Перевод текстов и документов > О психолингвистическом подходе к изучению текста

О психолингвистическом подходе к изучению текста

Л.П. Якубинский

Ф. ДЕ СОССЮР О НЕВОЗМОЖНОСТИ ЯЗЫКОВОЙ ПОЛИТИКИ [1]

(Якубинский Л.П. Избранные работы. Язык и его функционирование. - М., 1986.- С. 71-82)

«En un certain sens on peut parler à la fois de l’immutabilitéet de la mutabilité du signe (linguistique)»

«В известном смысле можно одновременно говорить о неизменяемости и изменяемостиязыкового знака» [2].

Это замечание Соссюра издатели его «Курса» — Балли и Сешей — сопровождаютследующим примечанием, разрушающим, кстати сказать, его кажущуюся «диалектичность»:«Было бы ошибочно упрекать де Соссюра в том, что он, приписывая языку два противоположныхкачества, иллогичен или парадоксален; противопоставлением двух броских выражений(«deux termes frappants») он хотел только крепко подчеркнуть ту истину, чтоязык преобразуется без того, чтобы говорящие могли его преобразовывать. Можнотакже сказать, что он недосягаем (intangible), но и. неизменяем (inalterable)» [3].

Примечание Балли и Сешея совершенно правильно характеризует позицию Соссюра: унего действительно в первом случае идет речь о невозможности для говорящихизменять язык, во втором — об изменяемости языка во времени. В этой статье насбудет интересовать первый случай.

Формулировки Соссюра в этом отношении не вызывают никаких сомнений: он говорит,что «исключено всякое лингвистическое изменение, общее и внезапное» [4],он утверждает, что «языковый знак ускользает от нашей воли» [5].Начиная главу «Immutabilité et mutabilité du signe», Соссюр высказываетсяследующим образом:

«Если по отношению к понятию, которое оно представляет, "значащее"(le significant) является как бы свободно избранным, наоборот, по отношениюк лингвистическому обществу, которое его употребляет, оно не свободно, оно предписано.Общественная .масса нисколько не спрошена и ,,значащее", избранное языком(?), не могло бы быть замещено другим. . . Не только индивид был бы неспособен,если бы он захотел модифицировать в чем бы то ни было выбор, который был сделан,но сама масса не может проявить свою верховную власть ни над одним словом; онапривязана к языку такому, каков он есть (elle est liée à la languetelle quelle est)». «Знак (языковой) непреложен, т. е. противодействует всякойпроизвольной подстановке» [6]. «Никакое обществоне знает и никогда не знало языка иначе, как продукт, унаследованный от предшествующихпоколений, продукт, который нужно брать таким, какой он есть (à prendretel quel)» [7].

Мысль Соссюра, таким образом, совершенно ясна; при этом необходимо особоотметить, что Соссюр говорит о недосягаемости языка не только для индивида,но и для массы говорящих, для коллектива [8].Таким образом, концепция Соссюра сводится к тому, что язык изменяется во временипо объективным причинам, самый же субъект языка — носитель языка — языковойколлектив не участвует в этом изменении, его роль чисто пассивная, он «привязан»к языку такому, какой имеет, и выйти за пределы унаследованной системы не может.

Положение Соссюра о недосягаемости языка для говорящих представляется весьмаважным не только как одно из положений теоретического языковедения вообще ине только как одно из основных положений научной системы Соссюра, с которымон сам связывает такие кардинальнейшие вопросы, как невозможность, по его мнению,революции в языке [9] или неправомерностьсамой постановки вопроса о происхождении языка [10].

Положение Соссюра о недосягаемости языка для говорящих в высшей степени важноеще и потому, что, если Соссюр прав, то невозможно организованное вмешательствообщества в языковый процесс, организованное руководство этим процессом,невозможна языковая политика.

Здесь чисто теоретическая, философская проблема перерастает (как это, впрочем, изакономерно) в проблему общественно-политической значимости.

Для каждого из нас представляется нелепым самый вопрос: возможна ли языковаяполитика? Невозможность языковой политики обозначала бы для нас ненужность иметодологическую невозможность самой науки о языке. Если Соссюр прав, то к языковедению,оказывается, неприменим очень известный, но и очень хороший совет Маркса философам— не только изучать, но и преобразовывать мир. Всуе «писать законы» развитияязыка, если их нельзя «исполнять» в соответствующей практике. Вопрос, задаваемыйкаждой научной дисциплине нашей молодежью: «Для чего это надо?» — в своей философскойсущности законнейший и необходимейший вопрос. Соссюр отвечает на него: «Ни длячего», во всяком случае не для того, чтобы изменять, преобразовывать, организовывать«недосягаемую» для нас конкретную языковую действительность; во всяком случае,те пятнадцать с лишком строк, которые из трехсот с большим лишком страниц своегокурса посвящает Соссюр «пользе языковедения», настолько в этом отношении характерны,что я приведу их целиком: «Какова же, наконец, польза языковедения? Очень немногиеимеют на этот счет ясные представления; здесь не место их прояснять. Но очевидно,во всяком случае, что лингвистические вопросы интересуют всех тех — историков,филологов и пр., — кто имеет дело с текстами. Еще более очевидна его значимостьдля общей культуры (pour la culture générale): в жизни индивидови обществ язык есть фактор более значительный, чем какой-нибудь другой. Былобы неприемлемо, чтобы его изучение оставалось делом нескольких специалистов;в самом деле, все занимаются им в той или иной степени; но — парадоксальноеследствие всеобщего интереса — нет области, где бы укоренилось больше абсурдныхмыслей, предрассудков, миражей, фикций. С точки зрения психологической, этиошибки не являются такими, которыми можно было бы пренебрегать; но задача языковеда— прежде всего их обнаружить и рассеять как можно окончательнее» [11].Поистине очень немногие имеют на этот счет ясные представления.

Нужно ли нам с вами доказывать возможность языковой политики? Нет. Нужно лиопровергать положение Соссюра о ее невозможности? Непременно нужно (…).

Положение Соссюра о недосягаемости языка говорящих можно было бы опровергатьпростой ссылкой на общеизвестные факты по способу одного из пушкинских мудрецов:

Движенья нет, сказал мудрец брадатый.

Другой смолчал и стал пред ним ходить.

Сильнее он не мог бы возразить…

История очень многих «литературных» языков дает примеры преобразования языкапо инициативе и при помощи соответствующих профессионалов-филологов, литераторови пр. Напомню как типичный известный случай с вытеснением из чешского литературногоязыка слов немецкого происхождения (или подозреваемых по немецкому происхождению);это вытеснение имело весьма значительные результаты: «Чешский словарь сделался,таким образом, в значительной мере словарем искусственным, в котором производныеи сложные слова, созданные из славянских элементов, систематически заменилислова немецкие или слова, сходные с немецкими. . .» [12].

Это обстоятельство «изолировало чешский язык не только от всех европейскихязыков, но даже от всех языков славянских. В это время как польский языксохраняет до сих пор множество слов, взятых из немецкого, большей частью хорошоассимилировавшихся и полонизованных, чешский имеет (соответственно) толькославянские элементы, и, в силу своего исключительно славянского характера, егословарь не согласуется больше ни со словарем польским, ни даже с каким-нибудьдругим славянским словарем в целом ряде случаев. Дошло даже до того, чтозаменили такое общеевропейское слово, как teatr, ходовое в польском и русском,словом divadlo, которое не имеет своего эквивалента нигде в Европе» [12].

Однако примеры преобразования литературных языков, преподносимые даже весьмародственным Соссюру А. Мейе, могли бы быть для Соссюра не показательны, посколькулитературные языки он считает искусственными в отличие от естественного разговорногоязыка: «... всякий литературный язык, продукт культуры, отъединяет область своегосуществования (arrive à détacher sa sphere d’existence) от областиестественной, области разговорного языка» [13];«возможно ли отличить естественное органическое развитие данного языка от егоискусственных форм, таких, как литературный язык, которые обязаны своим происхождениемне факторам внешним и, следовательно, неорганическим» [14](какая путаница! Словно разговорный язык не есть продукт культуры и не обязансвоим происхождением внешним факторам!).

Сошлюсь, однако, на многочисленные и общеизвестные примеры из областиестественного разговорного языка, указывающие на громадное значение и в этойобласти сознательного преобразования языка. Примеры такого рода можно было быприводить из практики различных общественных классов; изрядное количество ихприводится в литературе, изучающей язык крестьянства (который для Соссюраявляется, вероятно, наиболее естественным). Оказывается, что и для крестьянинаязык не является недосягаемым: крестьянин сознательно преобразовывает своепроизношение, грамматику, словарь, фразеологию по направлению «городского»языка; этот сознательный отказ от местного говора даже характеризует весьпроцесс развития языка деревни в обстановке ее расслоения под натискомразвивающегося капитализма.

Таким образом, и в процессе развития разговорного массового языка язык ненедосягаем. Но факты — вещь не только упрямая, но и обманчивая; Пушкин,например, обвинил своего второго мудреца в «ползучем эмпиризме», хотя и «хвалиливсе ответ замысловатый»:

Но, господа, забавный случай сей

Другой пример на память мне приводит:

Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

Однако ж прав упрямый Галлилей.

Может быть, и в данном случае Соссюр прав вопреки «фактам»? Посмотрим же, как,по мнению Соссюра, «язык ускользает от нашей воли» (...).

Соссюр прежде всего устанавливает, что во всякую эпоху, и как бы далеко ниуглубляться в древность, язык всегда является наследием предшествующей эпохи(святая истина! но как и все «святые» истины — с изъянцем: язык является нетолько наследием предшествующей эпохи. В этом вся соль!). Но и эта полусвятаяистина еще ничего не доказывает: «... ссылка на наследственный характер языкаеще ничего не объясняет, — справедливо говорит Соссюр, — если не пойти дальше».И Соссюр «идет дальше»: «Разве нельзя, — спрашивает он, — изменять время отвремени (!) существующие и унаследованные законы?» [15]Это замечание заставляет Соссюра «установить язык в его социальную раму и поставитьвопрос так, как его поставили бы по отношению к другим социальным установлениям»[15]. Вступив на путь «социологического»метода (кстати, это очень поучительно для тех, кто готов рукоплескать всякому«социологическому» методу, а в Соссюре видит чуть ли не отца социологическойлингвистики), Соссюр вынужден установить «большую или меньшую свободу, которойпользуются остальные установления» в смысле возможности их преобразования состороны общества, и дальнейший ход его мыслей сводится к полному отъединениюязыка от остальных социальных установлении и к доказательству того, что язык,не в пример другим «социальным установлениям, находится целиком и насквозь вовласти исторического ,,фактора" наследственности, что и исключает возможностьего изменения обществом» [16].

На этот предмет у Соссюра имеются четыре пункта аргументов, которые он считаетсамыми важными, самыми прямыми и такими, от которых зависят все остальные. Крассмотрению «пунктов» Соссюра мы и перейдем, предваряя, во избежаниенедоразумений, наши возражения дословным цитированием соответствующего пункта.

«Выше он (произвольный характер знака, — Л. Я.) заставлял нас допускать теоретическуювозможность изменения; углубляя, мы видим в действительности, что самая произвольность(языкового. — Л. Я.) знака защищает язык от всякой попытки его модифицировать.Масса, будь она даже более сознательна, чем она есть на самом деле, не смоглабы его (язык. — Л. Я.) обсуждать (ne saurait le discuter), потому что для того,чтобы какое-нибудь явление могло быть поставлено на обсуждение, нужно, чтобыоно покоилось на какой-либо разумной норме (sur une norme raisonable). Можно,например, спорить о том, какая форма брака является более разумной — моногамнаяили полигамная, и приводить доводы за ту или за другую. Можно было бы дискутироватьпо поводу системы символов, потому что символ имеет рациональную связь с символизируемойим вещью; но для языка, системы произвольных знаков, этой основы нет, и с этимпадает всякая твердая почва для дискуссии; нет никаких причин предпочитать французскоеsoeur английскому sister, немецкое Ochs французскому boeuf и т. п.» [17]

Согласимся с Соссюром в том, что языковый знак произволен, т. е. что междуозначаемым понятием (signifié) и означающим звукосочетанием (significant)нет обязательной «разумной» связи, что вовсе нет необходимости в том, чтобы,например, понятие 'сестра' во французском языке представлялось бы именно звукосочетаниемsoeur, а понятие 'бык' в немецком языке — звукосочетанием Ochs и т. п. [18]

Верно ли, однако, что только при наличии «разумной» связи внутри данногоотдельного языкового знака возможно было бы его обсуждение и связанная с этимзамена другими? Неверно, потому что языковый знак, несмотря на свой произвольныйхарактер, обсуждается и в связи с этим может подвергаться и подвергаетсязаменам. А. Мейе довольно пространно обсуждает вопрос о том, какоезвукосочетание (significant) более «подходит» в чешском языке понятию (signifié)'театр', и не только обсуждает, но и приходит к заключению, что во всяком случаене звукосочетание signifié, существующее в современном чешском языке, асочетание, соответствующее немецкому Theater, французскому théâtre, английскомуtheatre, русскому театр и т. д.; причем оказывается, что самим divadlo чехипосле «обсуждения» в свое время вытеснили слово, соответствующее русскому театри пр.

Разве не подлежит обсуждению и разрешению (и разве не обсуждается!) вопрос отом, какое significant более «приличествует» понятию 'течёт' в русском языке —течёт или текёт; разве не возможно и не необходимо обсудить и решить поотношению к русскому языку, что лучше: их или ихний, молодежь или молодёжь,местов или мест и т. д. и т. п. Разве мы не имеем своеобразного обсуждения иосуждения своего местного языкового «знака» в случае отхода носителей данногоместного говора от своего говора и перехода их на соответствующий общий язык;правда, в последнем случае мы не имеем дискуссии в печати или обсуждения напубличном собрании с прениями и голосованием, но Соссюр, конечно, и не имел ввиду исключительно такого «обсуждения» вопроса.

Соссюр не мог не знать фактов, аналогичных тем, которые я привел. Почему же оних не учел (забыл или пренебрег?) По условиям своего абстрактногоформально-логического мышления: утверждая произвольный характер языкового знакаи заявляя с этой точки зрения, что нет никаких причин предпочитать французскоеboeuf немецкому Ochs, Соссюр совершенно упустил из виду, что как реальные быки,так и соответствующие им слова существуют не между небом и землей, необособленно от других явлений. Соссюр не рассматривает языковый знак в егосвязности с другими явлениями; он не учитывает, что, находясь в динамическойсистеме развивающегося языка, языковый знак приобретает широчайшие рациональныеи нерациональные связи — языковые и внеязыковые — и в широкой мере подлежитдискутированию. Соссюр не учитывает противоречивости языкового знака: он ипроизволен, случаен, безразличен, рассматриваемый с точки зрения своейобособленной внутренней структуры, но он и не произволен, не случаен, небезразличен в развивающейся системе языка и общества в целом. Крестьянинпреобразует свою систему языковых знаков в связи и на основе преобразованиятехники, быта, мышления, стремясь достичь уровня выше стоящей классовойгруппировки; чешский буржуа в свое время стал называть 'театр' divadlo, потомучто он боролся с своими онемечившимися феодалами; русское пекёт лучше, чемпечёт, потому что оно лучше увязывается в грамматической системе русского языка,или, для других, русское печёт лучше, чем пекёт, потому что так говорятобразованные люди и пишут великие писатели; может быть, для кого-нибудьфранцузский бык предпочтительнее немецкого, потому что у него жена француженка.

Но, шутки в сторону, совершенно очевидно, что может быть весьма много мотивовпредпочтения одного significant другому; не все эти мотивы могут быть реальнопродвигающими преобразование системы, но, во всяком случае, язык в процессеего практического осуществления неотделим от своего исторического содержания,а это обстоятельство выводит языковый знак из состояния безразличия для говорящихи дает возможность его «обсуждения» [19].

Множество (multitude) знаков, необходимых для конституирования любого языка

Важность этого факта значительна. Система письменных знаков, обычно состоящая издвадцати-сорока букв, может быть à la rigeur заменена другой; то же было бывозможно и для языка, если бы он включал ограниченное количество элементов; ноязыковые знаки неисчислимы.

Установим прежде всего, что аргументы этого пункта решительно опровергаютаргументы пункта первого. В самом деле, здесь Соссюр признает возможностьпреобразования и даже замены системы письменных знаков, т. е. признаетдосягаемость письменного знака для пишущей массы. Но ясно, что внутренняяструктура письменного знака такова же, как и знака языкового (звукового) в томсмысле, что и в письменном знаке связь между significant, и signifiéпроизвольна; таким образом, по утверждению самого же Соссюра, системыпроизвольных знаков могут подвергаться преобразованию, и довод (пункта первого)от произвольности знака к невозможности его изменения говорящими теряет в егособственных устах всякое значение.

Самостоятельная аргументация второго пункта сводится к познанию бесчисленногомножества языковых знаков в отличие от ограниченного числа письменных знаков,причем именно бесчисленность языковых знаков и делает невозможным изменениеязыка говорящими.

Совершенно, однако, непонятно, почему бесчисленность языковых знаков являетсяаргументом о невозможности частичного преобразования системы, а ведь речь идет уСоссюра не о замене данной системы целиком другой системой, а именно овозможности преобразования системы, о досягаемости ее для говорящих. Этово-первых.

Во-вторых, Соссюр совершенно неправильно противопоставляет звуковой и письменныйязыки по признаку бесчисленности и ограниченности количества знаков. С той точкизрения, с какой это интересует Соссюра, обе системы принципиально тождественны.В самом деле, если Соссюр, говоря о бесчисленности языковых знаков, имеет в видуиндивидуальное говорение (раrо1е), то с ним можно было бы согласиться (да ито!), но и в области письменности индивидуальное осуществление письмаподразумевает бесчисленное множество знаков (почерка и пр.). Но Соссюр не можетиметь в виду в данном случае раrо1е (иначе он перестал бы быть Соссюром), ондолжен иметь в виду не раrо1е, а язык как систему —langue. Но разве в langue какв системе языковых знаков число знаков бесчисленно? Конечно, нет. Разве нельзясказать, что фактическая система языка состоит из 20—40 звуков совершенноаналогично тому, как говорит Соссюр о 20—40 буквах системы письменности? Развеколичество грамматических знаков бесчисленно? Если Соссюр имеет в видубесчисленное количество слов в языке, то столь же бесчисленно количествографических слов, но и в данном случае говорить о бесчисленности не приходится.

В погоне за аргументами Соссюр приписывает языку такие качества, которые он неимеет, и вместо доказательств подсовывает наивные гиперболы и путаницу.

Слишком сложный характер системы

«Язык составляет систему. Если, как мы увидим, с этой стороны язык не вполнепроизволен и в нем царит относительный разум (raison relative) [20],то это как раз такой момент, который обусловливает неспособность массы его преобразовывать.Дело в том, что эта система есть сложный механизм; ее можно схватить толькоразмышлением (réflection); но как раз для тех, кто ежедневно пользуетсяязыком, этот механизм глубоко неизвестен(l’ignorent profondement). Можно былобы мыслить такое изменение с помощью специалистов — грамматиков, логиков и т.д., но опыт показывает, что до сих пор попытки этого рода не имели никакогоуспеха».

В аргументации этого пункта следует различать два момента: 1) невозможностьпреобразования языка самой массой и 2) невозможность преобразования языка припомощи специалистов.

Масса потому не может преобразовывать язык, что сложный механизм языка ей«глубоко неизвестен» и не может быть известен, потому что масса не рефлексируетнад языком. Ошибка Соссюра заключается в том, что, по его мнению, познаниенепременно подразумевает созерцание по способу: «сяду я за стол да подумаю».Масса, конечно, не состоит из академиков-филологов, созерцающих язык и глубокопознающих этим путем его сложный механизм, но масса, может быть, не совершенно,но достаточно познает язык в действии: ведь она его осуществляет. Необходимоотметить, что сосуществование разных систем, или, вернее, сосуществованиеколлективов с разными языковыми системами в высокой мере способствует прояснениюэтих систем для говорящих и в связи с этим дает основания для их преобразования.В этом отношении чрезвычайно характерны весьма распространенные массовыелингвистические прибаутки, которые являются своего рода сгущеннымихарактеристиками языка той или иной лингвистической группы; например, в станицеАксайской среди местных интеллигентов была распространена следующая поговорка,характеризующая говор местного простого населения:

«Саса, Маса, покутяса!

Бери рогозку,

затворяй окоску,

ходи к нам с оселецциком

кофейкю попить».

Здесь замечено и мягкое к, и з, с вместо ж, ш, и переход слова среднего рода всклонение женского рода, и некоторые словарные особенности. Совершенно ясно, чтона почве такого прояснения языковой системы возникает и ее «преобразование»: те,кто говорили «Маса», «кофейкю», «окоску» и пр., начинают говорить «Маша»,«кофейку», «окошко».

Что касается невозможности изменять язык при помощи специалистов (т. е. невозможностиязыковой политики в собственном смысле этого слова), то единственным доводомСоссюра является ссылка на то, что, по его мнению, подобные попытки до сих порне имели успеха (опыт показал!). Оставляя в стороне вопрос о том, имели илине имели успеха «подобные попытки» [21],следует указать, что аналогичным способом можно было бы доказывать в свое времяневозможность достичь северного полюса, осуществить летание на аппаратах тяжелеевоздуха и т. д. Для того чтобы ссылка на опыт не была пустой мещанской отпиской,Соссюру нужно было бы показать, что условия, в которых опыт производился, останутсявсегда неизменными, этого он не делает, об этом даже не упоминает; настолькостатично он мыслит раз сложившуюся общественную ситуацию.

Противодействие коллективной инерции всякому языковому новшеству

«Язык — и это соображение преобладает над всеми другими — в каждый данныймомент есть дело, касающееся всех (l’affaire de tout le monde); распространенныйв массе и направляемый ею (maniée), язык есть вещь, которой пользуютсявсе индивиды в течение всего дня. С этой точки зрения нельзя установить никакогосравнения между языком и другими социальными установлениями. Предписания сводазаконов, обряды религии, морские сигналы и т. д. занимают одновременно (àla fois) лишь некоторое количество индивидов и лишь в пределах ограниченногоотрезка времени; наоборот, в языке каждый участвует каждую минуту и вот почемуязык беспрестанно подвергается влиянию всех. Этот капитальный факт достаточендля того, чтобы показать невозможность революции в языке. Из всех социальныхустановлении язык представляет наименьшую возможность для проявления инициативы.Он составляет одно целое с жизнью общественной массы, а эта последняя, будучиестественно инертной (étant naturellement inerte), является прежде всегофактором консервативным» [22].

Первая посылка Соссюра: язык есть дело всех; он составляет одно целое с жизньюобщественной массы; в языке каждый участвует каждую минуту.

Вторая посылка Соссюра: масса естественно инертна и является прежде всегофактором консервативным.

Вывод... , но о выводе не стоит говорить, потому что вторая посылка заведомоложна. Приписывать «массе» инертность как какой-то извечный признак значит ниаза не смыслить в диалектике общественного развития. Мифическая «масса», скоторой оперирует все время Соссюр, не представляет собой чего-то однородного,недифференцированного, она делится на классы, и «активность» и «инертность» тогоили иного класса в разное время различны; различна и возможность проявленияинициативы, в частности, и в области языка. Так, в Чехии в начале XIX в.национальная буржуазия была настолько не инертна, что инициатива «специалистов»по преобразованию чешской лексики могла вполне проявиться и дала весьмаосязательные результаты.

Но если неверно положение Соссюра об извечной инертности и консервативностимассы, то теряет для него всякое значение ссылка на то, что «язык есть в каждуюминуту дело каждого» и пр.; это может быть повернуто против Соссюра: темвозможнее в определенной обстановке преобразование языка. Так плачевно обстоитдело с четвертым и самым важным, по мнению Соссюра, пунктом его аргументации.

Таким образом, ни произвольность языкового знака, ни множество знаков,необходимых для конституирования любого языка, ни слишком сложный характерсистемы, ни, наконец, противодействие общественной инерции всякому языковомуновшеству ни в какой мере не доказывают недосягаемости языка для говорящих. Сдругой стороны, факты показывают, что язык в действительности преобразуетсяговорящими, что он для них вполне досягаем. Попытка Соссюра доказатьневозможность языковой политики не удается. В чем методологические корни егоошибки и в чем ее социологический эквивалент?

Почему Соссюр ошибся?

Потому что он подходит формально-логически к исследуемому им объекту, не изучаяего в тех связях, в которых этот объект существует в конкретнойдействительности.

Потому что он мыслит возможность познания языка лишь путем рефлексии, созерцаниясо стороны, забывая о субъекте языка, коллективе.

Потому что он, не учитывая классовой дифференцированности общества («массы») ине сознавая диалектичности общественного и языкового развития, абстрактно,внеисторично мыслит общественную структуру; он приписывает всей массе говорящихв любое время такие качества, которые свойственны лишь той или иной ее части,тому или иному общественному классу на определенном этапе его историческогоразвития.

Примечания

1. Эта статья представляет собой доклад, прочитанный в Гос.ин те речевой культуры (б. ИЛЯЗВ) 5 октября 1929 г.

2. Saussure F. Cours de linguistiquegénérale.Ed.2-éme.Paris, 1922, р. 108.

3. Очень забавно, как виднейшие представителизападноевропейской лингвистики стараются «обелить» своего учителя отвозможного упрека в том, что он приписывает языку одновременно двапротиворечивых качества.

4. Saussure F. Ор. cit„ р. 106.

5. Ibid, р. 104

6. Ibid, р. 105.

7. Ibid., р. 105.

8. В нашей лингвистической литературе соответствующиеместа из Соссюра иногда толкуют так, что Соссюр противопоставляет язык каксистему произвольных знаков, создаваемых коллективом, индивиду в его индивидуальномговорении. Как видим, это неверно.

9. Saussure F. Ор. cit р. 107.

10. Вот почему вопрос о происхождении языка не имееттого значения, которое ему обычно приписывают. Это даже не вопрос;единственный реальный объект лингвистики — это нормальная и регулярная жизньуже установившегося языка (la vie normale ei régulière d’un idiome déjàconstitué) (Ор. Сit р. 105). Учение Соссюра о недосягаемости языка дляговорящих теснейшим образом увязано и с его учением о языковой системе и осуществовании двух сортов лингвистики (синхронической и диахронической). Обэтом в другом месте.

11. Saussure F. Ор. Сit, р. 107.

12. Meillet A. Les langues dans l’Europe nouvelle.Paris, 1928, р. 211—212. Оценочные элементы цитаты оставляю на совести Мейе.

13. Saussure F. Ор. Сit р. 41.

14. Ibid, р. 42.

15. Ibid, р. 105.

16. Ibid, р. 106.

17. Ibid, р. 106-107.

18. Необходимо указать, что взаимоотношения понятияи соответствующего звукосочетания совсем иные, чем это представляется Соссюру,и никак не могут быть уложены в формулу «произвольность языкового знака». Этаформула, как и вся теория «слова-знака», неверна. Слово в своем отношении кзначению исторически обусловлено, и выяснение этой обусловленности ведет нас вконечном счете к эпохе происхождения языка вообще и звукового языка вчастности. Выбрасывая из лингвистики вопрос о происхождении языка, Соссюр,конечно, неспособен понять природу слова.Употребляя дальше в полемике с Соссюром термин «знак», я прошу читателя всегдаставить его в кавычки.

19. Отсюда ясно, как неверно утверждение Соссюра,что языковые факты вовсе не вызывают критики и что каждый народ обычно вполнеудовлетворен (satisfait) языком, который он получил.

20. Как видим, вспоминая, что язык есть система,Соссюр уже отрицает, хотя и очень осторожно, его полную произвольность. Ксожалению, он не вспомнил этого в своем первом пункте, который в этом случаеотцвел бы, не успев расцвести.

21. Они, конечно, в ряде случаев имели успех. В нашеминституте разрабатывается специальная тема по истории языковой политики

22. Saussure F. Ор. Сit р. 107-108.