Н.Д. ГОЛЕВ Юридический аспект языка в лингвистическом освещении
Н. Д. Голев
ЮРИДИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ЯЗЫКА В ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ ОСВЕЩЕНИИ
(Юрислингвистика-1. Проблемы и перспективы. - Барнаул, 1999. - С. 11-58)
1. О предмете юрислингвистики
Объектом юрислингвистики и лингвоюристики являются взаимоотношения языка изакона: отношение языка к закону изучает юрислингвистика, а закона к языку -лингвоюристика; юридический аспект языка - предмет юрислингвистики, языковыеаспекты права - лингвоюристики.Юридический аспект языка - это, во-первых, те естественные языковые проявления,которые "сами в себе" содержат элементы права, в каждом из которых можно увидетьопределенные потенции юридизации. Говоря о юридизированных проявленияхестественного языка, мы прежде всего имеем в виду языковые нормы, как стихийные,так и - особенно- кодифицированные. В определенном смысле их приближение к юридическойсфере означает необходимость достаточно высокой степени канонизации естественных"прав" языка и носителей языка, в антрополингвистическом (социальном) планездесь следует говорить о правах пользователей языка на удобное (недискриминационное)пользование им. Но несомненно право на существование имеет и онтологическоепонимание языка как объекта правовой защиты (ср. понятие лингвистической экологии).Во-вторых, в сферу юрислингвистики входят те закономерности естественногоязыка, которые лежат или должны лечь в основания текста закона, во многом определяющиекак его создание, так и применение в юридической практике.С позиций лингвистики первый аспект может быть назван юридическим аспектом языка, в этом аспекте предметом юрислингвистики являются процессы, ведущиек юридизации языка и отношений людей по поводу языка; еще раз подчеркнем: предпосылкии возможности которой юридизации языка (и социальных отношений между носителямиязыка) вытекают из самого языка и определяются им - его собственными особенностями,законами и нормами; второй - металингвистическим аспектом юридического языка,его онтологической базой является юридический язык.В первом аспекте язык, носители языка - субъекты и объекты права, вовтором аспекте язык представлен как средство, с одной стороны, создания и пониманиязакона (законотворческая и интерпретационная функции естественного языкав юридической сфере ) и, с другой стороны, - применения закона, где язык - предмет(или средство) экспертизы (лингвоэкспертная функция практического знанияязыка и теоретических знаний о языке, требующих обращения к специальной лингвистическойкомпетенции).Таким образом, мы видим две фундаментальные, взаимопереплетенные проблемы,лежащие в основании всех юрислингвистических исследований. Во-первых, это проблемасоотношения языковых законов (норм, кодификаций и установлений и т.п.)с юридическими законами (нормами, установлениями и т.п.) на шкале юридизации.Ее полюсами являются стихийно-естественное и рационально-искусственное их начала.Во-вторых, проблема соотношения естественного и юридического языков,противопоставляемых в аспекте антиномии непосредственно-отражательного и условного- данные начала весьма специфично сопрягаются в юридическом языке.Здесь принципиально важно подчеркнуть, что с позиций юрислингвистикиданные проблемы (точнее их объективная основа) имеют непрерывно-эволютивныйхарактер, описываемый в градуальных параметрах. На фоне эволюционирования естественногоязыка в юридический эти проблемы предстают как продолжение и трансформация собственнолингвистических проблем в новых условиях: юридизация языковых законов и норми юридический язык выглядят на этом фоне как органическое развитие языка, экстраполирующегосяв разные коммуникативные сферы общественной жизни, в том числе в юридическуюсферу. Юрислингвистика видит во всех смешанных языко-правовых явлениях преждевсего языковую сторону, ее детерминацию собственно языковыми закономерностямии законами, имеющими во многом стихийно-естественную и непосредственно-отражательнуюприроду.Лингвоюристика при рассмотрении языко-правовых феноменов за точкуотсчета берет право, совокупность уже сложившихся юридических законов и традиций,юридический язык как систему в существенной мере условную по отношению к языкуестественному и стремящуюся ко все большей автономизации от него. Основная цельлингвоюристики в этом смысле - рассмотрение языка, социального взаимодействиялюдей на языковой основе сквозь призму закона, отталкиваясь от законов и сложившейсяправовой практики, от всех юридических проявлений в жизни общества, а цель юрислингвистики- рассмотрение тех преломлений естественного языка (его норм и закономерностей),которые возникают при его приближении к юридической жизни и тех его преобразований,которые возникают при его "прохождении через юридическую призму" . Такой взглядотражает в частности упоминаемая выше работа [Понимание чести и достоинства,1998], в которой за отправной пункт обсуждения берется содержание понятий "честь","достоинство", "оскорбление" и т.п., представленной в юридических документах.Мы полагаем, что в онтологическом основании языко-правовой сферы как предметаюрислингвистики лежит механизм нормообразования в языке, в котором заложены(в той или иной степени) потенции и начальные элементы собственно юридическойнормативности. Первые (с точки зрения последних) представляют собой стихийно-естественныеначала права, являющегося рационально-искусственным образованием. Так же, какстихийные (неписаные) моральные нормы узакониваются каноническим правом, стихийныенормы языка трансформируются в законы, регулирующие взаимоотношения человекаи языка или взаимоотношения людей в связи с использованием языка, а в некоторыхслучаях - взаимоотношения различных сфер языка. Детерминологическая картинаязыко-правовой сферы достаточно проста. Ее схему можно представить следующимобразом.Закономерности языка как структурно-семантического образования, с одной стороны,и закономерности его стихийного речевого функционирования, с другой стороны,в "нормальном" варианте детерминируют их рациональную языковую кодификацию,которая в свою очередь естественно перерастает в кодификацию юридическую. "Естественно"- в рациональном регистре означает, конечно, то, что кодификатор основываетсвою деятельность на знании (предполагающем предварительное изучение) стихийныхзакономерностей устройства и функционирования языка: он выбирает из возможныхвариантов оптимальный, соответствующий обеим детерминантам.Неформальный, сущностный учет интересов языка в языко-правовом пространствепредполагает прежде всего учет диалектического единства результатов воздействиядвух детерминант языковых норм - системной и функциональной, - действующих далеконе всегда синхронно и непротиворечиво. К примеру, орфографические нормы вовсене обязательно носят отражательный (по отношению к законам языка как системно-структурногообразования), так как во многом они вытекают из традиций письменно-речевой деятельности,и по этой причине они могут быть достаточно условными по отношению к ним, вследствиечего перед кодификатором-лингвистом всегда стоит непростой вопрос: на какуюнорму ориентироваться. Стоят они и перед пользователями языка. Например, издательПушкина вынужден решать, писать ли строку "Евгения Онегина" Бывало, он ещев постеле, ориентируясь на традицию передачи "еще пушкинского" написанияВ ПОСТЕЛЕ (отражающего определенные грамматические нормы того времени)или на современные нормы, прямо детерминированные структурными особенностямисовременного русского языка. Соотношение данных детерминант вообще и для данногослучая в частности - проблема сугубо лингвистическая. Юридический ее аспектвозникает в том случае, если возникнет необходимость придать выбору написанияправовой характер, например - в инструкции для издателей последнем может бытьвменено либо строго следовать современным нормам, либо авторским написаниям(в том числе авторам прошлого века). Очевидно, что и то и другое юридическоерешение было с точки зрения лингвистики (в данном случае - уже юрислингвистики)достаточно примитивным, упрощающим языковую сторону вопроса, ибо лингвист хорошопредставляет, что многоплановое устройство языка делает нелигитимной (= объективнонефункциональной) одноплановую его регламентацию, следовательно, он должен ("поопределению") настаивать на более гибкой регламентации, учитывающей интересыязыка - а именно, более или менее гармонического соотношения противоречивыхпланов языка, обеспечивающих его динамическое (само)равновесие и (само)развитие.В данном конкретном случае - это равновесие интересов творческих пользователейязыка и консервативных интересов нормативной стороны языка, стоящей на стражеинтересов взаимопонимания; понятно, что последняя функция предполагает ограничение"чрезмерно творческого" отношения к языковым нормам. В этих условиях рассчитыватьна простую (с точки зрения лингвиста - непрофессиональную) регламентацию неприходится, что и предполагает необходимость участия в разработке норм языковогоправа лингвистов, а именно - юрислингвистов. Последние, разумеется, ясно понимают принципиальную необходимость подхода к юридической регламентации не толькосо стороны языка, но и со стороны права, подходя, исходящего из системы существующихзаконов и юридической практики, и необходимость в связи с этим аспектом определенного упрощения объективно сложных, диалектически устроенных стихийных закономерностейязыка. Но именно в рамках такого понимания юрислингвисты должны противостоятьупрощению языка при его правовой регламентации.Одна из ключевых проблем лингвистики, которая естественным образом становитсяфундаментальной для юрислингвистики, - проблема сомой природы языка его слов(имен), которая формулируется в древнем философском споре о том, как возникаютимена: по природе или по установлению. Совершенно очевидно (об этом явственносвидетельствуют многие работы правоведов, касающихся юридического аспекта языка),что юристы склонны видеть в языке только сторону "по установлению" и именнона ней основывать свою законотворческую и правоприменительную деятельность всвязи с языком и речью. Все, что касается природно-стихийной стороны не замечаетсяими, значимость этой стороны недооценивается, а известный постулат Ф. де Соссюра,непреложный для лингвистов ("из всех общественных установлений язык оставляетнаименьшее поле для инициативы") просто не воспринимается. В сознании большинстваюристов-законодателей язык есть "рукотворный феномен", регламентирующая деятельностьюристов есть вид такой же "рукотворной" деятельности, направленной на его "улучшению"(что, разумеется, отчасти справедливо; вопрос, лишь в том, каково соотношение"частей" в разных участках языка). Возможно, именно поэтому в праве досих пор нет понятия языковой экологии, предполагающего защиту языка как некоегосамостоятельного, хотя и пассивного, субъекта права, нуждающегося в защите,подобно природным явлениям: чистому воздуху и рекам, животным и т.п.Подобным же образом складывается ситуация в сложнейшем вопросе о сущностиязыка. Его представляют логико-рационалистическое (материалистическое в своейоснове) направление философии, логики и лингвистики (язык - средство выражениямысли) и романтическое видение языка, исходящее из идеи, что язык есть орган,образующий мысль, возникновение мысли неотделимо от языка (он ее внутренняя,а не внешняя форма). Понятно, что право, основанное на логике, видит лишь первуюсторону языка, но это лишь одна сторона его сущности. Язык в такой же мере рационален,как и иррационален, так же детерминируется категориями логического познаниямира, как и чувственного (см. об этом еще раз: [Гаспаров, 1996]), регламентироватьже его, имея в виду только одну ипостась языка, значит создавать законы, изначальноимеющие ограниченный диапазон действия. Это же самое можно сказать о диалектическихантиномиях дискретного и непрерывного, творчески-динамического и консервативно-статическогоначал языка: лишь лингвист (и юрислингвист, в частности) может достойно отстаиватьв законотворческой и правоприменительной деятельности первые из названных членов,составляющих внутреннюю сущность жизнедеятельности естественных языков.Таким образом, мы считаем, что методологическую специфику юрислингвистикив настоящее время определяет рассмотрение языко-правовых сферы и частных явлений,относящихся к ней, в аспекте важнейших лингвистических параметров, среди которыхв первую очередь выделяются следующие пять: 1) "естественное (природное) - искусственное(рукотворное)", 2) отражательное (по отношению к языку) - условное (по отношениюк языку), 3) "стихийно-чувственное - рационально-логическое", 4) "консервативно-статическое- творчески-динамическое", 5) "непрерывное - дискретное".Все дальнейшие проблемы, обсуждаемые в нашей и других статьях сборника, могутбыть сведены к этим параметрам, частные проявления которых в них ставятся ианализируются. В названных параметрах в статье обсуждаются, как общие вопросысоотношения правовой законности и языковой закономерности, юридической нормыи нормы языковой (в какой мере языковые законы и нормы могут стать содержаниемправовых норм, может ли, и если может, то в каком объеме и каким образом правовоздействовать на язык [1]), языковой дискретнойсемантики и жестко дефинированной семантики юридических терминов; соотношениерече-языковая непосредственность, олицетворяемая законами естественного языка,и юридической условности, возникающей при канонизации языка или при его использованиив юридических текстах (разделы 2 и 3), так и разнообразные конкретные юрислингвистическиефакты, представляющие собой проявление общих закономерностей взаимодействияязыка и права (разделы 4 и 5).
* * *
После того, как были названы и охарактеризованы фундаментальные аспекты юрислингвистики,имеет смысл очертить ее прикладные и периферийные стороны. О необходимости такого"очерка" говорит и наш первоначальный опыт публичного представления предметаюрислингвистики общественности (в том числе научной и преподавательской): выясняетсястремление свести юрислингвистику к набору ставших уже в той или иной степенитрадиционными пересечений деятельности юристов и лингвистов или преподавателейюриспруденции и русского языка в вузах. Но в том и заключается вопрос, что традиционные"пересечения" не входят в ядро языко-правового феномена, ограничиваясьсмежными с ним предметами.К смежным, прикладным и частным аспектам юрислингвистики мы относим использованиеюридического материала, именно материала, а не предмета исследования- терминов, норм, текстов и т.п. - в научно-лингвистических целях (таковы, например,работы указанные в кн.: [Ивакина, 1997, с.308-310], см. также [Жельвис, 1988;1992; Роман, 1998]). Прикладной характер носят многочисленные рекомендации иучебные пособия по культуре русской речи (см., например: [Бойко, 1996; Губаева,1990; 1995; Сергеич, 1988]), практическая значимость которых очевидна: в юриспруденциислишком большую роль играют лингвистические аспекты; это касается законодательнойтехники и техники понимания и толкования законов, построения судебных речейи оформления разного рода юридических документов [Леонтьев и др., 1977; Пищальникова,1998; Калинина, 1997 и др].Прикладное направление "юриспруденция для лингвистики" изучает, какиеаспекты языкового бытования имеют выход в юриспруденцию, что последняя можетдать лингвистике, например, при решении проблем защиты литературной нормы отзасилия грубопросторечной и иноязычной лексики в СМИ.Лингвоюристика, как уже сказано выше занимается лингвистическими аспектамиправа, и потому является разделом юриспруденции. Если юрислингвистика говорит,каким образом используется в том или ином правовом документе или судебном процессе,то "лингвоюристы" решают вопрос о том, как подвести эти случаи к существующемузаконодательству или судебной практике (ср.: [Лебедева, 1998] ).Например, юрислингвисты на основе лингвистических данных разрабатывают шкалуинвективности лексики, осуществляют их перевод на эту шкалу, но непосредственнуююридическую квалификацию тех или иных рубрик на этой шкале осуществляют лингвоюристы,соотнося их с законом о защите чести и достоинства граждан. Юрислингвистикатолкует тексты закона через соотнесение их с естественным языком, для лингвоюристовтакое соотнесение тоже предполагается, но главный способ толкования для них- специально-юридический [Алексеев, 1982, с. 365].При этом мы считаем важным заметить, что соотнесенные с ядерными проблемамиюрислингвистики и лингвоюристики, прикладные проблемы приобретают большую научно-теоретическуюобоснованность, становятся органической часть определенной подсистемы научныхзнаний. Цели построению модели такой подсистемы и служат настоящие заметки идругие статьи сборника.
2. Юрислингвистика и лингвистика. Естественный язык и языкюридический. Специфика юридического языка
Постановка в качестве главной задачи обоснования предмета юрислингвистикипредполагает более или менее четкое выделение его из предметов смежных дисциплини прежде всего тех из них, которые входят в ряд: лингвистика - юрислингвистика- лингвоюристика [2] - юриспруденция.Можно выстроить определенную шкалу переходов от собственно лингвистики к юриспруденции.Рассмотрим эту шкалу в собственно юридическом аспекте языка и лингвистики(то есть ту сторону сферы пересечения языка и юриспруденции, которая определяетсяиспользованием языка в юридической сфере).Лингвистика традиционно изучает функционирование языка в различныхсферах - политической, психологической, в сфере идеологии, художественной литературыи юридической в том числе [3]. Во всех социальныхсферах лингвистика рассматривает функциональные разновидности языка как социолекты;в этом случае лингвистика как бы отвечает на вопрос: как ее объект - язык -развивается и функционирует в различных социальных или профессиональных условиях.И даже тогда, когда лингвисты дают рекомендации по использованию русскогоязыка в профессиональной сфере юристов, они не выходят за рамки собственно лингвистическогопредмета. К примеру, в основательном пособии "Профессиональная речь юриста"[Ивакина, 1997] основное содержание составляют традиционные для общей риторикиразделы: официально-деловой стиль, научный стиль, публицистический стиль юридическойречи, функционирование языковых единиц: точность словоупотребления (значениеслова, многозначность, стилистическая окрашенная лексика, синонимы, антонимыи т.п.), точность употребления устойчивых словосочетаний, морфологических единиц(существительных, прилагательных, глагола) точность употребления синтаксическихединиц и т. д. Лишь в небольшом разделе "Функции языка права" (с. 2-3) авторкасается специфики функционирования русского языка в юридической сфере,которая и определяет сдвиг предмета в сторону юрислингвистики; ср. следующийтезис: "Доводя волю законодателя до сведения юридических и физических лиц, правочерез язык целенаправленно воздействует на сознание людей, побуждает их вестисебя должным образом. И это главное. Значит, основная функция языка права -функция долженствования" (с. 2). Этот тезис мог бы послужить началомпринципиального обсуждения вопроса о специфике юридического языка и речи, отделяющейих от естественного языка; на этом фоне можно было бы рассмотреть, каким образоммодальность долженствования как феномен естественного языка "юридизируется"и становится качественно другим, правовым, феноменом. Однако данный тезис далеене развивается, он нужен лишь для подведения к традиционной риторике: "Для того,чтобы функция долженствования выполнялась грамотно и результативно, юристу необходимовладеть навыками культуры речи" (с. 3). Иными словами, специфика юридическойречи не ставится здесь во главу рассмотрения языка и тем самым юрислингвистическийпредмет не выделяется как самостоятельный. Нет сомнения в том, что сугубо филологическийподход к языку и речи юристики правомерен и важен, тем не менее мы полагаем,что глубокое влияние лингвистики на юридическую сферу возможно лишь при такоммоделировании юридического языка и речи, которое исходит именно из их спецификикак отправной точки теоретических описаний или практических рекомендаций. Такойподход и должен определять юрислингвистику. Чистая же лингвистика за точку отсчетаберет сам язык (его закономерности и нормы) и рассматривает его функционированиехотя и в особой среде, но тем не менее в такой среде, в которой реализуютсяобычные нормы; они могут претерпеть определенные изменения в экстенсивно-количественномплане (скажем, появляются новые термины, активизируются или ослабляются в функциональномотношении определенные сферы лексики или синтаксические конструкции, вырабатываютсяновые смыслы у общенародных слов и т.п.); но качественные изменения норм, значенийи т. п. трактуются исходя из первичной языковой основы, сохраняющей первичныхнорм, функций, значений, форм и - соответственно - роль моделирующего основанияпри рассмотрении юридического языка. По этой причине большинство из работ лингвистовв юридической сфере имеет лишь косвенное отношение к юрислингвистике [4].Например, во многих исследованиях юридические тексты выступают в роли обычногоматериала для лингвистического исследования, предметом которого выступаетрусский язык как таковой, сама же специфика, качественное своеобразие юридическойсферы использования языка не становится непосредственным предметом исследования,выделение юридической сферы (подсистемы) языка как отдельности в таком исследованиине предполагается. То же самое касается рекомендаций лингвистов по оформлениютекстов законов. Собственно лингвистические работы, предполагающие разработкупринципов составления юридических текстов становятся юрислингвистическими, еслиони не ограничиваются общеязыковыми аспектами и рекомендациями, но имеют в видуименно юридическую направленность текста, так или иначе выделяющую эти текстыиз сферы действия обычных норм общенародного языка текстов, и предполагают особуюнормативность, содержащую новое качество по отношению к нормативности общеязыковой.Сказанным выше мы не хотели бы утверждать, что российские юридические текстынаписаны уже не на русском языке, мы говорим лишь о том, что глубина преобразованийрусского языка дает основания рассматривать его функциональную юридическую разновидностькак самостоятельную подсистему, составляющую автономный предмет исследования,подлежащий изучению отдельной лингвистической дисциплины.Обратим внимание на следующее частное, но симптоматичное для рассматриваемогоаспекта обстоятельство. Если работы, предполагающие участие специалистов покультуре речи в составлении юридических текстов или речей, вызывают регулярныйинтерес "чистых" лингвистов, то толкование готовых текстов и их отдельных компонентов(терминов, в частотности) в сферу внимания отечественных лингвистов (в отличиеот зарубежных) попадает редко [5]. Мы полагаем,что это связано с интуитивным ощущением того, что при толковании собственноюридических текстов происходит существенный отрыв от привычных для лингвистовпрезумпций; такие исследования значительно глубже приближаются к специфическомуслою юридического языка (и, следовательно, к к юрислингвистике), так как словаи тексты в них неизбежно толкуются именно через призму закона (и соответственно- юридических понятий), по отношению к закону, его специфическому предназначениюи содержанию, а не через общеязыковые значения (общелингвистический смысл здесьвыступает лишь как исходный и в некотором смысле поверхностный пункт юрисгерменевтическогоанализа).Тем не менее потребности правовой логики в юридических текстах реализуютсяна основе логики естественного языка, обусловленной необходимостью обслуживанияпотребностей обыденной коммуникации. Воля законодателя, объективируемая в текстезакона, должна быть приспособлена к закономерностям и нормам естественного языка(и наоборот). Противоречие двух "логик" не может не создать особого драматизмав юридических текстах, ибо "исходный материал" естественного языка вовсе непредназначен для прямой "юридизации", и неизбежное проявление его спецификив правовых документах может оказаться не безболезненным для них. Элементы структуры(логики) естественного языка, попадая в юридический текст, в систему его значимостей,так или иначе "юридизируются", и это может означать, что вольно или невольно(если иметь в ввиду волю законодателя) они приравниваются к собственно юридическимэлементам. Не случайно поэтому, что они нередко требуют такого же юрисгерменевтическогоанализа, как и собственно юридические термины, выражения и т.п. Таково, например,толкование видовой семантики глаголов ПОЛУЧАТЬ и ПОЛУЧИТЬ, данное в заключениигосударственно-правового комитета Алтайского края по поводу приказа ректораоб отчислении студентки, стремящейся получить второе образование: "Грамматическоетолкование правовой нормы "каждый вправе на конкурсной основе ПОЛУЧИТЬ высшееобразование", а не ПОЛУЧАТЬ, позволяет сделать вывод, что данное право реализуетсяи обязанность государства считается исполненным фактом однократного его предоставления,тогда как слово ПОЛУЧАТЬ, исходя из его толкования, означает многократный процессприобретения (в данном случае получения второго высшего образования)". Возникаетситуация, в которой толкованию подвергается объективированная в законе своеобразнаяволя языка как первичная база толкования, ибо по отношению к волезаконодателя может встать вопрос - насколько осознанно, специально значимов юридическом плане (по отношению к закону об образовании) употреблял законодательвидовую форму глагола, а этот вопрос не должен ставиться (что написано пером- не вырубишь топором; суров закон, но таков закон), не может ставиться, в силутого что он не может быть решен в принципе, ибо нет такого инструмента, чтобыотделить непроизвольное (или даже случайное) использование слова, формы словаот преднамеренного использования. Таким образом "воля языка", реализованнаяв тексте закона, требует от юриста, толкующего закон, определенного уровня метаязыковой(лингвистической) компетенции. Каковым должен быть этот уровень - вопрос, вероятно,открытый. Та же видовая семантика русских глаголов столь многообразна, неоднозначнаи глубока (особенно при ее реализации в тексте), что ее проблема является посути "вечной проблемой" лингвистики (ср., например, [Долгопольский, 1963; Падучева,1996;Шатуновский, с. 309-360]). Скажем, лингвистам хорошо известна проблема нейтрализациивидовых оппозиций (например, вопрос где вы купили хлеб? в смысловом отношенииравен вопросу где вы покупали хлеб?), и если уж давать подлинное грамматическоетолкование фразы из конституции "каждый вправе ПОЛУЧИТЬ высшее образование",то следует, вероятно, рассмотреть (=рассматривать!) ее и в этом аспекте.В свете всего сказанного понятно, что для лингвистики наибольший интерес представляютработы тех лингвистов, в которых при глубоком понимании особенностей устройстваи функционирования естественного языка специфика юридического языка рассматриваетсякак исходный принцип его описания. Такова, например, статья Ч. Дж. Филлмора"Об организации семантической информации в словаре" [Филлмор, 1983]. Автор вней исходит из посылки, сформулированной в итоге обсуждения: "...Юридическийязык представляет интерес для лингвистов как самостоятельная система" (с. 58).Несколько выдержек из этой статьи: "...Юридический язык обладает собственнымисемантическими закономерностями" (с.52); "Семантика специальных терминов юридическогоязыка основана на условных определениях. В некотором смысле юридический языкдемонстрирует нам "списочную семантику", доведенную до безрассудства" (с. 52);"...различие между simpl assault 'простое применение насилия' и caggravatedassault 'применение насилия, повлекшее за собой тяжелые последствия' зависитот того, подверглась ли жертва насилии госпитализации и продолжалась ли этагоспитализация менее или более 72 часов" (с. 53). Такого рода специфика "жесткой"семантизации терминов в юриспруденции дает основание автору поставить вопросо глубине различий семантики слова естественного языка, принципиально не обладающейтакой жесткостью, и этого же слова в юридическом языке: является ли юридическийподъязык "в конце концов естественным языком", и поэтому "теория лингвистическойсемантики должна содержать принципы объяснения и такого рода систем" или же"юридический подъязык - это некий искусственный язык, и лингвистам незачем тратитьна него свое время" (с. 56). Применительно к отдельным словам-терминам в ихлексикографическом аспекте это означает, должны ли давать юристы свои собственныеопределения, не считаясь с лингвистическими определениями естественно сложившихсязначений, считать ли значения терминов первичными, "единственно правильными",а все прочие - бытовыми; "или же нам следует считать, что одно и то же словов одном и том же значении может иметь разные семантические описания (все в одинаковоймере правильные), служащие разным целям?" (с. 56). Последняя точка зрения представляетсянам более предпочтительной для юрислингвистики (и соответствующим современнымпредставлениям о функциональных разновидностях языка); такая точка зрения неразрывает язык на совершенно автономное подсистемы [6],но и не затушевывает их качественных различий [7].Юрислингвистика в этом смысле удовлетворяет "необходимость преобразования прототипнойсемантики в списочную" (с. 56). В конце статьи автор отвечает на поставленныев начале вопрос о специфике двух языков: "Юридический язык в одних отношенияхподобен обычному языку, а в других отличается от него" (с. 58) и предлагаетлингвистам исследовать их различия именно в этих отношениях.Особую значимость для понимания юридических текстов имеет прагматический анализ.Ср., например, статью [Губаева, 1994], в которой отмечается наличие особых прагматическихустановок, характеризующих мышление и речевое поведение юристов, существенноотличающихся в этом аспекте от установок неюристов. Таким образом, спецификаюридической речи захватывает не только поверхностные уровни речевой деятельности,но и проникает в сферу ее прагматики, пресуппозиционной основы и собственномышления. Особую роль для юрислингвистической прагматики играет анализ модальности(ср. приводимый выше пример из судебного процесса над Н. Бухариным и из нашейстатьи в разделе 3). В главе 6 книги [Шатуновский, 1996]Таким образом, предмет юрислингвистики, органически вырастая из лингвистическогопредмета, "дорастает" до состояний, невыводимых в полной мере из естественногоязыка; несмотря на обычную для лингвистики постановку вопроса об еще одном (вданном случае - юридическом) социолекте, в нем - юридическом социолекте - явственнообнаруживаются такие специфические черты функционирования русского языка, которыене могут быть квалифицированы лишь как его количественно-экстенсивные функциональныеотличия. Юридическая сфера обусловливает глубокие качественные измененияестественного языка, которые и обосновывают необходимость и возможность выделенияюрислингвистики как самостоятельной лингвистический отрасли знаний.Покажем специфику юридической формы бытования языка на примере юридическойсемантизации слов, детерминируемой жесткими рамками канонов правосудия сталинскойэпохи. Ср. следующий диалог знаменитого прокурора того времени и не менее знаменитогоподсудимого. ВЫШИНСКИЙ: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре.БУХАРИН: В "Логике" Гегеля слово "этот" считается самым трудным... ВЫШИНСКИЙ:Я прошу Суд разъяснить обвиняемому Бухарину, что он здесь не философ, а преступник,и о гегелевской философии ему полезно воздержаться говорить, это лучше будетпрежде всего для гегелевской философии... БУХАРИН: Он сказал "должны", но смыслэтих слов не "зольден" [8], а "мюссен".ВЫШИНСКИЙ: Вы вашу филологию оставьте. Должен по-русски - это должен. БУХАРИН:"Должен" имеет в русском языке два значения. ВЫШИНСКИЙ: А мы хотим иметь однозначение. БУХАРИН: Вам угодно так, а я с этим имею право не соглашаться... ВЫШИНСКИЙ:Вы уже привыкли с немцами вести переговоры на их языке, а мы говорим на русскомязыке..." [Раскрытый заговор, c. 375-376]. За стилевыми [9]признаками дискурса судебного процесса сталинской эпохи явственно проступаетопределенная направленность юридической герменевтики вообще как особого "способаповедения" языка, требующего его подведения под букву (или дух?) закона, котораяи определяет внутренний конфликт данного диалога: подсудимый апеллирует к общеязыковымзакономерностям функционирования слов в текстах (нужно полагать, обычных, неюридических), прокурор квалифицирует его речь в рамках судебного процесса, процессуальныедокументы рассматривает как юридические тексты и стремится навязать им соответствующуюоднозначность ("жесткость" семантизации).Другой, противоположный по направлению (а именно: от закона к языку), аспектюридической герменевтики - толкование юридических терминов, высказываний, положений,фиксируемых в юридических документах разного ранга. Так, например, в октябре1998 г. А. Чубайс подал иск на ведущего телевизионной программы С. Доренко;суд принял решение в иске отказать на основании того, что его высказывания былипризнаны оценочными, на что, нужно полагать, имеет право журналист,а не утверждающими. В статье журнала "Российская юстиция" [Казанцев,Коршунов, 1998] обсуждается вопрос о содержании и объеме терминов СВЕДЕНИЕ иМНЕНИЕ, имеющих место в юридических документах, от которых прямо зависит конкретноесудебное решение. Таким образом мы видим, что традиционные лингвистические понятияв юридическом языке разворачиваются в другой плоскости, пока мало известнойлингвистам. Скажем, традиционные лингвистические понятия "экспрессивная лексика","ненормативная лексика" или "оценочная лексика" могут успешно функционироватьв языке права лишь в том случае, если будут спроецированы (причем достаточножестко, определенно) на шкалу "инвективное/ неинвективное", а данная (шкала)в свою очередь - увязана со статьями законов, регулирующих права личности назащите чести и достоинства.Возникают вопросы, важные для взаимоотношений лингвистики и юриспруденции.Например, следующие. Могут ли быть подобные проблемы квалифицированно решеныбез участия лингвистов и не грозит ли юриспруденции отказ от услуг лингвистовотрывом юридического языка от общенародного, превращением его в особую знаковуюусловность, отделенную от реальной языко-речевой действительности, наподобиеИгры в бисер в Касталии, изображенной Г. Гессе в своем бессмертном романе? Можнопоставить вопрос и более остро: такой отрыв - угроза это или благо? Для того,чтобы данная необходимость (балансирование между полюсами) была благом, и должна,на наш взгляд, существовать юрислингвистика. Ее предназначении мы видим какраз в том, чтобы лингвистика, с одной стороны, препятствовала процессам, в ходекоторых стремящееся к "чистоте" право превалировало бы над законами естественногоязыка, а с другой стороны, чтобы "снобизм" лингвистов не только не был бы препятствиемсовершенно необходимым для нормального функционирования права моментов абстрагированияот всех размытостей, приблизительностей, аллюзий, фоновых знаний и т.п. естественногоязыка, но, напротив, участие лингвистов в правотворчестве способствовало быоптимальному переводу естественного языка на язык юридический, в определенной(а именно - существенной: неизбежной и необходимой) мере условный по отношениюк языку естественному. Последний момент "чистой" лингвистике признать трудно,но ее задача состоит не в отрицании условностей юридического языка, а в преодолениитенденции к их абсолютизации. Такой баланс должен устраивать бы обе стороны:и лингвистику, и юриспруденцию - и в этом заключается одна из главных теоретическихи практических целей юрислингвистики [10].Относительная условность такого языка, разумеется, необходима. Й. Хейзингаубедительно вскрыл глубокую связь игры и правосудия, подчеркнув тем самым некоторуюоторванность языка (правил) правосудия от непосредственной ("серьезной") действительности[Хейзинга, 1992]. Необходимость специфического обобщения отношений в реальнойжизни является причиной условности юридического языка. Определение границ такойнеобходимости (определенной степени условности) - одна из важнейших проблемюрислингвистики. Аналогию таким функциональным мутациям языка может послужитьязык художественной литературы, в котором используется общенародный языковойсубстрат, но на его основе формируется достаточно условное по отношению к немусистемное образование. Так, Е.В. Падучева, касаясь специфики нарратива - повествовательнойхудожественной речи, отмечает, что "изменение правил интерпретации языковыхэлементов в нарративе по сравнению с разговорным дискурсом мотивировано изменениемусловий коммуникации - особым коммуникативном режимом функционирования языка"[Падучева, 1996, с.199]. Нарратив и лирика, по мнению данного автора, представляютсобой "разные виды условностей (возведенные в норму) и разные наборыдопустимых стратегий интерпретация определенных языковых элементов" (там же)/выделено нами. - Н. Г./. Интересную попытку сопоставления предметов (и способових описания) юриспруденции (лингвоюристики) и литературоведения сделал С.С.Алексеев, возразивший А.А. Ушакову по поводу правомерности использования в первойлитературоведческих терминов и понятий (типа "тема", "идея", "сюжет"). "Распространениепонятий - полагает известный теоретик права, - сложившихся применительно к анализухудожественных произведений, на правоведение может ... исказить природу нормативныхактов... Интеллектуальный момент в содержании права носит подчиненный характерпо отношению к волевой стороне, и поэтому, думается, здесь нужен специфическийподход, принципиально отличающийся от подхода к литературным художественнымпроизведениям" [Алексеев, 1982, с. 288]. Последнее замечание исключительно значимодля понимания семантической и прагматической специфики юридического языка: воля,долженствование - краеугольные презумпции законотворчества и толкования законов,и, как следствие, - речевой деятельности и ее продукта (текста) в юридическойсфере. . Трудно не согласиться с такой постановкой вопроса: специфика предметаобусловливает специфические подходы к его изучению [11].Тем не менее отсутствие ограничений в экстраполяции такой специфики, превращениеее в систему условных значимостей вряд ли способствует жизнестойкости такихсистем, и коль скоро исходный субстрат юридического языка (в разговорном, литературном,научном или художественном статусе) существует и необходим, то необходимы иаспекты их изучения "от общенародного языка - к юридическому", "от юридическогоязыка к общенародному".Нелишне заметить, что в данном плане (в плане соотношения генетической основыи ее функциональных трансформаций) подобная постановка проблемы имеет местои при изучении вопросов взаимодействии канонизированного права с обыденной моралью.Юристы и философы нередко задаются вопросом, в какой мере первая должна (илиможет) соответствовать или не соответствовать второй.Классической лингвистике, разумеется, ближе та точка зрения, согласно котороймотивирование юридического языка языковой практикой (опосредованно - и теориейязыка) означает одну из гарантией легитимности [12]написанных на этом языке законов и реального повседневного воздействия этихзаконов (в их теоретическом и практическом статусе) на общество [13].В этом мы также видим одно из важнейших обоснований выделения юрислингвистикив самостоятельную отрасль знаний: она в пределах свой компетенции может способствоватьвзаимодействию общества и юридических институтов и установлений.
3. Некоторые проблемы "юридизации" языка: языковые нормы и закономерности в системе права
Рассмотрим на конкретных примерах некоторые аспекты "юридизации" законов инорм естественного языка и - соответственно - проблемы участия лингвистики вэтом процессе.1. Языковые проблемы межгосударственной и федеральной политики сейчас относятсябольше к языковому аспекту политики и права, чем юридическому аспекту языка,хотя, разумеется, эти аспекты одного явления неразрывно связаны (см. об этом,например [Алпатов; Мечковская, 1986]). Лингвистическая компетенция в решенииэтого вопросе в сложившейся политической практике пока вряд ли востребованна,хотя в принципе апелляция к языковым законам, в частности к закономерностяммежъязыковых контактов, была бы вполне уместной. Скажем, причина недавней кодификациирусских написаний ТАЛЛИНН (с двумя Н), произношения и написания АЛМАТЫ (вместоАЛМА-АТА), ТЫВА (вместо ТУВА) и т.п. является сугубо политической, изменениенорм осуществлено без учета лингвистического аспекта проблемы. Лингвистика здесьсвидетельствует о естественности (= языковой законности, точнее - закономерности)приспособления иноязычных слов и их разнообразных изменений в устной и письменнойформах при вхождении в другой язык. С точки зрения лингвистики, странными выгляделибы попытки изменения сложившегося произношение и/или написания ПАРИЖ на ПАРИ,ЛОНДОН на ЛАНДОН, РИМ на РОМА какими бы политическими, нравственными и т.п.мотивами они ни были вызваны; имена ПАРИЖ, ЛОНДОН, ДАНИЯ, НЕМЦЫ, ЧЕЧЕНЫ - историческоедостояние данного языка, а то или иное несоответствие их самоназваниям языка-источникалингвисту видится, скорее как естественная норма межъязыковых контактов, чемкак противоправный факт, подлежащий незамедлительному исправлению."Чистому" языковеду трудно понять достаточность естественно-языкового обоснованиялингвистических претензий Греции к Македонии по поводу "незаконности" названияМАКЕДОНИЯ, восходящего именно к греческой истории: ему (языковеду) хорошо известнанеобходимость такой стороны имени, как условность его внутренней формы (темболее этимологической), поэтому сочетания, скажем, словарь (от СЛОВО!)морфем (не СЛОВ!) или синтаксический словарь его не возмущают,он просто констатирует, что данный языковой феномен - катахреза - объективнаяреальность языка, не противоречащая его семиотической природе. Факты смещенийимен в денотативном, временном и географическом пространствах настолько типичныдля всех языков мира, что спор о законности "чужого" имени (скажем, этнонимаИНДЕЙЦЫ), тем более закрепившегося исторически, представляется ему лингвистическималообоснованным. Общеизвестно положение Ф. де Соссюра о двух противоположнонаправленных тенденциях в языке - мотивированности и немотивированности. В соответствиис ними обыденное языковое сознание необходимо устроено таким образом, чтобыуметь не замечать прямой смысл внутренней формы имени, который, однако, сохраняетспособность актуализироваться при выполнении специальных, чаще всего экспрессивных,задач (данные обстоятельства вырабатывают у внутренней формы возможность фоновоговоздействия на языковое сознание реципиента имени [Голев, 1997; Толкунова, 1998]),и, нужно полагать, это воздействие и имеет в виду греческая сторона, протестуяпротив "незаконности" имени МАКЕДОНИЯ). Чем более устойчиво имя, тем слабеесуггестивный эффект воздействия его внутренней формы, и это требует от законов,регламентирующих функционирование имени в данном аспекте, учета степени различныхфакторов, в том числе и устойчивости, закрепленности имени.Сказанное означает, что проблема законности имени нуждается в специальнойэкспертизе в каждом конкретном случае. Например, без специального исследованиятрудно сказать, есть ли юридические основания для решения вопроса о законностиили незаконности названий газет "КОМСОМОЛЬСКАЯ ПРАВДА", "МОСКОВСКИЙ КОМСОМОЛЕЦ",которые комсомол сейчас не представляют [14],лингвистических же оснований законности, видимо, больше: качественноеизменение денотата в естественном языке не является причиной изменения его (условногопо природе!) имени. Можно как угодно решать известную апорию о том, останетсяли корабль Ясона тем же самым кораблем или станет уже другим кораблем, есливо время плавания будут постепенно сменены все его составные части - в любомслучае законность его исходного имени - "АРГО" - не будет вызывать сомнений.Политический блок "ЯБЛОКО" назван по фамилиям его основателей: Явлинского, Болдырева,Лукина, но вряд ли Болдырев, вышедший из этого блока, имеет какие-либо лингвистическиеоснования для требования о выключении "его буквы" из названия "ЯБЛОКО".2. Далее остановимся на некоторых конкретных юрислингвистических проявленияхязыковых антиномий "статическое - динамическое", "стабильное - изменчивое","пуристическое - творческое" и т.п., в рамках которых пользователи языка реализуютсвои права и обязанности "пользования".Лингвисты любят приводить диалог Алисы и Шалтая-Болтая, придуманный Л. Кэролломв "Алисе в Зазеркалье":- Когда лично я употребляю слово, - все так же презрительно проговорилШалтай-Болтай, - оно меня слушается и означает как раз то, что я захочу: нибольше, ни меньше. - Это еще вопрос, - сказала Алиса, - захотят ли слова вас слушаться. - Это еще вопрос, - сказал Шалтай, - кто здесь хозяин: слова или я. Ситуация эта отнюдь не сказочная, реальных проявлений субъективных претензийпользователей русского языка на свободу в практике использования языковых норм(в том числе в семантической сфере) несть числа. Вот как объясняет один из авторов"Московского комсомольца" (1998, №49, с. 15) свое словоупотребление: "Балбесы- мое любимое словечко, которым я обычно именую людей, не всегда поступающихразумно... Без особых напряжений я могу применить этот термин к близким мнелюдям, по отношению к себе... Сегодня я могу сказать: "Работники Центральногобанка - балбесы, взяли и допустили падение курса рубля".В связи с подобными случаями естественным образом возникает вопрос о границахправ личности (носителя языка, языкового коллектива) на изменениятех или норм языка и прав личности использовать язык в неизменном, нормативнозакрепленном виде. Рассмотрим это на ряде примеров, иллюстрирующих отношениеличности к своей фамилии и отношение личности к языковой среде. Остановимсяв связи с эти аспектом на его частном проявлении, представленном в проблеме"личность и ее фамилия".Однажды мы присутствовали при споре учителя-словесника с человеком, которыйнастаивал на том, что его фамилия (БАЯН) не склоняется. При этом довод, подкрепленныйсправкой из учебника по русскому языку о том, что такого рода имена нормативно(и системно) склоняются, не возымел на него никакого действия: "В нашей семьеникто не склоняет нашей фамилии - и это наше право!" [15].История, часто возникающая с ударением фамилий: в сущности неясно, можно ли,скажем, потребовать у носителя фамилии "СТОЛЯР" ставить ударение на втором слоге(по орфоэпическим нормам), если он привык называть себя с ненормативным ударениемна первом слоге или потому, что его все так называют [16].При этом мы сознаем, что само понятие "потребовать" здесь, по сути, не имеетни фактического, ни юридического реального содержания и относится к областигипотетической (в нашем контексте следовало бы сказать - "нуждается в юрислингвистическомобосновании").Пока подобные вопросы принято относить преимущественно к области культуры,а не права. В этом смысле орфографический аспект, связанный с официальными документами,"более правовой", причем юридические нормы оказываются сильнее языковых: примеровузаконенных в фамилии нарушений орфографических норм более чем достаточно. Напримерфамилия известного писателя ПОДЪЯЧЕВ везде пишется с Ъ, хотя требуется Ь (ДЬЯК,ПОДЬЯЧИЙ); на одной кафедре Алтайского университета работали ЧЕРНЫШОВА и ЧЕРНЫШЕВА;известны двоякие написания, не подлежащие исправлениям - ЛИСИЦЫН и ЛИСИЦИН ит. д.Интересен следующий пример из повести В. Тендрякова "Свидание с Нефертити",в котором языковая сторона естественным образом согласуется с юридической:- "Фамилия?" - спросил парня комендант- "Мыш без мягкого знака" - пояснил парень. В данном случае, фамилия, восходящая к прозвищу МЫШЬ, становясь официальнымименованием, обретает грамматические (а вслед за ними и орфографические) приметыпоследнего, которые далее обретают юридическую законность.Заметим в связи с этим, что язык во многих сферах дифференцирует официальное(юридически оформленное или нуждающееся в таковом оформлении) и неофициальное,по-разному его маркирует и функционально закрепляет в своих нормах. ПрозвищаМЫШЬ, ЛОСЬ и т.п. и фамилии МЫШ, ЛОСЬ - для языка качественно разные лексемы.Первые недифференцированы как мужские и женские именования, вторые в данномотношении дифференцированы на грамматическом уровне по признаку склоняемости(прозвище МЫШЬ склоняется и поэтому не требует упразднения Ь, даже еслиобозначает мужчину; склоняется и женское прозвище МЫШЬ) [17].Все это - яркий пример эволютивного характера перерастания естественных нормязыка в юридические нормы, то есть процесса их "юридизации". Возникает вопрос- готова ли юриспруденция учитывать все эти закономерности функционированияразных типов именований человека?Говоря о согласовании юридической и лингвистической сторон канонизации имен,стоит остановиться на псевдонимах. Здесь свобода от нормативных требований языкавесьма высока. Вряд ли носитель фамилии "ПУШКИН" может потребовать завершатьее знаком Ъ или ставить в середине фамилии знак препинания. Для псевдонима подобногорода вычурности весьма распространены. Однако и здесь свобода не беспредельнаи необходимость ограничений (в том числе юридических) очевидна. Так, например,20 ноября 1998 г. в программе "Времечко" был показан сюжет "из зала суда": поэт,литературовед, преподаватель МГУ, специалист по Достоевскому Игорь Волгин подалв суд на автора бульварных детективных романов, взявшего имя и фамилию поэтав качестве псевдонима. И. Волгин, который посчитал себя понесшим моральный ущерб(насмешки и т. п.), расценил такую номинацию как "литературный бандитизм". Романистотверг обвинения, сославшись на то, что взял распространенную фамилию, не подозреваяо существовании такого поэта, как И. Волгин. Адвокат поэта с грустью констатировал,что российское законодательство никак не регулирует "взаимоотношений издателяи имени", как он сказал тележурналистам и суду не на что опираться в своем решении[18]. С нашей точки зрения, юрислингвистическаяэкспертиза, отсылая законодателей и "законопотребителей" к языку и, следовательно,к "собственно лингвистике" (антропонимике), может и должна апеллировать к устойчивыммоделям и традициям псевдонимизации в русском языке (см., например: [Унбегаун,1995; Голомидова, 1998, с. 82-140]), т.е. к закономерностям самого языка. Проблемыже юристов - определить ответственность автора, издателя, меру морального ущербаи т.п.; задачи лингвоюристов - перевести данные понятия на юридический языки толковать законы, регулирующие взаимоотношения участников номинативной ситуации,сквозь призму юридических понятий и терминов, других законов и, может быть,прецедентов.Другой вариант той же проблемы - противоречий прав носителя языка на языковоетворчество и прав языка на соблюдение его норм - иллюстрирует следующий пример.Автор жаловался в прессе на редактора его рассказа, который он (автор!) хотелзавершить не точкой, а запятой (вопреки языковым нормам), но редактор такойвольности не пропустил. Вот букет вопросов для юрислингвистики: а имел ли право(какое - творческое, языковое, юридическое?) автор на изменение норм языка?;имел ли право (какое?) редактор лишить такого права автора?; какую роль в решенииподобных вопросов играют интересы читателя, должны ли их учитывать автор, редактор,корректор? можно ли говорить, например, что редактор обязан защищатьэти интересы?Еще один пример на эту тему в, казалось бы, противоположной направленности,связанной не с нормативными новациями в русском языке, но сохранением старых,изживших себя норм. Во всех современных изданиях Пушкина первая строка 15-ойстрофы 1-ой главы "Евгения Онегина" пишется так: "Бывало, он еще в постеле....".Вопросы для исходной, сугубо лингвистической, экспертизы: есть ли здесь нарушениенорм; если есть, то каких: орфографических, грамматических, стилистических;какую функцию "вменено выполнять" нарушению нормы в данном тексте и выполняетсяли эта функция реально при обычном чтении текста). Более сложный лингвистическийвопрос: оправдывает ли стремление зафиксировать в данном конкретном [19]случае былые состояния русской грамматики (и соответственно норму написания)тот факт, что непривычное написание мешает формированию устойчивых орфографическихнорм у современного читателя и препятствует автоматическому чтению, как рази опирающемуся на современные нормы [20]. Такиевопросы естественным образом трансформируются в юрислингвистические: имеет липраво издатели на изменение грамматико-орфографических норм (по крайне мередо того периода, пока лингвисты не ответят на возникающие в подобных случаяхвопросы наподобие тех, которые были заданы выше), не есть ли это произвол поотношению к языку? Более общая постановка вопроса: нуждается ли язык в правовойзащите (как природа в экологическом праве).
* * *
Таким образом, во многих языковых нормах (особенно кодифицированных) содержатсяв той или иной мере правовые элементы и при общественной необходимости они могутбыть юридически закреплены. Но принципы такого закрепления должны устанавливатьсялишь с учетом языковых закономерностей и норм. Последние, нужно заметить, вомногих случаях сами нуждаются в конкретно-исследовательском и общетеоретическомизучении. Так, например, говоря о псевдонимах, М.В. Голомидова указывает: "Вследствиенеоднозначности трактовок понятие псевдонима "пульсирует", то расширяясь, тосужаясь в объеме. Нельзя не признать, что разноречивость определений оправданафеноменоменологическими свойствами самого явления, которое в каждой языковойкультуре вырастает на уникальном сплаве национальной духовности, которая в стихиисвоего языка вступает в сложные отношения с другими антропообозначениями..."[Голомидова, 1998, с. 82].3. Рассмотрим далее некоторые юрислингвистические проявления аспектов "личностьв языковой среде" и "защита прав потребителей языка".Обратимся к анализу следующей, реально имевшей место ситуации. Пожилой человекв троллейбусе, видя из окна рекламу кока-колы, прочитывает латинские буквы словаCOCA-COLA как кириллические буквы и спрашивает: "Что такое соса?" Девушка, сидящаярядом, презрительно объясняет, что это не "соса", а "кока". Пожилой человеквозмущается: "Почему я должен в своей стране, России, читать не по-русски? Почемуя должен изучать чужой язык, чтобы читать надписи на своих улицах?" Этот человек,по сути, поставил важнейший лингвоправовой вопрос, который мы предлагаем обозначитьтермином "лингвистическая дискриминация". Можно выделить два типа лингвистическойдискриминации - упомянутая выше политико-правовая, когда живущие на территориилюди "нетитульной" национальности испытывают дискриминацию через языковое ограничение(что случилось в ряде бывших республик СССР), и обиходно-правовая, когда человек,находясь в родной стране и в родном городе, оказывается исключенным из полноценногокоммуникативного акта, поскольку вынужден находиться одновременно в несколькихсемиотических системах, на что он, так сказать, согласия не давал. Человек можетоказаться в ситуации коммуникативной неудачи не по своей воле, а в силу того,что кто-то переименовал привычный ему топонимический объект. Возникает вопрос,имеет ли право человек на участие в именовании или переименовании важных длянего объектов его жизненного пространства или же это прерогатива чиновников,могущих осуществлять номинативные акты такого рода без согласования с общественныммнением и лингвистической наукой?Можно поставить вопрос шире - о правовой защите языковых норм, точнее о защитеправ человека на неизменность норм (или, по крайне мере, права на участие носителейязыка в таковом изменении) и в соответствии с этим - их права на коммуникативныйкомфорт. К примеру, в некоторых изданиях в связи с компьютерным набором фактическиупразднены устоявшиеся правила переноса (уже можно: ПЕР-ЕНОС, П-ЕРЕНОС, ПЕРЕНО-Си т.п.). Разумеется, никакой экспертизы по поводу того, насколько нарушаютсяпри этом интересы читающих, не проводилось, их мнение не учитывалось. Точнотак же можно поставить вопрос о "законности" (и собственно языковой, и правовой)сохранения прошлых орфографических норм написания в современных изданиях, практикующегосяв изданиях классиков: Державина (СНИГИРЬ, МЕЧЬ) Пушкина (Бывало,он еще в постеле; И, верный посох мне вручив, не даст блуждать мне вкосьи вкрив; "Надинька"), Салтыкова-Щедрина (ПИСКАРЬ) и т.п. Вряд ли тем самымдостигается цель создания колорита эпохи (избирательные возможности орфографиив этой области ничтожны), зато нарушение права читателя на комфортное для негочтение текстов, неотделимое от нормативности языка, равно как и защита самогоязыка (экологии языка), для которого нормы есть способ естественного существованияв такой же мере, как чистый воздух и вода для биосферы.Мы хотим поставить вопрос об особом виде прав человека - лингвистическомправе, которое может стать составной частью зафиксированных в международныхдокументах прав человека. Это право состоит из нескольких компонентов: уже упомянутоеполитико-правовое как одна из сторон национального права; номинативное право- право на участие в именовании и переименовании топонимических и других объектов;комплекс "прав на имя", о которых сказано выше; право на лингвистическуюэкологию, по которому человек не должен оказываться во враждебной языковойсреде, в которой он унижен как якобы недостаточно культурный и малообразованныйгражданин, в которой он терпит коммуникативный ущерб (из этого права вытекаети право на языковой пуризм), в которой он оказывается оскорбленным грубой, вульгарной,иногда даже обсценной лексикой как в обыденной жизни, так и в СМИ, которые становятсяв последнее время основным источником или проводником такого монстра социальнойпсихологии, как речевая агрессия и лингвистическое манипулирование общественнымсознанием. Здесь право на лингвистическую экологию часто пересекается с правомна защиту чести и достоинства человека.Проблема обсценной (иначе - ненормативной, нецензурной, непечатной,несалонной, матерной и т.п.) лексики - одна из наиболее актуальных для юрислингвистикив данном аспекте. Значимость этой проблемы значительно повышается в связи спроцессами либерализации нашего общества, одним из следствий которой (вряд лиоднозначно позитивным) является широкое проникновение ранее табуизированнойили полутабуизированной обсценной лексики в печать и на телевидение. Достаточноуказать ряд широко разрекламированных художественных произведений типа романовЭ. Лимонова, В. Дорофеева, на публикацию стихотворных текстов Баркова и "забавных"сказок Афанасьева, бесконечное издание "несалонных" анекдотов, активизация влитературе и прессе блатной тематики и т.п. Весьма заметен факт активизациив этой области лексикографии [21]. Некоторые изданияв коммерческих целях по сути заигрывают с читателями, эксплуатируя их извечныйинтерес к запретному плоду, подаваемому в обертке научных (прежде всего лексикографических)трудов [22].Следует заметить, что проблема осознается обществом, она широко представленав прессе и на телевидении на общественных дискуссиях разного статуса, где частоговорится о месте бранной речи в нашей жизни; ставится она изредка и юристамив связи с вопросами нарушений общественного порядка и защитой чести и достоинствачеловека. Сама эта разноголосица говорит о многоаспектности проблемы и о необходимостикомплексного исследования ее в рамках синтетических дисциплин, в том числе ив первую очередь - юрислингвистики и лингвоюристики (о последней см. : [Пониманиечести и достоинства, 1997]).Юридическая регламентация обсценной лексики - проблема исключительной сложности[23]. Достаточно заметить, что многими участникамидискуссий склонность русских к "ядреному слову" рассматривается чуть ли не каких национальная черта (достойная уважения?) [24],причем их доводы приобретают особый вес, когда они начинают апеллировать к национальнойэлите, которая в лице некоторых своих представителей, начиная с высших руководителейстраны и кончая творческой интеллигенцией, не прочь "крепко выразиться".Каковы возможности лингвистики в этом непростом деле? На наш взгляд, она здесьпросто не готова к рекомендациям юридического характера. Имеющиеся работы собственноголингвистического содержания носят академический характер. Для юрислингвистикиздесь, как мы уже отмечали выше, были бы важны работы, в которых содержаласьбы классификация обсценных слов по степени их инвективности [25],основанная на данных экспериментов, типологическое описание сферы и ситуацийих употребления и частотности, изучение традиций употребления в русском национальномобществе (например, через опросы общественного мнения; принципиально важно датьсоциолингвистическую и психолингвистическую типологию носителей русского языкапо признаку отношения их к обсценной лексике в процессе ее употребления и восприятия).Особую роль для юрислингвистики могло бы сыграть психолингвистическое изучениевоздействия обсценной лексики при ее восприятии различными слоями носителейязыка - от этого зависит ее квалификация в аспекте лингвистической экологии,лингвистической дискриминации, и - в конечном итоге - сама возможность юридическойрегламентации нецензурных слов. Необходимость же регламентации очевидна: еслиопределенная часть русского общества испытывает унижение и стресс от матерщины,то юриспруденция обязана защитить ее лингво-экологическое право. Большое значениемогла бы сыграть разработка вопроса о связи употребления обсценной лексики спонятием речевой агрессии. Ср.: "Вновь возникшие сегодня условия жизни человечествакатегорически требуют появления такого тормозящего механизма, который запрещалбы проявления агрессии не только по отношению к нашим личным друзьям, но и поотношению ко всем людям вообще" [Лоренц, 1994].4. Существует немалое число специальных языковых проблем, выходящих в юридическуюсферу. Одним из примеров таковых представляет узаконивание русского языка вкачестве критерия таких важных социальных действий, как получение диплома осреднем образовании, поступление в вуз и т.п. [26].Языковая сторона этого вопроса заключается в содержании выпускных и вступительныхэкзаменов и ответственности специалистов в его отборе. Прежде всего речь идето критериях его отбора и критериях оценок. Некоторые их них настолько канонизировались,что кажутся само собой разумеющимися, хотя лингвистической экспертизы по сутине проходили. Речь идет прежде всего о той роли, которую стала играть в обществеорфографическая и пунктуационная грамотность. Данный критерий - "единственный,имеющий юридическую силу: лица, допустившие в экзаменационном сочиненииили диктанте количество ошибок, превышающее установленный минимум, не могутпоступить в вуз, в колледж, не получают аттестат, диплома" [Львов, 1995, с 52].Автор данной цитаты не усомнился в правомерности придания орфографии и пунктуациистоль большой юридической силы, и, разумеется, у него не возникло и вопросово том, кто и почему установил именно такой порог допустимых ошибок. Однако естьвсе основания считать подобные вопросы открытыми. Резонов для сомнений здесьмного. Один из них высказал школьный преподаватель русского языка на страницахгазеты "Первое сентября": "Из года в год, на каждом педсовете я говорил...,что ставить детям двойки за орфографию...противоестественно. Аморально, противоестественнои, если хотите, противоправно! ...Почему противоправно? Да потому, чтоставя двойку за грамотность, мы нарушаем один из важных законов дидактики: оцениваемне усилия, не труд, не прилежание и старательность детей, а их неспособность.."(выделена нами - Н.Г.) [Александров, 1996]. Иными словами, знание орфографическихправил еще не делает человека грамотным; нужны определенные психические способности,специально развитое внимание и т.п.; их отсутствие не должно вести к юридическойответственности.Орфография - отнюдь не самый важный показатель культуры (в том числе и речевой),ума, знаний и т.п. Однако она выдвинулась на первый план в социальной жизнинашего общества и в менталитете его рядовых представителей. И причина этому,как ни странно, - легкость формализации проверки и однозначность полученныхрезультатов. Юридический перевод живого русского языка здесь осуществленсамым примитивным образом в ущерб самому языку, обществу в целом. Такой перевод,оторванный от "жизни" (= реальных коммуникативных значимостей), становится отягощающимфактором в реализации права человека на образование [27].5. Существует немало проблем, в которых лингвистическая экспертиза юридическихвопросов означает по сути лингвистическое исследование. Например, разработкаметодики сопоставления текстов в связи с квалификацией вторичного текста какплагиата или его отсутствия. Ср., например, экспертизу по делу о плагиате, возбужденномуС. Серпинским, впервые переведшим роман австралийской писательницы К.С. Причард"Золотые мили", против переводчицы Т. Озерской, опубликовавшей второй переводтого же романа. С. Серпинский счел второй перевод плагиатом. Экспертизу провелМосковский институт иностранных языков, причем для этого потребовалось настоящееисследование, включающее эксперимент [Долгопольский, 1963, с.268]. Весьма частотныйи многообразный по содержанию аспект юрислингвистики, лингвоюристики, юриспруденциии политологии связан с необходимостью оценки адекватности перевода. Свежий ивесьма типичный пример: бывший министр А. Кох в телевизионной передаче "Геройдня" (11 ноября 1998 г.) жалуется на известного журналиста А. Минкина, который,по словам А. Коха, излагая русским читателям содержание его интервью в зарубежнойпрессе путем произвольного выдергивания цитат и их комментирования, довольночасто придавал им совсем другой смысл, нежели тот, который имел в виду сам автор.В область судебной криминалистики выходят вопросы идентификации автора анонимноготекста по тем или иным языковым его параметрам (особые проблемы - идентификацияавтора текста по голосу [28] или почерку). К этойже области относится задача восстановления текста по оставшимся фрагментам илирасшифровки криптограмм, созданных на основе естественного языка.Исключительно важна юрислингвистическая и лингвоюридическая разработка вопросов,связанных со специально организованным суггестивным функционированием языка,манипулированием языковым механизмом для достижения тех или иных (далеко невсегда благородных и законных) целей. Политика (выборы, пропаганда), реклама,(псевдо)психотерпия - вот далеко не полный перечень сфер возможного нечестногоиспользования языка. Юрислингвистический и лингвоюридический аспекты каждойиз этих сфер образуют особые подсистемы, требующие специальных теоретическихи научно-практических разработок.В частности, уже неоднократно подчеркивались большие возможности нейролингвистическоговоздействия на сознание человека, некоторые из них, как многие полагают, таятнемалую опасность для общества, однако попытки юридической регламентации такогоиспользования языка пока не отмечались (точнее - они нам неизвестны), мы полагаем,что во многом это связано с недостаточной лингвистической изученностью данныхвопросов (см.: [Толкунова, 1998]) [29]. Неожиданнымобразом эта проблема пересекается с проблемой языковой экологии (в частности,активизации обсценной лексики): "Многим кажется, что в крепком слове ... вообщенет ничего страшного. Увы, это не так. Группа ученых РАН под руководством ПетраГоряева пришла к ошеломляющему выводу, что с помощью словесных мыслеобразовчеловек способен созидать или разрушать свой генетический код .. Слова молитвы,например, включают резервные силы генетического аппарата, а проклятья разрушаютволновые программы, которые отвечают за нормальную работу организма" [Борисовы,1998].
4. Инвективная функция лексики естественного языка и закон о защите чести и достоинства личности
Более подробно рассмотрим одну из весьма актуальных проблем, находящихся настыке языка и права, - проблему оскорбительности (инвективности) языковых выражений.Данная проблема неразрывно связана, с одной стороны, с законом о защите честии достоинства личности, а с другой стороны, с тем фактом, что инвективная функцияязыка является одной из его естественных функций, которая к тому же неразрывносвязана с возможностью (и жизненной необходимостью!) творческого использованияязыка.Последнее обстоятельство представляет главную трудность для юридической регламентацииинвективного функционирования языка.Особенно значима данная проблема при квалификации фактов словесного оскорбленияв прессе. Лингвистов в последнее время нередко приглашают в суды для экспертнойоценки тех или иных текстов с точки зрения наличия в них инвективности.Но может ли в принципе лингвист, не выходя за рамки "чистой" лингвистики, даватьоднозначные оценки в данном вопросе, совмещающем в себе, помимо лингвистическойи юридической сторон, еще и этическую и психологическую стороны? Здесь многоважных проблем, ждущих своего обсуждения и решения. Причем, ждущих уже давно.Ср., например, ситуацию из прошлого века, изображенную Н.С. Лесковым в "Железнойволе": "...Сафроныч... проводил все свое время в трактирах и кабачках и привстречах злил немца желанием ему сто лет здравствовать и двадцать на карачкахползать", на что немец Гуго Пекторалис говорил, что тот "сам часто из трактировна карачках ползает". Судья же "не разделил взгляда Гуго на самое слово КАРАЧКИи не видал причины, почему бы и немцу не поползти на карачках", ибо "ползатьна карачках, после ста лет жизни, в устах Сафроныча есть выражение высшего благожеланияпримерного благоденствия Пекторалису, - тогда как со стороны сего последнегоэто же самое слово о ползанье Сафроныча из трактиров произносимо как укоризна/выделено автором. - Н.Г./, за которую Гуго надлежит подвергнуть взысканию".Впрочем, литературные примеры инвективного содержания слов, приводящего персонажейв суд, в русской литературе начинает, по-видимому, знаменитый ГУСАК, поссорившийи приведший к бесконечной судебной тяжбе Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича[30].И в наше время решение вопросов словесного оскорбления сопряжено, как правило,с немалыми трудностями, проистекающими из юрислингвистической и лингвоюридическойих неразработанности [31]; даже в простейших случаях,когда требуется дать квалификацию инвективности отдельного слова, эксперт неимеет другой возможности для объективного (законного) обоснования своего мнения,кроме как обоснования с опорой на лингвистические источники, прежде всего -на пометы толкового словаря (ср. примеч. 43). Но филологический словарь непризван выполнять юридическую функцию, не "имеет законного права" быть основаниемследственных и судебных решений. Автор словаря в данном отношении слишком волен,пометы в словаре слишком прихотливы и приблизительны, чтобы выполнять роль правовогодокумента. Ср.: "...Определение понятия "толковый словарь" - задача нелегкаяосложняющаяся неопределенностью границ объекта, не задаваемых теоретически,но обусловленных целями и реальными нуждами практики" [Рей, Делесаль, 1983,с. 261] [32]. Практика, о которой говорят А. Рейи С. Делесаль, разумеется, не подразумевает лингвоэкспертную практику; имеетсяв виду естественно-коммуникативная практика, взаимопонимание в ситуациях обыденногообщения.По-видимому, для придания юридической силы экспертизе здесь должна быть разработанаспециальная шкала лексической инвективности: "нейтральное - обидное - оскорбительное",ср. ГРЕХОВОДНИК (нейтральное) - ПАСКУДНИК (слабая степень инвективности) - ПАСКУДАили СВОЛОЧЬ (высокая степень инвективности). При этом группы слов на этой шкаледолжны быть достаточно жестко фиксированы, несмотря на то, что вполне понятнойявляется условность такого рода жесткости: в языке подобные группы определенноне выделены и в речевой практике границы между ними достаточно легко "переступаются".Но особенность юридических канонов как раз и заключена в противостоянии всякойразмытости и неоднозначности. Для того чтобы дифференцировать нож как холодноеоружие или как орудие труда, дается определенный набор признаков первого и второго.В другой ситуации приводятся списком предметы и вещества, запрещенные для провозачерез границу. Такие наборы признаков одновременно условны и содержательны,точнее так или иначе мотивированны, и такого рода мотивированность выступаеткак внутренняя форма закона, обеспечивающая ему нормальное функционированиев обществе, так как дает понимание его и, в конечном итоге, согласие с ним людей.Что касается инвективов, то, на наш взгляд, для составления их списка, подлежащегоузакониванию, должны сказать свое слово лингвисты, должны быть проведены соответствующиепсихолингвистические эксперименты и социолингвистические исследования. Их участиеопределено именно необходимостью иметь список, мотивированный самим языком ине противоречащий обыденному языковому сознанию.Рассмотрим в связи с этим ситуацию, описанную в заметке в "Московском комсомольце"(1998, № 38) под названием "Садальский обзывался на Азизу безнаказанно": "Результатылингвистической экспертизы по непарламентским высказываниям актера СтаниславаСадальского в адрес певицы Азизы Мухамедовой получены на днях межрайонной прокуратуройстолицы... Поводом для этого послужило опубликованное в "Экспресс-газете" интервьюс Садальским, который на вопрос об его отношении к Азизе ответил: "Я с этойблядью за один стол не сяду"... Проведенная Институтом русского языка РАН лингвистическаяэкспертиза фактически оправдала актера, заявив (дословно), что "сам стиль "Экспресс-газеты",по нашим наблюдениям, позволяет автору более свободно обращаться со словом исчитать слово "блядь" не ругательным, а своим, житейским, находящимся на самойграни просторечной лексики", а вообще-то, указали эксперты (опять-таки дословно),"вопрос об обсуждении блядства не входит в компетенцию лингвистов".Заключение экспертизы, в том виде, как оно представлено в газете, вряд лиможно признать однозначным и бесспорным в лингвистическом отношении и, как следствиеэтого, справедливым и объективным - в отношении юридическом. По поводу последнего:в описанной ситуации соединились разноречивые (и, заметим, неясные читателю)позиции, интересы и интенции многих сторон - Садальского (не проявлены его мотивыили, вернее, не сказано о том, каким образом он мотивировал выбор инвективногослова), Азизы (о чем недвусмысленно замечено в газете: "Возможно, вопрос о защитедостоинства не являлся для певицы приоритетным"), "Экспресс-газеты" и газеты"Московский комсомолец" (или - отдельно - автора заметки), суда, доверившегосяэкспертизе высшего лингвистического (=юрислингвистического?) "органа", и, наконец,самого этого "органа", давшего небесспорную экспертизу. Небесспорную во многомпотому, что от экспертов требовалось не сугубо лингвистическое [33],а именно юрислингвистическое (и - желательно - лингвоюридическое) обоснование,к которому ни экспертиза, ни суд пока еще не готовы.Это впечатление усиливает логический анализ заметки, осуществляемый с юрислингвистическихпозиций. Рассмотрим, во-первых, фразу стиль "Экспресс-газеты" ... позволяетавтору. Понятно, что стили и дискурсы могут "позволять" пользователям языкаразную степень нормативности (в том числе, - разную степень приближения к фондуинвективных табуизмов), но далеко не ясно, чем руководствовались авторы (и вследза ними суд!), признавая юрислингвистическую , лингвоюридическую и далее юридическуюправомочность разделения газет (шире - любых изданий) по отношению к их праву"позволять" или "не позволять" себе ту или иную степень пренебрежения литературныминормами [34] (кто давал это право "Экспресс-газете").Во-вторых, неясна методика (если она была) квалификации слов как ругательныхили неругательных [35], не определено и само понятие"ругательность" и его место среди смежных лингвистических понятий, наконец,неясно, чем подтверждена правомочность этой методики для юрислингвистическойэкспертизы: прецедентами, законодательными актами, в конце концов - общепризнанностьюв научном мире (если так, то чем обоснован этот критерий?) или чем-то другим?.У нас нет оснований утверждать, что у экспертов не было узаконенных основанийдля их "вердикта" в описанной ситуации. Мы говорим лишь о том, что если ихне было, то они должны быть, так как без них любая юрислингвистическая экспертизаповисает в воздухе ("воздух" в данном случае - широкие возможности языка в областитворческого функционирования языка, предполагающее возможность нарушения норм).Данная проблема, связаннная гибкостью языкового знака, бесконечностьюего смысловой валентности, одна из наиболее принципиальных и сложных для теориии практики юрислингвистики. Любое инвективное слово может быть употреблено неинвективно(Чехов ласково называл в письмах жену собакой), нейтральное же слово в определенныхконтекстах может оказаться оскорбительным (слово КОШКА, нейтральное в русскомязыке, но употребленное с намеком, актуализирующим устойчивый образ кошек какблудливых животных, может сильно задеть женщину). Лингвист, разумеется, не можетне отстаивать права автора речевого произведения (текста) на творческое отношениек языку (на переносное употребление слова, смену его стилистического регистраи т.п., в том числе диапазона инвективности), но, видимо, должна быть разработанаи определенная "техника безопасности" использования слова (и в первую очередьинвективного), которое, как известно, есть ко всему прочему еще и сильное оружие,способное унизить, сломать, убить человека. В этой ситуации лингвист не можетне стать юрислингвистом.Категория инвективности - сложнейшая лингвистическая проблема. Лексическийее выход - наиболее поверхностный. Текстовое (и тем более рече-ситуативное)разворачивание инвективного фрейма - задача более сложная, так как здесь сопрягаетсямножество факторов, некоторые из которых относятся к имплицитным сферам речи.По-видимому, самое сложное в проблеме инвективности текста - объективная оценка,с одной стороны, намерений его автора и, с другой стороны, оценка интерпретацииданного текста посчитавшим себя оскорбленным субъектом. Известно, какую большуюроль в квалификации поступков играет оценка их мотивов. Автор изощренного оскорбленияпрактически всегда может уйти от ответственности, сославшись на то, что он-дене имел в виду оскорбления, что он не то имел в виду, что его не так поняли.Такой способ поведения можно отнести к приемам "языковой демагогии": "Под языковойдемагогией понимаются приемы непрямого воздействия на слушателя или читателя,когда идеи, которые необходимо внушить ему, не высказываются прямо, а навязываютсяему исподволь путем использования возможностей, предоставляемых языковыми механизмами"[Булыгина, Шмелев, 1997, с. 461]; к таким приемам относится, в частности, воздействиепри помощи речевых импликатур; он состоит в том, что "внушаемое утверждениепрямо не содержится в тексте, но вытекает из содержащихся в нем утвержденийкак речевая импликатура. Это дает возможность автору текста при необходимости"отпереться" от имплицируемого утверждения..." /выделено нами. - Н.Г./(там же, с.463-464) [36].Оскорбленный же, как правило, имеет возможность "выбора": интерпретироватьвыражение либо в обидном, либо в необидном для себя смысле, и обоснованностьего реакций - сложнейший и неизведанные предмет науки.В обеих ситуациях юрислингвистики должна опираться на разработанные фреймыинвективности, должные стать содержательной основой лингвистических рекомендацийсудебным органам. Вряд ли здесь реалистично рассчитывать на списочное решениепроблемы - это может быть лишь проработка алгоритмов экспертных и судебных действий.Не обойтись в таких разработках, по-видимому, и от понятия неумышленноеоскорбление (для журналиста - это одновременно указание на непрофессионализм,неумение учесть реакцию читателя). Задача это, нужно полагать, очень сложная.Вернемся, например, к заголовку упоминаемой выше статьи в "Московском комсомольце"- "Садальский обзывался на Азизу безнаказанно". Словосочетание обзывалсяна Азизу, употребленное без кавычек, которые подчеркнули бы нарочитостьупотребления просторечно-детской грамматической неправильности (нормативноеуправление - обзывал Азизу), может продемонстрировать один из весьматонких моментов лингвистической экспертизы определенных намерений автора (например,игровых, иронических, инвективных по отношению к участникам сюжета и т.п.) илиотсутствия таковых. Вряд ли возможно обоснованно обвинить журналиста даже внепрофессионализме - незнании норм литературного языка: он, спохватившись, навернякабудет говорить об осознанной игре стилевого регистра и не без оснований говоритьо том, что нельзя запретить использовать в публицистике нелитературные формы.Что же касается отсутствия кавычек, то правила употребления кавычек не являютсяжесткими, но даже если бы они были таковыми, ничто не обязывает журналиста,который наверняка в этой ситуации назовет себя творческим пользователем языка(среди функций языка есть и эстетическая), быть строгим пуристом. И вопрос юрислингвистики- а справедливо ли такое положение вещей, при котором журналиста в вопросахиспользования языка "ничто не обязывает"? Может быть, должны быть и обязанности(и следовательно - ответственность) за их выполнение, в частности и в особенности- ответственность за вольное или невольное оскорбление изображаемых в публикациилиц и за попрание языкового чувства читателей?Последнее, однако, невозможно без признания лингвистического праваличности в юридической теории и законодательстве, о котором мы сказали выше.Границы такого права сейчас совершенно нефиксированны в общественном и правовомсознании. В настоящее время может показаться например, что поэт, обидевшийсяна заголовок "Поэт судится с газетой" (по поводу его претензий к журналисту)слишком уж капризен, а доводы поэта типа слово "судится" в нашей российскойментальности ассоциируется с сутяжничеством - слишком тонки и эфемерны.Но на чем основаны наши представления и почему представления "ранимого" поэтане имеют права на жизнь [37]? Характерный пример.В прессе распространено снижение образа автора письма в редакцию путем "сохраненияего орфографии и стиля" или нарочито точной передачи особенностей устной речилюдей, плохо владеющих русским языком, что, разумеется, делается далеко не всегда,а весьма избирательно. К примеру в "Аргументах и фактах" (1998, №46) так передаетсяречь скульптора Церетели, грузина по происхождению: "Я очень правильний художественноеобразование прошел в Грузии. Мой педагог приносил нам Сезанна.. Ми тихо смотрели,прятали. У меня диплом бил..." и т.д. в том же духе. С точки зрения (юрис)лингвистики- письменная речь не должна и не может строиться по образу и подобию устной;последняя при ее письменной передаче не может не подвергаться соответствующейпереработке, и это норма для публикаций! Лингвоюристика же должна соотнестиобязанность редакторов "править" устную речь и письма-первоисточникив редакцию с ответственностью за ее несоблюдение; для этого она должнауказать, в каких случаях редакции позволительно нарушать названные нормы, вкаких - нельзя (а эти указания в свою очередь должны быть выведены из собственнолингвистических оснований). Разумеется, все это желательно соотнести с моментами,возникающими с обратной стороны "обработки" читательских писем - мы имеем ввиду возможность искажения читательской мысли.Несколько иной аспект инвективности связан с использованием имен (омонимов,намеков на имя или их имитаций) в контекстах, оскорбительных для их носителя.Соседка называет свою свинью именем или фамилией своей бывшей подруги, известныйписатель ввел в свой роман отрицательного персонажа, дав ему и, фамилию, имяи отчество своего недруга - директора областного драмтеатра. В "Комсомольскойправде" за 25 сентября 1998 г. в статье "Маринина раскрывает тайну брака Пугачевойи Киркорова" приводится случай, когда писательница, вывела персонажей, весьманапоминающих известных людей, вдобавок к тому героиню назвала Стеллой, тем самымдополнительно вызвав ассоциацию с именем Алла. На этой же странице приводитсяслучай с другой писательницей - П. Дашковой, которая фамилией Подосинский иразличными узнаваемыми чертами поведения, внешности и биографии недвусмысленнонаводит на мысль, что подразумевается фигура Березовского и одновременно - Гусинского,а фамилия (опять же вкупе с известными биографическими деталями) Цитрус с именемЛимонова. Обе писательницы уверяют, что все сходства с фамилиями - случайны,и решительно открещиваются от обвинений в намеренности сближения имен и фактови переводят ответственность на самих "сближающих" - журналистов и читателей..Особенно категорична П. Дашкова. На вопрос журналиста: "Вы не боитесь, что обладателисхожих Ф.И.О. выразят недовольство вашими "забавами"?" она отвечает: "Пускайвыражают. Поймите, ни с одним из тех, кого считают прототипами, я не знакома,никого конкретно не имела в виду. Однако характеры многих известных людей сталинеотъемлемой частью нашей действительности". Рискнем предположить, что ответ"пускай выражают" возможен только на фоне полной неразработанности данноговопроса в теории и практике юриспруденции, хотя он явно нуждается в такой разработке[38]. Лингвисты здесь могли бы немало сказатьо суггестивной функции языка, в частности о характере формальных сближений,способности формы содержательно воздействовать на восприятие языко-речевых единиц,изоморфном характере формальной и содержательной сторон языковых единиц, которыйхотя и может с течением времени преодолеваться, но на первых порах употребленияимени его воздействие на восприятие имени весьма существенно (см. об этом, например:[Голев, 1998]).
* * *
Таким образом, в наших заметках рассмотрены разнообразные факторы, доказывающиезакономерный характер возникновения юрислигвистики, выявлены и очерчены ее теоретическиеи практические предпосылки.Глубинная причина актуализации проблем на стыке языка и права - естественная(обусловленная социальными потребностями) необходимость "юридизации" разнообразныхвзаимоотношений между людьми в связи с языком и отношениями человека к языку.Определенные предпосылки "юридизации" этих отношений стихийно возникают в самомязыке, прежде всего в процессе выработки объективных норм его функционирования.Мы стремились обосновать мысль о том, что процесс "трансформации" естественныхнорм в юридические установления не может осуществиться абсолютно стихийно, нои его регламентация не должна быть волюнтаристской, поскольку язык в любой формесвоего существования не может не быть ограниченным законами и тенденциями живогоестественного языка. Последнее же невозможно без квалифицированного учета языковойстихии и регламентирующих усилий лингвистов.То же самое касается формирования юридического языка, с той разницей, чтоздесь стихийную сторону (с лингвоцентристской точки зрения, конечно) представляетдеятельность юристов, создающих и толкующих уже созданные юридические текстыв лингвистическом аспекте.Мы стремились обосновать, что для обоих аспектов "юридизации" языка требуетсяналичие промежуточных подсистем научного знания, названные нами соответственноюрислингвистикой и лингвоюристикой.
Примечания
1. В качестве частного (и одновременно наиболееобщего!) примера языковой закономерности, лежащей в основании юридическойрегламентации языка , можно привести следующее известное в лингвистике положение,сформулированное Ф. де Соссюром: "Из всех общественных установлений язык оставляетнаименьшее поле для инициативы". Хотелось бы обратить внимание (прежде всегоюристов) на то, что правовая регламентация является частным случаем общейпроблемы сознательного воздействия общества на язык. Это обстоятельство должнотребовать особой осторожности: каноны, принятые вопреки естественным законамязыка, рискуют быть нелегитимными.
2. Несколько слов о предлагаемых терминахи терминообразовании. В книге "Как обучать языку" ее авторы отмечают: "лингводидактика- не только лингводидактика, но и лингводидактика" [Мурзин,Сметюк, 1994, 13] /выделено авторами - Н.Г./. Логическое ударение и шрифтне кажутся нам удачными способами дифференциации аспектов, смежных предметовизучения и научных дисциплин. Мы полагаем, что словообразование по продуктивными ясным моделям более привычно и более удобно для выделения специфическихотраслей знания, наши термины в этом смысле вполне прозрачны: ЮРИС - юриспруденция,юрисконсульт, юрисдикция; -ИСТИКА -. фольклористика, германистикаи т. п., в этот ряд входит и встречающееся иногда в литературе слово юристика,которое в составе сложного кажется нам удобнее, чем юриспрудениция,термин лингвоюриспруденция, хотя и точен по смыслу, но несколько громоздок(трехкомпонентные обозначения наук вообще весьма редки), например, от основыюриспруденция трудно образовать прилагательное.
3. Например, в области судопроизводства лингвистикуобыкновенно интересует риторический аспект (см., например: [Губаева, 1994;1995; Ивакина, 1997; Сергеич, 1998]).
4. Так, в большом библиографическом списке(407 работ) указанного выше учебного пособия "Профессиональная речь лингвистов"[Ивакина, 1997, с. 295-310] можно выделить в нем несколько разделов: собственнолингвистические работы преимущественно по культуре речи, полезные всем работникам,профессионально связанных с русским языком, лингвистические разработки, специальноориентированные на юристов (к ним относится, например, и анализируемое пособиеН. И. Ивакиной), лингвистический анализ юридических текстов в разных аспектах(например, в историко-лингвистическом - если анализу подвергаются особенностиисторико-юридических памятников; или те или иные языковые особенности современныхдокументов, чаще всего такие работы направлены на формирование культуры составленияюридических текстов разного профиля или судебных речей).
5. Говоря об актуальности и перспективахюрислингвистики, считаем нужным указать ее значимость именно для развитиясовременной лингвистики, для которой характерны когнитивизм и интерпретационизм,ср.: "Когнитивная революция" была одним из проявлений общей тенденции к интерпретативномуподходу в различных дисциплинах. Это стремление выявить механизмы интерпретациичеловеком мира и себя в мире, особенно ярко выраженная в лингвистическом "интерпретационизме"("интерпретирующая семантика"), в философской и юридической герменевтике/выделено нами. - Н.Г./, в литературоведческих теориях читателя (reader criticism)"[Демьянков, 1994, с. 20].
6. В этом плане, нам кажется, Ч. Филлморне зафиксировал еще одну, генетикоцентристкую, постановку вопроса: первичнообщенародное значение, а юридическое значение - его частный производный случай(при этом оценка этого случае в аспекте правильности мало уместна). Подлежитисследованию степень семантического расстояния между терминологическими значениямии исходными значениями. Здесь возможны разные ее проявления на шкале тождества- различия и содержания - формы (мы полагаем, что в некоторых новоупотребленияхих смысловое тождество с исходными значениями имеет лишь генетический смысл,который представлен в производном термине как его внутренняя форма. О шкале"правильно-неправильно" см. следующее примечание.
7. Ср.: "Самый выдающийся специалист в областиветеринарии нее переживает научного понятия "конь" и не развивает в сознаниивсех его существенных черт, что, без сомнения, делает, читая студентам лекциипо соответствующему разделу животноводства" [Шафф, 1963, с.277]. О том, чтоподобного рода разнофункциональные смыслы подлежат самостоятельному изучениювне шкалы "правильно/неправильно", см. нашу работу [Голев, 1973]. Заметим,опираясь на нее, что обыденные значения не интересуют сейчас ни теоретическуюсемасиологию, ни лексикографию: последняя лишь предписывает "правильные" значения,которые , как правило, черпает из сфер специального знания, тогда как обыденныепредставления и дефиниции рассматриваются в ней как искажения "правильных"значений.
8. Так в тексте. Нужно полагать, должно бытьSOLLEN.
9. Мы ставим здесь задачи комментироватьжестокий стиль тоталитарной юриспруденции, в котором отчетливо проступаетзависимость юридической стороны дела от идеолого-политической, что и обусловливаетманипулирование языком в рамках этой зависимости. Она и определяет речевоеповедение прокурора.
10. Ср. практический выход такого баланса:"К представителям языковой службы и Федерального ведомства юстиции (в Швейцарии- Н. Г.) предъявляются особые требования. Оба должны быть опытными работникамив своей области, но при этом лингвист должен иметь определенные юридическиезнания и понимать правовые вопросы, а юрист - обладать хорошим чувством языка"[Язык закона, 1990, с. 38]. Тезис нуждается в комментарии в связи с оппозицией"знания права - чувство языка". Думается, что юрист должен помимо чувстваязыка обладать и определенными теоретическими представлениями о роли, устройствеи функционировании естественного языка.
11. Далее мы покажем необходимость учетаспецифики юридического и филологического текстов, см. наш анализ данных подходовв статье "Герой капиталистического труда" - оскорбительно ли это звание?"в настоящем сборнике.
12. К примеру, бесконечная смысловая валентностьслова, предполагающая объективную необходимость его изменений, выхода за пределынормы и субъективную возможность творческого использования слова не можетбыть беспредельной и произвольной (=безответственной для субъекта творчества,который, ссылаясь на нее, мог бы как угодно манипулировать языком), но и попыткажесткой регламентации и ограничений свободы языкового творчества создала быситуации нелигитимности такой регламентации живого древа языка, растущегопо своим законам. Мера - вот главный принцип юрислингвистики в этом вопросе!
13. Любопытную иллюстрацию этому тезисунаходим в заметке "Вопросы языкознания", помещенной в газете "Маркер-Express"(1998, №43): "Президент США приказал все документы федерального значения излагатьнормальным человеческим языком, избегая официальных штампов... "Это сэкономитгосударству время и деньги - объяснил президент. - Теперь все смогут понять,чего хочет правительство и что оно предлагает". (ср. также [Юридические понятия,1986, с. ]). Жаль, что иллюстрировать этот важнейший юрислингвистический аспектсейчас приходится "заокеанскими постановлениями", хотя, нужно заметить, вомногих постановлениях первых лет советской власти этот аспект нередко актуализировалсяи проводился в жизнь [Язык закона, 1990, с.19].
14. Например, имеет ли право называть себялиберально-демократической партия, ни в программе, ни в практических действияхкоторой не обнаруживается ничего либерального и демократического. Иначе обстоитдело с нередко поднимаемым вопросом о названиях новых политических партий,оказавшихся "занятыми", здесь речь идет не об устоявшихся названиях, а о закрепленииновых имен, поэтому подход к ним иной: здесь теоретико-юридические основанияи прецеденты судебных решений позволят говорить о юридическом закреплениинорм наименования их охране законом, так же, как номинации товаров, музыкальныхгрупп (ср. нашумевшее в свое время дело о многочисленных группах, присваивавшихсебе популярное имя "ЛАСКОВЫЙ МАЙ") и т.п. (ср. поднимаемые в судах в связис коммерческим и авторским правом). Совершенно неожиданный поворот этой темыв юридическую плоскость возникает на фоне следующего сообщения в прессе: воЛьвове предлагают покупать право на номинацию городских объектов по усмотрениюпокупателя: "улица Имени брата Миколы", "аллея Моей любви с Оксаной"и т.п.
15. Любопытно заметить, что в естественномязыке изменяемость таких фамилий все-таки неполная: во множественное числоих поставить довольно трудно. Если выражения типа "Счастливые Ивановы,Лесковичи, Вагнеры" (имеется в виду чета, семья и т.п.) возможны, то выражения"Счастливые Баяны, Зайцы, Рыси, Мыши, Сапоги" - вряд ли. Неприемлемытакие сочетания и в несклоняемом варианте - счастливые Баян, Заяц.Сказывается влияние внутренней формы этих слов на их грамматическое функционирование.
16. Неоднозначен этот вопрос в лингво-теоретическомплане. Во-первых, неясно, каковы границы изменений имени нарицательного приего переходе в имена собственные вообще и в фамилии в частности (при этомнеобходимо учитывать возможность параллельного перехода из нелитературныхформ языка в литературные), во-вторых, каковы границы влияния узуса (степениупотребительности) того или иного варианта при его кодификации в качествеязыковой нормы, не говоря уже о его юридическом закреплении. В юридическомплане этот вопрос также оказался осознанным правоведами, см. статью "Правона имя" в журнале "Государство и право" (1998, № 5).
17. МЫШ, будучи женской фамилией, сохранитотсутствие мягкого знака, но склоняться не будет: у Ивана Мыша, но и ИриныМыш.
18. Позднее материалы этого дела были опубликованыв прессе (см. [Гаврилов, 1998]). Из них ясно, что ситуация проходила черезсуд исключительно сквозь призму закона об авторских правах, лингвистическаяже сторона вообще не учитывалась.
19. Важно подчеркнуть, что такая фиксацияносит эпизодический характер и осуществляется на фоне нефиксированности подобныхявлений в огромном числе других случаев.
20. Отдельный и весьма интересный вопрос:замечают ли рядовые читатели данную особенность написания окончания, а еслизамечают, то обязательно ли усматривают искомую (издателями?) орфографическуюакцентуацию смысла - создания исторического колорита или видят в этом ошибкуили описку?
21. См., например: [Белянин, Бутенко, 1994;Буй, 1995; Иваницкий, 1994; Колесников, Корнилов, 1996; Русский мат, 1997;Флегон, 1973]; см. также большой список словарей русской уголовных, тюремно-лагерныхжаргонов, фени, блатной музыки, арго русской гомосексуальной субкультуры ит. п. в журнале "Русистика сегодня", 1996, №3, с. 164, 169.
22. Ср. высказывание лингвиста по поводуиздания ряда словарей бранной лексики: "Исследование сферы русских жаргонови обсценной лексики по целому ряду причин до сих выводится за пределы нормальногоакадемического исследования": заказ на ее лексикографическое и грамматическоеописание существует, но его выполняют, "все, кому не лень, только не лингвисты"[Беликов, 1996, с. 163-164]. В противовес таким неакдемическим изданиям укажемспециальные лингвистические работы, выполненые на материале обсценной лексикирусского языка: [Беликов, 1990; Гуц, 1995; Понимание чести и достоинства,1977; Rammelmeier, 1988].
23. Очевидно, что юридическая регламентацияупотребления обсценной лексики вряд ли возможна по отношению к художественномутворчеству (особенно в той ее части, где она художественно оправдана, а определениестепени оправданности - не компетенция судебных органов). Трудно представимасейчас и регламентация обыденной матерщины в силу ее практической неосуществимости.Тем не менее эта проблема реально существует и представлена в практическихпоисках ее решения в частных моментах. Например, в разных изданиях, имеющихпотребность в передаче звучания нецензурных слов они по-разному передаются:от полной замены на точки или оставления лишь первой буквы (части букв) дозамены кириллических написаний на латинские (см. "Русистика сегодня, 1996,№3, с. 151, прим. 1). Все эти поиски однозначно говорят о том, что издателияно осознают: безапелляционная публикация нарушает моральные нормы носителейрусского языка.
24. Ср.: "Матерная ругань сегодня превратиласьедва ли не в национальную гордость наряду с балетом и ракетами" [Борисовы,1998].
25. О понятии инвективности подробнее см.раздел 3 настоящей статьи.
26. В этом же ряду находится экзамен поязыку для получения гражданства в ряде государств мира. К русскому языку это,кажется, отношения пока не имеет.
27. Вообще говоря, роль экзаменов (выпускных,вступительных) в образовательном праве явно недооценивается. Состав экзаменов,содержание программ ( в том числе - темы сочинений), формы экзаменов (например,по русскому языку: устный или письменный, если последний, то - сочинение,изложение, диктант, тестирование?), критерии оценки, состав приемной комиссии- все это давно нуждается в правовом обосновании и регламентации, так какнепосредственно связано с такими важными для жизни общества понятиями, каксправедливость и законность в реализации образовательного права, которые призванообеспечить юриспруденция. Отсутствие такого обоснования хорошо видно, например,в том, что до сих пор неясно, кто является главным законодателем на вступительныхэкзаменах (министерства, вузы или кто-либо другой?) и чем он должен руководствоватьсядля обеспечения справедливости: универсальной (?) школьной программой илиспецифическими требованиями данного вуза, специальности и т.п. Как представляется,в настоящее время последний критерий берет вверх, и центробежные тенденциина фоне "юридического равнодушия" явно преобладают.
28. Проблема хорошо представлена в романеА. Солженицына "В круге первом") в сюжете о раскрытии автора по голосу анонимногозвонка в посольство США.
29. Уместно заметить, что проблема суггестивностиречи так или иначе ставится лингвистами, изучающими психолого-лингвистическиеаспекты судебного языка, см., например: [Пищальникова, 1998]. Странно, однако,что в пособиях по профессиональной речи юристов этот важнейший аспект практическине разрабатывается, в лучшем случае упоминается в общей форме, так, например,в уже упоминаемой работе [Ивакина, 1997] отмечено со ссылкой на другого автора:"...Культура публичной речи - это такое использование языкового материала,которое обеспечивает наилучшее воздействие на данную аудиторию в соответствиис поставленной задачей" (с. 9), но конкретные способы воздействия в пособиидаже не упоминаются; в разделе "Публичные лекции", где можно было бы ожидатьих наличие, находим термины типа "настоящее вневременное", "отглагольные существительные","собирательные существительные", но никак не "суггестия", "релаксация" и т.п.Впрочем, вопросы прагматики речи вообще недостаточно широко и глубоко разрабатываютсяв прикладных аспектах отечественными лингвистами. Можем указать лишь работу[Губаева, 1994].
30. Вообще говоря, художественная литературадает богатейший материал для разработки в самых разных аспектах такой важнойюрислингвистической темы, как инвективный фрейм (типология интенций, способовразвертывания, средств осуществления). В генетическом плане данный материалинтересен тем, что он дает возможность проследить пути перехода от фреймовестественного языка (отражающих обыденную мораль и право) к юридическим фреймам(прецедентам и официальным документам).
31. Проиллюстрируем это такой оценкой фактаобращения Б.А. Березовского в суд г. Лондона (!) на автора заметки о нем (истце)под названием "Крестный отец Кремля": "В России пришлось бы долго иупорно доказывать., что лингвистически "крестный отец" является оскорблением"(Московский комсомолец, 1999, №5, с. 3). Момент неразработанности принциповлингвоюридической экспертизы подчеркивается в [Понимание чести и достоинства,1998].
32. См. также, например [Теория языка исловари, 1988, с.5-20].
33. Хотя и собственно лингвистическаясторона вызывает некоторое неудовлетворение, см., например, заключительнуюцитату: "вопрос об обсуждении... и т.д.", содержащую стилистическуюпогрешность (вопрос об обсуждении - в некотором роде тавтология или,может быть, инверсия: обсуждение вопроса), которая вкупе с ерническимстилем фразы создает впечатление несерьезности всего предшествующего даннойцитате текста экспертизы. (Мы склонны даже полагать, что это нарочитая фраза,косвенно свидетельствующая о своеобразном признании экспертами того, что уних не было достаточных оснований для серьезной экспертизы. Для такого "признания",есть свои резоны, которые, как нам кажется, нами вскрыты). Что же касаетсянелингвистической стороны анализируемой фразы, то с ней следует согласиться- вопрос о соответствии выявленного значения слова (точнее, одного из егозначений, представленность которого в данном тексте доказана лингвистами)своему объекту (в данном случае - лицу) не входит в компетенцию языковедов.
34. Логика "разрешения" некоторым изданиям"позволять себе выражаться" вызывает ассоциация с комментарием Ю. Карабчиевскогопо поводу строчки В. Маяковского: " Я не знаю, плевок - обида или нет?". "Всамом деле, - замечает критик, - непрерывно плюясь, трудно выделить это действиеиз ряда прочих" [Карабчиевский, 1990, с. 20].
35. О том. что такая методика отсутствуетярко свидетельствуют рецензии лингвистов на интенсивно выходящие ныне в разныхизданиях словари бранной лексики, в которых главная проблема - это теоретическаянеразработанность (соответственно - непоследовательность применения) такиххарактеристик слов, как "бранное", "грубое", "вульгарное", "нецензурное" ит.п. (см., например, журнал "Русистика сегодня", 1996, №3, с. 150-171). Здесьважно подчеркнуть, что практическая задача юрислингвистики - осуществление"перевода" лингвистических помет указанного типа на юридические типа "оскорбительное","унижающее достоинство".
36. Примеры такого рода приемов, позволяющихавтору "околоинвективного" текста "отпереться" от обвинений см. в статье настоящегосборника "Герой капиталистического труда".
37. Как видим диапазон "ранимости" в нашемобществе слишком велик: для одних (лингвистов) слово БЛЯДЬ по отношению кпевице - не оскорбление (не к себе же!), других задевает слово СУДИТСЯ.
38. Почти одновременно с описанным эпизодоманалогичный случай возник с Бари Алибасовым, которого В. Тучков так представилв "Новом мире": "Это был мужчина средних лет с восточными чертами лицаи, кажется, также восточной фамилией, которая безвкусно соединялась с американскимименем. Был он руководителем популярного вокально-танцевального ансамбля"... и т.д. и т.п. с весьма оскорбительными намеками. Автор при этом так же(как и П. Дашкова) спокоен: "Я не боюсь гнева Бари Каримовича. Его имения не называл /выделено нами. - Н.Г./. Что же касается параллелей- каждый волен трактовать их как заблагорассудится" [Комс. правда, 16октября 1998]. Все совпадает. Типичность подобных случаев очевидна. Б. Алибасовсправедливо отвечает: "Уже столько грязи вылито практически на всех кумировсоветского и постсоветского времени, что очередная порция ничего не изменит.Остановить поток подобной "чернухи" невозможно, потому что до сих пор существуетспрос". Но, может быть, точнее сказать, как в известном анекдоте про неуловимогоковбоя: остановить-то его (поток), наверное, и можно, только кому он, такой-сякой,нужен? В общем потоке незащищенности куда более значимых прав отдельной личностистранно требовать защиты от двусмысленных намеков (этакой игры слов), темболее, что доказательство сомнительных случаев столь хлопотно и зыбко, дак тому же, как мы стремимся доказать, оно не имеет надежного научно-лингвистическогои юридического обоснования.
Литература
Алексеев С.С. Государство и право. М., 1966. Алексеев С.С. Общая теория права: Курс в двух томах. Т.2. М., 1982. Андреев В.В. Национальный вопрос: Проблемы языковой политики // Политическоеуправление: теория и практика. М., 1997. Бабаева Э.У. К проблеме отождествления личности по признакам письменной речи// Правоведение, 1968, №5. Беликов В. Рецензия кн.: Мокиенко В. М. Словарь русской бранной лексики //Русистика сегодня, 1996, №3. Беликов В. Продуктивная модель повтора в русском языке (Вариант для обсуждения)// Russian Linguistics. Vol. 14 (1990). Белянин В.П., Бутенко И.А. Живая речь. М., 1994.Богин Г.И. Филологическая герменевтика. Калинин, 1982. Бойко А.И. Язык проекта УК: проблемы лингвистической культуры // Право и культура.Проблемы взаимосвязи. Ростов-на Дону, 1996. Борисовы Ю. и А. Словесное порно. Аргументы и факты, 1998, №41. Буй Василий. Русская заветная идиоматика. Веселый словарь крылатых выражений.М., 1995. Булыгина Т. В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русскойграмматики. М., 1997. Венгеров А.Б. Теория государства и права. М., 1998. Винокуров Г. Сила закона или нравственный императив // Законодательство ипрактика СМИ. 1996, №10. Гаврилов Э. О литературном псевдониме // Законодательство и практика средствмассовой информации. 1998, №12 (52).Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.Голев Н.Д На стыке языка и права (несколько тезисов по юрислингвистике) //Актуальные проблемы филологии: Тез. докл. / Под ред. В.А. Пищальниковой. Барнаул:Изд-во Алт. ун-та, 1998. Голев Н.Д. Об описании значений слов-денотативов // Актуальные проблемы лексикологиии словообразования. Новосибирск, 1973. Голев Н.Д. Суггестивное функционирование внутренней формы слова в аспектеее взаимоотношения с языковым сознанием // Языковые единицы в семантическоми лексикографическом аспектах. Вып. 2. Новосибирск, 1998. Горбачева Е.В. Лингвистические средства как интеллектуальный компонент информационныхправовых систем // Правовая информатика. М., 1997. Грязин И. Текст права. М., 1983. Губаева Т.В. Грамматико-стилистические особенности юридических терминов (процессуальныедокументы): Автореф. дисс. ... канд. филой. наук. Баку, 1984.Губаева Т.В. Практический курс русского языка для юристов (учебное пособиедля вузов по специальности "Правоведение"). Казань, 1990. Губаева Т. В. Словесность в юриспруденции. Учебное пособие для студентов,обучающихся по направлению и специальности "Юриспруденция". Казань, 1995.Губаева Т.В. Прагматика речевого общения в правовой сфере // Разновидноститекста в функционально-стилевом аспекте. Пермь, 1994.Гуц Е.Н. Ненормативная лексика в речи современного городского подростка (всвете концепции языковой личности): Автореф. дисс. ... канд. филой. наук.Барнаул, 1995. Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующегоподхода // Вопросы языкознания, №4, 1994.Долгопольский А.В. Категория вида в русском языке и вероятностный характерсвязи означаемого с означающим // Проблемы структурной лингвистики. М., 1963.Жельвис В. И. Инвектива в парадигме средств фатического общения // Жанры речи.Вып. 10. Саратов, 1997. Жельвис В.И. Инвективная стратегия как национально-специфическая характеристика// Этнопсихолингвистика. М., 1988. Жельвис В.И. Поле брани: сквернословие как социальная проблема. М., 1997.Жельвис В.И. Психолингвистическая интерпретация инвективного воздействия.Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. М., 1992. Жельвис В.И. Эмотивный аспект речи: Психолингвистическая интерпретация речевоговоздействия. Ярославль, 1990. Законодательная техника. Л., 1965. Залевская В. В. "Конфликтогенный" текст как источник судебных исков к СМИ// Человек - коммуникация - текст. - Вып. 2, ч. 1. - Барнаул, 1998. Ивакина Н. И. Профессиональная речь юриста. М., 1997. Иваницкий В. Фундаментальный лексикон // Знание-сила, 1994, №3.Казанцев В, Коршунов Н. В каких случаях компенсируется моральный вред? //Российская юстиция, 1998, №2. Калинина Н.А. Лингвистическая экспертиза законопроектов: опыт, проблемы иперспективы (на примере работы Правового управления Аппарата ГосударственнойДумы Федерального собрания. М. 1997. Карабчиевский Ю.А. Воскресение Маяковского. М., 1990. Керимов Д.А. Законодательная техника. М., 1998. Колесников Н.П., Корнилов Е.А. Поле русской брани. - Ростов-на-Дону, 1996.Лебедева Н.Б. Об аспектах юрислингвистики // Актуальные проблемы филологии:Тезисы докл. Барнаул, 1998. Леонтьев А.А., Шахнарович А.М., Батов В.И. Речь в криминалистике и судебнойпсихологии. М., 1977.Лоренц К. Агрессия. М., 1994.Малеина М. Н. Право на имя // Государство и право. 1998, №5. Марогулова И.Л. Защита чести и достоинства. М., 1998. Матузов Н.И., Малько А.В. Теория государства и права. Курс лекций. М., 1997,т. 2. Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика. М., 1996. Мирошниченко А. Толкование речи. Основы лингво-идеологического анализа //Ростов-на- Дону, 1995. Мокиенко В.М. Словарь русской бранной лекики (матизмы, обсценизмы, эвфемизмыс историко-этимологическими комментариями). Berlin: Dieter Lenz Verlag. -1995. Островский А. Пример из практики ведения дел по защите чести и достоинства:нестандартные ходы // Законодательство и практика СМИ, 1992, №1. Павлова Л. Некоторые вопросы языкового оформления правовой информации в русскихнормативных документах // Болгарская русистика. София, 1993, №3. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русскомязыке; Семантика нарратива). М., 1996. Пищальникова В.А. Психолого-юридическое содержание судебного процесса и судебныхречей в суде присяжных заседателей. Барнаул, 1998. Понятия чести и достоиниства, оскорбления и ненормативности в текстах праваи средств массовой информации. - М., 1997.Право и национальный язык: регулирование языковых отношений Российской Федерации/ Автор Доровских Е. М. (Из серии: Отечественный и зарубежный федерализм).РАН Ин-т научной информации по общественным наукам. М., 1996. Прокофьев Г. С. Анализ юридических текстов: некоторые вопросы теории // ВестникМГУ, сер. 11: Право. - 1995, №2. Раскрытый заговор. Рецензия книги: Судебный отчет. Материалы. Военная коллегияВерховного Суда СССР. М., Международная семья. 1997 // Наш современник, 1998,№7 (Рецензент А. Росляков).Рей А., Делесаль С. Проблемы и антиномии лексикографии // Новое в зарубежнойлингвистике. Вып. 14. Проблемы и методы лексикографии. М., 1983. Роман Л.В. Метаязыковая субстанциональность языка судопроизводства и речевыеаспекты его реализации. Краснодар, 1998. Русский мат: Толковый словарь / Сост. Ахметова Т.В. - М., 1997. Сергеич П. Искусство речи на суде. М., 1988. Суздалев Е.Н. Теория аргументации: перспективы анализа правовых контекстов// Уч. зап. юрид. фак-та / Санкт-Петерб. гум. ун-т профсоюзов. 1996, вып.1.Сырых В.М. Теория государства и права. М., 1998.Теория языка и словари. Кишинев, 1988. Толкунова Е.Г. Семантическое описание современных русских рекламных текстов(суггестологический аспект): Автореф. дисс. ... канд. филой. наук. Барнаул,1998. Черданцев А.Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике.Екатеринбург, 1993. Ушаков А.А. Очерки советской законодательной стилистики. Ч. 1, 2. Пермь, 1967.Филлмор Ч.Дж. Об организации семантической информации в словаре // Новое взарубежной лингвистике. Вып. 14 : Проблемы и методы лекикографии. М., 1983. Флегон А. За пределами русских словарей. Лондон, 1973. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. Опыт определения игровогоэлемента культуры. М., 1992. Черданцев А.Ф. Толкование советского права. М., 1979. Шатуновский И.Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М., 1996. Юридические понятия и язык права в современных зарубежных исследованиях. Научно-аналитическийобзор. М., 1986. Язык закона / Под ред. А.С. Пиголкина. М., 1990. Rammelmeyer M. Emotion und Wortbildung. Untersuchung zur Motivationsstrukturder expressiven Wortbildung in der russischen Umgangsprache // Gattungen inder slavischen Literaturen. Koln, Wien, 1988.
Текст статьи взят c сайта "Юрислингвистика"