Когда волнуется желтеющая нива... Лермонтов и Ламартин

 

М. Л. Гаспаров

"КОГДА ВОЛНУЕТСЯ ЖЕЛТЕЮЩАЯ НИВА..." ЛЕРМОНТОВ И ЛАМАРТИН

(Гаспаров М. Л. О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. -М., 2001. - С. 43-55)


Б. М. Эйхенбаум, давший в своей "Мелодике стиха" (1922) образцовый синтактико-интонационныйанализ лермонтовского стихотворения "Когда волнуется желтеющая нива...",начинает рассказ о нем следующим образом:"Стихотворение Лермонтова обычно приводится в учебниках какобразец периода... У Лермонтова мы находим полную симметрию частей и строгийпорядок:Когда волнуется желтеющая нива,И свежий лес шумит при звуке ветерка,И прячется в саду малиновая сливаПод тенью сладостной зеленого листка;Когда росой обрызганный душистой,Румяным вечером иль в утра час златойИз-под куста мне ландыш серебристыйПриветливо кивает головой;Когда студеный ключ играет по оврагуИ, погружая мысль в какой-то смутный сон,Лепечет мне таинственную сагуПро мирный край, откуда мчится он, -Тогда смиряется души мой тревога,Тогда расходятся морщины на челе, -И счастье я могу постигнуть на земле,И в небесах я вижу Бога...Подъем ясно членится на три части с повторением в начале каждойсоюза "когда". Это подтверждено и ответными "тогда" в кадансе. Синтаксическаяформа побуждает нас воспринимать этот период как логический, в котором временноезначение и соответственная смысловая градация должны присутствовать в полнойсиле. На деле, однако, оказывается, что градация эта почти не осуществлена.Обычно указывается на то, что от первой строфы к третьей усиливается тема общенияс природой, - в этом видят смысловое повышение, которым оправдывается и поддерживаетсяповышение интонационное. Но градация эта, во-первых, слишком слабо проявлена,так что ссылка на нее представляется нам искусственной, а во-вторых, она (дажеесли признавать ее реальностью) загромождена деталями, которые имеют вид простогоперечисления и вовсе не связаны с временной формой. Желтеющая нива, свежий лес,малиновая слива, серебристый ландыш, студеный ключ - все это располагается какбы на одной плоскости и не связано внутренней необходимостью с временным построениемпериода Если бы не синтаксическая форма - мы могли бы принять все построениеза перечисление, а не восходящий период. Специфических смысловых ступеней, соответствующихтрем "когда", не ощущается. Получается несоответствие между синтаксической схемой,резко выглядывающей из-за текста, и смысловым построением. Кажется, что стихотворениенаписано на заданную схему, - отсюда чувство неловкости, неудобства при егопроизнесении: интонационный подъем логически недостаточно оправдан, не вполнемотивирован" [Эйхенбаум, 1969].И далее - констатация того факта, что ритмико-интонационная градация в стихотворениитем не менее безупречна; стало быть, именно на ней, а не на смысловой градациидержится стихотворение; и затем - десять страниц блистательного анализа, показывающего,в чем именно эта ритмико-интонационная градация выражается.Первое, что обращает на себя внимание при чтении этого вступления, - некоторыйпафос, свойственный ранним годам русского формализма, когда господствовало желаниеподчеркнуть, что не смысл определяет звук, а звук определяет смысл в поэтическойречи, - пафос, быстро оставленный и уступивший место более тонкому анализу соотношения"формы" и "содержания". Перечитывая Эйхенбаума сейчас, через восемьдесят лет,хочется внести коррективы в его анализ именно в этом плане: хочется (рискуяоткрыть Америки, давно открытые гимназическими учебниками, писавшими о "темеобщения с природой") показать, что о смысловой градации в лермонтовском стихотворенииникак нельзя сказать, будто она "слишком слабо проявлена" и "загромождена" постороннимидеталями. Напротив, она построена так же четко и обнаженно, как и градация ритмико-синтаксическая.Именно об этом и пойдет речь в настоящей заметке; вопросы синтаксиса и интонацииздесь затрагиваться почти не будут, потому что в этой области к исчерпывающемуанализу Б. Эйхенбаума нам добавить нечего.И второе, на что мы обращаем внимание в процитированных словах Б. Эйхенбаума,- это брошенное мимоходом проницательное замечание: "Кажется, что стихотворениенаписано на заданную схему..." Думается, что для такого замечания имеются основания,хотя, быть может, и не совсем те, которые имел в виду Эйхенбаум. Нам кажется,что можно не только выделить "заданную схему" этого стихотворения, но и указатьее возможный источник - стихотворение А. Ламартина "Крик души" из его сборника1830 г. "Гармонии". До сих пор указаний на сходство этих стихотворений в научнойлитературе мы не обнаружили (да и вся тема "Лермонтов и Ламартин" разработанагораздо меньше, чем иные, аналогичные ей).Вот текст Ламартина:LE CRI DE L'AMEQuand Ie souffle divin qui flotte sur le mondeS'arrete sur mon ame ouverte au moindre vent,Et la fait tout a coup frissonner comme une ondeOu le cygne s'abat dans un cercle mouvant!Quand mon regard se plonge au rayonnant abimeOu luisent ces tresors du riche firmament,Ces perles de la nuit que son souffle ranime,Des sentiers du Seigneur innombrable ornement!Quand d'un ciel de praitemps l'aurore qui ruisselle,Se brise et rejaillit en gerbes de chaleur,Que chaque atoine d'air roule son etincelle,Et que tout sous mes pas devient lumiere ou fleur!Quand tout chante, ou gazouille, ou roucoule ou bourdonne,Que l'immortalite tout semble se nourrir,Et que I'homme ebloui de cet air qui rayonne,Croit qu'un jour si vivant ne pourra plus mourir!Quand je roule en mon sein mille pensers sublimes,Et que mon faible esprit ne pouvant les porterS'arrete en frissonnant sur les derniers abimesEt, faute d'un appui, va s'y precipiter!Quand dans le ciel d'amour ou mon ame est ravie;Je presse sur mon coeur un fantome adore,Et que je cherche en vain des paroles de viePour I'embrasser du feu dont je suis devore!Quand je sens qu'un soupir de mon ame oppresseePourrait creer un monde en son brulant essor,Que ma vie userait le temps, que ma penseeEn reniplissant le ciel deborderait encore!Jehova! Jehova! ton nom seul me soulage!II est le seul echo qui reponde a mon coeur!Ou plutot ces elans, ces transports sans langage,Sont eux-meme un echo de ta propre grandeur!Tu ne dors pas souvent dans mon sein, nom sublime!Tu ne dors pas souvent sur mes levres de feu:Mais chaque impression t'y trouve et t'y ranime.Et le cri de mon ame est toujours toi, mon Dieu!(Harmonies poetiques et religieuses, livre III, h. 3 см. перевод с французского). Подстрочный перевод:Когда божественное дыхание, овевающее мир,Касается души моей, открытой малейшему ветерку,И мгновенно зыблет ее, как влагу,На которую лебедь опускается, кружась, -Когда взгляд мой погружается в сияющую бездну,Где блещут бесценные сокровища тверди,Эти перлы ночи, живимые ее дыханьем,Несчетные украшения путей Божества, -Когда заря, стекая с весеннего неба,Дробится и брызжется жаркими лучами,И каждая частица воздуха катится искоркой,И под каждым моим шагом вспыхивает свет или цветок, -Когда все поет, щебечет, воркует, жужжит,И кажется, что все напоено бессмертьем,И человек, ослепленный этим сияющим воздухом,Верит, что день такой жизни никогда не умрет, -Когда я ощущаю в груди моей тысячи высоких помысловИ слабый мой дух, не в силах их перенесть,Остановляется, дрожа, перед последнею безднойИ, без опоры под ногой, готов низринуться в нее, -Когда в небе любви, куда воспаряет душа моя,Я прижимаю к сердцу обожаемое виденьеИ тщетно ищу живых слов,Чтобы объять ее огнем, сожигающим меня, -Когда я чувствую, что вздох моей стесненной душиМог бы сотворить целый мир в пламенном своем порыве,Что жизнь моя преодолела бы время, что мысль мояЗатопила бы небо и перелилась через край, -- Иегова! Иегова! Твое имя одно мне опора!Твое имя одно мне отклик на голос сердца!Или нет: этот мой порыв, этот восторг без словСами лишь отголосок Твоего величия, Боже!Ты не часто покоишься в груди моей, высокое имя,Ты не часто покоишься на огненных моих устах,Но каждое впечатление мира находит тебя и оживляет тебя,И крик моей души - это всегда лишь Ты, о мой Бог!Сопоставления отдельных лермонтовских стихотворений и их западноевропейскихобразцов делались неоднократно. В данном случае интерес сопоставления в том,что приходится сопоставлять не образы и мотивы, а композиционную схему стихотворения- схему, которую можно кратко выразить формулой: "Когда... - когда... - когда...- тогда: Бог". Что эта схема в обоих стихотворениях одинакова, очевидно. Нодостаточно ли этого, чтобы утверждать, будто именно это стихотворение Лермонтовувнушено именно этим стихотворением Ламартина? Настаивать трудно. Очень можетбыть, здесь действовала какая-то более давняя традиция духовной поэзии, специальнымизучением которой мы не занимались. Во всяком случае, популярность Ламартинав России именно в 20- 30-е гг. XIX в. была очень велика, стихотворения его былизаведомо известны и Лермонтову, и читателям Лермонтова, и поэтому сопоставление"Крика души" со стихотворением "Когда волнуется желтеющая нива,.." интересноне только "с точки зрения вечности", но и с точки зрения истории литературы.Две особенности лермонтовской поэтики могут быть проиллюстрированы этим сравнением;обе они давно отмечены исследователями. Первая особенность - стремление опиратьсяна уже разработанный литературный материал, концентрируя его в сентенции и формулы,пригодные для самых разных стихотворений (типа "Так храм оставленный - все храм,Кумир поверженный - все бог!"; источником этой сентенции, как известно, являетсяШатобриан). Вторая особенность, наиболее характерная для позднего Лермонтова,- избегание отвлеченной пышности и стремление к скромности и конкретности образов(классический пример - "Люблю отчизну я, но странною любовью..."). Для нас важнеепервая из этих особенностей, - мы увидим, как Лермонтов концентрирует и проясняетв своих сентенциях содержание используемого литературного материала и как всвоей композиции он концентрирует и проясняет структурные особенности используемогоматериала.Стихотворение Ламартина состоит из девяти строф, сгруппированных по схеме1 + (2 + 1) + (2 + 1) + 2. Первая строфа - вступительная: "Когда божественноедыхание, овевающее мир, касается души моей...". Здесь сразу введены все триосновных элемента стихотворения: "Бог", "мир" и "моя душа". Из остальных строфэта единственная выделена сравнением "как". Следующее трехстрофие как бы раскрываетпонятие "мир": "небо", "заря, стекающая с неба" и, наконец, поющая и щебечущая"земля" - последовательное движение сверху вниз. Следующее трехстрофие такимже образом раскрывает понятие "душа": "мысли", готовые низринуться в последнююбездну, "чувства", воспаряющие в небо любви, и "жизнь и мысль", переливающиесячерез край, - сперва движение сверху вниз, потом снизу вверх и далее, из центраво все стороны. В обоих центральных трехстрофиях последние строфы выделены:в первом - безличностью подлежащих "все" и "человек"; во втором - гиперболичностьюобразов "вздохом сотворить мир", "мыслью переполнить небо через край"; в обоих- подхватывающей друг друга идеей "побеждаю время" и "победив время, побеждаюпространство". Все семь строф объединены анафорой "когда...", этим они отделяютсяот двух строф заключения; кроме того, синтаксис семи строф начальной части сложнееи прихотливее, чем синтаксис двух строф заключительной части (начало построенона подчинительных предложениях, конец - на сочинительных предложениях). Заключениеначинается кульминационным возгласом "Иегова! Иегова! Твое имя..." и дальшепостроено симметрично: первые две строки каждой строфы обращены к имени Божьему,последние две строки - к самому Богу; словом "Бог" заканчивается стихотворение.Обратим, однако, внимание, что переломом, кульминацией служит не образ Бога,а образ Божьего имени: мысль о Боге присутствует, как мы видели, с самого началастихотворения, первая же строфа начинается с "божественного дыхания", во второйпоявляются "пути Господа Бога", и затем по всем строфам проходят вспомогательныеобразы сияния, света, лучей, бессмертия, бездны, небес, пламени и, наконец,сотворения мира - все атрибуты образа Бога; после этого действительно остаетсялишь назвать его по имени, имя это своим экзотическим звучанием образует кульминацию,а затем наступает разрешение напряжения и конец.Во что превращается эта схема у Лермонтова?Во-первых, исчезает весь арсенал вспомогательных образов, сравнений, приложений- все, что создавало ламартиновский пафос. Во-вторых, исчезает все то звеноламартиновского плана, в котором раскрывалось понятие "душа", - оно требуетслишком отвлеченных образов, а Лермонтов в этом стихотворении хочет быть конкретени прост. В-третьих, соответственно конкретизируются образы "мира": вместо "цветок"Лермонтов говорит "ландыш", вместо "все" перечисляет ниву, лес и сад. Поэтомуглавным для Лермонтова становится композиционная организация этих образов "мира":их нужно выстроить так, чтобы они сами подводили и к понятию "душа", и к понятию"Бог".Стихотворение Лермонтова - это четыре строфы, из них первые три начинаются"когда... когда... когда...", а заключительная - "тогда"; синтаксическая схемаобнажена до предела. Оставим пока в стороне заключительную строфу и посмотримна последовательность первых трех. Ее можно рассматривать по крайней мере впяти различных аспектах.Прежде всего - последовательность действий. Сказуемые первой строфы: "ниваволнуется", "лес шумит", "слива прячется". Уже здесь начинается, так сказать,одушевление неодушевленных предметов, но пока еще очень осторожное: "волнуется"можно сказать и об одушевленном и о неодушевленном предмете, а "прячется" -это не столько активное действие, сколько пассивное состояние. Сказуемое второйстрофы - "ландыш... приветливо кивает головой"; это уже действие активное иэмоционально окрашенное, ландыш здесь одушевлен и очеловечен. Сказуемые третьейстрофы - "ключ играет... и... лепечет" - это высшая степень одушевленности,предмет из бессловесного становится наделенным речью, внимание читателя переноситсяс предмета на содержание его речи - мы достигли кульминации: понятие "душа"нам уже внушено и путь к понятию "Бога" открыт.Далее - последовательность характеристик. Первая строфа вся держится на цветовыхэпитетах: "желтеющая нива", "малиновая слива", "зеленый листок"; два нецветовыхэпитета - "свежий лес" и "сладостная тень" - занимают явно подчиненное положение(ибо тон задает первая строка с "желтеющей нивой"). Во второй строфе цветовыхэпитетов столько же, но характер их иной: "румяный вечер", "утра час златой","ландыш серебристый" - здесь это уже не столько цвет, сколько свет, предметыим не материализуются, а дематериализуются; нецветовой эпитет "душистая роса"по-прежнему второстепенен. В третьей строфе цветовые эпитеты отсутствуют вовсе,остается только нецветовой - "студеный ключ": вместо зримого предмета переднами лишь атмосфера, окружающая предмет; зато появляются новые эпитеты - такогосвойства, какого раньше не было; "смутный сон", "таинственная сага", "мирныйкрай". Так первоначальная ясность переходит в таинственную смутность, дематериализациязавершена, кульминация достигнута.Далее - последовательность точек зрения. В первой строфе все представленообъективно, со стороны: нива волнуется, лес шумит, слива прячется под листком- и дано это так, как будто всякий может наблюдать данные явления и удостоверитьсяв них. Во второй строфе точка зрения уже субъективна: "Из-под куста мне ландышсеребристый приветливо кивает головой"; посторонней проверке это явление, понятно,не поддается. В третьей строфе повторяется то же: ключ "лепечет мне таинственнуюсагу", и это подчеркивается предыдущей фразой - "погружая мысль в какой-то смутныйсон" - и "смутный сон", и "таинственная сага" существуют только для души поэта(в отличие, например, от "свежего леса" и "сладостной тени" первой строфы, которыесуществовали для всех), опять душа исподволь выдвигается на первый план и занимаетвсе поле нашего зрения, преломляя наш взгляд на мир поэта.Далее - последовательность охвата времени. В первой строфе все, по-видимому,указывает на какой-то конкретный, определенный временной момент: естественнопредставлять, что это один и тот же порыв ветра волнует ниву, заставляет шуметьлес и позволяет сливе скользуть под тень листка. Во второй строфе этого уженет: мало того, что описываемый момент не совпадает с описанными перед этим(желтеющая нива и малиновая слива - это, вероятно, август, а ландыш - это весна;в этой несовместности укорял Лермонтова еще Глеб Успенский), вдобавок сам описываемыймомент не фиксирован, а произволен - "Румяным вечером иль в утра час златой";вечер и утро взяты, конечно, не случайно, как самые расплывчатые и переходныемоменты суток. А третья строфа уже никаких временных указаний не содержит: "смутныйсон" выводит ее за пределы времени, переход от конкретности к неопределенностизавершен.Наконец - последовательность охвата пространства. В первой строфе пространстводано широко и многообразно: нива, лес, сад - как будто три взгляда в три стороны.Во второй строфе пространство резко сжимается, в поле зрения остаются крупнымпланом только куст и ландыш; притом сужение это происходит не скачком, а постепенно,как бы на глазах у читателя - фраза построена так, что подлежащее и сказуемоеотодвинуты в самый конец: сперва дается атмосфера, наполняющая пространствовокруг предмета (аромат росы, оттенки зари), а потом уже центр пространства,сам предмет - ландыш. В третьей строфе этот прием уже не нужен, подлежащее "ключ"названо с самого начала; здесь происходит иное: пространство не сужается, акак бы прорывается, "ключ, играющий по оврагу",- это первая в стихотворениипротяженность, первое движение (после стоячих нивы, леса, сада, куста и ландыша),и притом движение, уводящее внимание читателя за пределы очерченного поля зрения,- ключ лепечет "про мирный край, откуда мчится он". Так и здесь совершаетсявыход за пределы конкретности материального мира; этот выход становится кульминациейстихотворения, переходом от "когда..." к "...тогда".Кульминация стихотворения любопытна тем, что семантический и лексический моментыв ней не совпадают. Семантическая кульминация - это, конечно, слово "сон" (подготовленноесловом "мысль"): именно оно переводит мир стихотворения из реального плана видеальный, просветленный, проникнутый божественной гармонией. Лексическая жекульминация - это, конечно, слово "сага": в долермонтовской поэзии оно неупотребительноили почти неупотребительно, в академический словарь попадает только в 1847 г.,в стихотворении звучит очень резким экзотизмом (ср. "Иегова!.." у Ламартина)и хорошо фиксирует точку перелома от "когда..." к "...тогда".Переходим к заключительному четверостишию. В трех первых перед нами раскрывалось,постепенно одушевляясь, понятие "мир"; в заключительном четверостишии оно вытесняетсядвумя другими основными понятиями нашего стихотворения, одинаково связаннымис понятием "мир", но взаимно противопоставленными друг другу: понятием "я"и понятием "Бог".Понятие "я" в большей степени подготовлено предшествующим построениемстихотворения, поэтому оно и появляется первым. Безликое "мне" уже появилосьво второй и третьей строфах, но оно не имело там никакой характеристики и лишьпассивно воспринимало впечатления мира. Теперь заключительная строфа начинаетсясловами: "Тогда смиряется души моей тревога" - в первый и единственный раз названа"душа", в первый и единственный раз названа "тревога", и эта эмоциональная установкаразом ретроспективно окрашивает все содержание предыдущих строф - начиная отдвусмысленного "волнуется" в первой строке (в литературном языке 20-30-х гг.XIX в. в отличие от современного прямое значение слова "волноваться" было употребительнее,чем метафорическое, поэтому при первом чтении слова "волнуется желтеющая нива"заведомо воспринимались еще без эмоциональных обертонов) и кончая "мирным краем"в последней строке, непосредственно подготовляющим слова о смиряющейся тревогедуши.Понятие "Бог" требует более постепенного перехода. Мы видели, что три первыестрофы были построены по четко организованному плану: от неодушевленности -к одушевленности, от сторонней ясности - к внутренней смутности, от объективности- к субъективности, от пространственной и временной конкретности - к внепространственностии вневременности. Это был путь извне внутрь - из материального мира в духовныймир. Заключительное четверостишие содержит обратное движение - от души к мирозданию,но уже просветленному и одухотворенному. Четыре стиха его - четыре этапа этогодвижения: "Тогда смиряется души моей тревога" - внутренний мир человека; "Тогдарасходятся морщины на челе" - внешний облик человека; "И счастье я могу постигнутьна земле" - ближний мир, окружающий человека; "И в небесах я вижу Бога" - дальниймир, замыкающий мироздание; внимание поэта движется как бы расходящимися кругами.Вся начальная часть - "когда..." - была направлена вглубь, в одну точку, всязаключительная часть - "...тогда" - направлена вширь, в пространство. Основнойпорог на этом переходе - от человека к окружающему миру - приходится на серединустрофы; он отмечен, во-первых, стилистически - сменой анафоры ("тогда... тогда..."- "и... и...") - и, во-вторых, семантически: в предыдущей части строфы действиянегативны, происходит как бы снятие дурного, живущего в человеке ("тревоги")- "смиряется тревога", "расходятся морщины", а в последующей части строфы действияпозитивны, происходит как бы утверждение хорошего, живущего в мироздании ("счастье")- "могу постигнуть счастье", "вижу Бога". Словом "Бог", как и у Ламартина, заканчиваетсястихотворение.Метрика стихотворения до некоторой степени служит аккомпанементом к его композиционномустрою. Первая строфа, самая "неодушевленная" и "вещественная", - сплошной шестистопныйямб, заставляющий предполагать, что и все стихотворение будет написано этимстрогим размером. Вторая и третья строфы сбивают это ожидание - они написанысвободным чередованием шестистопного и пятистопного ямба, усиление метрическойзыбкости совпадает с усилением образной зыбкости. Заключительная строфа возвращаетсяк начальному шестистопному ямбу с двумя лишь важными отличиями: во-первых, последняястрока, о Боге, укорочена (четырехстопный ямб - единственный раз во всем стихотворении);во-вторых, рифмовка здесь (тоже единственный раз) не перекрестная, а охватная,- и то и другое подчеркивает концовку.Таким образом, композиционное равновесие лермонтовского стихотворения идеально:в части "когда..." три ступени, по которым мы словно уходим из мира внешнегои. углубляемся в мир внутренний (ступени длинные, по строфе каждая); в части"...тогда" тоже три ступени, по которым мы словно возвращаемся из мира внутреннегов мир внешний (ступени короткие, по строке каждая), и за ними четвертая ступень- с Богом в небе. Заключительная строка "И в небесах я вижу Бога" сталкиваетпонятия "я" и "Бог" - оба полюса, между которыми лежит то понятие "мир", с которогоначиналось стихотворение.Эта выверенность композиции не может быть случайна: очевидно, именно мотивировкапоследовательности "когда.. когда... когда... тогда: Бог" была главным предметомзаботы Лермонтова. Это и позволяет допустить, что его отталкивание от Ламартинабыло сознательным. Заполнение схемы у Ламартина должно было показаться Лермонтовуслишком перегруженным, а перелом "божественность в мире - божественность в душе- божественность в Божьем имени" - слишком слабым; и он освобождает схему отвсего лишнего, а перелом делает четче и яснее: "мир - я и Бог". Это такая жеконцентрация сути, какой были лермонтовские сентенции типа "Так храм оставленный- все храм", только не на идейном, а на композиционном уровне.Любопытно, что в творчестве Лермонтова есть и обратный пример - случай, гдеон не обнажает композиционную схему оригинала, а, наоборот, загружает ее новымии новыми образами. Это "Ветка Палестины", написанная, как давно отмечалось,по схеме пушкинского стихотворения "Цветок засохший, безуханный...". Какимисредствами здесь пользуется Лермонтов и как соотносятся эти два приема в егопоэтике - вопрос слишком сложный, и здесь его касаться не приходится.P. S. Ламартина я знаю очень плохо, и это его стихотворение нашелслучайно, Я просматривал французскую хрестоматию по стилистике, где разбиралосьоколо сотни стилей, стихотворных и прозаических, каждый со своим эпитетом, икак образец одного из них приводилось это стихотворение. Не помню, какое былопридумано название стиля, - во всяком случае, к Лермонтову оно никак не подошлобы. Если бы за этот предмет взялся специалист по европейской поэзии, он, вероятно,нашел бы много аналогичных случаев. Поисками словесных "подтекстов" дляотдельных строк и строф Пушкина и Лермонтова в западной литературе занималисьочень много, поисками структурных "подтекстов", композиционных и стилистических,- очень мало (несмотря на такой замечательный образец, как "Байрон и Пушкин"В.М.Жирмунского). Можно надеяться, что здесь все еще впереди.


Литература

Эйхенбаум, 1969 - Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969.