Н.Д. ГОЛЕВ Юридизация естественного языка как лингвистическая проблема
Н. Д. Голев
ЮРИДИЗАЦИЯ ЕСТЕСТВЕННОГО ЯЗЫКА КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
(Юрислингвистика-2. Русский язык в его естественном и юридическом бытии. -Барнаул, 2000. - С. 8-40)
Как мы уже отмечали ранее [Голев, 1999], важнейшими аспектами взаимоотношенийестественного языка (ЕЯ) и языка юридического (ЮЯ) являются следующие два: водном из них ЕЯ выступает как объект правового регулирования, в другом- ЕЯ является основным средством осуществления правовой деятельностии основным субстратом воплощения ее результатов, а именно - юридическим текстом.
1
В первом аспекте язык (с точки зрения права) представляет собой источник социальныхконфликтов, которые неизбежно возникают при использовании языка его носителямив острых социально значимых ситуациях, нередко входящих в юрисдикцию тех илииных законов.При этом многие столкновения людей в связи с применением языка являются конфликтогеннымиуже в силу внутренних и потому естественных противоречий самого языка (см.,например: [Аспекты речевой конфликтологии, 1996; Сорокин, 1994]. Более тогопротиворечия являются необходимым способом существования ЕЯ. Большинство изних хорошо известно лингвистам уже с древнейших времен.Современная лингвистика при описании ЕЯ не может обходиться без опоры на законединства и борьбы противоположностей, отражающий диалектику разных сторон иаспектов ЕЯ: исторического и логического (диахронии и синхронии), возможногои действительного, сущности и явления (языка и речевого материала), содержанияи формы (плана содержания и плана выражения языковых единиц), консервативного(ориентированного на строгое соблюдение норм, пуристического) и активно-творческогоотношения к нормам языка и многих других.Основной юрислингвистический пафос в связи с этим заключается в требованиимаксимального (точнее здесь сказать - максимально возможного) учета внутреннихзакономерностей ЕЯ при его правовом регулировании. Идеальным здесь являетсяположение, при котором естественные, выработанные самими языком законы, нормыорганически детерминируют юридические каноны. Достичь этого идеала, конечно,трудно, так как антиномическое устройство языка предполагает активное действиев нем разнонаправленных сил, охватить которые юридические презумпции никак немогут (в определенном смысле - и не должны). Правовое регулирование необходимопредполагает отвлечение от многих нюансов ЕЯ, так как юридизация ЕЯ означает,во-первых, подведение его к построенной на других основаниях системе (мы имеемв виду - системе уже существующих юридических общих принципов и реальных законов,созданных на их основе), и такое подведение ЕЯ к правовой сфере означает егонеизбежное упрощение, схематизацию и, во-вторых, потребность юридической практикипредполагает наличие упрощенных, схематизированных положений, без которых принятиеюридических решений может превратиться в сложные лингвистические исследованияв следственной практике, в бесконечные дискуссии лингвистического характерана суде. Следовательно, нежизнеспособным оказывается языковое право, которое,с одной стороны, не соответствует внутренним языковым законам и в силу этогооказывается либо невыполнимым, либо невыполняемым носителями языка [1],а с другой стороны, стремление права к "слишком большому соответствию" такжеведет к тому, что осуществление права становится чрезмерно сложным, невыполнимымили невыполняемым в юридической практике, в ходе которой создаются или применяютсязаконы о языке или в связи с языком.Далее проиллюстрируем сказанное анализом двух антиномий ЕЯ, проецируемых наюридическую плоскость.1.1. В качестве примера внутренней конфликтогенности ЕЯ рассмотрим его основнуюкоммуникативную антиномию, связанную с противоположностью интересов автора текстаи его адресата. Автор (говорящий, пишущий) по своей природе, с однойстороны, склонен к либеральному статусу нормативной стороны языка, к безграничнойвариативности языковых знаков, которым он мог бы легко задавать те или иныеиндивидуально-субъективные, ситуативно детерминированные смыслы, элементарнопросто создавать новые знаки и тем самым свободно самовыражаться как творческаяличность. Язык так или иначе предполагает возможность такого, творческого, своегоиспользования, но "держит" ее в определенных границах, задаваемых необходимостьюосуществления других функций, прежде всего функции обеспечения взаимопонимания.Это требование исходит прежде всего от адресата. Адресат в силу своихобъективных потребностей является большим консерватором и пуристом в отношенииязыковых норм. Его стремление к адекватному пониманию речевых произведений означаетвозможность подведения их к достаточно определенному и относительно устойчивомукоду, хранимому в его языковом сознании (и одновременно в сознании автора, итакая общность - главная презумпция взаимопонимания). Если таковое подведениеоказывается неосуществимым или осуществляется не по коду, то следствием этогостановится непонимание, недопонимание, "не-так-понимание" или двусмысленноепонимание. Все это ведет к коммуникативным конфликтам, большинство из которыхостается в области обыденного общения, не входящего в сферы этики и тем болееправа, но многие достигают-таки этих сфер, что и создает потребность их юридическойрегламентации.Таким образом, давление со стороны адресата является основой естественногоограничения (абсолютной) свободы авторского слова. Если автор не хочет остатьсянепонятым, он вынужден иметь в виду естественно регламентированный коммуникативныйкод, объединяющий его с адресатом [2]. Таким, стихийным,образом ЕЯ снимает одно из противоречий автора речевых произведений и их адресата.Именно в недрах ЕЯ рождаются регламентирующее начало, пронизывающее все уровниязыка. В прагматическом плане их мощно представляют постулаты Г.П. Грайса [Грайс,1985], речевой кодекс [Шмелева, 1983], в некоторых лингвистических работах ясновидно приближение к области правового регулирования, ср. понятия коммуникативныхправ и обязанности личности [Матвеева, 1997] [3]:если есть обязанности, то есть ответственность за их неисполнение, что являетсяважнейшим признаком юридических норм [4]. Переводобыденной ответственности в правовые нормы в этом случае осуществляется ужепо ясно намеченным самим ЕЯ каналам.Например, употребление сниженной лексики заключает в себе возможность использованияее для достижения не только инвективной, но и других разнообразных целей. Потенциалфункционально-семантического расширения границ слова внутренне присущ любымих типам. И творческий автор необходимо пользуется этим разрешающим режимом"работы" механизма языка. Но реализация потенциала прямого и расширенного функционированиясниженной лексики связано с определенной ответственностью по отношению к адресату,особенно если он (адресат) одновременно и "объект" снижения, ибо в этом случаетакое инвективное функционирование лексики приближается к сфере действия законао защите чести и достоинства личности и испытывает его воздействие.В энергетическом поле системы законов значимости ЕЯ определенным образом преобразуются.Так, в частности, иначе структурируется область взаимодействия автора и адресата.Последний представлен здесь двумя позициями: адресат (в широком смысле) речевогопроизведения и адресат - объект, персонаж речевого произведения. Чаще всегоон и является инициатором перевода естественных (для автора, например) употребленийязыка в область юрисдикции официальных органов. Появляются другие фигуранты,например, в СМИ - редактор (или цензор), юридический характер ответственностикоторого более очевиден. На заднем плане автора в связи с этим появляется такойкоммуникативный фациент, как закон, и такие фигуранты, как законодатель и законоисполнитель.В естественные, спонтанно действующие механизмы контроля за правильностью языковоговысказывания [Ейгер, 1980] включается "образ" юридической ответственности, предполагающийвыработку более осознанного отношения к рече-языковой правильности. (О конфликтогеннойприроде такого взаимодействия см.: [Честь, достоинство и репутация, 1998]).Общая позиция адресата входит в ту юридическую сферу, где адресат выступаетв качестве субъекта языкового права, являющегося частным случаем прав личностина безопасную, комфортную среду обитания - права на незагрязненную экологиюязыка [Сковородников, 1993]. И если, к примеру, сквернословие разрушает егодушевное равновесие, то человек имеет право на его защиту. Одновременно этои право самого языка на защиту от разрушения его "устоев".Вторая позиция исходит из права личности на защиту его чести и достоинства.Автор речевой продукции (особенно в СМИ) склонен рассматривать адресата какчитателя и слушателя вообще, он обычно рассматривает свое речевое произведениев связи с общими проблемами, где конкретный персонаж лишь средство их решения(если, конечно, не иметь в виду конкретно направленные публикации, провоцирующиеперсонажа на те или иные суждения, чувства, поступки). Естественно, что адресат-персонажне склонен к такому обобщению и отвлечению от собственных морально-психологическихпереживаний: если ущемлено чувство его собственного достоинства, то позиция"читателя вообще" для него мало актуальна. Возникает ситуация разного пониманияречевого произведения, разной интерпретации его интенционального содержанияи модуса со стороны автора и со стороны персонажа. Происходит нарушение важнейшегопостулата речи - постулата корпоративности [Грайс, 1983], что ведет к глубинномунепониманию: у автора и адресата разное представление о презумпциях инвективогенногоречевого произведения. Этот самый частотный конфликт трудно разрешим в системенорм обыденной коммуникации. Вероятно, неизбежной является ситуация "перетягиванияканата" на свою сторону: на шкале степеней инвективности, обидности, ранимостиделения на ней (шкале) у автора и "задетого" персонажа явно расположены по-разному- у каждого из них здесь разные точки отсчета, и это проявляется едва ли нев каждом конфликте, связанным со словесной инвективой. К примеру, в многотиражнойгазете одного из вузов г. Барнаула была помещена заметка о коллективном юбилеесотрудников, родившихся в марте, которая имела название "Именины". В ней былиследующие строки: "…Юбиляров у нас много, и в основном женщины! … Среди нихзатесался и представитель прекрасного пола - NNN, проф. каф. общей физики. Счастьявам, уважаемые именинники, а главное, чтоб в вашей душе всегда была весна".Понятно, что от таких слов у профессора, ставшего предметом насмешек по поводу"ЗАТЕСАЛСЯ" и "ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ПРЕКРАСНОГО ПОЛА", в душе весны не наступило. Онобиделся и стал жаловаться на автора начальству вуза. Автор (при поддержке редактора),оправдываясь, утверждал, что в словосочетание "прекрасный пол" он не вкладывалникакого иного смысла, кроме того, что мужской пол прекрасен, а слово "ЗАТЕСАЛСЯ"в словаре С. Ожегова отмечено как просторечное и что журналист имеет право употреблятьсниженную лексику для речевой экспрессии. То обстоятельство, что фразеологизированноевыражение "ПРЕКРАСНЫЙ ПОЛ" применительно к мужчине в нынешней "обыденной культуре"автоматически приобретает другой смысл, неизбежно актуализирующийся при еговосприятии, для автора, вставшего в позицию неведения (ее формула - "все знают,но делают вид, что не знают"), становится как бы несущественным. Для него этовсего лишь ненормативное значение, тогда как для персонажа (и читателей, накоторых автор и должен ориентироваться) именно этот смысл и является актуальным.Данную ситуацию можно оценить и в другом аспекте. Для персонажа значима неинформативная семантика выражения, а суггестивная прагматика, инспирируемаявнутренней формой высказывания и его компонентов. С точки зрения обиженногоперсонажа, их актуализация позволяет предполагать ("реконструировать") ту илииную интенцию автора. С точки зрения автора, эти реконструкции если и правомерны,то никак не доказуемы, и поэтому постановка вопроса о них бессмысленна. Дляавтора показания словаря истинны, для "задетого" персонажа совершенно не важно,"что там пишут в словаре" - ему важно, как на это реагируют сослуживцы и онсам (во многом на фоне их реакций) [5].Фактор внутренней формы заслуживает особого внимания в юрислингвистическойинвектологии, где он является одним из центральных. Значимость внутренней формы,с одной стороны, является коммуникативной реальностью, которая дает возможностьавтору использовать ее для осуществления тех или иных прагматических целей,но она дает право и реципиенту возможность предполагать и отыскивать эти целии рассматривать их как реальность, как факт и настаивать на ответственностиавтора за ее введение в коммуникативное, социальное или психологические бытие.С другой стороны, значимость внутренней формы - вещь в определенной мере виртуальная,эфемерная, ускользающая, необязательная, фоновая, ее актуализация и для автора,и для реципиента (в том числе персонажа) субъективна, факультативна и т.п.,что дает автору-обидчику возможность ссылаться на отсутствие у него инвективногозамысла и утверждать, что персонажу вовсе нет необходимости обижаться. Доказатьумысел предельно трудно, и юрислингвистика (как теоретическая, так и практическая)пока не готова к обоснованию принципов анализа значимостей внутренней формывообще и в инвективной ситуации в частности. К примеру, журналист "комментирует"новый проект местного руководителя Л., преследуя цель его дискредитации (названиестатьи красноречиво - "Пусть он уйдет"): "Что это за такой новый проект?Согласно канонам русского языка новым можно назвать нечто такое, что пошло насмену старому или появилось после чего-то аналогичного. Наличествует, скажем,у г-на Л. японский джип тысяч за двадцать баксов 1996 года выпуска, а он покупаетеще один, но уже 2000 года. Вот этот джип можно назвать новым. Или аналогичнаяситуация с любовницами. Имеются, к примеру, Танюша и Ангелина Сергеевна, появляетсяеще и Алла. Вот эту Аллу и можно было бы назвать новой любовницей Ларионова.Так и с проектами новыми" ("Московский комсомолец" на Алтае, 16-23 марта2000 г.). Оставим без внимания апелляции к неким "канонам русского языка", использованиепросторечно-фамильярных слов типа БАКСЫ, ТАНЮША - все это приметы ерническогостиля, сама позволительность которого является нарушением коммуникативных норм(постулата вежливости) и говорит о пренебрежительном отношении автора к персонажу(выраженном к тому же публично), а в определенной степени - и к читателю. Остановимсяна главном для нас вопросе - снимают ли модальные слова и обороты СКАЖЕМ, КПРИМЕРУ, форма сослагательного наклонения МОЖНО БЫЛО БЫ НАЗВАТЬ ответственностьжурналиста за объективность информации и за соответствие ее действительным фактам,или они относятся исключительно к сфере условностей художественной (публицистической)речи, допускающей вымысел, фантазию, творчество, и к которой, следовательно,неприменим принцип достоверности. В лингвоюридической плоскости данные вопросытрансформируются в проблему правомерности или неправомерности привлечения авторак ответственности за клевету - распространение заведомо ложных сведений о лице,порочащих его честь и достоинство, если они выражены в "сослагательном наклонении".Проблема эта предельно сложна, ибо природа внутренней формы как минимум двояка:внутренняя форма единиц ЕЯ и условна (ср. анализ смысла слова БУКВАЛЬНЫЙ, осуществленныйдалее в настоящей статье), и одновременно значима (особым образом - через значимостьформы). При этом нужно подчеркнуть, что последнее свойство - это вполне объективноесвойство языкового знака, что означает нормативный характер его учетаи предполагает ответственность за нарушение данной нормы. Упрощая ситуацию,выскажем такой тезис. Выражения типа СВИНЬЯ ГРЯЗЬ НАЙДЕТ или ПОСЕТИТЕЛЬ БОРДЕЛЯ,ПОХОЖИЙ НА ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА условны, но их внутренняя форма (исходнаяобразность, исходное сравнение) не стерта и, следовательно, ее употреблениене безразлично для коммуникативного акта и, значит, не безответственно для того,кто употребляет такие выражения по отношению к определенному лицу, которое имеетобъективные основания ощущать себя обиженным, униженным и, возможно [6],имеет основания для судебной защиты по статье "Оскорбление", предполагающейналичие неприличной формы, задевающей честь и достоинства лица. Точно так жеусловность выражений, подчеркиваемая словами типа СКАЖЕМ и К ПРИМЕРУ, не снимаетответственности с автора за распространение заведомо ложных сведений. По-видимому,точнее здесь было бы говорить не о распространении ложных сведений, а о внушенииложного образа. Это вполне соответствует суггестивной роли внутренней формы[Голев, 1998]. Нужно полагать, что дальнейшая теоретическая и практическая юридизациявнутренней формы пойдет именно по этому пути. Ибо намек в (якобы) приличнойформе, содержащийся в ней, не менее болезнен, чем прямое выражение в каноническойнеприличной форме. Внушение массовому читателю виртуальных образов весьма реальнопо результатам своего воздействия.Обобщим сказанное в разделе 1.1. Естественные способы разрешения юрислингвистическихконфликтов выходят за рамки ЕЯ и врастают в область морали, общей и языковойкультуры (и авторов, и адресатов), профессионализма авторов и редакторов, обязанныхпо многим причинам учитывать эту, особую, шкалу ранимости читателя-персонажа.Практика последних лет показывает, что стихийных путей регулирования подобногорода конфликтов явно недостаточно, требуется введение правовых механизмов, причемтаких механизмов, которые в равной мере опирались бы на стихийные закономерностиЕЯ и на сложившуюся систему правовых норм.1.2. Проанализируем некоторые моменты юридизации языка в связи с антиномиейЕЯ, образуемой его природной и "рукотворной" сущностью. Первый член данной антиномииредко обращает на себя внимание юристов, которые имеют в виду прежде всего возможностьуправления языковыми процессами и отношениями, подвластность их человеку. Этотаспект взаимоотношений человека и языка, разумеется, реально присутствует, ноим они не исчерпываются. "Здесь упускается из виду то простое обстоятельство,что говорящий, пишущий, читающий на языке - это всего лишь пользователь, который,если вспомнить дистинкции римского права, не владеет и не распоряжается стольсложным и долгоживущим объектом" [Гусейнов, 1989, с. 65].Без представлений о самоценности языка невозможно юридическое решение многихпроблем языка, в том числе - защиты его экологии. В экологическом аспекте [Речеваяагрессия, 1997; Сковородников, 1993] язык предстает как природное образование,нуждающееся в защите, как всякий феномен природы или памятники культуры. Языковыенормы - тоже достояние культуры, вырабатываемое нацией в течение долгих веков.Это касается и табу по отношению к определенным видам лексики, называемойобычно обсценной (матерщиной, сквернословием, бранью) [Жельвис, 1997; Левин,1996; Муратов, 1993; Новиков, 1998]. В народной культуре такая лексика всегдабыла табуизированной и выходила на поверхность также с "разрешения" культурыв особых (культовых, эстетических) случаях [Успенский, 1994]. Со временем исходныефункции расширялись, и в более поздних видах фольклора можно наблюдать и другиеформы нарушений табу: в потаенных сказках, частушках, народном "лингвистическом"фольклоре, в котором широко обыгрываются обсценные слова и выражения (см., например[Буй, 1995; Из русской жизни, 1995; Озорные частушки, 1992; Русская эротическаяпоэзия, 1993]). В культуре литературного языка [7]выход за границы табу при употреблении обсценной лексики связан с другими еефункциями: знаками демократичности, эпатажем, следованием натуралистическимпринципам искусства и т.п. В последнее время происходит дальнейшее расширениеи эволюция детабуизированных форм употребления обсценной лексики, приобретающихспецифические функции. Этот вопрос в аспектах (воспитательных, эстетических,психологических и др.) обсуждают многие авторы (см., например [Борисенко, 2000;Гудкович, Жельвис, 1980; Гусейнов, 1989; Даньковский, 1995; Леви, 1989; Муратов,1993; Федотова, 2000; Харченко, 1997]).Вызывает интерес наблюдения в этом плане Г.Ч. Гусейнова: "Пристально всматриваясьв языковые нормы небольших, в том числе вновь возникающих на несколько минутили часов, сообществ, мы обнаружим, что общим для всех стал один признак: непечатностьязыковой продукции. Все, что отмечено этим признаком, вызывает необходимый длясвободного общения градус доверия" [Гусейнов, 1989, с. 59]; многие люди непрерывно"смазывают" разговор матерным словом: "они делают это не из бранчливости, неиз желания оскорбить окружающих…, но из побуждения, часто мало осознаваемого,сделать свое сообщение более достоверным, не соврать… Переход на мат - знакдля подчиненного, что начальник поведет с ним доверительный разговор" [там же,с. 70]. Далеко не случайно матерное слово стало обычным во внутреннем общениивысшего руководства нашей страны в последние десятилетия. И знаменитые выраженияМ.С. Горбачева (самого интеллигентного из всех генсеков!) "Кто есть ху?" и "М..ки",произнесенное в Форосе в адрес гэкачепистов, мало кого покоробили, напротив,они многим показались удачными, были оценены как слова, приблизившие лидерак народу и т.п. На этом фоне эпоха либерализма, снявшего табу с ранее запретныхтем, породила невиданный прорыв за табуизированные границы обсценной лексики(см. [Зорин, 1996; Жельвис, 1997, с. 118-140]. Фольклорные и литературные публикациис широким привлечением обсценной лексики, научные и околонаучные издания (втом числе разных словарей), фиксирующие несалонную лексику и фразеологию, заполниликнижные прилавки и библиотечные полки, и вытекает этот поток не только из эстетическойили научной потребности, но и из потребности коммерческой: девиз "Запретныйплод сладок" выступает для них как формула их естественной рекламы. Одно измногочисленных синонимических обозначений сквернословия - "непечатная речь"- в этих условиях воспринимается едва ли не как архаизм [8].В такой сложной языковой ситуации юрислингвистика стоит на распутье.Обсценная лексика по-прежнему сохраняет ту или иную степень табуизированности,и такое табу многие члены нашего общества (отнюдь не худшие!) рассматриваюткак естественную норму и как достояние культуры, нарушение табу воспринимаетсяими как речевая агрессия против их психики и морали. Это означает, что правовыеинституты должны их защищать от "речевого хулиганства". Но даже теоретическиэти вопросы по существу не рассматриваются [9].На практике же возбуждение дела по поводу нецензурной брани (например, в общественномместе) безотносительно к конкретному лицу сейчас вообще трудно представимо.Для юристов очевидна практическая сложность такой защиты: массовость явления,по отношению к которой сверхсложно осуществить принцип неотвратимости наказания,отсутствие явных признаков ущерба, трудность его доказательства - все это заставляетюристов отодвигать решение вопросов речевой агрессии и языковой экологии в далекоебудущее.Для лингвистов очевидна объективность бранной лексики [10],некоторая закономерность "обсценизации" современной русской речи (см. выше),практическая невозможность искусственного воздействия на такого рода глобальныепроцессы, в том числе и по той причине, что сущность их лингвистам, может быть,не до конца понятна. Но для них очевидна и опасность таких внезапных обваловграниц табуизированной лексики, разрушающих границы культур (элитарной, народной,"профессиональной") и иерархию ценностей внутри них: нижние, мутные, слои широкимпотоком поднимаются наверх, как бы делая "нормой" замутненные воды потока народнойречи. И хотя взаимообмен между разными функциональными сферами речи естествен,необходим и т.п., но применительно к табуизированным формам эта тенденция некажется столь однозначно положительной. Мы уже приводили мнение психологов оспособности обсценной речи разрушать волновые программы, которые отвечают занормальную работу организма [Голев, 1999, с. 44]; в дополнение к нему приведемдругое суждение по данному поводу, согласно которому слово - один из самых сильныхдетонаторов в сознании и психике человека: "хорошее" слово, закрепившееся всознании человека, влечет за собой позитивные последствия, "плохое" слово действуетразрушительным образом, ибо "отношение создает сценарий" [Пауэлл Дж., ПауэллТ., 1997, с. 26] В свете вышесказанного позволим себе предположить, что снятиетабу с брани активизирует проникающее воздействие ее в психику, эстетику и этику,а привыкание к ней близко к медленной их интоксикации.Но и лингвисты, и психологи сегодня вряд ли могут дать практически эффективныерекомендации по "очищению" русского языка от такого рода "мути" и "грязи". Изучениеобсценной лексики в функционально-речевом и психолингвистическом аспектах, имеющеецелью ее регулирование, практически не ведется. Юристам в их практической(законотворческой, экспертной) деятельности трудно найти опору. Хотя в наиболеесодержательных исследованиях имплицитно содержатся некоторые принципы такойдеятельности.В этом плане важна глубокая лингвистическая работа [Жельвис, 1997], в которойрассматриваются в разных аспектах инвективная лексика и инвективные стратегиив 50 языках с учетом национальных и социальных особенностей общества. В юридическомаспекте весьма интересны разделы "Место вербальной агрессии в ряду других агрессивныхсредств" [там же, с. 35-43], "Социально-псиологические особенности инвективногословоупотребления" [там же, с. 50-59], "Особенности восприятия вербальной агрессии"[там же, с. 62-68]. Значимыми здесь могут оказаться многие положения. Например,такие: "…словами иной раз можно добиться даже большего, чем соответствующимфизическим действием - например, ударом; не говоря уже о том, что "экстериоризацияпоступка" (тот же удар) в ряде случаев вообще может оказаться невозможной, ивербализация внутренних процессов является единственным способом их материализации"[с. 36]; "в случае возникновения конфликта одна из сторон, т.е. адресант, стремитсяк разрешению конфликта за счет моральной победы над адресатом. Если ему этапобеда удается, конфликт разрешается для адресанта, но никоим образом - дляадресата" [с. 62]; "для адресата существенно, обращена ли она (вербальная агрессия)против непосредственно присутствующего человека или употреблена в его отсутствие.В последнем случае она часто вполне допустима и не носит характера откровенноголичного выпада" [с. 64]. Обратим внимание читателя на то, что более конкретнаяи содержательная попытка спроецировать проблему сквернословия в лингвоюридическуюплоскость содержится в статье В.И. Жельвиса, помещенной в настоящем сборникестатей.
2
Проблема вхождения ЕЯ в юридические тексты (его адаптация в юридической сфереи обретение им новых значимостей) исключительно многогранна и сложна. Юридическиетексты строятся на основе ЕЯ, но отношения его с ним разнообразны и неоднозначны.На одном полюсе их взаимодействия ЕЯ в своей природной ипостаси как бы органическиврастает в юридическую сферу, трансформируясь в юридические тексты (документы),которые сохраняют многие признаки естественной речи, лишенные внутренних юридическихусловностей и значимостей: субъективные пресуппозиции и модальности, нетерминологическиеслова в нечетких, размытых значениях, разговорные синтаксические конструкции,свободная композиция текста- все то, что свойственно речи людей, далеких отюриспруденции. Мы имеем в виду документы типа жалоб, заявлений, протоколов допроса,отражающих обыденную речь в ее естестве. Заметим при этом, что уже первичнаяюридическая обработка таких текстов существенно уводит их от естественных смыслови форм в сторону юридических смыслов и форм, поскольку предполагают иные презумпциипостроения текста, иные модальности и - соответственно - иные способы воплощения.Так, следователь, ведущий допрос, выстраивает свою логику сюжета, используя"речевой продукт" допрашиваемого в качестве своеобразного субстрата (см. обэтом: [Губаева, 1994]). Основной пресуппозицией при такой юридизации естественныхтекстов является осознанная или неосознанная необходимость включения естественныхтекстов в парадигму ЮЯ, формируемую в конечном итоге системой законов. Это,так сказать, приведение их к виду, удобному для осуществления юридической деятельности.В своей природной сути они часто для этой цели мало пригодны.Следует заметить, что подобные проблемы при взаимодействии ЕЯ и ЮЯ имеют местои в первом аспекте. При осуществлении юрислингвистической экспертизы естественныхречевых произведений (например, с целью установления их инвективности) происходитих своеобразный юридический перевод ( цель здесь та же - "подведение" под реальныестатьи закона. Без этого юрислингвистическая экспертиза остается "чистым" лингвистическимисследованием.Высшая форма юридизации ЕЯ возникает в законотворческой деятельности. Законодательв настоящее время не имеет другой формы воплощения своего волеизъявления, нежеличем через ЕЯ. Разумеется, в текстах законов разных уровней, постановлений, приказов(например, ректора вуза), судебного приговора и т.п. используются элементы условного(в той или иной мере) ЮЯ, по отношению к которому элементы ЕЯ выступают в лучшемслучае как генетическая внутренняя форма.В то же время юридизация ЕЯ в правовых текстах не может достичь абсолютнойстепени. И не только потому, что ЕЯ даже в статусе внутренней формы для юридическихтерминов так или иначе продолжает воздействовать на его восприятие (это однасторона вопроса), но и потому что в юридическом тексте необходимо сохраняютсянепосредственные содержательные элементы ЕЯ. К ним относятся, например, нетерминологизированнаялексика, перешедшая в ЮЯ из ЕЯ со всеми присущими последнему свойствами: субъективнымимодусами и оценками [11], неопределенностью объемаи содержания лексических единиц и смысловых границ между ними [12],грамматическими значениями слов и словоформ [13],служебных слов и связок, смыслами синтаксических конструкций, знаков препинания,логических ударений - то есть, всего того из сферы ЕЯ, от чего никак не может[14] избавиться автор юридического документа,пишущий на естественном русском языке.В еще большей мере естественная субъективность ЮЯ обнаруживается при подходек юридическим текстам со стороны их потребителей, особенно - рядовых носителейрусского языка, не имеющих профессионального отношения к юриспруденции. В этомслучае возникает широкая, ограниченная лишь общей логикой, здравым смыслом икультурой возможность разной модусной и смысловой интерпретации высказываний,составляющих текст юридического документа.Естественность субъективизации юридических документов во многом проистекаетиз эволютивного характера создания многих из них. Принятию тех или иных законовв коллегиальных органах, например, предшествуют широкое обсуждение в прессе,слушания и прения [15], наконец, дискуссии в комиссиях,непосредственно составляющих законопроекты. Несомненно, что в таком процессеэволютивной юридизации текста происходит все больший его отход от "статуса"естественного текста, но вряд ли этот процесс достигает абсолюта, и при специальноманализе в нем, конечно, можно обнаружить "человеческие следы". В сферах формированияюридических текстов менее высокого статуса приближенность их к ЕЯ со всеми егоатрибутами субъективности более очевидна, особенно это касается взаимодействиярядовых носителей языка и официальных органов, например, в разного рода заявлениях,жалобах, возражениях, являются, по сути, формами обыденной юридизации ЕЯ: авторытаких текстов ориентируются на некие представления об официальном стиле, которыеформируются у них стихийно [16]. Их изучение,на наш взгляд, исключительно важно для решения проблем соотношения ЕЯ и ЮЯ:"наивная юриспруденция" (в юридическом, социальном, психологическом и лингвистическомаспектах в их единстве) еще ждет своего систематического изучения (см. отдельныеработы в этом аспекте: [Байниязов, 1998; Гойман, 1990; Заблуждающийся разум?,1990; Куприянов, 1998; Образы права, 1996; Пендиков, 1998; Сорокин, 1994; Сперанская,1999].
3
Исследование вопросов на стыке ЕЯ и ЮЯ имеет не только сугубо теоретическуюзначимость. В нем обнаруживается совершенно отчетливый практический аспект,связанный с тем обстоятельством, что исходный текст - предмет юрислингвистическойэкспертизы - чаще всего создается или интерпретируется рядовыми говорящими,пишущими, читающими по законам ЕЯ и обыденных норм, а окончательный вывод экспертадолжен соотнести конфликтную коммуникативную ситуацию с системой юридическихнорм (со статьями закона) и, следовательно, - должен быть сформулирован на строгомЮЯ.Например, одно из важнейших проявлений ЕЯ, о котором мы говорили выше, - наличиепротивоположностей (и подчас - противоречий) позиций (интересов) автора и реципиента.Еще раз подчеркнем: позицию автора могут представлять не только создатель текста,но и редактор (их непростыми внутренние отношения с автором по отношению к читателючаще всего тожднственны), а позицию читателя с точки зрения их интересов по-разному"занимают" разные группы читателей.Среди них особое место в юрислингвстическом отношении занимает (читатель)-персонаж.В связи с этим заметим, что вопрос о наличии норм восприятия и интерпретациитекста, а также норм реакции на него со стороны слушающего и читающего в лингвистикевообще не ставится [17]. А это важнейший тип норм,из которого вытекает принципиальное "право" на определенную реакцию, скажем,по поводу негативного воздействия внутренней формы высказывания (см. выше).В одной из своих статей [Голев, 1973] мы ставили вопрос о различиях предписательногои описательного подходов к семантике слова. Толковые словари стремятся фиксироватьпредписываемые носителям языка семантические нормы. Их составители как бы говорят:носители языка должны (такова норма!) ассоциировать со словом то содержание,которое помещено в словаре, например: АЛЬБАТРОС - "Крупная морская птица отрядабуревестников с коротким массивным туловищем и длинными узкими крыльями" [Словарь,1991, с. 143]. Существуют, однако, и реальные значения, которые объективно связываютсярядовыми носителями языка с теми или иными словами и выявление которых можетбыть осуществлено только описательно - с помощью эксперимента (опроса). Скажем,со словом АЛЬБАТРОС, у большинства людей (неспециалистов) ассоциируется обобщенныйобраз, объективируемый фразами типа "какая-то морская птица", и дополненныйразного рода ассоциациями, отражающими опыт общения с денотатом и пользованиясловом, этот денотат (альбатроса) обозначающим. Описательный толковый словарь,если ему суждено когда-нибудь быть созданным, призван фиксировать именно такиезначения: не те, что должны быть, а те, что есть.Мы полагаем, что для юрислингвистической экспертизы это важно по той причине,что поведение людей в конфликтных речевых ситуациях, употребление ими слов иособенно реакции на них определяются реальными нормами, реальными значениями,которые эксперту необходимо знать. А чтобы знать их надо выявить, квалифицировать- а это и будет обозначать реализацию описательного подхода к семантике (опыттакой квалификации на примере инвективной лексики представлен в п. 4 нашей статьи).Сказанное касается и слов юридического метаязыка (равно как и их естественныхсинонимов и членов семантического поля), например, таких, как ОСКОРБЛЕНИЕ, ОБИДА,МОРАЛЬНЫЙ УЩЕРБ, ВРЕД, НРАВСТВЕННОЕ СТРАДАНИЕ, (ПЕРЕЖИВАНИЕ), ПОРОЧИТЬ, УНИЖАТЬ,ЧЕСТЬ, ДОСТОИНСТВО, (ДЕЛОВАЯ) РЕПУТАЦИЯ, ДОБРОЕ ИМЯ, ПРИЛИЧИЕ (В НЕПРИЛИЧНОЙФОРМЕ), КЛЕВЕТА, ЗАВЕДОМО (ЗАВЕДОМО ЛОЖНЫЕ СВЕДЕНИЯ), БУКВАЛЬНЫЙ СМЫСЛ - тоесть всех тех слов и выражений, которые представлены в юридических документах,например, в статьях 129 (Клевета) и 130 (Оскорбление) УК РФ и статей 150 (Нематериальныеблага) и 431 ГК РФ и др. Многие из таких слов, как мы отметили выше, имеют нев полной мере терминологизированный смысл [18].От того, как реально функционируют эти слова-понятия в обществе в собственносмысловом, нормативно-стилистическом, психолингвистическом, социолингвистическомаспектах языка-речи во многом зависит реальное общественное действие понятий,выражаемых ими, и - соответственно - закона, регулирующего это действие (путемсанкций, в случае их нарушения).Рассмотрим в этой связи более подробно словосочетание БУКВАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ,употребленное в статье 431 ГК РФ: "судом принимается во внимание буквальноезначение содержащихся в нем (в толковании) слов и выражений". Вполне понятныте установки, которые привели юристов к этому примечанию, призванному противостоятьсубъективному толкованию закона. Однако термина БУКВАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ в лингвистическихсловарях нет - это обиходное выражение. В толковом же словаре [19],объясняющем обиходные слова, значение прилагательного БУКВАЛЬНЫЙ определяетсятак: 1. Точно соответствующий чему-либо. Буквальный перевод. Буквальное воспроизведениетекста. 2. Прямой, не переносный, не метафорический. В буквальном смысле,значении (слова). Народ был действительно грамотный, и даже не в переносном,а буквальном смысле. Наверно более половины из них умело читать и писать (Дост.Зап. из Мертв. дома). Отец слушал его, открыв рот - не в переносном, а в буквальномсмысле этого слова (Кавер. Откр. книга) [Словарь, т. 1, 1991, с. 807]. Совершенноочевидно, что второе из приведенных значений не может быть понято "буквально",иначе придется толковать выражения типа ЛИПОВЫЕ ДОКУМЕНТЫ "не метафорически"как "документы, сделанные из липы". Во многих выражениях именно переносный смыслявляется главным, сущностным, тогда как видение исключительно прямого смысланередко выглядит прямолинейным, упрощенным, не соответствующим точному смыслувысказывания; БУКВАЛЬНЫЙ чаще всего означает "механически выводимый из суммысмыслов частей", тогда как "точный" смысл целого далеко не всегда соответствуетэтой сумме. Не случайно с этим смыслом слова БУКВАЛЬНЫЙ соотносятся слова БУКВАЛИЗМ,БУКВАЛИСТ, БУКВАЛИСТСКИЙ, имеющие негативно-оценочный смысл: БУКВАЛИЗМ - "формальноеследование чему-либо; строгое соблюдение внешней стороны чего-либо в ущерб существудела" [Словарь, т.1,1991, с.807]. Ср. следующий диалог трех персонажей книгиЛ. Успенского по поводу заголовка газетной статьи "БУКВАЛЬНО ДВА СЛОВА". "Увидевэтот заголовок, повздорили между собой три моих приятеля. Первый, скептик ииронист, ехидно заметил: - Ну конечно! "Буквально два слова!". А напишетедве тысячи два. Зачем эти гиперболы: "Буквально"? - А затем, - откликнулся второй,что вы то и есть презреннейший из буквалистов. Вас смущает простейший языковойтроп. Преувеличение или преуменьшение. - Он не буквалист, он буквоед- вступился третий. - Если сказано: "Петух сидел на коньке", он спросит: "Накауром или саврасом?". Или потребует, чтобы сказал: "Сидел на стыке плоскостейдвухскатной крыши" [Успенский, 1973]. Таким образом, отсылка к "буквальным значениям"не только не способствует приближению к сути, но и основательно запутывает ее,если опять же не упрощать реальный смысл данного словосочетания. Причина этоголежит в "неюридизированном" использовании единицы ЕЯ. Ср. также аналогичнуюситуацию с использованием в тексте судебного постановления слова МНОГОСЛОЖНЫЙ,проанализированную в статье Н.Д. Голева и В.А. Пищальниковой в настоящем сборникестатей.Сказанное касается и нетерминологизированных слов ЕЯ, попадающих в сферу действиятого или иного закона (хотя уже сам факт того, что они напрямую соотносятсяс ЮЯ, так или иначе терминологизирует их). В первую очередь мы говорим здесьо словах, часто попадающих в орбиту статей закона о клевете и оскорблении. Кним относятся слова типа РВАЧ, ХАПУГА, ХАЛТУРЩИК, БАБНИК, ТРЕПЛО и т.п., в которыхсоединяются аспекты клеветы (несоответствия действительности) и оскорбления(неприличной формы обозначения), и слов типа СВОЛОЧЬ, ГАД, КОЗЕЛ, которые являются"чистыми" словами-инвективами вне денотации (отношения к действительности),предназначение которых в языке связано не просто с выражением негативного отношенияк "объекту обозначения" (для этого есть "приличные" формы), но и с демонстрациейпренебрежения к нему, уничижения и оскорбления его, для чего и избираются неприличныеформы. Продолжая заявленную выше линию, заметим, что неприличие является нарушениемнормы табуистической (запретительной) природы. Данные слова, однако, в обыденнойкоммуникации "запрещено" употреблять не вообще (говоря вообще, эти слова - цензурные,хотя и относятся к просторечной лексике, а некоторые из них, может быть, дажелитературные, то есть вообще не "запрещенные"); однако применительно к конкретномучеловеку их употребление является "вызовом" общественной морали и воспринимается"конкретным" человеком в силу этого как оскорбление [20].Иными словами, инвективная значимость в них возникает лишь в специально направленном,демонстративном, употреблении.Окказиональная юридизация инвективогенных слов, происходящая при исполнениизакона о чести и достоинстве личности (в том числе при экспертизе, в судебнойпрактике), обладает, на наш взгляд, явно недостаточной практической силой. Издесь трудно рассчитывать на прецедентное право: слишком большой массив словзадействован в инвективной сфере, причем список их бесконечно обновляется (лингвистамизвестна склонность экспрессивно-эмоциональной лексики к непрерывному обновлению,особенно в просторечии, арго), изменения здесь происходят не только количественные,но и качественные. ибо у таких слов часто меняются смысловые и функционально-стилистическиепризнаки и вслед за ними - качество и степень инвективности. Мы уже не говоримо том, что в разных контекстах и ситуациях, по отношению к разным лицам и вупотреблении разных лиц одно и то же слово на шкале инвективности достаточнолегко меняет свое место (это уже отдельная большая и сложная тема).Тем не менее (а скорее всего - тем более) процесс терминологизации инвективнойлексики в практической юрислингвистике должен приобрести легитимные формы. Означаетли это, что должен быть узаконен некий список слов, применение которых запрещеноне только стихийной цензурой - табу, но и официальным правом? Без специальногообсуждения и исследования на этот вопрос трудно ответить однозначно как утвердительно,так и отрицательно. Ясно, однако, что такое обсуждение было бы весьма нужнымдля теории юрислингвистики, для которой проблема взаимоотношений между углами"юрислингвистического треугольника" принципиальна. Говоря об "углах", мы имеемв виду следующие компоненты: 1) непосредственный (отражательный, детерминированныйвнеязыковыми связями) языко-речевой смысл, возникающий при соотнесении знакас действительностью, 2) внутрисистемные значимости, условные по отношению котражательному содержанию, 3) условные (в более высокой степени) значимости,возникающие в собственно юридической парадигме.
4
Что касается практики юрислингвистической экспертизы инвективной лексики,то мы полагаем, что для ее осуществления на первом этапе юридизации целесообразнымявилось бы составление нормативного юрислингвистического словаря инвективныхслов и выражений, научное предназначение которого - отразить результаты описанияих инвективного функционирования в узусе. Главный теоретический вопрос при егосоставлении - существует ли в социуме достаточная устойчивая по силе и качеству(стереотипная) реакция на те или иные инвективные слова, которую можно квалифицироватькак некую норму (индекс инвективности слова) и на которую можно опираться вюрислингвистической экспертизе? Позитивный ответ на него предполагает поискадекватной методики измерения такого индекса.Для теории юрислингвистики важно подчеркнуть правомерность подхода к значениюкак узуальному явлению. Этот подход вполне согласуется с современными антропоцентрическимипринципами. Ср.: "Значения слов - это, грубо говоря, то, что мы "имеем в виду",или "держим в голове", когда произносим слова, А поскольку то, что мы "имеемв виду", может меняться в зависимости от контекста или ситуации, мы должны уточнить,что значение - это только постоянные, не меняющиеся условия употребления слов.Эти постоянные условия могут быть установлены разными способами, включая изучениеметодом интроспекции, а также с помощью изучения фразеологии, стандартных метафор,методом опроса информантов, с помощью различного рода психолингвистических экспериментови т.д." [Вежбицкая, 1996, с. 243]. Наши первоначальные исследования инвективнойлексики показывают возможность и перспективность таких поисков. В их результатеметодом опроса информантов были выявлены "постоянные", устойчивые значимостиупотребления слов в определенном аспекте. Уже в этом, довольно простом, вариантеанкетирования отражается тот факт, что положение слова на шкале инвктивностиболее или менее устойчиво.Наша анкета была такова.
АНКЕТА ДЛЯ СБОРА МАТЕРИАЛА ДЛЯ СЛОВАРЯ ИНВЕКТИВНОЙ ЛЕКСИКИ РУССКОГО ЯЗЫКА
1. Какое из каждой пары слов кажется Вам более обидным? РАЗИНЯ и РАЗЗЯВАГЛУПЕЦ и ТУПИЦАОСЕЛ и ИШАКДЫЛДА и ВЕРЗИЛАПОДЛЕЦ и ДРЯНЬ2. Из предложенного списка слов выпишите три наиболее и три наименее обидных.ДУРАК, ДУРЕНЬ, КРЕТИН, БАЛБЕС, НЕУЧ, НЕГОДЯЙ, ДЕБИЛ, НЕВЕЖДА, БОЛВАН, БАРАН,ДУБИНА, БАЛДА, ИДИОТ, ТУПИЦА, ГЛУПЕЦ, ТУПАРЬ.Доп. Вопросы:а) какое слово в данном списке лишнее по смыслу?б) какие слова в данном списке являются, на ваш взгляд, обидными, но не оскорбительными?3. Из предложенного списка слов выпишите три наиболее и три наименее обидных:НЕГОДЯЙ, ГНИДА, ПАСКУДА, ПАСКУДНИК, МЕРЗАВЕЦ, НЕГОДЯЙ, ТВАРЬ, МРАЗЬ, ПОДЛЕЦ,ПРОТИВОЗИНА, СВОЛОЧЬ, МОРДОВОРОТ, ФАШИСТ, УРОД, ГАД, ГАДИНА.Доп. вопросы:а) какое слово в данном списке "лишнее" по смыслу?б) какие слова в данном списке являются, на ваш взгляд, обидными, но не оскорбительными?4. Из предложенного списка слов выпишите три наиболее и три наименее обидных:ШАКАЛ, ПЕС, БАРАН, СОБАКА, КУРИЦА, КРЫСА, ВОРОНА, ОСЕЛ, СВИНЬЯ, ПОРОСЕНОК,КИКИМОРА, ТРУТЕНЬ, КОБЫЛА, СЛОН, ГАДЮКА, ЗМЕЯ, СМОРЧОК.Доп. вопросы:а) какое слово в данном списке :лишнее по смыслу?б) какие слова в данном списке являются, на ваш взгляд, обидными, но не оскорбительными?Получившиеся результаты отражены в таблицах.
| 1 | разиня | 9 |
| раззява | 39 | |
| 2 | глупец | 4 |
| тупица | 62 | |
| 3 | осел | 34 |
| ишак | 30 | |
| 4 | дылда | 55 |
| верзила | 10 | |
| 5 | подлец | 6 |
| дрянь | 56 |
| 1 | дурак | 10 | 2 | дурак | 24 | а) | дурак | 1 | б) | дурак | 10 |
| дурень | 1 | дурень | 30 | дурень | 1 | дурень | 13 | ||||
| кретин | 51 | кретин | 1 | кретин | 4 | кретин | 4 | ||||
| балбес | 1 | балбес | 22 | балбес | 0 | балбес | 12 | ||||
| неуч | 6 | неуч | 46 | неуч | 17 | неуч | 19 | ||||
| негодяй | 7 | негодяй | 19 | негодяй | 20 | негодяй | 5 | ||||
| дебил | 77 | дебил | 0 | дебил | 3 | дебил | 0 | ||||
| невежда | 2 | невежда | 35 | невежда | 18 | невежда | 15 | ||||
| болван | 5 | болван | 14 | болван | 0 | болван | 6 | ||||
| баран | 24 | баран | 5 | баран | 16 | баран | 8 | ||||
| дубина | 6 | дубина | 2 | дубина | 0 | дубина | 7 | ||||
| балда | 2 | балда | 37 | балда | 2 | балда | 15 | ||||
| идиот | 66 | идиот | 2 | идиот | 1 | идиот | 0 | ||||
| тупица | 25 | тупица | 5 | тупица | 0 | тупица | 2 | ||||
| глупец | 0 | глупец | 36 | глупец | 1 | глупец | 19 | ||||
| тупарь | 9 | тупарь | 5 | тупарь | 3 | тупарь | 7 |
| 1 | негодяй | 1 | 2 | негодяй | 60 | а) | негодяй | 5 | б) | негодяй | 25 |
| гнида | 52 | гнида | 3 | гнида | 5 | гнида | 0 | ||||
| паскуда | 44 | паскуда | 1 | паскуда | 0 | паскуда | 0 | ||||
| паскудник | 0 | паскудник | 9 | паскудник | 0 | паскудник | 2 | ||||
| мерзавец | 4 | мерзавец | 23 | мерзавец | 0 | мерзавец | 7 | ||||
| тварь | 58 | тварь | 3 | тварь | 0 | тварь | 0 | ||||
| мразь | 31 | мразь | 20 | мразь | 0 | мразь | 5 | ||||
| подлец | 5 | подлец | 41 | подлец | 11 | подлец | 13 | ||||
| противозина | 17 | противозина | 19 | противозина | 2 | противозина | 5 | ||||
| сволочь | 24 | сволочь | 10 | сволочь | 8 | сволочь | 4 | ||||
| мордоворот | 7 | мордоворот | 26 | мордоворот | 25 | мордоворот | 13 | ||||
| фашист | 13 | фашист | 25 | фашист | 26 | фашист | 12 | ||||
| урод | 14 | урод | 18 | урод | 2 | урод | 7 | ||||
| гад | 2 | гад | 21 | гад | 0 | гад | 8 | ||||
| гадина | 39 | гадина | 7 | гадина | 10 | гадина | 3 |
| 1 | шакал | 33 | 2 | шакал | 4 | а) | шакал | 0 | б) | шакал | 6 |
| пес | 2 | пес | 26 | пес | 1 | пес | 14 | ||||
| баран | 15 | баран | 5 | баран | 0 | баран | 3 | ||||
| собака | 3 | собака | 15 | собака | 0 | собака | 2 | ||||
| курица | 5 | курица | 22 | курица | 2 | курица | 14 | ||||
| крыса | 39 | крыса | 6 | крыса | 0 | крыса | 3 | ||||
| ворона | 0 | ворона | 39 | ворона | 2 | ворона | 15 | ||||
| осел | 19 | осел | 2 | осел | 0 | осел | 7 | ||||
| свинья | 30 | свинья | 3 | свинья | 0 | свинья | 4 | ||||
| поросенок | 0 | поросенок | 58 | поросенок | 4 | поросенок | 20 | ||||
| кикимора | 25 | кикимора | 8 | кикимора | 20 | кикимора | 3 | ||||
| трутень | 2 | трутень | 21 | трутень | 14 | трутень | 14 | ||||
| кобыла | 51 | кобыла | 2 | кобыла | 1 | кобыла | 0 | ||||
| слон | 4 | слон | 33 | слон | 2 | слон | 23 | ||||
| гадюка | 21 | гадюка | 3 | гадюка | 1 | гадюка | 7 | ||||
| змея | 7 | змея | 15 | змея | 1 | змея | 8 | ||||
| сморчок | 34 | сморчок | 14 | сморчок | 50 | сморчок | 9 |
Всего обработано 98 анкет. Однако число ответов на каждый вопрос не всегдасовпадает, так как на отдельные вопросы были отказы, приводились число ответовбольше или меньше оговоренного в анкете. Тем не менее основные тенденции достаточноявственны.Ответы на первый блок вопросов вполне определенно свидетельствуют о том, чтотенденция к определенности места слова на шкале инвективности вполне реальна.Подавляющее число испытуемых оценило слова ТУПИЦА, ДРЯНЬ и ДЫЛДА как более обидныепо сравнению с ГЛУПЕЦ, ПОДЛЕЦ, ВЕРЗИЛА. Несколько меньший перевес у слова РАЗЗЯВАнад словом РАЗИНЯ. Примерно одинаковые показатели у слов ОСЕЛ и ИШАК (по-видимому,сказалось то обстоятельство, что их оценочные смыслы разноаспектны).По второй группе вопросов ответы таковы. Наиболее обидными названы - ДЕБИЛ(77) [21], ИДИОТ (66), КРЕТИН (51), ТУПИЦА (25),БАРАН (24). Наименее обидными воспринимаются НЕУЧ (48), БАЛДА (37), ГЛУПЕЦ (36),НЕВЕЖДА (35), ДУРЕНЬ (30), ДУРАК (24), БАЛБЕС (22). В списке слов, "обидных,но не оскорбительных" лидерами оказались: ГЛУПЕЦ (19), НЕУЧ (19), НЕВЕЖДА (15),БАЛДА (15).Как показывают результаты, не исключена ситуация попадания одного слова взоны полярных (исключающих друг друга) оценок. Но касается это преимущественнослов, оказавшихся в отдалении от ядерных в той и другой зоне. Ядерные, как правило,контрастны, и попадание их со знаком "плюс" в противоположную зону можно назватьслучайным, объясняемым субъективно-личностным восприятием; скажем, лидеры постепени обидности КРЕТИН и ИДИОТ в единичных случаях названы в числе необидных,так же, как ДУРЕНЬ и БАЛБЕС в двух анкетах названы числе наиболее обидных (впрочем,это может быть и технической ошибкой). Наиболее глубоко пересекаются зоны отрицательнойи положительной оценки при словах ДУРАК (10/24) и НЕГОДЯЙ (7/19) [22].Заслуживают внимания лексемы (их можно назвать "незаметными"), которые не набираютбаллов ни на одной шкале; в первом блоке вопросов это слова ТУПАРЬ (9/5) и особенноДУБИНА (6/2).Дополнительный вопрос дал такие результаты: лишним названы НЕГОДЯЙ - 20, НЕВЕЖДА(18), НЕУЧ (17), БАРАН (16). Здесь нужно пояснение. Мы ввели этот вопрос в анкету,полагая, что он выявляет отношение языкового сознания к содержательной сторонеоценки, заключающейся в инвективном слове и проверяет, насколько осознанно подходятиспытуемые к ответам на вопросы анкеты. В целом получены позитивные результаты:лишние слова в том или ином отношении выпадают из общего списка. Скажем, словоНЕГОДЯЙ содержит оценку не умственных способностей, а моральных качеств, НЕУЧ,НЕВЕЖДА - также оценивают не ум, а степень образованности.В третьей группе вопросов "сильные" инвективы ТВАРЬ (58), ГНИДА (52), ПАСКУДА(44) практически не представлены в "слабом" списке. Но уже следующие за нимислова ГАДИНА (39), МРАЗЬ (31), СВОЛОЧЬ (24) представлены в "слабом" списке отнюдьне единичными примерами: ГАДИНА - 7. МРАЗЬ - 20, СВОЛОЧЬ - 10 [23].Продолжают данную тенденцию УРОД (14/28), ФАШИСТ (13/25). Необидные слова "возглавляют"НЕГОДЯЙ (60) и ПОДЛЕЦ (41), что свидетельствует, по-видимому, о неупотребительностиих в современном обыденном инвективном лексиконе и о восприятии их как в некоторомроде книжных слов. Наверное, эта трактовка справедлива и к "необидному" словуМЕРЗАВЕЦ (23). С этим списком коррелирует список "б": к обидным, но не оскорбительнымсловам отнесены НЕГОДЯЙ, ПОДЛЕЦ, ФАШИСТ. К словам с пересекающимися оценками,т.е. словам, не устоявшимся на инвективной шкале, в этом списке можно отнестиПРОТИВОЗИНА (17/19), МОРДОВОРОТ (7/26), ФАШИСТ (13/25) [24].Объяснение найти нетрудно: МОРДОВОРТ не общеоценочное слово, а слово, характеризующеевнешний вид, в определенном смысле оно не относится к инвективам; ФАШИСТ - изполитического лексикона, с "налетом" книжности; ПРОТИВОЗИНА - "напротив" ощущаетсякак детско-просторечное. Есть в этом ярко маркированном списке и свои "незаметные"слова - ПАСКУДНИК - 0/9.Появление в четвертой группе вопросов на первом и втором местах лексем КОБЫЛА(51), КРЫСА (39) объясняется, на наш взгляд, двумя моментами: во-первых, ониактивны в школьном лексиконе (большинство анкет получено от учащихся старшихклассов, ср. прим. 23), во-вторых, подавляющее число оценивших эти слова какнаиболее обидные - реципиенты женского пола, для которых они значимы как оскорбленияв силу инвективной семантики, фиксирующей оценку по внешнему виду. Эти же моментысправедливы по отношению к "сильным" оценкам лексемы КИКИМОРА (25). Появлениеслова СМОРЧОК (34) на четвертом месте также следствие школьной аудитории испытуемых;детям, нужно полагать, часто приходится терпеть унизительные оценки их возрастаи роста. ШАКАЛ (33) - оскорбительное слово, синонимичное многим словам предшествующейгруппы, содержащее общую оценку человека без чести и достоинства, также употребительнов подростковой среде. А вот классические СВИНЬЯ (30) , ОСЕЛ (19) и ЗМЕЯ (7)не набирают здесь большого числа "баллов". Мы полагаем, что дело здесь в том,что слова-экспрессивы утрачивают со временем свою суггестивную силу, поэтомутребуют регулярного обновления; это касается как мелиоративов (ЖЕЛЕЗНО, КЛЕВО,ОБАЛДЕННО, ПО КАЙФУ, ПРИКОЛЬНО…), так и (тем более!) пейоративов. Чемпионы побаллам за необидность - ПОРОСЕНОК (58), ВОРОНА (39), СЛОН (33), ПЕС (26), КУРИЦА(22). Эти же слова лидируют в списке "б". Комментариев они не требуют - таковыреалии. Впрочем, определенный критерий слабой степени "обидности" слов - ихспособность участвовать в иронической автоинвективе: нетрудно представить насмешливо-снисходительнуюфразу, обращенную к себе: Какой я же все-таки поросенок (ворона, слон, дажесвинья), но вряд ли - крыса или шакал. Обращает внимание тот факт, что ПОРОСЕНОКи ВОРОНА не представлены в "сильном" списке ни одним ответом. Слово ПЕС сейчаснеупотребительно ни в прямом, ни в инвективном смысле. Лексемы с неустоявшейсямерой инвективности в данной группе слов: КИКИМОРА, ЗМЕЯ, СМОРЧОК. Лишние словаСМОРЧОК (50), КИКИМОРА (20) - не обозначают животных; ТРУТЕНЬ (14) - полагаем,по причине незнания реалий: слово, по-видимому, трактовалось лишь в переносномзначении - "лодырь".Эксперимент, отвечая на главный вопрос о наличии тенденции инвективных словк устойчивости на шкале степеней инвективности, одновременно говорит об относительномхарактере этой тенденции, о наличии противоположных, центробежных тенденций.Предстоит большая работа по дифференциации инвективного инварианта (среднестатистическогокоэффициента инвективности) в связи с его варьированием по различным социальнымгруппам (возрастным, половым, связанным с качеством и уровнем образования ит.п.) [Жельвис, 1997, с. 54, 64], по ситуациям и контекстам употребления, посубъектам оскорбления (инвекторам) и объектам оскорбления (инвектумам).Одной из задач юрислингвистической инвектологии, вытекающих из полученныхданных, является соотнесение их с показаниями словарей типа груб., бран., простореч.,вульг., презрит., пренебреж., фамильяр. (пометы из толкового словаря под ред.Д.Н. Ушакова). В такого рода пометах также находит отражение субъективная оценкасферы употребления и степени инвективности слова. Однако неизбежно встает вопросо том, насколько такие пометы могут быть основанием юридических оценок. Мы ужевысказывали мнение о слабой коррелятивности филологической направленности словарейс их использованием в юрислингвистической практике [Голев, 1999]. Во-первых,говоря о юридической нормативности инвективных слов и выражений, следует отметить,что она имеет все-таки качественно иную, по сравнению с собственно языковой(отражаемой толковыми словарями), природу. Во-вторых, лексикографические пометысвязанные с оценкой слов на шкале инвективности весьма субъективны и непоследовательны,не говоря уже о том, что инвективная лексика "неохотно" включается в филологическиесловари нормативного типа. Так, пометы "бранное", "вульгарное" обнаруживаютсялишь применительно к некоторым лексемам в отдельных словарях, например, инвективСУКА помещен в четырехтомном "Словаре русского языка" ( МАС) со следующим толкованием:2. Груб., простор. Употребляется как бранное слово и рядом примеров изхудожественной литературы (в словаре С. Ожегова такое значение данного словауже не отмечено); инвектив КУРВА (Вульг., бран.- Проститутка) зафиксировантолько в толковом словаре Д. Ушакова. Вообще, Д.Н. Ушаков более последователенв оценке слов как бранных и вульгарных (см. статьи ГНИДА, МРАЗЬ, ТВАРЬ, СВОЛОЧЬи др.). Однако правомерность использования довоенного словаря Д.Н. Ушакова всовременной юрислингвистической практике весьма сомнительна, ибо положение словна шкале инвективности сильно изменчиво и нуждается в постоянной корректировке.Разумеется, до тех пор, пока специальные исследования не станут верифицированнымив научном плане и легитимными в юридическом, филологический словарь будет единственным"законным" (в кавычках - ибо, вообще говоря, никто не узаконивал такое применениесловаря) основанием юридической оценки слов в аспекте их инвективности.Если продолжать путь юридизации инвективной лексики, начатый ее исследованиемв очерченном направлении, то ее следующим этапом должен быть перевод инвективовна юридическую шкалу, соотносящую филологическую меру с законом. В статье "Оскорбление"используется термин "неприличная форма". Мы полагаем, что данные, полученныенами, так или иначе конкретизируют это весьма неопределенное понятие. На ихоснове неприличная форма может бытьопределена как форма с использованием лексем,лидирующих на шкале "сильной" инвективности. Уже в таком элементарном юрислингвистическомподходе к инвективной лексике есть свой теоретический и практический смысл.Теоретически важно доказать правомерность опоры на обыденное метаязыковоесознание для квалификации семасиологических норм. Обыденное сознание - это несознание второго сорта, оно в определенном смысле само является практическимязыком (в его ментальном бытии). Что же касается способности слова нанести оскорблениеи обиду, то те первоначальные, чувственные реакции и являют собой главную истину,ибо чувство обиды и оскорбленности как раз и является первой реакцией реципиента[25]. Относительно практического применениятаких исследований заметим следующее: оценка степени инвективности, полученнаяв массовом эксперименте, дает основания утверждать, что рядовые носители знаютоб инвективных способностях того или иного слова, чувствуют ее и, следовательно,могут нести ответственность за их употребление в актах общественной коммуникации.Мы далеки от мысли о возможности скорой практической реализации идеи социо-и психолингвистического измерения инвективности и внедрения его результатовв практику. И все-таки начинать эту работу нужно. В этом случае есть надеждак привыканию специалистов (экспертов, судей) и общества к тому, что нормы языковыеи моральные могут быть оценены юридически, то есть с позиций запрета (в определенныхусловиях) и узаконенной ответственности за его нарушение. Привыкание ко всемупрочему означает все более частое обращение к юридическим инстанциям в связис оскорблением как противоправным действием.
* * *
В качестве заключительного обобщающего тезиса о юридизации ЕЯ выскажем мысльо различной степени юридизации разных типов текстов. Высшую степень создаютмаксимально терминологизованные тексты (прежде всего тексты закона, нередкоперед их принятием в законодательном органе проходящие строгую лингвистическуюэкспертизу), в которых "обыденные" слова из ЕЯ составляют некую нежелательнуюпериферию, часто рассматриваемую как неизбежное ограничение необходимой специализацииЮЯ. Возможно, что более детальная степень юридизации ЕЯ в этой группе текстовсвязана с уровнем (статусом) закона: от конституции до местных постановлений.Юрислингвистика должна выявлять такие "вкрапления" ЕЯ и стремиться придать имболее строгий смысл, приближающий их к терминам (см., например, примеры такогоотношения в статьях В.Б. Исакова, Л.Г. Ефановой и Д.И. Милославской в настоящемсборнике статей). Средняя степень обнаруживается у текстов, связанных с законоисполнением,например, в текстах служебной переписки, создаваемых профессиональными юристами.В них проявления ЕЯ более регулярны (ср. употребление слова МНОГОСЛОЖНЫЙ в постановлениисуда, направленного на лингвистическую экспертизу, которое рассмотрено в статьеН.Д. Голева и В.А. Пищальниковой в разделе 4 данного сборника). Четвертая степень- в текстах, создаваемых неспециалистами, но имеющих юридическое предназначение.Они отражают обыденные представления рядовых носителей языка о юридическом языке(его стиле и лексике) и часто являются следствием его своеобразной интуитивнойимитации. Здесь "естественность" может касаться не только единиц ЕЯ, но и самихтерминов, которые могут весьма субъективно семантизированы. Наконец, четвертаястепень находит себя в текстах, которые созданы вне установки на юридическоефункционирование, но попавшие в него по объективным причинам, например, в текстахс инвективной лексикой, подлежащей лингвистической экспертизе в связи с деламио словесном оскорблении личности. Здесь юридизации подвергаются лишь "точкисоприкосновения" таких текстов с законом; она необходима для "перевода" ЕЯ всферу действия закона для его осуществления. Юрислингвистическая квалификацияинвективных слов, о которая шла речь выше, как раз связана с такой формой юридизации.
Примечания
1. Правопорядок держится во многом на формуле"законодатель всегда прав", символизирующей "верх" закона над действительностью.Однако эта формула не абсолютна. "Совершенно ясно, что правота эта условная,она имеет в основе своей допущение, в котором можно без конца сомневаться,ибо оно не вытекает строго логически из какой-либо системы эмпирических данных,не является неопровержимым" [Тихонравов, 1997, с. 17]. Во многом по этой причиневозникает ситуация, в которой общество не принимает закона, не соответствующегоего укладу, традициям, представлениям о нормах морали [Куприянов, 1998, с.63].
2. Есть, однако, и внутренняя потребностьего соблюдения - вариативность языковых единиц (обслуживающая творческие потребностиавтора) одновременно создает трудности выбора вариантов. Наличие естественныхнорм позволяет автору без излишних сомнений, затрудняющих речевую деятельностьв спонтанном режиме, автоматически находить нужный вариант. Язык как бы принуждаетавтора к правильному (нормативному) выбору. И в этом смысле нормы сами внутреннепротиворечивы: они и стесняют свободу автора, но они же и освобождают егоот ряда зависимостей.
3. См. также статью Т.В. Матвеевой в настоящемсборнике статей.
4. Ср. "Право есть система регулированияповедения людей в обществе посредством норм, устанавливаемых теми или инымиорганизациями, при условии, что соблюдение этих норм обеспечиваются санкциями"[Тихонравов, 1997, с. 61].
5. В продолжение предшествующего примечаниязаметим, что вопрос о наличии норм восприятия и интерпретации в лингвистикевообще не ставится. А это важнейший тип норм, из которого вытекает принципиальное"право" на определенную реакцию на те или иные формы выражения коммуникативногосодержания, в том числе и по поводу негативного воздействия внутренней формывысказывания.
6. Мы употребляем слово "ВОЗМОЖНО", так какнам неизвестны прецеденты обращения в суд в подобных случаях и позитивного(для истца) их решения.
7. Мы опираемся здесь на концепцию Н.И. Толстого,соотносящего литературный язык с элитарной культурой, говоры - с народнойкультурой, просторечье - с "третьей культурой", арго - с профессиональнойкультурой [Толстой, 1995, с. 17].
8. Эволюцию снятия табу и "непечатности"отражает постепенное освоение нашей массовой печатной продукцией прямых написанийнесалонного слова: от намека на него через купюру, к намеку первой буквой,далее к первой и последней, к полному написанию латиницей и, наконец, к матерщинепрямым текстом буквами родного языка.
9. Трудности начинаются уже с определения.Так, В.А. Блинов и Ф.А. Шевелев, пытаясь определить понятие "мат", приходятк расплывчатому описательному выражению: "Русский народный мат - это непристойные,похабные, срамные слова и выражения" [Блинов, Шевелев, 1997, с. 9-10]. Приэтом они интуитивно чувствуют, что не все слова относимые ими к мату, являютсятаковым, например, "мат, связанный с органами и процессами выделения калаи мочи". Мы полагаем, что определение мата без функционального признака (скажем,такого, как табуизированность употребления) невозможно. См. об этом статьюВ.И. Жельвиса в настоящем сборнике статей.
10. Один сборник анекдотов, в котором широкои прямым текстом используется "несалонная" лексика, игриво начинается с анекдота,призванного если не оправдать такое использование, то придать ему философическуюмногозначительность. Вовочке, употребившему слова "жопа", учительница делаетзамечание: "Такого слова, Вовочка, в русском языке нет".- "Странно, - задумываетсяВовочка, - жопа есть, а слова нет?". Логически, может быть, и нелепо,говорить нет, тому что есть. Но в этом то и особенность табуизированных слов,что их знание предполагает их неприменение. И это тоже специфическая формакультуры речи. Об это такой известный анекдот советских времен. - Чем отличаетсямат от диамата. - Диамат никто не знает, но делают вид, что знают. Мат всезнают, но делают вид, что не знают.
11. Существует, например, такое "естественное"проявление субъективности ЮЯ, как отражение в законодательных текстах политическихпристрастий и целевых установок законодателя - автора законопроекта. При этомнередко такие юридические документы бывают маркированы не только идейно, нои лингвистически. Так, законопроект, определяющий принципы реформированияроссийского образования, направленный из Государственной Думы в 1999 годудля общественности на обсуждение, нес явную печать причастности к его созданияфракций, принадлежащих к "левому крылу" Думы. Это сказывалось в его модальности,лексике, и стилистике, весьма напоминавших риторику (а во многом - и прагматику)партийно-государственных документов советской периода.
12. К примеру, слова ЧЕСТЬ и ДОСТОИНСТВО,"попавшие" в текст закона о защите чести и достоинства личности, судя по всему,так и остались юридически не определенными и не дифференцированными друг отдруга (и - добавим - от выражения ДЕЛОВАЯ РЕПУТАЦИЯ), что, кстати, существенновлияет на качество юрислингвистической экспертизы. (см. статью Л.Г. Ефановой,публикуемой в настоящем сборнике), обсуждаются сложные морально-юридическиеколлизии, связанные со словом (термином?) совесть, вовлеченные в юридическуюсферу в связи законом о свободе совести.
13. См., например, наш анализ судебной оценкиглаголов ПОЛУЧАТЬ и ПОЛУЧИТЬ, "попавших" в текст Российской Конституции [Голев,1999, с. 22].
14. Во многих отношениях здесь, на наш взгляд,лучше было бы сказать - и не должен (избавляться).
15. См. об этом, например: [Культура парламентскойречи, 1994].
16. Нередко можно наблюдать, как в процессеразного рода переписки (типа "Жалоба - Ответ - Несогласие - Возражение - Новаяжалоба") мышление и стиль речи жалобщика все более "юридизуются", употреблениетерминов приобретает более терминологический характер. См., например, статьюИ.А. Гореловой в настоящем сборнике.
17. Говоря о нормах реакции, может быть,имеет смысл говорить и о нормах реакции обиды и оскорбления, которая (реакция),несмотря на явно индивидуально-субъективный характер, обнаруживает определенныетенденции к стереотпизации и "типовости", фиксируемой на разных срезах личностии сообществ личностей (национальном, культурном, поло-возрастном, психо-соционическоми т.д.).
18. Много таких слов-"полутерминов" имеетсяи в других документах, например, в доныне действующем Постановлении ПленумаВерховного суда РФ от 18 августа 1992 года, №11 "О некоторых вопросах, возникающихпри рассмотрении судами дел о чести и достоинстве граждан, а также деловойрепутации граждан и юридических лиц" с редакциями в 1993 и 1995 годах: МОРАЛЬНЫЕПРИНЦИПЫ, НЕЧЕСТНЫЙ ПОСТУПОК, НЕПРАВИЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ и др.
19. Правильнее сказать - в одном из толковыхсловарей.
20. ОСКОРБЛЕНИЕ определяется в статье 130УК РФ как "унижение чести и достоинства другого лица в неприличной форме".ПРИЛИЧИЕ - соответствие этическим нормам общества.. Неприличность употреблениянецензурной лексики в данном аспекте имеет такой же условно-семиотическийхарактер, как, например, публичная демонстрация "неприличных" частей тела:сами по себе эти части тела "не семиотичны" (не эпатажны и не инвективны),однако легко представить коммуникативные ситуации, где их демонстрация имеетявно выраженный семиотический смысл: инвективный, эпатажный (конфликтогенный),суггестивно-прагматический (например, в рекламе "от обратного", где главное- привлечь внимание). В эстетической сфере этот момент актуализируется приразличении эротики и порнографии в кино и на телевидении (отчасти в литературе),где в процессе юридической экспертизы в качестве различающих признаков выступают,например, время, интенсивность, отчетливость демонстрации "неприличных" частейтела (в эстетической экспертизе значим лишь признак соответствия такого родадемонстрации художественным целям, ее "несамоценности" и т.п.). Здесь такжеотчетливо виден юрис-эстетический "треугольник" и его "углы": объективнаядействительность - языковая действительность - правовая действительность.В сущности, данная оппозиция эротики и порнографии функционально подобна оппозиции(еще) инвективов "цензурных" (СОБАКА), полуцензурных (СУКА) и (уже) нецензурных(БЛЯДЬ).
21. Возможно перевес этому слову обеспечилтот факт, что анкетирование большей частью проводилось среди старшеклассников(у взрослых среди особо обидных это слово называется реже). Cр. в этой связи:у В.М. Шукшина рассказ "Дебил" начинается так: "Анатолия Яковлева прозвалина селе обидным, дурацким каким-то прозвищем - Дебил. Дебил - это так прозвалив школе его сына, Ваську, второгодника, отпетого шалопая. А потом это словпристало и к отцу… Даже жена сгоряча, когда ругалась, тоже обзывала - Дебил.Анатолий психовал… объяснял ей, что Дебил - так можно называть дурака-переростка…"Какой же я дебил, мне уж сорок лет скоро?".
22. Причины этого феномена весьма интересныдля лингвистики, они требуют, на наш взгляд, специального изучения, котороене является целью для настоящей работы.
23. Количество оценок этих слов как не слишкомобидных вызывает у нас недоумение, тем не менее это реальность, подлежащаяизучению. По всей видимости, нужно постоянно фиксировать изменяющиеся в обществеоценки. "Недоумение" автора - это рефлекс его собственной шкалы оценок, сформировавшейсяв "его" время и в "его" кругу общения.
24. Слово ФАШИСТ резко дифференцируетсяпо возрасту. Старшее поколение еще ощущает его мощный инвективный смысл; большинство"слабых" оценок получено в подростковой аудитории.
25. Данные ряда работ в области обыденногометаязыкового сознания показывают, что рядовые носители языка способны даватьдостаточно тонкие и адекватные оценки состоянию языка и его единиц [Ростова,2000]. Приведем несколько примеров (из книги А.Н. Ростовой) высказываний малограмотныхжителей села о степени инвективности тех или иных слов: А это вот тожедевчонка кака-нибудь замухрышистая. Тоже обидно, когда так назовут.Но это тоже жалеют, но не ласково жалеют, а так. Но это не ругательное( с. 172); Ведьма - ругательное слово, ругаются так на сварливую женщину(с. 85); Брошенка обидное слово. Может, она и не виноватая (с. 86);Ну вот тебя назови "бабенчишка", так ты обидишься; Нас (звали) "чалдонами",да еще "желтопупой". Так от кода назовут так - сразу драка (с.103); "Отродье"- можно обидно и не обидно (с. 114)
Литература
Аспекты речевой конфликтологии. СПб, 1996. Байниязов Р.С. Правосознание: психологические аспекты // Правоведение. 1998,№ 3. Блинов В.А., Шевелев Ф.А. Русский народный мат: Толковый словарь. Екатеринбург,1997. Борисенко Н. Печальный знак времени, или что такое сквернословие // Русскийязык (приложение к газете "Первое сентября"). 2000 г., № 4 (220). Буй В. Русская заветная идиоматика. М., 1995.Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.Виноградов С. Вам сквернословие не к лицу // Наука и жизнь. 1993, № 4. Гойман В.М. Правовой нигилизм // Советская юстиция. 1990, № 9. Голев Н.Д. Об описании значений слов-денотативов // Актуальные проблемы лексикологиии словообразования. Новосибирск, 1973. Голев Н.Д. Юридический аспект языка в юридическом освещении // Юрислингвистика-1:Проблемы и перспективы. - Барнаул, 1999. Грайс Г.П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Т.16. М., 1985.Губаева Т.В. Прагматика речевого общения в правовой сфере // Разновидноститекста в функционально-стилевом аспекте. Пермь, 1994.Гудкович Л.Н., Жельвис В.И. Виснет ли брань на вороту? // Семья и школа. 1980,№ 2. Гусейнов Г.Ч. Ложь как состояние сознания // Вопросы философии. 1989, № 11.Даньковский Х. Словесная агрессия // Наука и жизнь. 1995, №6. Девкин В.Д. Псевдоэкспрессия // Общие и частные проблемы функционированиястилей. М., 1986. Дмитриев А.В., Кудрявцев В.Н., Кудрявцев С.В. Юридическая конфликтология.Ч. 2. Юридизация конфликтов. М., 1994. Ейгер Г.В. Механизмы контроля языковой правильности высказывания. М., 1980.Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания. М., 1990. Зорин А. Легализация обсценной лексики и ее культурные последствия // Антимиррусской культуры. Язык. Фольклор. Литература. М., 1996. Из русской жизни мата не выкинешь // Все и Всё. 1995, № 15. Культура парламентской речи. М., 1994. Куприянов А. Библейские корни правосознания россиян // Российская юстиция.1998, № 1.Леви Вл. Извините за сквернословие, или Сказка о красивых словах // Семьяи школа. 1989, № 3. Левин Ю.И. Об обсценных выражениях русского языка // Антимир русской культуры.Язык. Фольклор. Литература. М., 1996. Лоуренс Д.Г. Порнография и непристойности // Иностранная литература. 1989,№ 5. Матвеева Т.В. К вопросу о коммуникативных правах и обязанностях личности вразговорном и деловом диалоге // Язык и социум: Материалы 2-ой Международнойконференции. Ч. 1. Минск, 1998.Михайловская И.Б. Права человека в массовом сознании. М., 1995. Муратов П. Запретные слова // День. 1993, №21. Новиков В. Бедный Эрос. Неподъемная тема современной словесности // Новыймир. 1998, № 11. Новиков Вл. Ноблесс оближ: о нашем речевом поведении // Новый мир. 1998, №1. Образы права: Франция - Россия. М., 1996. Озорные частушки (с "картинками"). СПб, 1992. Пауэлл Т., Пауэлл Дж. Психотренинг по методу Хосе Сильвы. СПб, 1997. Пендиков И.Г. Особенности правосознания русской интеллигенции // Вестник Омскогоотделения Академии гуманитарных наук. Омск. 1998, № 3. Речевая агрессия и гуманизация общения в средствах массовой информации. Екатеринбург,1997.Ростова А.Н. Метатекст как форма экспликации метязыкового сознания. Томск,2000. Русская эротическая поэзия. М., 1993. Сковородников А.П. Вопросы экологии русского языка. Красноярск, 1993. Словарь современного русского литературного языка. Т. 1. М., 1991. Сорокин Ю.А. Этническая конфликтология (Теоретические и экспериментальныефрагменты). Самара, 1994. Сперанская А.Н. Оскорбление словом в обыденном и правовом сознании носителейрусского языка // Юрислингвистика-1: Проблемы и перспективы. Барнаул, 1999.Тихонравов Ю.В. Основы философии права. М., 1997. Толстой Н.И. Язык и народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике.М., 1995. Успенский Б.А. Избранные труды. В 2-х томах. Т. 1. Семиотика истории. Семиотикакультуры. М., 1994.Успенский Л. По закону буквы. М., 1973. Федотова Л.Л. Современная молодежная речь: норма или антинорма // Русскийязык (приложение к газете "Первое сентября"). 2000 г., №4 (220). Харченко В.К. Молодежи о сквернословии // Русский язык в школе. 1997, № 1.Черданцев А.Ф. Толкование советского права. М., 1979. Честь, достоинство и репутация: Журналистика и юриспруденция в конфликте.Результаты исследования и материалы конференции. М., 1998. Шмелева Т.В. Кодекс речевого поведения // Русский язык за рубежом. 1983, №1. Юрислингвистика-1: Проблемы и перспективы. - Барнаул, 1999.
Текст статьи взят c сайта "Юрислингвистика"