трудом пробрался он..." (строфа1438).Представьте себе такую картину: в королевских палатах, где бургундский монархожидает послов гуннского владыки, посланцам последнего приходится "с трудом"протискиваться сквозь толпу придворных. Что это - рыночная площадь или тронныйзал?! Если послов действительно заставляют тереться и теряться в толпе, то наносятоскорбление государю, их пославшему. Почему бы не сказать, как в подлиннике:"королевский зал был полон"? [5] Но обилиелюдей в королевском зале не предполагает толчеи и давки, всякий знал свое место.Степенности недостает в новом переводе и другим знатным особам. Нередко онисуетятся, спешат, в них ничего не осталось от феодальной церемонности. Например,епископ Пассау, узнав о приближении Кримхильды со свитой, направляющейся в державуЭтцеля, "помчался" ей навстречу (строфа 1296). В оригинале: "поспешил". Мелочь,казалось бы. Но "мчаться" на коне не подобает епископскому сану. МаркграфиняГотелинда, жена Рюдегера, ведет себя столь же несолидно: "Со свитого помчаласьона во весь опор" (строфа 1305). Такое немотивированное ускорение движения знатныхвсадников и всадниц производит наш переводчик и в следующих строфах: они "летят"и "спешат", забыв о приличиях, требуемых церемониалом. Непонятно, кстати, почемуРюдегер был "взволнован глубоко" теплой встречей, оказанной Кримхильде его женою(строфа 1305), - "ему это было по душе", говорится в подлиннике, поскольку темсамым был выполнен его приказ (см. строфы 1300-1301). Нечего и говорить, чтоподданные Этцеля, выехавшие навстречу его невесте, "мчатся" (строфы 1336 и след.),не заботясь о торжественности, приличествующей встрече коронованных особ.Подстать поведению персонажей "Песни о нибелунгах" и их речи. Читатель долженбыть предуведомлен, что значительная часть резкостей, встречающихся в тексте,принадлежит не автору, а переводчику. Например, после того как Хаген наноситсмертельный удар Зигфриду (в описании самой этой сцены употреблены слова "измена","жестокий Хаген"), появляются термины "предатель", "злодей", "изменник", "вероломныймститель" (строфы 983, 986, 1003). Хаген назван "коварным", когда он стараетсявыведать у Кримхильды уязвимое место на теле Зигфрида (строфа 897). Но этихоценочных определений в песни нет, ибо эпический автор, как правило, воздерживаетсяот прямого приговора. Обвинения Хагена в подлости и измене мы встретим лишьв речах Зигфрида (строфы 989 и 990). Гонец, извещающий Зигмунда о гибели егосына, не говорит, в отличие от нашего переводчика: "Зигфрид... сражен рукойзлодея" (строфа 1018), но просто констатирует факт убийства. Нет "злодея" ив размышлениях Кримхильды, обдумывающей месть Хагену (строфа 1392). При столкновенииее с Хагеном при гуннском дворе Кримхильда не называет его "надменным" и обращаетсяк нему: "господин Хаген" (строфа 1787). И даже в жуткой сцене убийства Хагеномсына Этцеля и Кримхильды Ортлиба автор называет Хагена не "жестоким" (строфа1961), но, как обычно, "доблестным героем" (der belt guot).'Наконец, когда Хагенвступает в бой с Хильдебрандом и поднимает на него меч. который достался емув лесу, где им был заколот Зигфрид, то слово "предательски" перед "заколот"вставлено опять-таки переводчиком (строфа 2305). При этом Ю. Б. Корнеев, несчитающийся с эстетическими принципами автора эпопеи, не учел еще одного обстоятельства:во второй части "Песни о нибелунгах" об умерщвлении Зигфрида вообще не говоритсяс тем же осуждением, как в первой.Даже в весьма сомнительных или компрометирующих ситуациях персонажи сохраняюттрадиционные этикетки, типа "доблестный", "могучий" и т. п. Во время первойбрачной ночи Брюнхильда, прогоняя Гунтера, тем не менее не забывает назватьего "благородным рыцарем" (строфа 635). Был ли автором вложен в эти слова ироническийсмысл, или же мы теперь находим ироническим сочетание повеления "Подите прочь!"с таким вежливым обращением, - трудно сказать. Точно так же, говоря провисевшемувсю ночь на крюке супругу: "Не стыдно ль будет вам, // Коль вашим приближеннымвойти сюда я дам // И все они увидят, что вас связала я?" (строфа 640) - Брюнхильдаименует его "господин Гунтер", и несмотря па трагикомичность ситуации, корольназван здесь (и в следующей строфе) "могучим" и "благородным рыцарем". Врядли тут была сознательная ирония, - скорее всего перед нами хорошо известнаяэтикетностъ средневековой литературы. С именами благородных и знатных господраз навсегда спаяны устойчивые определения, и жалко, что в приведенных сейчасслучаях они пропали при переводе.Вопреки мнению переводчика, герои рыцарской эпопеи - не грубияны. В частности,им не могло бы прийти в голову резко разговаривать с более высокопоставленнымигосподами. Вот, например, Хаген решительно возражает против вступления Кримхильдыв брак с Этцелем, ибо такой альянс ее чрезвычайно усилит и сделает опасной дляВормса, но бургундские короли-братья настаивают на принятии столь лестного предложения."Трудно меня разубедить", - точно переводит М. И. Кудряшев (строфа 1212); уЮ. Б. Корнеева читаем: "С ума сошли вы, что ли?". Таким тоном разговариватьс господами, да к тому же еще и королями, не мог себе позволить даже столь могущественныйвассал, каким был Хаген! В этом же споре Хаген, по Ю. Б. Корнееву, прибегаетк выражению: "Утратили вы разум!" (строфа 1203), хотя в подлиннике речь идето необходимости более здраво обдумать сватовство Этцеля [6].Нужно признать, что перед переводчиком стояли немалые трудности. "Песнь онибелунгах", как и многие другие литературные произведения того времени, беднарифмами, в частности, глагольными. Одни и те же ключевые слова повторяются впоэме постоянно. Расхождения в эстетике слова между Средневековьем и Новым временем,может быть, нигде не ощущаются с подобной же силой, как в употреблении глагола.Нас шокирует, когда в непосредственном соседстве встречаются одинаковые слова,и в особенности те же самые глаголы: "поехал", "сказал", "хотел", "имел" и т.п. Подобная монотонность неэстетична с современной точки зрения, но, судя повсему, в ней не было ничего неблагозвучного для немца XIII в., и автор "Песнио нибелупгах" явно не находил зазорным устойчивое применение однообразных рифм,типа klagen - sagen, leben - geben, bekant - genant, wip - lip, degen - pflegen,man - gewan, min - sin, guot - muot, lant - vant и т. п. Когда мы говорим о"бедности" рифмами, мы, конечно, подходим к ним со своей точки зрения; но такойкритерий, очевидно, неприменим в силу его субъективности, - это наш критерий,а не средневековый.Переводчик, естественно, не может в этом отношении идти на поводу у подлинника,иначе он рискует сделать свой перевод неудобочитаемым. Но не должен ли он сознавать,что монотонная повторяемость рифм, вообще "глагольная бедность", являлись функциейэпического произведения? Для эпического жанра, как я уже напоминал, характернасдержанность в выражении эмоций, и прежде всего, оценочных суждений. Чувствапредполагаются, но далеко не всегда становятся предметом прямого изображения.Поэтому когда в переводе Ю. Б. Корнеева я встречаю выражение "владетель Троньевспыхнул" (строфа 1513), то с уверенностью могу предполагать, что в оригиналенайду слово "сказал"; когда читаю в переводе: "Шепнул тут государю владетельТронье..." (строфа 1728) - меня берет сомнение: Хаген не тот человек, чтобычто-либо шептать, а с королями вообще не шушукаются! [7].И действительно, в средне-верхненемецком тексте стоит опять-таки: "сказал".Чуть выше (строфа 1725) Хаген "гордо воскликнул", но автор эпопеи держится всетого же "сказал"... И далее: "С усмешкой молвил Хаген" (строфа 1740), - вновь"сказал"!Повторяю, в современном переводе монотонное возвращение все тех же слов поверглобы читателя в уныние. Но выбор выражений не может не сообразовываться со смыслом.Так, небезболезненна замена слов "едет" или "скачет" словами "летит", "мчится".И точно так же небезразличным оказывается, "говорит", "молвит" или "шепчет","бросает" герой свои слова.Как мы могли убедиться, переводчик довольно последовательно меняет весь стройречи персонажей "Песни о нибелунгах". Он так часто и решительно отходит от смыслаи тональности подлинника, что трудно предположить случайность или небрежность.Скорее мы имеем дело здесь с определенным творческим кредо. Ю. Б. Корнеев, очевидно,считает, что именно так и надлежит переводить средневековую поэму, для тогочтобы она стала доступной восприятию современного читателя... Но каковы издержки,сопряженные с подобной методой?Спору нет, непосвященный читатель перевода без сопротивления примет все упомянутыевыражения, отходящие от духа и буквы подлинника. Напротив, в случае, если б переводчик держался ближе к источнику, читатель мог бы испытать удивление, котороевызывается разительным несоответствием средневекового и современного восприятиямногих явлений. Но весь вопрос в том-то и состоит: должно ли быть устраненоэто реальное расхождение в мировосприятии, в отношении к слову и жесту, в эстетике?Или же его необходимо сохранить в переводе, вообще при новой интерпретации старинноготекста? Оттолкнет читателя бережное сохранение всех этих "странностей" или же,напротив, привлечет к себе его внимание и вызовет дополнительный интерес? Развене в раскрытии неповторимости, непохожести жизни людей далекой эпохи, не в отличииих культуры от нашей собственной заключается главная привлекательность эпическихтворений древности и Средневековья?!

ЧЕСТЬ

Поведение рыцаря диктуется прежде всего и главным образом центральной категориейфеодальной этики, каковой была "честь". Честь стоит превыше всего - жизни, богатства,человеческих привязанностей. Она - "категорический императив" рыцарского образажизни. В "Песни о нибелунгах" это понятие постоянно присутствует. Поиятие чести(ere) - одно из самых употребительных в поэме, оно равно охватывает и внутреннеесостояние знатного человека, и внешние проявления его благородства, выражаясьв его поведении, речах, в его облике, осанке, одежде, вооружении. На поддержаниерыцарской чести ориентирован весь феодальный этикет. Честь одинаково высокоценится как мужчинами, так и женщинами знатного рода, хотя содержание ее длятех и других, разумеется, не одинаково.В VI авентюре Кримхильда, прощаясь с Гунтером, который отправляется в свадебнуюпоездку в Исландию, просит сопровождающего его Зигфрида поберечь се брата. Впереводе Ю. Б. Корнеева это выражено такими словами: "Зигфрид, вам поручаю я// Того, кто мне дороже, чем жизнь и честь моя" (строфа 374). Вполне можно допустить,что благополучие брата Кримхильда ставила выше своей собственной жизни, по отнюдьне чести! Смотрю в оригинал: приведенное выражение, естественно, там отсутствует.Тринадцать лет Кримхильда прожила замужем за Этцелем и все вспоминала "великуючесть, какая оказывалась ей в стране нибелунгов" (строфа 1392). Жизненное счастьеосмысливается в рыцарской эпопее в категориях феодальной этики, и потому мнетрудно считать удачным перевод этого места Ю. Б. Корнеевым: "Не раз ей вспоминаласьбылая жизнь ее // И в крае нибелунгов счастливое житье..." Здесь мы опять сталкиваемсяс существенным ослаблением переводчиком специфики средневековой мысли [8].По приглашению побуждаемого Кримхилъдой Этцеля бургундские короли едут в егодержаву. Епископ Шпейерский, предчувствуя, что их визит не кончится благополучно,говорит: "Пусть наших родичей господь по даст врагам сгубить" (строфа 1508).Но так в переводе, в подлиннике же иначе: "Да защитит господь их честь". Нежизнь и не счастье, но честь - в центре феодального сознания!В этом отношении весьма показателен перевод строфы 1794. После сцены междуХагеном и Фолькером, с одной стороны, и Кримхильдой - с другой, когда Хагеноткрыто признает, что он убийца Зигфрида и не раскаивается в содеянном, королеваприказывает сопровождающему ее отряду гуннов расправиться с обидчиком; но гунныдрогнули при виде бургундских богатырей.Один из них промолвил: "Что ж мы молчим, друзья?Исполнить обещанье отказываюсь я.Зачем нам после смерти богатство, власть и честь?Из-за супруги Этцеля мы все поляжем здесь".(Перевод Ю. Б. Корнеева)Сказал один: "Что так вы глядите на меня?Исполнить обещанье отказываюсь я:Кто ни сули подарки, мне гибнуть не расчет.Да, нас супруга Этцеля к одной лишь гибели ведет".(Перевод М. И. Кудряшева)Как в подлиннике? Очередной раз приходится констатировать, что перевод М.И. Кудряшева ближе к мысли средневекового автора. Первая строка у Ю. Б. Корнеевавообще лишена смысла, а смысл ее таков: воин боится за свою жизнь, но испытываетстыд перед товарищами, - отсюда его слова: "Что вы на меня уставились?" Однакорешающее значение имеет третья строка ("durch niemannes gabe verliesen minenlip" - "из-за чьих-то даров лишиться собственной жизни"), и то, что сказанов переводе Ю. Б. Корнеева, вопиюще неправильно: если богатые дары, коими награждалаих Кримхильда, бесполезны после смерти, то совсем иначе обстоит дело с рыцарскойчестью, которую важно не потерять! В уста средневекового рыцаря вложена абсолютночуждая его сознанию, невозможная для него мысль [9].Воплощение рыцарской чести, маркграф Бехларенский Рюдегер оказался вынужденнымвыбирать между вассальной верностью и узами дружбы. После мучительной внутреннейборьбы он решает погибнуть, защищая дело своих господ Этцеля и Кримхильды. Ноперед этим он удовлетворяет просьбу Хагена, вассала бургундских королей, противкоторых он будет сражаться, и отдает ему свой щит. Вручая щит, он говорит:"Его тебе, мой Хаген, я сам вручил давно бы,Когда б не знал, что это вселит в Кримхильду злобу.А впрочем, для чего мне теперь ее любовь?Возьми мой щит - Бог даст, на Рейн ты с ним вернешься вновь".(строфа 2196)(Перевод Ю. Б. Корнеева)Поведение Рюдегера при всей его противоречивости можно понять: вручая свойщит Хагену, он уплачивает последний долг дружбе с бургундами; его колебаниявызваны тем, что таким образом он оказывает поддержку противнику своих сеньоров,рискуя вызвать недовольство Кримхильды. Величие этого жеста по достоинству оцениваетсяокружающими, глаза которых покраснели при виде передаваемого им щита [10].Но откуда в этот акт высокой дружбы, попирающей страх смерти, закрадываютсяслова о "злобе Кримхильды" и о пренебрежении любовью своей госпожи, за которуюРюдегер решился погибнуть, смело идя навстречу своей судьбе?! - Спросите переводчика,в "Песни о нибелунгах" ничего подобного нет, ибо третья строка цитированнойстрофы, бесчестящая Рюдегера, не принадлежит автору эпопеи. Ее герои благороднее,выше ставят чувство чести, нежели это получилось в трактовке Ю. Б. Корнеева.В иных случаях даже тогда, когда рыцарь совершает жестокий поступок, у негоможет быть специфическое основание, которое следовало бы раскрыть при интерпретациитекста. Так, например, Хаген, только что умертвивший сына Кримхильды и Этцеля,а затем и его воспитателя, набрасывается на следующую жертву:Играл на скрипке Вербель пред королем своим.К нему метнулся Хаген, взмахнул мечом стальнымИ руку музыканту по локоть отрубил."На, получай за то, что ты гонцом к бургундам был!"(строфа 1963)Какова связь между отрубленной рукой и посольством Вербеля (он в свое времяездил в Вормс с приглашением от гуннского правителя)? В подлиннике есть тонкость:Хаген отрубает ему "правую руку", и дело тут не в том, что он лишает его способностииграть на скрипке, а в том, что правою рукою он, по убеждению Хагсна, принесложную клятву, когда заверял бургундских королей и самого Хагена, будто бы пригласившиеих в гости гунны и Кримхильда питают к ним добрые чувства. Хаген, таким образом,как бы карает клятвопреступника [11]. В переводеостался лишь мотив "профессиональной непригодности" скрипача...

БОГ И СУДЬБА

Религиозность автора, отношение его к христианству и к язычеству, дух, которымпроникнуто его произведение, - в высшей степени сложные проблемы, которые неудается однозначно разрешить исследователям "Песни о нибелунгах". Одни ученые,исходя из многократных упоминаний в эпопее бога, церковных обрядов, священнослужителей,утверждают, что она ни в чем не противоречит господствующей религии. Другиеже, опираясь на анализ этики, жизненных установок и побуждений персонажей, солидаризируютсяс приговором, вынесенным эпопее Гете: grund-heidnisch. Противоречивость трактовкирелигиозно-идеологического содержания песии вынуждает быть сугубо осторожнымв интерпретации соответствующих мест и высказываний.Прежде всего приходится учитывать, что иные слова, которые в современном обиходелишились прямой религиозной "нагрузки", полностью сохраняли ее в средние века.Таково понятие "грех". О грехе действующие лица песни обычно не вспоминают,ибо этика героического эпоса в значительной мере унаследована от языческой эпохи,хотя бургунды и изображены в виде христиан. Но в "Песни о нибелунгах" фигурируютне только христиане-бургунды, но и язычники-гунны. И в уста последних вкладыватьслово "грех" особенно неуместно (см. строфу 1146: "попробовать не грех"). Ю.Б. Корнеев может возразить мне, что в данном случае это слово (в устах придворныхЭтцеля) употреблено не в собственном, "техническом" смысле, - согласен; но втом-то все и дело, что слово в нынешнем, стертом значении перенесено в совершенноиную эпоху и среду! [12]Другой случай употребления слова "грех" в переводе не более удачен. В разгарбоя между гуннами и бургундами Кримхильда не видит своего вассала Рюдегера ивыражает разочарование и возмущение его поведением: она еще не знает, что маркграфмужественно пал, до конца исполнив свой долг вассальной верности. Потрясенныйего гибелью, Фолькер, союзник Хагена, отвечает Кримхильде: "к несчастью, выошиблись, и коль я осмелился бы упрекнуть столь знатную даму во лжи, то сказалбы, что вы дьявольски его оболгали" (строфа 2230). Ю. Б. Корнеев переводит:"Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам..." Но Фолькер думает нео грехе, а об этикете, которого он не может не соблюдать, несмотря на всю трагичностьситуации и горе, им испытываемое. Опять-таки слово "грешно" применено переводчикомв несвойственном той эпохе стертом значении [13].Не менее бурную реакцию вызывает смерть Рюдегера и у короля Дитриха Бернского.Он восклицает: "Не божья воля это... // Странна та месть, иль дьявол тут восторжествовал?"(строфа 2245 в переводе М. И. Кудряшева). Здесь кроется важный для средневековогосознания смысл. Люди той эпохи постоянно и неизбежно бились над загадкой теодицеи:если все в руке всеблагого господа, откуда в мире зло? Катастрофическое нагромождениезлодеяний по мере приближения к финалу эпопеи, естественно, порождает этот вопрос,и ответ Дитриха типичен в этом отношении, - дьявол насмехается над божьей справедливостью.В переводе же Ю. Б. Корнеева откуда-то появляется "грех" ("Пусть грех проститим Бог!").Тот же Дитрих, узнав об истреблении всей своей дружины, впадает в отчаяние."Смерть не пощадила их из-за моего невезенья", "моя не-судьба допустила это",- восклицает он (строфы 2320-2321). Понятия min ungelucke, min unsaelde, здесьупотребленные, имели совершенно четкое значение, которое они сохраняли с языческихвремен и которое получили от германской идеи судьбы. Человек обладает личной"удачей", "везеньем", определяющими его поведение и поступки. В наибольшей мереудачливы, "богаты счастьем" князья, вожди. Дитрих сетует на то, что судьба отнего отвернулась, вследствие чего его дружинники, ранее ею "прикрытые", оказалисьбеззащитными перед лицом врага и погибли. И поэтому глубоко неверен переводЮ. Б. Корнеева: "Наверно, за мои грехи меня карает Бог".Трактовка переводчиком грехов по существу тоже подчас внушает серьезные сомнения.Об убийстве Зигфрида читаем: "Спокон веков не видел мир предательства такого!"(строфа 915), и еще: "Никто досель не совершал такой измены злой" (строфа 981).Так не мог сказать средневековый автор, ибо он превосходно знал о куда болеезлостном предательстве - о грехе Иуды! В подлиннике в первом случае читаем:"Такой неверности не должно было бы быть никогда!", а во втором: "Ни один геройс тех пор не совершал подобного злодейства" [14]."С тех пор", а не "досель"!Не очень повезло в переводе и черту. Увидев в первый раз богатырскую повадкуи вооружение Брюнхильды, сватающийся за нее Гунтер подумал: "Сам черт живымне выйдет из рук такой девицы..." (строфа 442, перевод Ю. Б. Корнеева). Кактак? Черта, согласно средневековым верованиям, вроде бы, можно одолеть, т. е.прогнать, посрамить его посягательства, но - умертвить?! Смотрю оригинал: "Самчерт в аду не защитился бы от нее". "Нюанс" существенный, не правда ли? [15]Для Средневековья подобное выражение еще не являлось, как в более позднюю эпоху,литературной гиперболой, образным высказыванием, - черт в то время воспринималсяв качестве доподлиннейшей реальности, и столкновения с ним, сколь чудовищнымии необычными ни были они, не считались невозможными. Когда Дитрих Бернский,а затем и Хаген во гневе и горе называют Кримхильду "дьяволицей" (valandinne,а не "ведьма", как в переводе Ю. Б. Корнеевьм строф 1748 и 2371), то это неругательство, не просто бранная кличка (в современном употреблении), но констатацияфакта: обуянная жаждой мести Кримхильда, убийца собственного брата, одержимадьяволом, сопричастна нечистой силе!Не всегда к месту поминается и всевышний. Завидев прибывших в Изенштейн чужеземцев,Брюнхильда любопытствует: "кого Господь в их дальний край привел"? (строфа 395).Но в оригинале нет упоминания Господа, и такое упоминание вряд ли подходилобы к сцене в сказочной стране [16]. Для ееизображения у автора эпопеи были в распоряжении свои, особые тональности и выражения.Идея божьего воздаяния не слишком-то укоренилась в сознании героев (или автора?)эпопеи. Кримхильда, утратив Зигфрида, не возлагает на бога заботы о наказанииубийц, - согласно германской этике, мщение было долгом родных и близких убитого.И там, где в переводе стоит: "Но по заслугам им Господь воздаст в свой сроки час" (строфа 1034), нужно читать: "да дарует Господь им такую удачу, какуюзаслужили они из-за нас". Бог не предполагается здесь в качестве карателя, ивсе дальнейшее свидетельствует о том, что эту функцию Кримхильда присвоила себе.Точно так же много лет спустя Кримхилъда, уже обдумывая месть убийцам, "обращаетсяк Богу на небесах с жалобными стенаниями из-за смерти могучего Зигфрида", ане, как перевел Ю. Б. Корнеев, "молит... в слезах творца, У Чтоб он воздал заЗигфрида..." (строфа 1730).Весьма странно в устах средневекового человека звучит заявление: "Другая вера- в супруге не изъян" (строфа 1262). Посланец Этцеля Рюдегер, сватающий за гуннскогокороля Кримхильду, разумеется, не мог произнести этих слов, появившихся тольков новом переводе.Выше уже упоминалась германская вера в судьбу. С понятием судьбы можно нераз встретиться в "Песни о нибелунгах", это немаловажный элемент и замысла,и композиции. Но переводчик недостаточно восприимчив к этому мотиву. Так, Этцель,которому удалось покинуть зал, где сражались бургунды с гуннами, говорит о всехкрушащем Фолькере: "Еще спасибо, что хоть я от рук его ушел" (строфа 2001, переводЮ. Б. Корнеева). Не говоря уже о том, что словечко "хоть" тут вряд ли к месту,так как заставляет читателя думать, что Этцелю нет дела до собственных воинови союзников, нужно подчеркнуть отсутствие в данном переводе какого бы то нибыло намека на судьбу. Между тем в подлиннике: "ich dankes minern heile", "благодарюсвою удачу": Этцель определенно имеет в виду счастье, везенье, присущие монархам.Исчезло понятие "удачи" и из другого высказывания этого государя: Этцель, посылаясвата к Кримхильде, молит бога о помощи послу (не "небо", как стоит в переводе,и не ясно, какого бога он имеет в виду: своего языческого или же бога христиан)и одновременно возлагает надежду на свое "счастье": "и да поможет мне моя удача"(gelucke, строфа 1154). Получив от маркграфа Рюдегера обещание выступить в боюна его стороне, Этцель обещает ему, со своей стороны, не оставить без покровительстваего ближних в случае его гибели, но прибавляет: "я уверен, что в бою не ждеттебя кончина" (строфа 2165). Не ясно из перевода, на чем основывается такаяуверенность. Смотрю в подлинник: "ouch truwe ich miriern heile". Король веритв свою удачу, а она распространяется и на его людей.Персональная "удача", "везенье" мыслились вполне конкретно и "материально",это некое существо, охраняющее человека и его род. Но в "Песни о нибелунгах"присутствует и идея судьбы в более широком смысле. Под знаком неумолимой судьбыразвертывается все движение сюжета второй части эпопеи. При переправе войскачерез Дунай Хагену было поведано пророчество, что никто из бургундов не возвратитсяживым из страны Этцеля. Трудно сказать, как мыслил себе это предсказание авторэпопеи: было ли то веление старогерманской судьбы (оно вложено в уста "вещихжен", русалок), либо воля господа (ведь спасение уготовано было одному лишькапеллану, который сопровождал армию и был сброшен в реку испытующим судьбуХагеном)? Во всяком случае приговор высшей силы уже известен. Но вот прибывшиев гуннскую столицу бургунды на утро собираются в собор, и Хаген призывает всехи каждого покаяться пред богом в грехах и знать, "что к обедне идет в последнийраз, // Коль царь небесный защитить не соизволит нас" (строфа 1856, переводЮ. Б. Корнеева). Последняя оговорка в устах Хагена, не сомневающегося в правильностирокового прорицания, кажется нелогичной. Эта нелогичность вызвана опять-такинеточностью перевода, так как, согласно подлиннику, у Хагена имеется толькоодно сомнение: погибнут они сегодня или позднее (т. е. последняя ли это обедняв их жизни)? На божью защиту он рассчитывать уже не может, гибель вормссцевпредрешена.Еще одно замечание об отношении к смерти. Между германской героической поэзиейи проникнутой церковным духом литературой, помимо всего прочего, имеется и такоеразличие. Христианство акцентировало тленность всего земного, тленность в буквальномсмысле слова: труп гниет в могиле. Этого образа была лишена старогерманскаяпоэзия. Убитый становится добычей не могильных червей, а волков и воронов, хозяйничающихна недавнем поло битвы; уничтожить врага значит дать пищу хищникам, - таковустойчивый поэтический оборот. "Песнь о нибелунгах" уже далеко ушла от героическойпесни, и тем не менее в ней нет мотива тления, убитый мертв - и только [17].Поэтому слова перевода о том, что задетые мечом Ортвина Мецкого "тлеют в сыройземле" (строфа 231), кажутся мне привнесением в поэтику эпоса чуждой идеи ифразеологии [18].

ЛЮБОВЬ И БРАК

В куртуазном аристократическом обществе любовь и все с нею связанное не можетне привлекать самого пристального интереса. Соответственно и в "Песни о нибелунгах"ей уделено большое внимание. В первой части эпопеи всесторонне обрисованы отношениядвух пар - Зигфрида и Кримхильды, Гунтера и Брюнхильды. Эти отношения выражаютсятермином minne. Конечно, minne - любовь. Но эта любовь специфична, она нуждаетсяв определенных квалификациях. Minne включает в себя служение рыцаря даме, добровольноеей подчинение; рыцарь считает себя ее вассалом, и видит в ней свою госпожу,- идеи и термины феодального обихода проникают и в словарь любви. Культ прекраснойдамы, зародившийся в провансальской лирической поэзии, и перенятый затем немецкимминнезангом, способствовал спиритуализации любви в среде господствующего сословия,- она более не трактуется как простая и необязательная функция династическогосоюза знатных домов, заключивших брачную сделку. Но minne включает в себя ичувственную сторону отношений между мужчиной и женщиной. Поэтому различали minneи hohe minne, "высокую любовь".Hohe minne невозможно приравнять к любви в современном понимании хотя бы ужепотому, что это чувство зарождается в герое задолго до того, как он встречаетсяс предметом своей любви. Любовь начинается заочно. Зигфрид услыхал о красотезнатной Кримхильды, которой никогда не видел, и возмечтал о браке с нею. Чтоон о ней знает? То, что она - королевна и что она прекрасна собою. Этого достаточно,и Зигфрид решает домогаться ее любви и согласия ее "братьев " на брак. Рыцарьнесовершенен до тех пор, пока пе испытает любви. Только это чувство и порождаемоеим куртуазное поведение могут доставить рыцарю должную рафинированность, и Зигфридмечтает о любви еще до того, как услыхал о существовании Кримхильды. Следовательпо,hohe minne возникает не как спонтанное чувство, вызванное реальным индивидуальнымсуществом противоположного пола, но зарождается из потребности достигнуть состояния,в наибольшей мере соответствующего требованиям, которые предъявляются к личностипредставителя благородного сословия.Возможно ли при переводе полностью учесть эти особенности понимания любвив рыцарском обществе? Наверное, это нелегко. Но во всяком случае Ю. Б. Корнеевустоило бы призадуматься над тем, передает ли содержание hohe minne употребленноеим выражение "искренняя страсть" (строфа 131)? М. И. Кудряшев предпочел в этомслучае "высокую любовь". Ведь Зигфрид, мечтающий о любви (буквально: "устремившийк ней все свои духовные силы"), все еще не видел Кримхильды.Сказанное относится и к Гунтеру. Он тоже пожелал посвататься к Бргонхильде,не видя ее и зная о ней только то, что она красива, знатна и обладает необычайнойфизической силой. В первой же строфе VI авентюры, где впервые упомянута Брюнхильда, переводчик спешит сообщить нам, что "король и впрямь любовь питал к красавицеодной" (строфа 325). В оригинале иначе: речь идет именно о намерении Гунтераза нее посвататься и о радостном ожидании им этого события, о его душевном подъеме.С minne как чувственным влечением в переводе тоже обстоит не все благополучно.Гунтер, потерпев жалкое фиаско в первую брачную ночь, делится наутро своею горестьюс Зигфридом: "Я к ней со всей душою, она ж меня, мой друг, // Связала и повесилана крюк в стене, как тюк" (строфа 649). Так перевел Ю. Б. Корнеев. Несколькоболее расплывчато выразился М. И. Кудряшев: "Я к ней, было, с любовью..." Нов подлиннике сказано "do ich si wande minnen", и означает это в данном текстене душевное движение, а - to make love! Такое же значение имеет глагол minnenи в строфе 528. Смысл перевода Ю. Б. Корнеева: "Но не исторг у девы жених любвизалог", признаюсь, мне не ясен, и я предпочел бы старый перевод: "Но не хотеладева ласкать в пути бойца // И сберегала ласки до самого венца...", если б ив нем, как и в новом переводе, вместо "венца" стояло - "свадебный пир". Делов том, что церковное венчание в то время не было обязательным обрядом, и заключениебрачного соглашения и сопровождавшее его торжество делали брак законным. "Венца"нет и в строфах 52 и 295. Наконец, там, где Ю. Б. Корнеев переводит: "чтоб тыв свой час и срок // Женой невесту Нудунга торжественно нарек", - надлежит читать:- "Так что ты сможешь ласкать ее нежное тело" (строфа 1906). Имеется в видуязыческий брак.Воздерживаясь от более детального разбора материала, я хотел бы лишь подчеркнуть,что понятие minne охватывало чрезвычайно широкий и сложный комплекс чувств иотношений, которые невозможно выразить как-то однозначно. Их диапазон простираетсяот крайней спиритуализации любви до прямолинейной чувственности [19].Любовь, как и другие эмоции, в разные эпохи и в различных культурах приобретаетспецифическую окраску и своеобразные формы. Это, конечно, необходимо в полноймере принимать во внимание при интерпретации литературного произведения, котороеотделено от нашего времени почти восемью столетиями и всею наполняющей их историейразвития и трансформации человеческого эроса.

"НАРОД"

Повторю еще раз: "Песнь о нибелунгах" - рыцарская эпопея. Герои ее, все безисключения, принадлежат к аристократической верхушке общества - это короли,принцы, знатные люди из их окружения, могучие вассалы и слуги. Зигфрид, которыйв более ранних сказаниях и песнях был безродным найденышем, воспитанником сказочногокузнеца, перейдя в рыцарскую эпопею, превратился, в соответствии с имманентнымидля нее требованиями, в нидерландского принца, наследника престола, хотя следыпредшествующей его трактовки еще и заметны в "Песни о нибелунгах".Рыцарская эпопея игнорирует простонародье, оно в принципе но может фигурироватьв ней. Когда речь заходит о подданных короля, то имеются в виду его благородныевассалы. Если упомянуты "бедняки", то обычно под ними подразумеваются не обездоленныелюди, а недостаточно обеспеченные рыцари. Из неблагородных в песнь могут попастьлишь бюргеры, - поскольку действие песни в значительной части протекает в Вормсе.Между тем в новом переводе "Песни о нибелунгах" появляется народ. Так, приописании торжеств в связи с посвящением Зигфрида в рыцарское достоинство в песнисказано, что в соборе царила невероятная давка: всем хотелось присутствоватьпри пышной церемонии. Как это переводит Ю. Б. Корнеев?Пока во славу Божью обедня в храме шла,Толпа простого люда на площади росла.Народ валил стеною...(строфа 33)В оригинале упомянуты liuten, слово, которое весьма рискованно переводитьв контексте этого произведения, как "простонародье". Например, при описаниисцены роковой охоты, завершившейся убийством Зигфрида, тоже встречается этослово (строфа 961), но ясно, что здесь имеются в виду просто-напросто участникипогони за зверем. Передача же в цитированном отрывке liuten как "народ" или"простой народ" привела к нелепице по существу: получается, что в то время какв храме на обедне присутствовала знать, толпа народа росла на площади! Междутем само собой разумелось, что церковную службу должны были посещать все прихожане,как знать, так и простолюдины. М. И. Кудряшев в свое время перевел точно: "Вчесть Господа обедня в соборе началась, / Неслыханная давка при этом поднялась..."Но Ю. Б. Корнеев, очевидно, склоняется к мысли, что когда собор посещают королии знать, народ остается на площади. Сцена венчания двух пар, Зигфрида с Кримхильдойи Гунтера с Брюнхильдой, изображена в переводе точно так же, как и только чтоупомянутая сцена посвящения Зигфрида в рыцари: "Был полон храм, и вкруг негостеной стоял народ" (строфа 644). В оригинале просто: "началась давка" [20].Может быть, переводчика смутило то, каким образом все вормссцы вмещались всобор? Но, во-первых, кафедральный собор обладал большой вместительностью, агород в средние века не был густо населен. Во-вторых, и главное, даже если бымы предположили, что с точки зрения здравого смысла это невозможно, то нужноиметь в виду, что автора "Песни о нибелунгах" подобное соображение никак немогло остановить, - вспомним, что из пиршественной залы Этцеля, в которой загорелсясмертельный бой между бургундами и гуннами, было выброшено семь тысяч трупов!В эпосе возможны и не такие вещи. Хаген умудрился переправить через Дунай влодке за одну ночь многотысячное войско! Но в рассматриваемых сейчас цитатахменя занимает иное: неверна мысль, что сословное деление средневекового обществавыражалось в том, что господа посещали собор, народ же как бы не имел в негодоступа.В начале V авентюры описан съезд в Вормс на праздник знатных гостей; их внешность,наряды, оружие вызывают всеобщее восхищение даже у тех, кто получил тяжелыеранепия в недавней войне против саксов. Не вызывает сомнения, что имеются ввиду рыцари Гунтера. Во всяком случае, если выражение "al die liute ... uberal daz Guntheres lant" (строфа 270) достаточно неопределенно и может быть переведенокак "парод" и "все бургунды" (хотя мне это кажется спорным), то появляющиесяв строфе 269 "досужные горожане", озабоченные тем, удастся ли королевский праздник,представляют собой вклад переводчика, а не самого автора "Песни о нибелунгах".Оставляя вместе с Гунтером и его сподвижниками свою родину, Брюнхильда прощаетсяс ближайшей родней. Переводчик считает, по-видимому, это недостаточным, и онзаставляет ее проститься еще "с народом и страной" (строфа 526), хотя в оригинале"народа" вообще нет, а о стране сказано лишь, что она ее покинула.Не упомянут в оригинале народ и в строфе 715 (в переводе "Народом Зигфридправил со славой девять лет..."). Нет "простолюдинок" в сцене описания горя,вызванного гибелью Зигфрида (строфа 1037); в оригинале: "der guoten burgaerewip", "жены добрых горожан", а эти последние в предыдущей строфе названы edelen,- все лица, так или иначе соприкасавшиеся со двором и знатью, в изображенииавтора песни уже благородны. Нет "простого народа" и при встрече Кримхильдыс женою маркграфа Рюдегера (строфа 1301), - здесь сказано о людях маркграфа,которые спешили навстречу знатной гостье верхом и пешими.В сцене раздачи Данквартом даров гостям Брюнхильды упоминаются бедняки. Как полагает переводчик, они получали подарки, и выходит, что бедняки фигурировалисреди гостей. На самом деле это, разумеется, не так. "Бедняк, кому богатствомказалась раньше марка" (строфа 515), - вовсе не бедняк, так как марка была довольнокрупной ценностью в то время. Упоминаемые здесь бедняки - это нищие, которыемогли кормиться за счет тех, кто получил богатые подарки [21]."И тот, кто накануне обноскам был бы рад, // Роскошною одеждой теперь дворецдивил" (строфа 516), - как попали во дворец в качестве гостей на свадьбе королевынищие в обносках? Их там не было, ибо в тексте песни сказано: "По залу расхаживалив богатых платьях те, кто прежде никогда не носил столь роскошных одеяний".Данкварт раздавал подарки придворным, а не нищим.Появление в переводе "Песни о нибелунгах" "бедняков" и "простонародья" размываетте незримые, но вполне четкие сословные границы, за которые мысль автора рыцарскойэпопеи не выходила.

БОГАТСТВО

Вообще можно заметить, что не все благополучно в переводе с понятиями бедностии богатства. Следовало обратить более пристальное внимание на то в высшей степениважное обстоятельство, что в феодальном обществе эти понятия обладали сильнейшейсословной окраской. Термин riche в ряде случаев означал не "богатого", а "могущественного",либо объединял оба эти значения. Местами это учитывается в переводе, но иногдавстречается неточная трактовка указанных терминов, в результате чего происходитискажение смысла текста.Например, в IV авентюре рассказывается о том, как Зигфрид собрался было покинутьвормсский двор и как бургундские короли старались его удержать. "Dar zuo waser ze riche, daz er iht naeme solt" переведено: "Служил он не за плату - богатон без того" (строфа 259). Это звучит странно, ведь знатный рыцарь вообще служилне за плату, а за ленные пожалования либо за подарки господина. Здесь имеетсяв виду не плата за службу, подобная мысль в отношении нидерландского принцане могла прийти в голову средневековому поэту, превосходно знавшему отношенияв феодальной среде. Называя Зигфрида riche, автор эпопеи имел в виду его сословнуюпринадлежность, знатность и могущество, которые, разумеется, предполагали, вчастности, и богатство, но отнюдь не являлись производными от него. Зигфридбыл "слишком могуществен, знатен, для того чтобы ему можно было предложить подарки",- вот смысл этой фразы [22], ибо, согласнотогдашним представлениям, получение дара влекло за собой известную зависимостьот подарившего, а Зигфрид считался равным по рождению и положению королю Гунтеруи его братьям.Точно так же обстоит дело и в IX авентюре. Кримхильда принимает Зигфрида,явившегося в Вормс в качестве посланца Гунтера, чтобы известить о помолвке егос Брюнхильдой и о скором прибытии молодых. Она усаживает Зигфрида и благодаритза благую весть. "Мне было бы приятно вознаградить вас золотом за службу вестника,но вы слишком для этого знатны, и я навсегда останусь вам признательной" (строфа556). Мысль Кримхильды в данном случае опять-таки состоит в том, что столь могущественномуи благородному господину, как Зигфрид, нельзя предлагать даров, ибо это моглобыть понято как намерение поставить его в зависимость от себя, следовательно,как оскорбление. Но влюбленный Зигфрид отвечает: "Даже если б тридцать странбыли моими, и то я охотно принял бы подарок из ваших рук" (строфа 557). Зависимостьот любимой его не только не страшит, по приятна. Здесь уместно вспомнить, что,согласно куртуазному кодексу, отношения между влюбленным рыцарем и знатной дамойстроились по образцу отношений вассала к сеньору. Как это переведено Ю. Б. Корнеевым?Вместо указания на "знатность" в строфе 556 читаем: "Тому не нужно золота, ктоим богат и так". А в строфе 557 "тридцать стран" заменены выражением: "Будья... богаче в тридцать раз". Идея, лежавшая в основе пожалования даров, утрачена,все сведено к довольно плоской мысли, что Зигфрид богат и без золота Кримхильды!С путаницей в отношении того, кто кому должен делать подарки, мы встретимсяи в других местах перевода. Так, в упомянутой выше сцене торжества по случаювозведения Зигфрида в рыцарское достоинство шпильманы, бродячие певцы, получают,как это было принято при дворах, щедрые дары от хозяина. В переводе же Ю. Б.Корнеева даритель и одариваемые поменялись местами, и "щедрым и тороватым" оказывается"каждый приглашенный" (строфа 41)...XXV авентюра открывается строфой, в которой читаем: "Гостей богаче вормсцевне видел мир давно". Но в оригинале стоит: "hocbgemuoter recken" (строфа 1506).Hochgemuot вовсе тте означает "богатство". Это одно из ключевых понятий рыцарскойэпопеи, относящееся к феодальной этике, к стилю поведения знатного лица. В этопонятие входят аристократический образ жизни, внушающий окружающим почтение;умонастроение и нрав, присущие благородному; надменность и высокомерие. То,что в этой же строфе упомянуты оружие и платье вормсских королей, служит недоказательством их богатства, а знаком их высокого социального статуса.Маркграф Рюдегер, поставленный перед дилеммой: сохранить верность своей госпожеКримхильде или дружбу с бургундскими королями, - просит Кримхильду и Этцеляосвободить его от присяги вассальной верности и предлагает возвратить им пожалованныеему ленные владения ("земли с бургами"). "Пойду я на чужбину в изгнанье на своихдвоих", совершенно точно перевел М. И. Кудряшев. Иначе у Ю. Б. Корнеева: "Ужлучше я в изгнание с сумой уйду отсель" (строфа 2157). Для рыцаря символом бедности,отречения от благ, коими он был наделен сеньором, служило то, что он не имеетконя, - нищенством знатный человек в любом случае заниматься бы не стал! [23]Не менее странно звучат в устах Кримхильды слова о том, что напрасно они сЭтцелем "не скупились" на дары Рюдегеру (королева еще не знает, что маркграфпогиб, оставшись им верным вассалом): скупость при любых условиях была противопоказанасеньорам. Щедрость считалась неотъемлемым признаком господина и служила однимиз главнейших его достоинств. В оригинале читаем: "Помогли нам, король Этцель,раздачи даров?" (строфа 2229).На пиру, устроенном в Ксантене после возвращения Зигфрида с молодою женой,его мать Зиглинда щедро одаривала присутствующих. "Гостей, на праздник званных,она одела так, / Что в платьях златотканых ходил былой бедняк" (строфа 712).Откуда на королевском празднике взялся бедняк? Не знаю: в оригинале имеетсяв виду свита, и это было понятно уже М. И. Кудряшеву ("свита их / Ходила в златоцветныходеждах дорогих"). Но Ю. Б. Корнееву не достаточно и "бедняков", и он добавляетопять-таки от себя: "С вельможей знатным в пышности соперничал слуга"..., -вещь в сословном обществе вообще немыслимая!Повелитель гуннов Этцель посылает свата к Кримхильде. Тот, убеждая ее принятьбрачное предложение, в частности, подчеркивает могущество Этцеля: "ему со страхомслужат многие герои" (строфа 1215). Итак, величие средневекового монарха выражаетсяв первую очередь в его власти над большим числом верных вассалов. В переводеЮ. Б. Корнеева это выглядит несколько иначе: "Богат владыка гуннов, могуч изнаменит". - Специфика феодального господства смазана.Вот еще аналогичный пример. В XXXVII авентюре гуннский воин говорит Кримхильдео том, что ее сильнейший вассал Рюдегер не выполняет своего долга и не сражаетсяза нее, хотя получил от сеньора немало "людей, земель и бургов" (строфа 2139).В переводе Ю. Б. Корнеева: "Немало он подарков, и замков, и земель / От вашегосупруга в награду заслужил..." [24]. Люди,вассалы в обоих этих случаях исчезли! Автора "Песни о нибелун-гах", в отличие от переводчика, занимает не то, что знатные господа богаты, - что разумеетсясамо собою и не представляет для него особого интереса, - но способы употребленияими богатства: оно доставляло им возможность быть щедрыми, привлекать на службурыцарей, устраивать пиры, вообще вести куртуазный образ жизни. Это - главное.К сожалению, переводчик далеко не всегда считается с сословным смыслом трактовкибогатства в эпопее. Я позволю себе привести еще один пример.Бургунды прибывают к гуннскому двору. Кримхильда встречает их неласково и,заметив недовольство Хагена, говорит ему: "А с чем таким из Вормса явились выко мне, // Чтоб рада вас принять была я у себя в стране?" (строфа 1739). Онаявно намекает на отобранный у нее клад нибелунгов (о чем прямо говорит в строфе- 1741). Это ее замечание в высшей степени существенно для понимания смыслаконфликта между Кримхильдой и бургундами. Тот, кто владеет кладом, тот могуч,тому принадлежит и власть, ибо клад в эпопее фигурирует в качестве символа господства;в сознании Кримхильды клад и власть слились к тому же с образом Зигфрида. Чтоже она слышит в ответ?С усмешкой молвил Хаген: "Когда б я знал заране,Что за гостеприимство вы требуете дани,Поверьте, согласился б я по миру пойти,Чтоб только вам, владычица, подарок привезти".(строфа 1740)Таков перевод Ю. Б. Корнеева. В действительности Хаген говорит Кримхильденечто иное. Его насмешка выражается не в предположении, что королева требуетот прибывших платы за гостеприимство, это было бы плоско и не задело бы ее.Смысл слов Хагена таков: "знай я, что вы, королева, примете подарок от меня,вассала, то, будь я достаточно богат, я бы вам что-нибудь преподнес" (ср. переводМ. И. Кудряшева, понявшего это место правильно). Ирония здесь глубже и злее:ведь в феодальном обществе подарки делают господа вассалам, вообще лица, которыестоят выше на социальной лестнице, тем, кто занимает более скромное положение,но не наоборот, ибо получивший дар считался подвластным подарившему: а королева,якобы, желает подарка от Хагена! Такое предположение оскорбительно. Вот в чемзаключается тонкая издевка, вполне понятная средневековой аудитории: своимитребованиями Кримхильда нарушает сословный этикет!

* * *

Теперь я хотел бы остановиться на интерпретации переводчиком двух эпизодов"Песни о нибелунгах", которые в высшей степени существенны для понимания ееконцепции, - на ссоре Кримхильды с Брюнхильдой и на убийстве Кримхильдой Гунтера,а затем и Хагена.

ИЗ-ЗА ЧЕГО ПОССОРИЛИСЬ КОРОЛЕВЫ?

Ссора, происшедшая между юными королевами, представляет собой один из решающихмоментов всего сюжета "Песни о нибелунгах", ее следствием явилось убийство Зигфрида,а от него тянется прямая связь к гибели бургундов. Что же послужило причинойэтой поистине роковой ссоры? Как явствует из XIV авентюры, поначалу речь шлао том, кто из королей более удал и силен - Гунтер или Зигфрид, и пока женщинысопоставляли их личные достоинства, спор не перерастал в открытую свару. Взрывпоследовал с переходом разговора на сословную почву. Насколько можно судитьпо переводу, Кримхильда впала в гнев после утверждения Брюнхильды, что Зигфрид- "простой вассал" Гунтера (строфа 821). Кримхильда говорит, что не поверит,будто ее братья и родня осмелились бы выдать ее за "подданного" (строфа 822).Слово за слово, и между королевами происходит обмен резкостями. Когда в тотже день они вновь встречаются у входа в храм, Кримхильда прямо называет Брюнхильдуналожггицей Зигфрида и предъявляет доказательства - перстень и пояс. Разрывстановится полным и окончательным.Все кажется логичным, - кроме одного: почему так разъярилась Кримхильда присловах Брюнхильды, что Зигфрид - вассал Гунтера? Ведь Зигфрид во время поездкивместе с Гунтером к Брюнхильде (авентюры VI и VII) сам предложил королю, чтоон станет выдавать себя за его человека и делать вид, будто служит ему как своемугосподину, - этот обман может способствовать, по его мнению, успеху сватовства.Конечно, тут имеется существенная разница: Гунтер и Зигфрид прикидывались один- господином, другой - его вассалом, тогда как Брюнхильда верила, что это таки есть на самом деле [25]. Что касается Кримхильды,то она, по-видимому, вообще не знала об этой выдумке, и высокомерные притязанияБрюнхильды не могли ее не задеть. И все же внезапная ярость Кримхильды не представляетсямне вполне мотивированной [26], во всякомслучае если всецело довериться переводу Ю. Б. Корнеева.Обратимся к более ранним событиям, которые подготовили конфликт XIV авентюры.Постараемся при этом выяснить, какие социальное термины применялись к Зигфриду.Когда они вместе с Гунтером приплыли в Исландию и он выдал себя за вассала Гунтера,это было им выражено такими словами: "Gunther si min herre, und ich si sin man","пусть Гунтер будет моим господином, а я - его человеком (вассалом)", говоритЗигфрид (строфа 386). Они уславливаются ввести в заблуждение Брюнхильду, и Зигфридслужит Гунтеру (diente). По прибытии в Изенштейн он ведет под уздцы его коня(строфы 396, 397, 398). Вышедшая к ним Брюнхильда обращается было с приветствиемсперва к Зигфриду, но тот отклоняет эту честь и спешит уведомить ее: "мой господин(сеньор) стоит впереди", и указывает на Гунтера ("скромным вассалом" он именуетсебя лишь в переводе Ю. Б. Корнеева, строфа 420). Брюнхильда принимает эту терминологию:"ist er din herre unt bistu sin man" (строфа 423).После состязания с Гунтером (т. с. с Зигфридом, который, скрываясь под плащом-невидимкой,совершает вместо Гунтера богатырский подвиг) побежденная Брюнхильда объявляетсвоей родне и людям, что отныне они - подданные вормсского короля (undertan,строфа 466), и те в знак подданства преклоняют перед ним колени (строфа 467).Меж тем хитроумный Зигфрид, спрятав плащ-невидимку, вновь появляется при двореи, прикидываясь неосведомленным, спрашивает "своего господина", скоро ли начнутсясостязания (строфа 471, но в оригинале нет слов "ваш вассал" и "мой владыка").Прежде чем дать согласие на отъезд в Бургундию, Брюнхильда собирает для советасвоих "родичей и людей (mage unde man, строфы 475, 476), а Зигфрид тем временемспешит в страну нибелунгов, чтобы привести подмогу Гунтеру, и велит ему сказатькоролеве, что это он, Гунтер, его послал. Вскоре Зигфрид возвращается с отрядомнибелунгов, и на вопрос Брюнхильды Гунтер отвечает: "это мои люди (ez sint mineman, строфа 509), отставшие от меня в пути". Брюнхильда приветствует прибывших,но Зигфрида - "иначе, чем остальных" (строфа 511) [27].В X авентюре описаны прибытие Гунтера с женою в Вормс и помолвка Зигфридас Кримхильдой. Все садятся за стол, и тут Брюнхильда заплакала при виде Зигфрида,усевшегося близ Кримхильды. На вопрос Гунтера о причине ее огорчения его женаотвечает: "Могу ль не лить я слез, // Коль тяжкую обиду мой муж сестре нанес,// За своего вассала ее решив отдать? // Как, видя рядом с ней его, от горяне рыдать?" (строфа 620). Не будем вдаваться в гадания, чем на самом деле вызвалогоре Брюнхильды: оскорбленной сословной гордынею или же тем, что Зигфрид (которогоона знала раньше и любила, согласно преданиям, предшествующим "Песни о нибелунгах")отверг ее любовь? Возмущение Брюнхильды так велико, что она объявляет мужу:"Охотнее всего я бы со стыда убежала отсюда" (строфа 622) [28].Мне сейчас важен лишь примененный ею к Зигфриду Термин eigenholde. Значениеэтого термина - не "вассал", а "несвободный", "зависимый", "холоп".Итак, уже не man, но eigenholde! Гунтеру приходится открыть Брюнхильде, чтоЗигфрид, как и сам он, - могучий король, владелец многих бургов и обширной страны,а потому вполне достоин быть мужем его сестры (строфа 623). Но что бы ни говорилГунтер, Брюнхильда продолжала печалиться (строфа 624), - нужно ли другое доказательствотого, что истинная причина ее горя была скрыта? Заметим: Брюнхильда уже знает,что Зигфрид на самом доле не вассал и тем более не холоп Гунтера.Следующая сцена, привлекающая наше внимание, происходит десять лет спустяпосле описанных событий. Брюнхильда задается вопросом: почему Зигфрид, eigenman ее и Гунтера, так долго не был у них на службе? (строфа 724). Опять-таки,не "вассал" (man), a - "собственный человек", "несвободный слуга"! Она побуждаетГунтера пригласить Зигфрида с Кримхильдой в Вормс, и король в конце концов уступаетее просьбам, но не потому, что Зигфрид якобы должен ему служить, а только вследствиеее настойчивости. Он посылает за ним 30 своих людей (man), знатных вассалов,во главе с графом Гере. Прибывших в Бургундию Зигфрида с Кримхильдой принимаютс великими почестями. Во время пира Брюнхильде при взгляде на Зигфрида пришлав голову мысль, что "никогда не было столь же могучего холопа (eigenholde -не "вассала", как в переводе!), и она все еще была к нему благосклонна" (строфа803).Что все это нам дает? Зигфрид в свое время выдавал себя за вассала (man) Гунтера,- подобными же вассалами были и все другие знатные лица и рыцари в окружениибургундского короля. Но Брюнхильда упорно именует его "холопом", "несвободнымслугой", "зависимым человеком" (eigenholde). И если в первом термине не содержитсяникакого принижения свободы и благородства лица, являющегося вассалом, то второйтермин, равно как и аналогичный ему термин eigen man, имеет сильнейший уничижительныйсмысл, будучи применен к такому человеку, как Зигфрид! Переводчик не учел этогоразличия, и везде, где в сцепе ссоры королев он называет Зигфрида "вассалом","подданным", нужно читать "холоп", "несвободный".Вполне естественно, Кримхильда была жестоко оскорблена, - ведь, помимо всегопрочего, сцена эта, как и следующая за нею сцена у врат храма, происходила публично,при многочисленных свидетелях (дамы поссорились во время рыцарского турнира),и вот, при всем дворе муж Кримхилъды назван "зависимым слугой"! Такое оскорбление,нанесенное на людях, несмываемо [29]. Нужноеще учесть, что в ту эпоху слово сохраняло магическую роль: верили, что оноспособно воздействовать на человека, которому адресовано, и подобно тому какпохвала может быть благотворной для его существа, хула оказывает на оскорбленногосвое зловредное влияние. Внутренняя целостность личности могла пострадать отуничижительной клички. Это делает более понятной бурную реакцию Кримхильды. В переводе Ю. Б. Корнеева острота ситуации скрыта нечеткостью, я бы позволилсебе сказать, неаккуратностью терминологии. Вот Кримхильда, грозясь войти всобор первой, заявляет: "Сегодня ж ты увидишь, что выше родом я..." (строфа828). Но речь идет уже не о том, кто высокороднее, в подлиннике стоит совсемдругое: "daz ich bin abelvri" - "что я свободнорожденная" (или: "благороднаи свободна"). Это заявление может показаться странным: кто же не знает, чтородная сестра короля - свободная? Но женщина, вступая в брак, приобретала юридическийстатус мужа, и поскольку Зигфрид был назван "несвободным слугой", то и женуего тем самым признали зависимой. И поэтому совершенно логично Брюнхильда заявляетКримхильде: "Не хочешь быть рабой, // Так с дамами своими в собор нейди со мной..."(строфа 830, перевод М. И. Кудряшова). Согласитесь, что эти слова имеют инойсмысл, нежели тот, который содержится в переводе Ю. Б. Корнеева: "Коль ты убеждена,/ Что верностью вассальной пренебрегать вольна..." Вассальная верность - верностьсвободного человека. Здесь же речь идет о рабыне, холопке, а не о жене вассала,ленника. Вот до чего дошло дело! Немного раньше, если верить Ю. Б. Корнееву,Кримхильда говорит Брюнхильде:"Вот что еще мне странно: коль впрямь он ленник твойИ ты повелеваешь по праву им и мной,Как он посмел так долго вам дани не платить?.."(строфа 825)Но и здесь в переводе оказались смазанными решающие смысловые понятия: вместо"ленника" нужно читать "холоп" ("крепостной", din eigen), а вместо "дани" -"чинш" (zins), т. е. платеж, который взимался с зависимого крестьянина. Собственно,последняя строка должна выглядеть следующим образом: "как долго он сидел [научастке земли, в своем владении], не платя оброка". Зигфрид приравнен к простомукрестьянину, к оброчному мужику! Точно так же в строфе 838 слова Брюнхильды"Пускай супруга ленника даст госпоже пройти" в оригинале звучат так: "холопке(eigen diu) никогда не пройти перед королевой"....Я предвижу возражение: "перед нами поэтический текст, а не юридическийдокумент и ваши терминологические тонкости тут ни к чему!" Переводчику оттенкисоциально-правового словаря "Песни о нибелунгах" действительно показались несущественными,и он ими полностью пренебрег. Весь вопрос, однако, заключается в том, так лиотносились к терминологии эпопеи ее автор и современная ему аудитория? Терминыeigen man, eigenholde встречаются во всей обширной поэме исключительно в приведенныхсейчас местах, ни к кому, кроме Зигфрида, они не прилагаются. Как я уже подчеркивалранее, люди низкого социального положения в круг обозрения поэта вообще не включались,- тем резче и выразительное на общем благородно-куртуазном фоне эпопеи должныбыли прозвучать эти клички-пощечины: "холоп", "слуга", "крепостной", "раба".Необходимо, далее, иметь в виду, что в феодальном сознании право занимало огромноеместо; впрочем, значение юридического аспекта жизни демонстрируется чуть лине в каждой авентюре "Песни о нибелунгах" [30].Поэзия и право, столь далекие друг от друга в нашем мышлении, были, напротив,тесно связаны в духовной культуре средних веков, и эту ее "синкретичность" нельзяупускать из вида.Резюмируя, нужно признать, что переводчик, не потрудившись поинтересоваться,каково действительное содержание употребляемых в песни социальных терминов,в частности применительно к Зигфриду, и толкуя их наобум, крайне приблизительно,тем самым лишил себя возможности понять и подлинный смысл всей сцены, стольважной для основного конфликта эпопеи.

ЖЕЛАЛ ЛИ ХАГЕН СМЕРТИ ГУНТЕРА?

Заключительная сцена "Песни о нибелунгах" - гибель Гунтера и Хагена от рукижаждущей мести Кримхилъды - интерпретирована переводчиком таким образом, Кримхильдатребует от Хагена возвратить сокровища, некогда у нее отобранные, тот отказывается,заявляя, что до тех пор, пока жив кто-либо из бургундских королей-братьев, онбудет молчать о местоположении клада. Тогда Кримхильда со словами: "От клятвыосвобожу я вас" велит обезглавить Гунтера и предъявляет его окровавленную головуХагену. Тот торжествует: теперь никто не знает, где клад, а он тайны не выдаст.Кримхильда самолично отрубает ему голову, убедившись, что клада ей не добыть.Обоснованно ли такое толкование? Если исходить из того, что нечто подобноеизображено и в скандинавском варианте легенды о гибели Гьюкунгов, то положительныйответ кажется правильным [31]. Правда, присопоставлении обеих версий, видно, что Гунтер (исл. Гуннар) и Хаген (исл. Хёгни)поменялись ролями: в "Эдде" Гуннар выставляет требование смерти Хёгни как условиевыдачи клада, а в немецкой эпопее Хаген заявляет, что не откроет тайны, покажив Гунтер. Но коллизия та же самая.И тем не менее я сомневаюсь в убедительности такой интерпретации этого местав "Песни о нибелунгах". Причина моих сомнений состоит прежде всего в том, чтов ряде пунктов перевод неточен. Сравним текст Ю. Б. Корнеева с подстрочным переводом.

2368  
Лишь усмехнулся Хаген: "Не след меня стращать.Поклялся вашим братьям о кладе я молчать, Покамест не узнаю, что умерли все трое, И где он - этого я вам до гроба не открою". Сказал тогда мрачный Хаген: "Пустая это речь, благороднаякоролева. Я поклялся, что не покажу клада. Пока жив хоть один из моихгоспод, я никому клада не отдам".
2369  
Она в ответ: "От клятвы освобожу я вас",И обезглавить брата велела сей же час, И к Хагену обратно вернулась поскорей,Отрубленную голову влача за шелк кудрей. "Я положу этому конец", - сказала благородная дама,она велела умертвить брата. Ему отсекли голову; за волосы она принеслаее герою из Тронье, и было это ему большим горем.

Мы можем убедиться, что Хаген в действительности не говорил, что он якобыпоклялся молчать о кладе покамест не узнает о смерти всех трех братьев (Гунтера,Гизельхера и Гернота, - два последних уже погибли в бою с гуннами). При этомв переводе Ю. Б. Корнеева появляется несообразность: Хаген якобы поклялся молчатьо кладе до тех пор, пока живы братья, и вместе с тем заявляет, что не откроетэтой тайны "до гроба"! Хаген поклялся в другом: не раскрывать тайны. Мысль егопроста: пока живы короли, они - хозяева клада. Поэтому и сама Кримхильда непонимает слов Хагена так, как истолковывает их переводчик ("От клятвы освобожуя вас"), она просто-напросто "кладет конец" многолетней вражде, доводя ее дожелаемого ею рокового конца, и велит отрубить голову Гунтеру не для того, чтобызаставить Хагена говорить, а мстя за убийство Зигфрида, соучастником которогобыл ее брат. Хаген испытывает горе при виде отрубленной головы своего господина(о чем перевод умалчивает).Я хотел бы быть понятым правильно. Я не настаиваю на том, что в "Песни о нибелунгах"вовсе отсутствует какой бы то ни было след старого мотива, который с предельнойвыразительностью виден в "Гренландской Песни об Атли": умерщвление одного извладельцев клада как условие выдачи сокровища и глумление оставшегося в живыхнад обманутым убийцей. Я предполагаю другое: этот мотив известен автору эпопеи(см. строфы 2370-2371), и он с ним считается; но мотив этот существенно ослаблени частично переработан. Причина такой, пусть неполной трансформации понятна:немецкая рыцарская эпопея была создана (пересоздана с использованием старыхпесен) в совсем другой идеологической среде, нежели эддические песни. Языческаяэтика в "Песни о нибелунгах" неизбежно подверглась значительным коррективам.Если в "Старшей Эдде" брат мог потребовать смерти брата (Хёгни и Гуннар - братья)для того, чтобы затем бросить жадному тирану Атли гордый вызов: "ты радости// так не увидишь, // как не увидишь // ты наших сокровищ!" - то можно ли предположить,что Хаген - старший вассал Гунтера поставил бы такое же условие? Хаген не говоритКримхильде: сперва убей моего сеньора, и не намекает на подобную возможность.Это было бы противно всем нормам феодального поведения, самой черной изменой,какую только можно было домыслить в обществе, строившемся на отношениях личнойверности и покровительства. Хаген, конечно, хотел умереть честным и оставитьпо себе память, незапятнанную славой Иуды. Как же мог он подстрекать Кримхильдуумертвить его господина? Такая мысль не могла прийти автору "Песни о нибелунгах".Убийство брата его собственной сестрой ужасает Хагена, и он совершенно точно,в категориях своего времени, называет ее valandinne, "дьяволицей", ибо на такоезлодейство мог отважиться лишь тот, кем завладел дьявол [32].Кримхильда попрала все законы - и человеческие и божьи, и Хильдебранд тут жеее карает ударом меча. Между тем смерть Хагена, "лучшего из героев", оплакиваетдаже его враг Этцель.Старая тема принесения в жертву брата для сохранения магического клада ужес трудом обнаруживается в финале "Песни о нибелунгах". Она переплетена с новымимотивами, продиктованными рыцарской этикой, деформирована ими, и последние преобладают.Я полагаю, что при переводе этого очень ответственного места надлежало бы возможноближе держаться смысла подлинника и не давать столь прямолинейной его трактовки,которая оказывается в вопиющем противоречии с нравственными установками и идеаламирыцарского эпоса.

"ОСТРОВ" ЛИ ИСЛАНДИЯ?

В первой части "Песни о нибелунгах" как бы сопоставлены - и противопоставлены- два мира: реальный, современный автору и сказочно-легендарный. Первый мир- Бургундия, точнее, вормсский двор с его куртуазно-рыцарственным бытом. Этотмир изображен в высшей степени конкретно и наглядно, автор видит его во всехдеталях и красках. Поведение людей в этом мире реально и правдоподобно, привсей его поэтизации. Другой мир - родина Зигфрида и родина Брюнхильды. Здесьвозможны всяческие чудеса - поединок с драконом и с богатыршей, добывание кладаи плаща-невидимки, покорение чудесных нибелунгов. Герои этого мира обладаютособыми качествами, непобедимостью, неуязвимостью, сверхчеловеческой силою инепоколебимым бесстрашием. Естественно, что в атмосфере бургундского двора выходцыиз мира легенды, Зигфрид и Брюнхильда, не могут органически прижиться, и несмотряна заключенные ими браки с вормсцами, они остаются в нем чужаками. Зигфрид погибает,Брюнхильда исчезает из поля зрения эпопеи после того как сыграла свою роль вразжигании рокового конфликта [33].Но столь же чуждыми и непонятными были и самые страны, откуда явились в Вормсэти герои. В то время как Австрия, а отчасти и Бургундия (хотя и в меньшей мере,поскольку, как полагают, автор "Песни о нибелунгах" родом был с Дуная), рисуютсяв эпопее как реальные пространства, с городами, замками, путями сообщения, лесами,- Нидерланды, Исландия, Норвегия остаются для поэта не более как туманными географическиминазваниями. Их он не "видит" так, как видит области Центральной Европы.Если представления о Севере у жителей континентальной части Европы в средниевека вообще были довольно расплывчаты и неопределенны, то автор "Песни о нибелунгах",недостаточно осведомленный о географии за пределами Австрии, о Норвегии, Исландиии Нидерландах знает до крайности мало. Достаточно сказать, что Нидерланды истрана сказочных нибелунгов поначалу фигурируют в эпопее в качестве двух разныхобластей: первая - родина Зигфрида, где правит его отец, вторая - место егоюношеских приключений, страна, в которой герой захватил богатый клад, приобрелплащ-невидимку и верных воинов-богатырей. Страна нибелунгов однажды в песниассоциируется с Норвегией (строфа 739). Но затем оказывается, что Норвегия,страна нибелунгов и Нидерланды - одно и то же. Так можно понять расплывчатыегеографические указания в XI авентюре песни (ср. строфы 708 и 721), в следующейавантюре эти страны окончательно сливаются воедино; когда же после гибели сынаубитый горем король Нидерландов Зигмунд уезжает домой, то он направляется встрану нибелунгов (ср. строфы 1085 и 1098). Весьма неясно мыслится поэту и путьв эти страны: в Исландию нужно плыть на корабле в течение 12 дней, в Норвегиюже скачут верхом. Из Исландии до Норвегии - расстояние в "сто с лишним длинныхмиль" (строфа 484).В этих далеких областях локализуются те эпизоды эпопеи, которые отмечены наибольшейсказочностью: подвиги юного Зигфрида, сватовство Гунтера к Брюнхильде и т. п.Отправляясь на север, герои песни перемещаются как бы в другое время: из куртуазнойсовременности они попадают в седую эпическую старину. Туманность топографииСеверной Европы находится в прямой связи с особым характером, фантастичностьюдействий, развертывающихся здесь, и со специфическим временем, в котором этидействия протекают.Страны Севера в песни скорее упомянуты, нежели охарактеризованы, что они собоюпредставляют, - остается неизвестным. В частности, об Исландии сказано, собственно,лишь то, что в ней расположен бург Изенштейн, в котором жила Брюнхильда до сватовстваГунтера, и что имеются также и другие бурги. Однако то, что Исландия - остров,по-видимому, неизвестно автору эпопеи. Во всяком случае он ни разу ее островомне называет. При первом упоминании имени Брюнхильды сказано только, что онаживет "за морем" (строфа 326), а далее говорится весьма неопределенно о "странеБрюнхильды". Жители этой страны ни разу не названы "исландцами".В переводе М. И. Кудряшева эта неопределенность полностью сохранена. В переводеЮ. Б. Корнеева она почему-то утрачена: в тексте "Песни о нибелунгах" то и делоИсландия именуется "островом", а население ее - "островитянами" и "исландцами"(строфы 326, 382, 383, 408, 444, 476 и др.).Это может показаться мелочью. Но разве не имеет значения для верного пониманияпамятника литературы прошлого то, что знал и чего не знал автор? Мало того,как уже было отмечено, самая туманность, неясность представлений автора песнио северной периферии Европы приобретает в контексте художественного целого определеннуюфункцию, и с этим необходимо считаться.

СЛОВА И КРАСКИ

Автор "Песни о нибелунгах" видит мир красочным и ярким. Все им описываемоепредстает перед нами объемным и живым, и одно из средств, при помощи которыхпоэту удается добиться "эффекта присутствия", заключается в том, что он щедроделится с нами своими зрительными впечатлениями. Драгоценные камни, жаркое золото,сияющие на солнце шлемы и панцири, роскошные цветные одеяния, боевые значки,штандарты - ничто не ускользает от его взора. Чрезвычайно внимателен поэт ик физическому облику людей, населяющих эпопею. Их внешность не очень-то индивидуализирована,эпические герои - прежде всего типы: зато они изображены так, что кажутся сошедшимис книжной миниатюры. Это сравнение подсказано самим автором. В V авентюре, рассказываяо первой встрече Зигфрида с Кримхильдой, он замечает:У Зигмунда на диво пригожий сын возрос.Казался он картиной, которую нанесХудожник на пергамент искусною рукой.(строфа 286, перевод Ю. Б. Корнеева)И это замечание не остается неким общим местом, каких много в средневековойлитературе. Принцип "работы красками" нашего поэта аналогичен практике книжныхминиатюристов. Он не смешивает разные тона, но применяет их в чистом виде. Излюбленныеего цвета - золотой, красный, белый, хотя встречаются и другие тональности.Поэт охотно, я бы даже сказал, последовательно, прибегает к красочным контрастам.Вот, например, картина прибытия Гунтера со спутниками в Исландию. Они высадилисьна берег и скачут к замку Изенштейн. Их четверо, и кони их "белоснежны". Ноесли одежды Гунтера и Зигфрида того же белого цвета, то наряд второй пары -Хагена и Данкварта был "черно-вороной" (строфы 399, 402). Этот контраст цветовчетко выражен в переводе. Жаль, что "живописная манера" автора не воспроизводитсяв других случаях. Так, в строфе, непосредственно предшествующей процитированнымсловам о миниатюре, мы читаем: "То в жар, то в дрожь от этих дум бросало смельчака"(строфа 285), - имеется в виду душевное сокрушение Зигфрида, уверенного, чтоКримхильда не отвечает взаимностью на его чувство. Но так сказано у Ю. Б. Корнеева,автор же эпопеи не называет этих физических состояний, а дает их визуальноевыражение: "Он становился то бледным, то красным". Поэт предпочитает видетьсвоего героя не изнутри, а снаружи, и передает его страдания живописными средствами.Переход к сравнению Зигфрида с картинкой на пергаменте драгоценной рукописикажется в высшей степени естественным и закономерным.То, что здесь мы имеем дело не с изолированным эпизодом, а художественнымвидением поэта, может быть подтверждено другими примерами. Ограничусь одним.Тело злодейски убитого Зигфрида враги бросают у дверей опочивальни Кримхильды,где она его и находит.За дверь Кримхильда вышла на мертвеца взглянуть,И голову герою приподняла чуть-чуть,И мужа опознала, хоть мукой искаженИ весь в крови был лик того, кто Зигмундом рожден.(строфа 1011, перевод Ю. Б. Корнеева)Оставляя в стороне неточность, которая не имеет отношения к обсуждаемому сейчаспредмету (а именно, что Кримхильда не "вышла", а "велела отвести себя", - королева!),я хочу подчеркнуть красочные детали, которые, к сожалению, пропали при переводе.Кримхильда приподнимает "прекрасную голову" убитого "своею очень белою рукой","и сколь ни был он красен от крови, она тотчас узнала его". Опять контраст белогои красного! И почти в тех же выражениях эта сцена повторяется немного спустяпри погребении героя. "Королеву привели туда, где он лежал. Его красивую головуподняла она своего белоснежною рукой и облобызала покойного, доблестного благородногорыцаря. Ее светлые глаза от тоски плакали кровью" (строфа 1069). Переводчик недостаточно чувствителен к этим важным особенностям авторской эстетики.

* * *

Сказанного, мне кажется, вполне достаточно для того, чтобы сделать некоторые выводы. В мои цели не входило рецензирование или корректирование данного перевода. Мне представлялось важным вскрыть принципы, которыми руководствовался интерпретатор произведения средневековой литературы. Переводчик подошел к памятникусловесности далекой эпохи так, как если б перед ним была поэма, созданная внаши дни, с автором которой он говорит на общем языке современников. При переводе такой поэмы, может быть, и нет необходимости в предварительных специальных изысканиях,и ничто не нуждается в особых разъяснениях. Боюсь, переводчику не показалосьнужным поинтересоваться обычаями, правом, эстетикой, нравственностью людей,которые жили во времена сочинения "Песни о нибелунгах". Во всяком случае изучениеего перевода не заставляет думать, что Ю. Б. Корнеев испытал подобный интерес.И дело тут не в небрежности одной, - дело, по-видимому, в исходных позициях. Можно с равным успехом переводить художественные произведения всех времен инародов, ибо люди всегда одинаковы, - вот эта предпосылка, осознанна она илинет.Да, у нас немало общего с людьми других эпох, и только благодаря этой всеобщностирода людского возможен "диалог" на почве истории культуры. Не будь этого общего,- не было бы и интереса к литературе и к жизни цивилизаций далеких времен. Нознание их культуры не дается само собой, потребны огромные интеллектуальныеусилия для проникновения внутрь этой чужой для нас, непривычной и во многомнеобычной (т. е. не такой, как наша собственная культура) духовной сферы. Здесьвидимость ясности и понимания намного опаснее откровенного признаниянепонятности.Литературное произведение возникает в силовом поле культуры как целого и сбольшей или меньшей полнотой отражает в себе характерные для этой целостностичерты. Поэтому постижение художественного творения самого по себе, вне "дифференцированногоединства всей культуры эпохи" (М. М. Бахтин), - невозможно, "Песнь о нибелунгах"в этом отношении в высшей степени показательна, столь многими нервами соединеноее содержание с нравственными нормами, правовыми установлениями, обычаями, религией,бытом, идеями о красоте, господствовавшими в те времена. Самые разные аспектысредневековой картины мира объединились в этом грандиозном художественном памятнике,и его интерпретатору не обойтись без попытки как-то "войти", "вжиться" в культуру,породившую "Песнь о нибелунгах".Как и всякое выдающееся создание человеческого духа, песнь выходит за рамкисвоего только времени и сохраняет живые связи с культурной традицией предшествующегопериода. "Песнь о нибелунгах" непонятна, если не знать эддических песен, "Сагио Вёльсунгах" и сказаний о Дитрихе Бернском. Немецкая рыцарская эпопея началаXIII в. многопланова: наряду с современностью в нее включено и далекое прошлое,да и самое это прошлое оказывается сложным сплавом преданий о событиях эпохиВеликого переселения народов с мифом и сказкой. Эта много- и разноплановость,разумеется, не представлена в песни в виде смешения самостоятельных слоев иликусков; филологи, пытавшиеся их вычленить, долгое время не обращали вниманияна то, что в контексте эпопеи слои эти, так и не слившись воедино, приобрелиособые функции, что их сочетание в рамках художественного целого сообщаетему как бы новое измерение.Но поэтому приходится призадуматься над тем, одинаковы ли способ изложения,стилистика, подход к материалу, самый отбор его в разных частях эпопеи, связанныхс теми или иными пластами предания о нибелунгах. Уже на частном и, на первыйвзгляд, несущественном примере "Исландии", как она преподнесена в песни, можнобыло увидеть, что подобная проблема действительно существует и требует вниманияинтерпретатора. Видимо, в художественном творении нет мелочей, - все вплетаетсяв ткань поэтического целого, и любой оттенок мысли или поворот ее, каждое словои выражение, которые невнимательному читателю покажутся второстепенными, могутприобрести свое значение [34]. Не буду возвращатьсяза доказательством к уже приведенным примерам пренебрежения переводчиком "Песнио нибелунгах" этой истиной, лишь замечу, что число их, увы, нетрудно было быувеличить...Не исключено, Ю. Б. Корнеев возразит мне, что "не всякое слово в строфу впишется".Верно, отнюдь не все тонкости, которые нетрудно выразить в подстрочном переводеили в комментарии, столь же легко ложатся в жесткий стихотворный размер. И мневовсе не хотелось бы предстать в глазах Ю. Б. Корнеева или читателей в ролиэтакого педанта, который вылавливает ляпсусы и придирается к мелочам, не допускаясо стороны переводчика ни малейшей поэтической вольности. Речь идет о другом,куда более принципиальном вопросе: как подходить к переводу памятника культурыпрошлого? Нужны ли для этой интерпретации какие-то знания, кроме версификаторскогоумения и владения языком? Каково должно быть обращение с литературным памятником,созданным в системе иной культуры, нежели та, к которой принадлежит истолкователь?Необходимо ли считаться с особенностями мысли и стилистики такого памятника?При каких условиях возможно наше действительное, а не мнимое знакомство с духовныммиром другой культуры? Вот кардинальная проблема, от решения которой зависиткачество, верность истолкования переводимого памятника, и эта проблема, разумеется,выходит далеко за рамки обсуждения данного перевода, - перевод "Песни о нибелунгах"занимал меня именно в таком широком плане [35].


Примечания

1. "Песнь о нибелунгах". В кн.: "Беовульф,Старшая Эдда, Песнь о нибелунгах". - "Библиотека всемирной литературы. Серияпервая. Литература Древнего Востока, Античного мира, Средних веков, Возрождения,XVII и XVIII веков". М., "Художественная литература", 1975.

2. "Песнь о Нибелунгах", с введением и примечаниями,с средневерхненемецкого размером подлинника перевел М. И. Кудряшев. СПб.,1889.

3. На языке оригинала использовано издание:"Das Nibelungenlied". Nach der Ausgabe von Karl Bartsch hg. von Helmut deBoor. 20. revid. Aufl, F. A. Brockhaus. Wiesbaden, 1972.

4. Зигфрид действительно не говорил об этомсвоей жене, но то, что он подарил ей кольцо и пояс Брюнхильды, было достаточновеским свидетельством в пользу обвинении, выдвинутых Кримхильдой. Пояс служилсимволом невинности. Следовательно, Зигфрид был намерен клятвенно опровергнутьлишь подозрение в произнесении им позорных для Брюнхильды слов, а не самыйфакт - происшедшее в опочивальне Гунтера.

5. Я оборвал цитату, далее в строфе 1438читаем: "Зато уж принял гуннов учтивее король, // Чем принимал других пословкогда-нибудь дотоль". Это переведено неточно; в подлиннике сказано: "Он принялгостей, как всегда надлежит дружески приветствовать послов в стране другогокороля", - и неверно вообще, так как Рюдегера, как мы уже видели, Гунтер принималеще более сердечно и торжественно

6. Когда Гунтер хотел послать Хагена послом,тот "отмахнулся" (строфа 531), что в высшей степени неучтиво по отношениюк королю. В подлиннике "отвечал". "Оживление" текста?!

7. Неудачно и выражение: "исподтишка // Посмеивалсяс Хагеном ее жених слегка" (строфа 521), - в оригинале просто "рассмеялись".Смех исподтишка недостоин короля.

8. Описание пышного празднества, которымознаменовалось бракосочетание Зигфрида с Кримхильдой и Гунтера с Брюнхильдой,автор эпопеи заканчивает сентенцией: "si kunden herliche leben" (строфа 688).Перевод: "Умели жить в те дни!" ослабляет специфический смысл этих слов, подчеркивающихкняжеский, присущий господам образ жизни.

9. Кстати, чуть выше гунны, струсившие привиде Хагена и Фолькера, переглядываются между собой. В подлиннике сказано:"Гордые бойцы переглянулись" (строфа 1792). Показательно, с точки зрения средневековой"этикетности", что подобные устойчивые определения сохраняются даже там, гдеони противоречат фактической стороне дела.

10. См.: P. Wapnewski. Rudigers Schild.Zur 37. Aventiure des NibeIungenliedes. - "Euphorion", 54. Bd. 4. H., 1960.

11. Cм. "Das Nibelungenlied", S. 308, Anm.

12. Таково же понятие "совесть". Переводчик вводит его в заключительной сцене эпопеи. Все герои погибли, Кримхильда отрубаетголову Хагену. Этцель горестно восклицает: "...смерть его, хоть он мой враг,мне совесть тяготит" (строфа 2374). Почему?! Гуннский владыка не причастенк его убийству. В оригинале сказано: "мне все же очень жаль его".

13. Бургундский посол, приглашая Зигфридав Вормс, говорит, в переводе Ю. Б. Корнеева: "Грех... не дать согласья" (строфа752), В оригинале: "не должны вы отказываться".

14. Перевод М. И. Кудряшева тоже неверный.

15. Такую же неточность допустил и М. И.Кудряшев: "Сам дьявол от девицы живым не убежит!"

16. Неудачно выражено в переводе Ю. Б. Корнеева обращение к Господу в строфе 2096: "Тогда я вас и Бога лишь об одном молю...".В оригинале: "да внушит вам Бог, чтоб вы поступили по чести". Христианин никакне мог объединить в одном обращении человека и творца.

17. Показательно, что в сцене кончины Зигфридапоэт прибегает к образу борьбы героя со смертью, имеющей облик воина (строфа998). В переводе Ю. Б. Корнеева это несколько смазано, в переводе М. И. Кудряшевав соответствии с оригиналом выглядит так: "Зигфрид боролся с смертью, былбой не долог их: // Да, смерти меч преострый сразил его в конец..."

18. Столь же сомнительно упоминание "сыройземли" (понятие, опять-таки чуждое германской поэзии) и в строфе 461.

19. См.: H. Kolb. Der Begriff derMinne und das Entstehen der hofischen Lyrik. - "Hermaea, Germanistische Forschungen",N. F., Bd. 4. Tubingen, 1958.

20. To же самое и в строфе 1224. Речь идетне о "народе", а о толчее.

21. Буквальный перевод: "Тому, кто ждалмарки, было дано столько, что все бедняки могли жить в радости".

22. См. комментарий Г. де Боора. Ор. cit.,S. 49.

23. Столь же диковинно заявление маркграфаРюдегера, в переводе Ю. Б. Корнеева, о том, что некогда он "качал в колыбели"Кримхильду (строфа 1147). В оригинале: "я знал ее еще малым ребенком". Рыцарскоели дело - качать люльку?! А няньки на что?

24. Отвергнув просьбу Рюдегера освободитьего от ленной присяги, Этцель, умоляя его о помощи, говорит: "я все тебе дам,и землю с бургами" (строфа 2158); в другой версии: "землю с людьми". В переводеЮ. Б. Корнеева читаем: "Нет, я назад ни земли, ни замки не возьму". Переводневерен: Этцель хочет дать Рюдегеру владения, а не отказывается забратьих у него.

25. Верила? Это остается тоже не вполнеясным. Во всяком случае Брюнхильда приняла эту версию.

26. Ведь Зигфрпд не раз оказывал услугиГунтеру, - выиграл для него войну против вторгшихся в Бургундию саксов и датчан,обеспечил успех сватовства к Брюнхильде, выполнял функции вестника при возвращениикороля из Исландии. Разумеется, ни одна из этих услуг в действительности небыла оказана Зигфридом потому, что он якобы был вассалом Гунтера, все онибыли проявлениями его дружелюбия, готовности помочь, равно как и стремленияполучить руку Кримхильды. Тем не менее, в условиях феодального общества такогорода услуги могли быть расценены как вассальная служба. См.: J. Szoverffy.Das Nibelungenlied. Strukturelle Beobachtungen und Zeitgeschichte. - "WirkendesWort", 15. Jg., 4. H., 1965, S. 235.

27. Немецкий комментатор полагает, что снидерландцем она обошлась холоднее, так как, дав согласие на брак с Гунтером,принимала Зигфрида за "своего несвободного ленника". "Das Nibelungenlied",S. 90, Anm. Я сомневаюсь в правильности такого толкования: ведь прочие воины,которых она приветствовала якобы более сердечно, тоже считались вассаламиГунтера. Скорее нужно предположить, что Брюнхильда подозревала что-то несообразноев поведения Зигфрида и в его положении при Гунтере. Впрочем, возможно и совсемдругое толкование: Брюнхильда приветствовала Зигфрида иначе, отличив от прочих,т. е. более сердечно.

28. Перевод Ю. Б. Корнеева: "Не будь я ввашей власти - ведь я в чужой стране, // Не подпустила вас бы я к ложу нина шаг...", - неправилен; то, что Брюнхильда не ощущала себя подвластной мужу,раскроется во время скандальной сцены в брачную ночь, когда она именно "неподпустила" его к ложу! (строфы 634 след.).

29. В свою очередь и Брюнхильда, обвиненнаяКримхильдой в том, что была наложницей Зигфрида, жалуется на публичность оскорбления:"как я... при всех (offenliche) оскорблена" (строфа 851).

30. См.: H. Mitteis. Rechtsproblemeim Nibelungenlied. - "Juristische Blatter", 74, 1952.

31. В "Гренландской Песни об Атли"(строфы 20-21) пленному Гуннару задают вопрос: "не хочет ли // готов властитель[т. е. Гуннар] золото дать, // откупиться от смерти", - а тот отвечает: "Пустьсердце Хёгни // в руке моей будет, // сердце кровавое, // сына конунга //острым ножом из груди исторгнуто". Увидев на блюде бестрепетное сердце Хёгни,Гуннар заявляет Атли, что тот не увидит сокровищ, потопленных в Рейне, ибосо смертью Хёгни исчез последний свидетель, а от самого Гуннара ничего недобьются (там же, строфы 26-27). Гуннар погибает в змеином рву. "Старшая Эдда",перевод А. И. Корсуна, ред., вступит, статья и комментарий М. И. Стеблин-Каменекого.М.- Л., 1963, стр. 139-140.

32. Н. Kuhn. Der Teufel im Nibelungenlied.Zu Gunthers und Kriemhilds Tod. - "Zeitschrift fur deutsches Altertum unddeutsche Literatur", 94. Bd., 4. H., 1965.

33. W. J. Schroder. Das Nibelungenlied.Versuch eincr Deutung. - "Beitrage zur Geschichte der deutschen Sprache undLiteratur", 76. Bd., 1. H., 1954.

34. Вот еще одно место, смысл которого искаженпереводчиком. В разгар боя между бургундами и гуннами Хаген начинает подстрекатьнерешительного Этцеля. В частности, он обращается к нему с такими словами:"...Не потому ль взъярился на меня ты, Что Зигфрид Нидерландский, убитый мной когда-то, Считаться, право, может сородичем твоим? Еще задолго до тебя спала Кримхильда с ним.(строфа 2023)Право же, Зигфрид не может считаться родичем Этцеля, - он всего лишь первыймуж его супруги. Какое же тут родство?! И Хаген говорит буквально следующее:"Дальнее родство тебя с Зигфридом связывает", т. е. никакое. Вот смысл этойстрофы: "Нет родства между Этцелем и Зигфридом, который спал с Кримхильдойпрежде, чем ты ее увидел; так почему же ты, злой король, злоумышляешь противменя?" Иными словами, убийство Хагеном Зигфрида никак не затрагивает честиЭтцеля, и тот не обязан мстить ему. М. И. Кудряшев правильно понял и это местои отмечает "дальнее родство" Зигфрида. Сколь ни: слаб перевод этот с художественнойточки зрения, он куда чаще верен подлиннику, нежели новый перевод.

35. Эти заметки выросли из работы над комментариемк изданию "Песни о нибепунгах" в "Библиотеке всемирной литературы". Комментарийэтот опубликован, но все мои критические замечания, вызванные переводом Ю.Б. Корнеева, были изъяты; переводчик произвел лишь немногие и малосущественныепоправки в тексте эпопеи. Не свидетельствует ли самый факт отклонения переводчиком пожеланий и замечаний о том, что его позиции коренным образом отличаются оттех, которые отстаиваю я в своих заметках? В этих условиях я посчитал возможными целесообразным переработать в статью свои критические соображения и предатьих печати.