Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы

Н.К. Гудзий

"СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ" И ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ

(Н.К. Гудзий. Литература Киевской Руси и украинско-русское литературное единение.- Киев, 1989. - С. 153-180)

Счастливая случайность в 1795 г. привела любителя и собирателя древних русскихпамятников А.И. Мусина-Пушкина к открытию драгоценнейшего памятника стариннойрусской литературы - "Слова о полку Игореве". "Слово" было написано по поводунеудачного похода на половцев северского князя Игоря Святославича в союзе сего братом Всеволодом из Трубчевска, сыном Владимиром из Путивля и племянникомСвятославом Ольговичем из Рыльска. Поход состоялся в конце апреля и в началемая 1185 г. Князь Игорь, попавший в плен к половцам, бежал из плена осенью тогоже года. Побывав в Новгороде-Северском и затем в Чернигове, он направляетсяв Киев к князю Святославу, где и застает его заключительная часть "Слова".Такова историческая почва нашего памятника. Он представляет собой произведениеписьменного творчества, однако не могущее быть приуроченным к определенномуимени: автор "Слова" нам неизвестен. Можно лишь сказать, что он был дружинник,скорее всего - киевского князя Святослава, выступающего в "Слове" центральнойполитической фигурой, обладающей всей силой политического и нравственного авторитета.Он изображается как выразитель идеи общерусских интересов и как непогрешимыйсудья князей, своими сепаратными действиями приносящих горе и беду Русской земле.К Святославу, который на самом деле не всегда был на высоте в качестве сберегателяобщерусских интересов, автор "Слова" явно пристрастен и явно переоценивает егоавторитет и его политическую мудрость. Это было естественнее всего у поэта-публициста,по своему положению и по своим личным связям стоявшего близко к киевскому князю.Поэт мог быть и северянином по своему происхождению, но он, очевидно, ко временипохода Игоря уже прочно обосновался в Киеве, при дворе Святослава. Содержание"Слова" не дает нам никаких оснований для утверждения, что его автор был участникомпохода. В "Слове" отсутствуют те конкретные подробности в описании событий похода,которые были бы естественны у очевидца, непосредственно наблюдавшего все происходящее.Поэтический гений автора "Слова" питался книжной литературой его времени -оригинальной и переводной - и, видимо, еще больше устной народной поэзией. Нетоснований богатейшую устно-поэтическую стихию "Слова" ограничивать узкими рамкамиспециально дружинной среды, основываясь только на том, что сам автор был дружинником.Мы не имеем никаких данных для того, чтобы утверждать наличие специфически дружинныхособенностей эпического или песенного устного творчества, специфически дружиннойпоэтики, отличной от поэтики, характерной для творчества крестьянства. И этотем более, что нельзя говорить о том, что культурный, а следовательно и литературный,уровень дружины в целом, как и вообще привилегированных слоев древней Руси,был резко отличен от соответствующего уровня крестьянской массы. К тому же дружинане представляла собой вполне замкнутого социального слоя; выходцы из холопови крестьян попадали не только в младшую дружину, что было явлением довольнообычным, но иногда и в старшую; Владимир киевский произвел в старшие дружинникиюношу из скорняков, в единоборстве победившего печенежского богатыря."Слово о полку Игореве" привлекает нас тем, что глубокое идейное его содержаниегармонически воплотилось в изумительной поэтической форме, какой мы не встретимни в одном памятнике старинного славянского эпоса. Богатство образно-символическихэлементов - отличительная черта "Слова". Поэтическое олицетворение, сравнение,параллелизмы - все это в изобилии находим мы в нем. Важнейшей его особенностью,обусловившей богатство его поэтических красок, является неразрывная связь внем мира природы и мира человека. Природа принимает здесь самое активное - дружескоеили враждебное - участие во всех происходящих событиях; животные и растения,земные и небесные стихии очень живо отзываются как на горе, так и на радостьИгоря, его войска и всех тех, о ком упоминается в "Слове". Мрачными предзнаменованиямиприрода сопровождает сборы Игоря в поход и самый поход, и с радостным возбуждениемона помогает ему во время его бегства из плена.Природа в "Слове" - не немая, бессловесная, а звучащая и говорящая: галкиговорят своей речью, Донец разговаривает с Игорем; звуками, звоном, пением переполненовообще все "Слово": звенит слава, звон идет от битвы, поют копья, кричат телеги,говорят боевые знамена,Обильные и богатые эпитеты и сравнения "Слова" - сплошь из мира природы. Боян- соловей, Всеволод - буй-тур, "поганый" половчанин - черный ворон. Боян растекаетсясерым волком по земле, сизым орлом под облаками. С серым волком сравниваютсятакже князья, дружина, половецкий хан Кончак. Ярославна сравнивается с кукушкой,Игорь - с горностаем, с белым гоголем, Всеслав - с лютым зверем, половцы - сбарсовым гнездом. Вещие персты Бояна, которые он возлагает на живые струны,чтобы петь песню во славу князей, сравниваются с десятью соколами, пущеннымиохотником на стаю лебедей, кричащие телеги - также со вспугнутой лебединой стаей.Органическим созвучием между автором "Слова" и стихийными силами природы объясняетсяприсутствие в памятнике языческих богов. Не нужно думать, что введение в "Слово"богов языческого Олимпа является литературным упражнением, которым автор занимаетсянаподобие поэтов XVIII в., обычно упоминавших имена классических богов; нетоснования и полагать, чтобы он верил в них, как верили его языческие предки.Вернее думать, что он настолько был во власти поэтической стихии, что, несмотряна свою связь с христианством, не мог и не хотел уйти от той системы мироощущения,которая подсказывалась ему язычеством и которая была еще очень сильна в ту порусреди широких масс. Не следует забывать, что тогда еще живо было так называемоедвоеверие, являвшееся источником поэтического восприятия природы для таких одаренныхлюдей, каким был автор "Слова".В связи с общим характером поэтического стиля "Слова" находится его разнообразная,красочная символика, его метафорический язык, богатство его эпитетов. Все этотакже обусловлено было воздействием на автора традиции не только книжной, нои в большей мере устно-поэтической, народной.Художественные средства поэтической речи автор "Слова" использовал так, чтопридал своему произведению глубокую лирическую взволнованность и большое эмоциональноенапряжение, то и дело высказывая свое субъективное отношение к событиям и лицам,принимавшим в событиях участие. Это делает "Слово" памятником насквозь публицистическим,агитационным, призывающим к действию, к борьбе за определенные политическиеидеалы - в данном случае за сплочение всех русских сил против степных кочевников,разорявших Русскую землю и угрожавших ей непрестанно неожиданными губительныминашествиями. Автор с большой страстью и с подлинной гражданской скорбью рисуеткартины несчастий родной земли, происходящих от княжеских усобиц и всяческихнеурядиц, сокращающих человеческий век, губящих жизнь "даждъ-божья внука", русскогонарода. Призыв постоять "за землю Русскую", забыв личные счеты и личные временныеэгоистические выгоды, звучит у нашего автора значительно энергичнее и убедительнее,чем он звучит даже у древнего летописца, также стоящего на страже интересовРусской земли в ее целом. По высоте основной идеи, проникающей "Слово", оноявляется сугубо прогрессивным для своего времени литературным памятником, яркообнаружившим силу национального самосознания наиболее передовых людей КиевскойРуси, стремившихся направить движение истории по пути, объективно полезномудля судеб всего русского народа.Велика и познавательная ценность "Слова". Оно дает живую и очень правдивуюкартину феодальной обстановки старой Руси, как эта обстановка сказалась преимущественнов междукняжеских взаимоотношениях, а также во взаимоотношениях князя и дружины.Ни один памятник старой русской литературы не рисует нам так сконцентрированнорыцарского уклада Киевской Руси, как это делает "Слово". Игорь и Всеволод выступаютв нем в качестве воинов, для которых честь и слава являются главными двигателямиих поведения. Игорь обращается к своей дружине со словами: "Братья и дружила!Лучше пасть в бою, чем быть в плену. Я хочу сломить копье в конце поля половецкого,хочу с вами, русские, либо голову сложить, либо напиться шлемом из Дона". Пословам Святослава киевского, сердца обоих братьев "скованы из крепкого булатаи в отваге закалены". Рыцарская храбрость, воинская доблесть отличают Игоря,еще больше - его брата буй-тура Всеволода, который, стоя в передовом отряде,прыщет на врагов стрелами, гремит о шлемы мечами булатными. Рыцарями-храбрецамивыступают в "Слове" также князь Борис Вячеславович, Всеслав полоцкий, Романвладимиро-волынский. Княжеская дружина тоже помышляет о том, чтобы добыть себечесть и князю славу. О своей дружине Всеволод отзывается так: "мои куряне -испытанные воины; они под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копьявскормлены. Пути им ведомы, овраги им знакомы, луки у них напряжены, колчаныотворены, сабли заострены; сами скачут, как серые волки, ища себе чести, а князю- славы". Обращаясь к князьям Рюрику и Давиду, Святослав говорит: "Не у васли храбрая дружина рыкает, как туры, раненные саблями закаленными в поле незнаемом?"В "Слове" присутствует один из замечательнейших в мировой литературе образов- тоскующей жены Игоря Ярославны, кукушкой причитающей на стенах Путивля посвоем ладе, заклинающей стихии природы вернуть ее мужа и силою все преодолевающейи побеждающей любви помогающей ему счастливо бежать из плена на родину. Мимоходом,но с большим лирическим подъемом изображает "Слово" и горе матери, плачущейпо своем утонувшем сыне Ростиславе и заражающей своей скорбью цветы и деревья.К какому времени относится создание "Слова"? Прежде всего, нужно думать, чтооно писалось по крайней мере в два приема. Уже сравнительно давно некоторымиисследователями было обращено внимание на то, что рассказ о бегстве Игоря ио возвращении его в Русскую землю, написанный в ликующе-радостных тонах, несогласуется со всем предшествующим повествованием, в котором судьба Русскойземли и самого Игоря изображена в мрачных, пессимистических красках. Сама собойпоэтому напрашивается мысль о том, что когда создавалась основная часть "Слова",в горестных картинах изображавшая несчастье Руси и раненного, находящегося вплену Игоря, побег Игоря еще не состоялся. Когда же Игорь вернулся на Русь,автор во славу его и двух других князей, участников похода, написал заключительнуючасть "Слова", в которой говорилось о бегстве Игоря из плена и которая должнабыла дать удовлетворение нравственному чувству, подавленному ярким изображениемнедавней военной неудачи.Время создания основной части "Слова", кончая плачем Ярославны, правдоподобноопределяется следующими соображениями. Повесть о походе Игоря на половцев, вошедшаяв Ипатьевскую летопись, в очень реальных, хоть и не лишенных лиризма подробностях,рассказывают о том, как известно стало Святославу о поражении Игоря: Святославпришел к Новгороду-Северскому летом 1185 г., желая идти на половцев на все лето,и тут-то он узнал впервые о том, что его двоюродные братья - Игорь и Всеволод- сами отправились против половцев, и ему стало досадно; затем, придя к Чернигову,он от Беловолода Просовича, видимо участника Игорева похода, услышал о победеполовцев и со вздохом, утирая слезы, стал упрекать князей, чья невоздержаннаямолодость отворила ворота в Русскую землю врагам, которых он год назад обессилил."Но воля господня да будет во всем,- говорит он,- как раньше я досадовал наИгоря, так и теперь еще больше жалею я Игоря, брата моего". После этого Святославшлет весть о поражении Игоря к соседним князьям, призывая их на помощь противполовцев. Имея перед своими глазами урок Игорева похода, Святослав, естественно,должен быд задуматься над тем, чтобы гарантировать удачу своего предприятияи не поставить рус-ское войско в то положение, в каком оно очутилось во времяпохода Игоря. Нужно было опереться на солидную силу, которая способна была бынанести половцам сокрушительный удар. Нужно было объединить русских князей длясовместного отпора врагу. Вот та конкретная задача, выполнение которой былопервоочередным для Святослава. Замысел "Слова" как раз нужно поставить в связьименно с этими планами Святослава. В таком случае написание основной части поэмыследует отнести к лету 1185 г.: эта часть была создана по горячим следам событий,в целях поддержки призыва Святослава. Обратим внимание на то, что он в своем"золотом слове" обращается к князьям Рюрику и Давиду Ростиславичам с просьбойвступить в золотые стремена "за обиду сего времени, за землю Русскую, за раныИгоревы, буего Святославлича". Судя по повести Ипатьевской летописи, Рюрик иДавид тогда же, летом 1185 г., откликнулись так или иначе на призыв Святославаи двинулись против половцев. Значит, нужно думать, "золотое слово" было написаноеще до того, как стало известно о выступлении Ростиславичей. Во всяком случае,основная часть "Слова о полку Игореве" не могла быть написана после 1187 г.,так как в ней упоминается как здравствующий князь Владимир Глебович переяславский,погибший во время похода на половцев 18 апреля этого года. Кроме того, Святославобращается с просьбой о помощи к Ярославу галицкому, умершему 1 октября 1187года.Что касается вопроса о том, когда написана была заключительная часть "Слова",повествующая о бегстве Игоря из плена, то на него можно ответить, определивпредварительно время пребывания Игоря в плену. Основываясь на том, что в "Слове"говорится о соловьях, возвещающих бегущему Игорю рассвет, логически следовалобы заключить отсюда, что дело было весной, т. е. через год после похода. Значит,Игорь пробыл в плену целый год. Летописные данные не дают нам точных указанийна этот счет, но все же, судя по ним, следует думать, что в плену Игорь оставалсязначительно менее года. Лаврентьевская летопись, ошибочно приурочивающая походк 1186 г., под тем же годом, вслед за упоминанием о ранении под ПереяславлемВладимира Глебовича, сообщает: "И по малых днех ускочи Игорь у половець". ВИпатьевской летописи, правильно определяющей время похода 1185 годом, опять-такипод тем же 1185 годом, тоже после упоминания о ранении Владимира Глебовича,сказано: "Игорь Святославличь тот год бяшеть в половцех". Но в контексте повестиИпатьевской летописи, как и во многих других древнерусских памятниках, "год"означает "время" (ср. в повести Ипатьевской летописи: "Идущим же им к Донцюрекы в год вечерний", и т. д.). Далее там же сказано, что Игорь, полагая, чтоон долго задержится в плену, выписал себе попа из Руси "со святою службою".Значит, Игорь в плену пробыл недолго, во всяком случае, много меньше года. Годичныйсрок был вполне достаточен для того, чтобы традиционно благочестивому русскомукнязю потребовался поп и его служба. Кроме того, в рассказе Ипатьевской летописибегство Игоря приурочено к возвращению половцев из-под Переяславля, что былочерез несколько месяцев после пленения Игоря. Таким образом Игорь, вернее всего,бежал осенью 1185 г. (зима исключается, так как в Ипатьевской летописи говоритсяо том, что, убегая из плена, Игорь перешел реку вброд). Если же, по "Слову",побег Игоря сопровождался соловьиным пением, то тут мы имеем дело, скорее всего,с поэтической вольностью автора поэмы. Из всего сказанного следует, что окончание"Слова" может быть приурочено ко времени, начиная с осени 1185 г. Если согласитьсяс теми исследователями, которые считают, что включение в число прославляемыхкнязей Владимира Игоревича могло иметь место лишь после того, как он вернулсяиз плена, а это было осенью 1187 г., то время завершения "Слова" придется отодвинутьк последним месяцам этого года или к начальным 1188 года.Вскоре же после появления в свет первого издания "Слова о полку Игореве" (1800г.) стали раздаваться голоса скептиков, отрицавших древность памятника. Так,митрополит Евгений Болховитинов утверждал, что "Слово" написано лишь в XVI в.,а Румянцев относил его к XVIII в., считая, что оно является явной подделкой.Были даже столь крайние отрицатели подлинности "Слова", которые усматривалив нем подделку не то самого Мусина-Пушкина, не то Карамзина. Недоверие к "Слову"как к подлинному памятнику не было поколеблено у некоторых наиболее упорныхскептиков и после того, как появилась публикация (в 1838 г.) "Поведения и сказанияо побоище великого князя Дмитрия Ивановича Донского", относящегося к началуXV в. и написанного под явным влиянием "Слова о полку Игореве". К числу этихскептиков принадлежали в первую очередь Каченовский и Сенковский, до середины50-х годов высказывавшиеся против подлинности "Слова".Скептическое отношение к знаменитому памятнику было лишь частным проявлениемскептического отношения преимущественно в 30-40-е годы группы историков и критиковк прошлому русской истории, которое представлялось им как эпоха культурно оченьбедная, почти варварская. Специально же в отношении "Слова" скептики указывали,с одной стороны, на отсутствие в древней русской литературе произведений, хотясколько-нибудь по своих художественным качествам приближающихся к нему, с другой- они подчеркивали особенности языка "Слова", якобы не находящие себе параллелейв языке древнейших русских памятников. Обращалось также внимание на присутствиев "Слове" элементов рыцарского быта, будто бы чуждых древнерусскому укладу жизни.Очень показательна позиция в отношении "Слова" славянофила Константина Аксаковав его книге "Ломоносов в истории русской литературы и русского языка", вышедшейв 1846 г. Не отрицая подлинности "Слова", Аксаков в то же время указывает наискусственность его языка, отсутствие в нем живого движения и внутренней жизни,что сказывается в безучастном, педантически-правильном употреблении авторомязыков древнерусского и церковнославянского. Так мог писать, по мнению Аксакова,только иностранец, столкнувшийся с двумя стихиями в тогдашнем нашем литературномязыке, хорошо усвоивший обе эти стихии и равномерно их использовавший в своемпроизведении. Если бы автор был русским человеком, то он, утверждает Аксаков,неизбежно допустил бы ошибки, пытаясь совместить в одном сочинении две языковыестихии, и это свидетельствовало бы о живом, органическом, а не чисто книжномотношении к языку. А боязливая, холодная правильность как раз характерна дляиностранца, ошибкой и обмолвкой боящегося обнаружить свое нерусское происхождение.С другой стороны Аксаков не находит в "Слове" обычного для древнерусских памятниковрелигиозного элемента. Кроме того, поэтические образы "Слова", по его словам,"так мало имеют народного русского характера, так часто отзываются фразами,почти современными, так кудреваты иногда, что никак нельзя в них признать русскойнародной поэзии, если и нельзя отказать сочинителю в поэтическом таланте, которомупридал он только оттенок руссицизма" (с. 158). Автором "Слова", по догадке Аксакова,был грек, знавший церковнославянский язык еще у себя на родине и на Руси научившийсярусскому. Отсутствие у него религиозного элемента, думает Аксаков, не препятствуетпредположению, что он был грек, потому что, несмотря на то, что христианскаявера была заимствована русскими у греков, "религиозность была собственным элементомрусской жизни, и грек мог и не иметь ее" (с. 159).Эти неожиданные в устах славянофила рассуждения о драгоценнейшем памятникедревней Руси и сдержанная, а порой и недоброжелательная его оценка поражаютсвоим субъективизмом и полной необоснованностью. Язык позднейшего списка Аксаковотождествляет с языком оригинала, образное богатство речи считает "кудреватостями"и "хитросплетениями" и склонен видеть в "Слове" отсутствие христианского религиозногоэлемента. Последнему утверждению легко противопоставить суждение о "Слове" К.Маркса в его письме к Энгельсу: "Вся песнь носит христиански-героический характер,хотя языческие элементы выступают еще весьма заметно" (К. Маркс и Ф. Энгельс.Сочинения. Т. XXII, с. 122).В 1877 г. появилась заставившая о себе много говорить книга Вс. Миллера "Взглядна "Слово о полку Игореве". Эпиграфом к книге Вс. Миллер взял цитату из "Слова":"Девици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева". Этим эпиграфом Вс.Миллер подчеркивает свое принципиальное воззрение на "Слово" как на памятникнесамостоятельный, написанный под воздействием чужеземных литературных образцов.Он ищет для "Слова" источников, главным образом, в средневековой византийскойпоэзии, дошедшей до русского автора в болгарской передаче, а также отчасти ив болгарской литературе. Для доказательства связи "Слова" с общим строем византийскихпоэм Вс. Миллер очень детально сопоставляет его с переведенной у нас в XII в.с греческого повестью "Давгениево деяние", усматривая в обоих произведенияхобщность поэтического стиля. Автор "Слова", по Вс. Миллеру,- книжник, хорошоначитанный в византийской и болгарской литературах, далекий от той наивной непосредственности,которую видел в нем, например, Буслаев. Упоминая языческие божества, он делаетэто якобы единственно для украшения речи, пересаживая на русскую почву то, чтоон нашел в греческой и болгарской мифологии. Так, например, по мнению Вс. Миллера,"внук Даждь-божь" могло б!ыть передачей византийского эпитета, приданного вкаком-нибудь византийском произведении какому-либо мифическому или историческомулицу. Даждь-бог был поставлен на место Гелиоса или Феба. Обращая внимание нато, что среди упоминаемых в "Слове" богов нет самого главного русского бога- Перуна, Вс. Миллер объясняет этот пропуск тем, что автор "Слова" не нашелПеруна в своем болгарском источнике, хотя эту мысль нетрудно оспорить тем простымсоображением, что автору "Слова" вовсе не обязательно было упоминать всех русскихязыческих богов и что ему пригодились лишь те из них, которые естественно согласовалисьс самим контекстом повествования.Позже, по крайней мере па последнем этапе своей научной деятельности, Вс.Миллер, очевидно, отказался от своего первоначального взгляда на "Слово" какна памятник подражательный. Во всяком случае, в статье "Очерк истории русскогобылевого эпоса", написанной в 1900-х годах и впервые напечатанной в 1924 г.в III томе "Очерков русской народной словесности", он ни слова об этом не говорит,но зато уделяет достаточно места связи "Слова" с предшествовавшей ему русскойпесенной традицией.Через год после выхода в свет книги Вс. Миллера, в 1878 г., появилась книгаПотебни "Слово о полку Игореве. Текст и примечания" (переиздана в 1914 г.),по своей общей направленности представляющая как бы опровержение исходных положенийВс. Миллера. Потебня считает "Слово" произведением личным и письменным; он усматриваетв нем наличие книжных элементов, не возражает против того, что оно "сочиненопо готовому византийскому шаблону" (явный намек на точку зрения Вс. Миллера),а, напротив, утверждает, что "мы не знаем другого древнерусского произведения,до такой степени проникнутого народно-поэтическими элементами", как "Слово".Потебня приводит большое количество параллелей из славянской народной поэзии,особенно украинской и великорусской, подтверждающих его точку зрения. Нарядус этим он пытается вскрыть мифологические элементы памятника.Еще до Потебни (в работах по "Слову" Максимовича, Буслаева, Тихонравова, Огоновского),а также после Потебни (в трудах Смирнова, Барсова, Владимирова, Яковлева и др.)сделано было немало сопоставлений отдельных мест "Слова" с произведениями устнойпоэзии - великорусской, украинской и белорусской. Сопоставления эти по необходимостиделались с текстами позднейших записей, преимущественно XIX в. (памятники устнойпоэзии впервые начинают записываться у нас, и то лишь в очень небольшом количестве,лишь в XVII в.), но устойчивость художественных средств народной поэзии заставляетдумать, что позднейшие записи не слишком нарушают первоначальные формы поэтикинародного творчества. В результате мы с уверенностью можем утверждать непосредственнуюи органическую связь поэтики "Слова" с поэтикой былин, устных лирических песен,причитаний. Отсюда идет изумительно разнообразная и красочная символика "Слова",богатство его эпитетов и метафор, отсюда - и органическое созвучие мира человекаи мира природы, на каждом шагу наблюдаемое в "Слове".Автор поэмы об Игоревом походе представляется нам одиноким певцом значительныхи памятных страниц русской старины. Кажется, будто у него не было предшественникови сверстников в его поэтическом деле. А между тем сам он с уважением и восторгомговорит о "соловье старого времени" Бояне, песенный дар которого ценит так высоко,что не решается идти по его стопам, чувствуя себя бессильным сравняться с нимв искусстве поэзии. Боян пел во славу "старого" Ярослава, его брата - "храброго"Мстислава, внука - "красного" Романа Святославича; он поведал и о подвигах беспокойногокнязя, воина-авантюриста Всеслава полоцкого, о судьбе которого к тому же сложилназидательную припевку. Наш автор не прочь был бы уступить свое место Бояну,чтобы он своим соловьиным щекотом воспел Игоревы полки, но, сам принимаясь засвою песнь, автор "Слова" то и дело говорит не "по былинам сего времени", какон обещал это делать, а "по замышлению Бояню". Красочность и гиперболичностьобразов "Слова", стремительность и напряженность повествования, взволнованностьречи - все это, нужно думать, подсказано было ему песенным стилем Бояна. Онидет по следам Бояна и тогда, когда с явным преувеличением изображает богатстводобычи Игоря при его победе над половцами, предшествовавшей его поражению, итогда, когда рисует картину второй битвы русских с половцами, и тогда, когдаживописует победоносное вторжение Святослава в Половецкую землю и пленение имхана Кобяка. В манере Бояна, нужно думать, изображается и могущество и воинскиеудачи князей Всеволода Большое гнездо, Ярослава Осмомысла и, быть может, эпизодбегства Игоря из плена.Таким образом своим поэтическим искусством наш автор был обязан не толькобезличной народной поэзии, но и творчеству личного певца, в свою очередь воспитавшегосвой дар на лучших образцах народно-песенного творчества.К сожалению, мы очень мало знаем о таких личных певцах старой Руси, но кое-какиесведения о них дает древняя летопись. Так, в Галицко-Волынской летописи под1240 г. упоминается о "словутном певце" Митусе, который подвергся наказаниюза то, что из гордости не захотел служить князю Даниилу. В той же летописи под1251 г. говорится о том, что, когда князья Даниил и Василько, победив ятвягов,вернулись со славою в землю свою, им пели "песнь славну". Такую же песнь пелии в честь Александра Невского, судя по житию его, когда он вернулся с победына Чудском озере над немецкими рыцарями. В обоих последних случаях, при отсутствииуказаний на конкретных певцов, певших во славу князей-победителей, существованиеих все же необходимо предполагать, так как трудно допустить, чтобы песни, сложенныепо поводу определенных событий, возникли без непосредственного участия индивидуальныхпевцов.Рядом с песнями о подвигах князей в древнейшую пору существовали и песни,рассказывавшие о подвигах "храб-ров", защищавших Русскую землю от нападенийстепных врагов. Эти песни, группировавшиеся вокруг личности Владимира киевского,были предками наших былин и, как справедливо указывает Вс. Миллер ("Очерки русскойнародной словесности". Т. III, с. 27), не могли не быть известны автору "Слова".Итак, у певца Игорева похода и позади его и в ближайшее к нему время былаопределенная песенная традиция. Не исключена возможность и того, что частичноона была закреплена на письме, но в письменном виде до нас не дошла, как недошло, можно сказать с уверенностью, очень многое из того, чем богата была древнерусскаяписьменная традиция. Весьма возможно, что и песни вещего Бояна существовалине только в устном обиходе, но и были записаны, как было записано автором впериод своего создания и "Слово о полку Игореве".Древняя русская летопись сохранила следы влияния на нее устного предания иустной народной песни. Рассказы "Повести временных лет" о походах Олега на Царьград,о его смерти от своего коня, о смерти Игоря, о походах Святослава, о пирах Владимираи другие в значительной мере являются отражением эпических сказаний, создававшихсявокруг наиболее популярных старых русских князей. Рука монаха-редактора летописныхсводов, вобравших в себя весь этот народно-поэтический материал, в очень большойстепени стерла и обесцветила его, но в пору, когда жил и писал автор "Слова",устная эпическая традиция, растворенная в летописном повествовании, очень вероятно,бытовала и вне связи с летописной компиляцией и хранила еще свою свежесть иполноту поэтического выражения. Об этом можно догадываться хотя бы по той похвалекнязьям Роману и Владимиру Мономаху, которой открывается Галицко-Волын-скаялетопись и которая помещена под 1201 г. О Романе сказано, что он "ума мудростью"ходил по заповедям божиим, устремлялся на поганых, словно лев, сердит был, словнорысь, губил [врагов], словно крокодил. Как орел, проходил он через вражескуюземлю, был храбр, как тур. Он соревновал деду своему Мономаху, победившему половцев,загнавщему хана половецкого Отрока в Абхазию и заставившему другого хана - Сырчана- скрываться на Дону. Тогда,- говорится далее,- Владимир Мономах пил золотымшлемом из Дона, завладев всей землей Половецкой и прогнав поганых агарян. Вэту похвалу вплетается поэтический рассказ на тему о любви к родине. Памятьо ней пробуждается у половецкого хана запахом травы с родных степей. После смертиМономаха Сырчан посылает своего певца Оря к Отроку с предложением вернутьсяв родную землю. Но ни слова Оря, ни половецкие песни, которые он поет передОтроком, не склоняют его к возвращению; когда же он понюхал полынь с половецкихстепей (емшан), то, расплакавшись, сказал: "лучше в своей земле костьми лечь,нежели в чужой прославиться", и вернулся в свою землю. От него - добавляетсяв рассказе - родился Кончак, который, ходя пешком, нося на плечах котел, вычерпалСулу.В свое время Вс. Миллер в упомянутой выше книге "Взгляд на "Слово о полкуИгореве" утверждал, что весь приведенный рассказ не имеет ничего общего с летописьюи попал в нее из какой-либо героической повести вроде "Слова о полку Игореве",быть может, даже из недошедшей до нас начальной части "Слова", и это, по мнениюВс. Миллера, тем более вероятно, что в самом начале "Слова" автор обещает начатьповествование от "старого Владимира" (т. е. от Владимира Мономаха) до нынешнегоИгоря", и что это едва ли было только пустое обещание.В самом деле, рассказ Галицко-Волынской летописи роднит со "Словом" и сравнениеРомана с туром, и выражение "пил золотым шеломом Дон", и упоминание о половецкомпевце и половецких песнях, и, наконец, гиперболическое изображение Кончака,вычерпывающего котлом Сулу, близкое к изображению могущества Всеволода Большоегнездо, способного расплескать веслами Волгу и вычерпать шлемом Дон, а такжемогущества Ярослава Осмомысла и Святослава киевского.Если догадка Вс. Миллера о том, что приведенный рассказ Галицко-Волынскойлетописи - фрагмент не дошедшей до нас части "Слова о полку Игореве", представляетсялишь остроумной гипотезой, то вполне приемлема его мысль о том, что этот рассказпривнесен в летопись из круга произведений, по своему поэтическому стилю оченьблизких к "Слову".В упомянутом выше рассказе Галицко-Волынской летописи под 1251 г. о хвалебнойпесне в честь Даниила и Василька о Романе сказано, что он "изострился на поганыя,яко лев, им же половци дети страшаху".Как видим, тут применяется знакомое нам уже сравнение Романа со львом, "изострилсяна поганыя" близко к "поостри сердца своего мужеством" "Слова о полку Игореве",а упоминание о том, что именем Романа половцы устрашали своих детей - отзвукэпической формулы, нашедшей себе применение в одновременно почти написанном"Слове о погибели Русской земли" по отношению к Владимиру Мономаху.Если мы теперь обратимся к русской книжной литературе, предшествовавшей повремени появления "Слову о полку Игореве", а также к литературе, современнойему и возникшей в ближайшее после него время, мы убедимся в том, что оно, неимея равных себе по своим художественным достоинствам, все же имеет достойныхсоседей.Мы не должны забывать того, что наши знания о древнейшем периоде русской литературыдалеко не полны, что мы обладаем лишь тем материалом, который случайно дошелдо нас, преодолев ряд весьма неблагоприятных условий своего хранения и распространения.Нужно принять в расчет гибель, в результате всяких стихийных бедствий (пожары,разграбления книгохранилищ во время войн и т. д.), отдельных литературных памятников,особенно обращавшихся в незначительном количестве списков. Само открытие в одномиз провинциальных монастырей "Слова о полку Игореве", дошедшего до нас в единственномсписке, в значительной мере является, как сказано выше, случайной, счастливойнаходкой. Если бы этой находки не было, наше представление о характере и ценностидревней русской литературы было бы значительно беднее, чем оно составилось врезультате открытия "Слова". Но у нас нет уверенности в том, что рядом со "Словом"не существовали и другие памятники, в какой-то степени однородные с ним по своемухудожественному качеству.В свое время акад. Н. К. Никольский в брошюре "Ближайшие задачи изучения древнерусскойкнижности" (1902) указывал на то, что мы не знаем древнерусской литературы вовсем ее объеме, потому что письменность, особенно за время до XV в. включительно,сохранилась лишь в остатках, и сохранившееся является результатом, одностороннегоотбора книг монастырскими книгохранилищами. "Слово о полку Игореве", "СловоДаниила Заточника", отрывки исторических сказаний в летописях, "Слово о погибелиРусской земли" и тому подобные произведения,- писал он,- показывают, что в начальныевека русской жизни, кроме церковно-учительской книжности, существовала и развиваласьсветская литература, достигнувшая в Южной Руси значительного расцвета. Еслибы "Слово о полку Игореве" было одиночным для своей эпохи, то оно было бы, конечно,исторической несообразностью". "Но мы знаем кроме того,- продолжал он,- чтов тот же ранний период было немало частных книголюбцев и участников литературноготруда. Однако ни частные собрания таких лиц (за исключением случайных экземпляров),ни произведения литературы, чуждые церковного назидательного характера, намне известны помимо того немногого, что сберегли до нас в разрозненном виде монастырскиебиблиотеки более поздней формации, как северно-русские, так отчасти и юго-западные"(с. 10).Что представляла собой ко времени создания "Слова" древняя русская литература- переводная и оригинальная, насколько мы ее знаем по дошедшим до нас текстам?Из памятников переводной литературы, заключавших в себе элементы художественности,должны быть отмечены библейские книги, апокрифы, жития, церковно-ораторскиепоучения, исторические хроники, сочинения о животном и растительном мире ("Физиолог"и "Шестодиевы") и, наконец, произведения светской повествовательной литературы.Особенностями своего поэтического стиля все эти переводные памятники в разноймере оказывали влияние на древнюю художественную литературу. Уже в раннюю эпохуу нас существовали в переводе такие крупнейшие повествовательные памятники,как "Александрия", "Девгениево деяние", "Повесть о разорении Иерусалима" ИосифаФлавия. Два последние произведения, особенно второе, отдельными чертами своегостиля сближаются со "Словом о полку Игореве". Однако ни одно из переводных произведенийи в малой доле не способно объяснить нам поэтического своеобразия "Слова" вего целом. Если переводная литература может привлекаться при его рассмотрении,то преимущественно для установления той культурно-исторической перспективы,которая поможет нам уяснить появление крупного исторического памятника.Но такая перспектива в значительно большей степени создается в результатеучета явлений литературы оригинальной. Если дошедшие до нас ее памятники отличались'значительностью св.оего художественного и идейного уровня, то это уже самопо себе заставит нас видеть в появлении "Слова" не случайное явление, а такое,которое может быть понято из условий развития нашей оригинальной литературнойкультуры, хотя бы в ней мы не могли найти очевидных аналогий с интересующимнас памятником.Приняв во внимание то, что создано было в области древней русской литературыв первые же века ее существования, мы должны дать ей очень высокую оценку. Вскореже после принятия христианства, приобщившего Русь к европейской культуре, наРуси создаются литературные памятники, в общем не уступающие по своему качествупамятникам задолго до этого приобщенной к христианству средневековой Европы.Письменность на Руси развилась для удовлетворения в первую очередь потребностейхристианизировавшегося государства, и потому литература древней Руси на первыхпорах по содержанию и по форме была преимущественно церковной, религиозно-поучительной.Религиозные тенденции характерны и для древнейших памятников переводной литературысо светской тематикой. Поскольку, однако, церковь была теснейшим образом связанас государством, являясь его политическим агентом, постольку церковная по своемуосновному содержанию литература служила не только интересам церкви самим посебе, но вместе с тем и интересам государства.Покровительство, какое оказывало государство церкви и церковной литературе,было совершенно естественно, так как борьба за укрепление политического строяскладывавшегося русского феодализма определяла собой в этом процессе роль церквикак крупного политического и идеологического фактора.Все это наглядно подтверждается древнейшим памятником русской оригинальнойлитературы (первая половина XI в.) - "Словом о законе и благодати" первого русскогомитрополита Илариона. Возведение Илариона в 1051 г. Ярославом Мудрым на митрополичьюкафедру в Киеве знаменовало собой попытку освободиться от административноговмешательства Византии в русские церковные дела и тем самым - по тогдашнемувремени - попытку защитить самостоятельное развитие русской культуры. Для тогочтобы оправдать свой шаг, Ярослав должен был иметь в числе тогдашних русскихцерковных деятелей человека, стоявшего на определенной высоте образования икультуры. Иларион в полной мере оказался таким человеком. Его "Слово" но своимлитературным качествам и по значительности идейного содержания было в русскойлитературе совершенно незаурядным явлением. Оно принадлежит к числу тех памятников,появление которых трудно объяснить, принимая во внимание слишком краткий срок,прошедший со времени приобщения Руси к европейской культуре. Если принято указыватьна отсутствие литературных прецедентов для "Слова о полку Игореве", то с неменьшим правом можно указать и на такое же отсутствие прецедентов и для "Слова"Илариона.Заключая в первой своей части искусно построенный догматический трактат натему о всемирной роли христианства, "Слово о законе и благодати" в дальнейшемпревращается в публицистически насыщенную апологию отца Ярослава Владимира,как насадителя христианства на Руси, а затем и самого Ярослава, как продолжателядела Владимира.Содержание "Слова" подсказано было Илариону, прежде всего, живой современностью,той политической ситуацией, которая в пору Ярослава создалась для молодого Киевскогогосударства и русской церкви. Центральным моментом сочинения Илариона является,наряду с похвалой Владимиру и Ярославу, и апология Русской земли, которая "ведомаи знаема во всем мире", а также независимой русской церкви. Всем ходом своегорассуждения Иларион стремился доказать, что Владимир принял христианство непо внушению Византии, а по своему собственному почину. Однако автор прославляетВладимира не только за его благочестие, но и за его мужество, и за государственныезаслуги, за то, что он покорил окружные страны, одни - миром, другие, непокорные,-мечом.Рядом с интересами чисто церковными, у Илариона обнаруживаются национальныеинтересы. Недаром он в духе позднейшего "Слова о полку Игореве", говоря о Владимире,упоминает о том, что он "внук старого Игоря, сын же славного Святослава". Его,дорожащего лучшими страницами своей родной истории, не смущает то, что и Игорьи Святослав - оба были язычниками: они - русские князья, прославившие себя мужествоми храбростью, и потому с чувством патриотической гордости поминает их Иларион,как с чувством такой же гордости говорит он о своей земле.В сочинении Илариона мы имеем дело с образчиком высокого ораторского искусства,достойного стать рядом с лучшими произведениями византийского церковного красноречия.Оно обнаруживает в авторе выдающуюся словесную культуру, замечательный вкуси настоящее чувство меры. С большим умением и изяществом он использует такиеприемы стиля, как символический параллелизм и сравнения, олицетворение отвлеченныхпонятий, метафоры, антитезы, повторения, риторические восклицания и вопросы,и т. д.- одним словом, все те стилистические особенности, которые мы, хотя ив другой форме и в другом применении, встретим в "Слове о полку Игореве". "Слово"Илариона все насквозь проникнуто горячим патриотическим воодушевлением, написанос большим внутренним подъемом и отличается безупречной внешней стройностью.Без преувеличения можно сказать, что вся древняя русская литература не оставиланам в области ораторской речи ничего равного по своей значительности "Слову"Илариона. Оно является блестящим показателем той высоты литературного мастерства,какого достигла Русь в пору раннего расцвета ее культуры, при Ярославе Мудром.Иларион, можно думать, был одним из первых в числе тех книжных людей, которыхЯрослав собрал вокруг себя и при помощи которых он, по словам летописи, "насеякнижьными словесы сердьца верных людей".Ораторская речь представлена у нас очень яркими образцами и в XII в. В серединеэтого столетия одним из видных проповедников-риторов был второй русский митрополитКлимент Смолятич, о котором летопись отзывается как о книжнике и философе, какогов Русской земле не бывало. Типичной особенностью его литературного творчествабыло, как это видно из единственно дошедшего до нас произведения Климента -"Послания к пресвитеру Фоме", аллегорически-символическая манера истолкованиябиблейских текстов и мира природы. Судя по посланию, Фома упрекал Климента втом, что он опирался в своих сочинениях не на "отцов церкви", а на Гомера, Аристотеляи Платона. Этот упрек сам по себе, независимо от вопроса о его основательности,говорит о том, что творчество Климента Смолятича стояло на той высоте, какаяхарактеризовала собой выдающихся риторов византийского средневековья.Но наиболее талантливым и плодовитым представителем торжественного, сталистическиукрашенного церковного ораторства был у нас, во второй половине XII в., КириллТуровский. В противоположность Илариону, он в своих "словах", дошедших до нас,совершенно не откликался на современные ему политические события и не обнаружилв себе публицистических наклонностей. Все его "слова" представляют собой лирическии часто драматически окрашенную похвалу празднику, в которой путем аллегорий,символических соответствий и сближений уясняется религиозный его смысл.Испытав на. себе в этом отношении сильное влияние со стороны, главным образом,византийских "отцов церкви" и ораторов, Кирилл Туровский не был, однако, простымкомпилятором, механически усваивавшим чужие образцы; в нем сказываются подлинныйтворческий талант и несомненное поэтическое одушевление. Ему недоставало тойстройности и логической строгости в расположении материала, какая присуща былаИлариону; в ряде случаев речь его отличается излишней пышностью и как бы самодовлеющимриторизмом, но при всем том все его "слова" обличают в нем незаурядного оратораи поэта. Кирилл Туровский сознательно ставит целью проповедника превзойти светскихписателей в изяществе и красоте речи. "Если историки и витии, то есть летописцыи песнотворцы,- писал он в одном из своих "слов",- преклоняют свой слух к рассказамо бывших между царями ратях и ополчениях, чтобы украсить словами услышанноеими и возвеличить, венчая похвалами, крепко боровшихся за своего царя и не обратившихсяв бегство перед врагами,- то тем паче нам подобает приложить хвалу к хвале храбрыми великим воеводам божиим, крепко подвизавшимся за сына божия, своего царя,господа нашего Исуса Христа".Для "слов" Кирилла Туровского, так же как и для "Слова" Илариона, характернысимволизм и аллегоризм, а также значительная насыщенность их тропами и фигурами- метафорой, олицетворением, антитезой, риторическими вопросами и восклицаниями.Кирилл Туровский в своих сочинениях сплошь и рядом от лирической похвалы праздникупереходит к повествованию о самом событии, связанном с праздником, драматизируяэто повествование введением монологов, диалогов, поэтических плачей и изображаясамые события как бы происходящими в настоящее время. Такая драматизация повествованияособенно сильна в "Слове о расслабленном", где приводится диалог Христа с исцеленнымим расслабленным. Пользовался Кирилл Туровский в своих проповедях и приемоминосказания - притчи ("Притча о души человестей и телеси", параллели к которойнаходим в "Талмуде" и в сказках "Тысячи и одной ночи", и "Притча о белоризце-человеце",восходящая к повести о Варлааме и Иоасафе). Наконец, нужно отметить и ритмическуюупорядоченность речи Кирилла Туровского, особенно присутствующую в его молитвах.Нужно думать, что Кирилл Туровский сам читал по-гречески, быть может, прошелстрогую школу писательского искусства под руководством какого-либо заезжегообразованного грека, какие в ту пору несомненно должны были появляться на Руси.Исследователи, сопоставлявшие "Слово о полку Игореве" с литературными произведениямидревней Руси, в определении его литературной школы чаще всего привлекали, вследза летописью, произведения Кирилла Туровского.В самую раннюю пору - уже в XI в.- у нас возникает оригинальная житийная литература.С самого же начала своего существования она, как и другие памятники древнейлитературы, проникается определенными публицистическими тенденциями. Наиболеезначительным по своим литературным достоинствам житийным произведением древнейшейпоры является "Сказание о Борисе и Глебе", без достаточного основания приписываемоеИакову-мниху.Оно значительно отличается от канонической формы византийского жития. В немотсутствует последовательное изложение всей жизни святых или хотя бы основныхее моментов, как это обычно для жития, а рассказан лишь один эпизод - их убийство."Сказание" является скорее исторической повестью, стремящейся к точному обозначениюсобытий и фактов, с упоминанием исторических местностей и имен, и в то же времяпредставляет собой произведение, лирически насыщенное плачами, монологами, молитвамии размышлениями, влагаемыми в уста Бориса и Глеба. Сам автор не остается в сторонеот рассказываемых им событий и обнаруживает повышенную лирическую эмоцию там,где повествование достигает своего наибольшего драматизма, и особенно в похвалеБорису и Глебу. Риторика и лирический пафос, в ряде случаев довольно талантливые,господствуют на протяжении всего "Сказания". Автор пытается изобразить психологическоесостояние юных братьев перед грозящей им смертью (особенно удачно младшего -Глеба) и их внутреннюю борьбу между страхом и отчаянием и верой в небесную награду.В конце "Сказания" дан портрет Бориса, гармонически сочетающий в себе идеальныевнутренние и внешние качества христианского героя. "Сказание" проникнуто насущнымиполитическими интересами своего времени. Литературная и последовавшая за нейцерковная апология Бориса и Глеба и проклятие, тяготевшее над Святополком, одновременновыполняли две задачи - с одной стороны, осуждались княжеские братоубийственныераспри, с другой же - всем поведением убитых братьев, не хотевших поднять рукуна старшего брата, подчеркивалась и укреплялась идея родового старшинства всистеме княжеского наследования, проводившаяся в целях укрепления новой феодальнойсистемы.В связи с прославлением Бориса и Глеба в 1175 г., 2 мая, в день празднованияих памяти, было произнесено в черниговском соборе неизвестным нам духовным лицомпохвальное слово в честь братьев, известное как "Слово о князех". Оно составленов интересах будущего киевского великого князя Святослава, фигурирующего в "Словео полку Игореве", соперничавшего тогда с младшим по возрасту князем Олегом Святославичемиз-за черниговского стола. Идея повиновения младших князей старшим и осуждениякняжеских усобиц звучит в этом "Слове" еще более энергично, чем в "Сказаниио Борисе и Глебе". "Слушайте, князья, противящиеся старшим братьям своим, ратьна них воздвигающие и поганых приводящие! - читаем мы здесь.- Не обличит линас бог на страшном суде этими двумя святыми? Как претерпели они от брата своегоне только потерю власти, но и жизни! Вы же и слова брату стерпеть не можетеи за малую обиду вражду смертоносную воздвигаете!.. Постыдитесь, враждующиепротив своих братии и единоверных друзей, вострепещите и плачьтесь перед богом!Своей славы и чести вы хотите лишиться за свое злопамятство и вражду!"Как нетрудно видеть, "Слово о князех" по своей идейной сущности живо перекликаетсясо "Словом о полку Игореве".Одним из древнейших и получивших на Руси большое развитие жанров являетсяжанр летописный. Еще в первой половине XI в. у нас зарождаются летописные своды,а к началу XII в. окончательно оформляется так называемая Начальная летопись- "Повесть временных лет". Наша старинная летопись нашла себе достойную высокуюоценку не только у русских, но и у западноевропейских историков, не отрицающихтого, что по своим качествам она нисколько не уступает средневековым европейскимхроникам, а в некоторых отношениях даже и превосходит их. Идея славянского единства,с одной стороны, и идея единства целей и интересов всей Русской земли - с другой,проходят в летописи через все изложение событий. В последнем случае она сближаетсясо "Словом о полку Игореве"."Замечательно,- говорит Ключевский,- что в обществе, где сто лет с чем-нибудьназад еще приносили идолам человеческие жертвы, мысль уже училась подниматьсядо сознания связи мировых явлений. Идея славянского единства в начале XII в.требовала тем большего напряжения мысли, что совсем не поддерживалась современнойдействительностью" ("Курс русской истории". Т. I, изд. 4, М., 1911, с. 107).И далее Ключевский подчеркивает, что для XI-XII вв. характерно "пробуждениево всем обществе мысли о Русской земле, как о чем-то цельном, об общем земскомделе, как о неизбежном, обязательном деле всех и каждого, о котором так частоговорят и князья и летописцы" (там же, с. 248).Литературное значение летописи определяется большим количеством вошедших внее сказаний, повестей и легенд, чередующихся с краткими заметками и справкамичисто фактического характера. Если редакторами летописных сводов были лица духовные,тесно связанные с монастырем, как это мы видим и в практике западно-европейскогосредневекового летописания, если той же духовной среде нужно приписать вошедшиев летопись благочестивые сказания, легенды и поучения, то повести, рассказывающиео воинских событиях или о частной жизни князей и их приближенных, вышли из средысветской, по всей вероятности дружинной. Значительная часть этих повестей возниклана основе устных поэтических преданий, в ряде случаев осложненных мотивами исюжетами, почерпнутыми из фонда международных бродячих рассказов. Немалая доляповествовательного материала летописи в большей или меньшей степени отличаетсявсеми признаками поэтического изложения. В иных случаях художественные достоинстваэтого материала очень незаурядны. Этот материал в большей своей доле возникнезависимо от летописи и был использован ею уже в готовом виде, подвергшисьспециальной обработке под руками редактора летописных сводов; но отдельно отлетописной компиляции он до нас не дошел, знакомимся мы с ним только по летописнымсводам, и этим обусловливается большая ценность летописи с точки зрения специфическиисторико-литературной. По удачному определению К. Н. Бестужева-Рюмина, начальныйлетописный свод - "Повесть временных лет" - является "архивом, в котором хранятсяследы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы" ("О составерусских летописей до конца XIV в.". СПб., 1868, с. 59).Характеризуя особенности летописного изложения событий, Ключевский пишет:"Под пером летописца XII в. все дышит и живет, все безустанно движется и безумолку говорит; он не просто описывает события, а драматизирует их, разыгрываетперед глазами читателя. Таким драматизмом изложения особенно отличается Ипатьевскийсписок. Несмотря на разноголосицу чувств и интересов, на шум и толкотню описываемыхсобытий, в летописном рассказе нет хаоса: все события, мелкие и крупные, стройноукладываются под один взгляд, которым летописец смотрит на мировые явления"("Курс русской истории". Т. I, с. 111).С половины XII в. начинается оскуднение Киевской Руси, усиленное нашествиемтатар. Литературная продукция здесь постепенно начинает ослабевать, но ее традицияпередается частично северо-восточной Руси, частично Галицко-Волынскому княжеству.В ближайшие после появления "Слова о полку Игореве" десятилетия литература тами здесь живет еще неизрасходованными запасами того культурного и поэтическоговозбуждения, которые характеризовали собой Киевское государство. В первой четвертиXIII в., в результате взаимодействия севера и юга, создается памятник, получившийвпоследствии название "Киево-Печерского патерика". Читая его, Пушкин восхищалсяв нем "прелестью простоты и вымысла". Приблизительно тогда же в пределах ПереяславляСуздальского возникает острый публицистический памфлет, известный под именем"Моления Даниила Заточника". Автор его, прекрасно начитанный в переводной иоригинальной литературе своего времени и хорошо знакомый с "мирскими притчами"(поговорками и пословицами), в риторически-приподнятой речи обращается к переяславскомукнязю с просьбой избавить его от холопского положения, в котором он находится,будучи во власти немилостивого боярина. Обращение Даниила пересыпано образнымисравнениями, красочными афоризмами и изречениями. В его сочинении дает себязнать незаурядное литературное дарование автора и темперамент страстного обличителясоциальных неурядиц своей эпохи.Татарское нашествие, обрушившееся на Русь как страшное и неожиданное бедствие,отразилось в ряде литературных памятников XIII в. Наиболее значительным из нихпо своим художествершым достоинствам является повесть о разорении Рязани Батыемв 1237 г., сложившаяся, очевидно, вскоре же после этого события под влияниемэпических сказаний и песен о разорении татарами Рязанского княжества. Народно-поэтическаяоснова повести особенно сильно дает себя знать в эпизоде убийства Батыем князяФедора Юрьевича и самоубийства его жены Евпраксии, нашедшем себе отражение вбылине о Данииле Ловчанине, а также в рассказах о подвигах и гибели ЕвпатияКоловрата - мстителя татарам за бедствия, причиненные ими Рязанской земле.Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является яркимобразчиком воинских повестей. Среди последних она по своим художественным качествамзанимает одно из первых мест. Характерной особенностью ее является напряженныйи в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма,производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией,как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатойпередачей трагических событий. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическомусказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой словеснойшумихи, заслоняющей собой непосредственное и искреннее выражение чувств; с тойже предельной сжатостью и словесной безыскусственностью передается скорбь окружающихпо поводу смерти близких. Первоначальная основа повести отличается всеми характернымичертами раннего воинского стиля как в своей фразеологии, так и в своих образныхсредствах. Изложение насквозь проникнуто героическим пафосом воинской доблести,князья и дружина изображены здесь в ореоле беззаветного мужества, побуждающегоих безбоязненно идти навстречу смерти. Образ "смертной чаши", как лейтмотив,проходит через всю повесть. Рядом с "благоверными" и "благочестивыми" князьяминеоднократно с лирическим воодушевлением упоминается "дружина ласкова", "узорочиеи воспитание резанское", "удальцы и резвецы резанские". Во всем тоне повестисильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношенияхкнязя и дружины, характерных для поры раннего феодализма. Князья неизменно пекутсяо своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина хочет "питисмертную чашу с своими государьми равно". Воодушевляемые преданностью своимкнязьям, "удальцы и резвецы резанские" бьются "крепко и нещадно, яко и землипостонати", "один с тысящею, а два с тьмою", а когда они не в силах одолетьврага, все до одного умирают, испив единую смертную чашу. Изложение повестиотличается в ряде случаев ритмической организованностью речи. Все эти особенностизаставляют очень высоко расценивать повесть как произведение нашего раннеговоинского жанра, отводя ей едва ли не второе место после "Слова о полку Игореве".К числу памятников XIII в., связанных с татарским нашествием и созданных всеверной Руси, принадлежит и упомянутое выше "Слово о погибели Русской земли",найденное в начале 1890-х годов. Оно очень невелико по объему (в рукописи занимаетвсего 45 строк).В "Слове о погибели", по своему стилю представляющем соединение книжного изложенияс устно-поэтическими формами песенной речи, перечисляются природные и материальныебогатства, которыми до татарского нашествия изобиловала "светло-светлая и украсно-украшеназемля Русская": озера многочисленные, реки и колодцы местнопочитаемые, горыкрутые, холмы высокие, дубравы чистые, поля дивные, звери различные, птицы бесчисленные,города великие, села дивные, сады монастырские, дома церковные. Выли тогда наРуси князья грозные, бояры честные, вельможи многие. Большие пространства иживущие на них народы были покорены великому князю Всеволоду, отцу его Юрию,князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, именем которого половцы устрашалисвоих детей в колыбели и при котором литовцы из своих болот не показывалисьна свет, а венгры укрепляли каменные свои города железными воротами, чтобы ончерез них не въехал к ним; немцы же радовались, живя далеко за синим морем.Различные соседние племена платили дань Владимиру медом, а царь византийскийМануил, опасаясь как бы Владимир не взял Царьград, посылал ему великие дары.Так было раньше, теперь же приключилась болезнь христианам.Таково содержание "Слова о погибели". Первый издатель памятника Лопарев считалего "только началом великолепной поэмы XIII в., оплакивающей гибель Руси", исравнивал его по художественным качествам со "Словом о полку Игореве". То жесравнение находим и у позднейшего исследователя памятника - Мансикки. Несмотряна то, что тут мы имеем дело с явным преувеличением, "Слово о погибели" всеже свидетельствует о незаурядных литературных способностях его автора.Стилистическую манеру "Слова о полку Игореве" некоторые ученые сопоставлялис манерой, в которой написана Галицко-Волынская летопись, памятник, окончательносложившейся на юге Руси в конце XIII в., но использовавший, несомненно, материалызначительно более ранней поры, с самого начала XIII в., откуда и ведет своеповествование эта летопись.Со "Словом" ее роднит, прежде всего, красочность языка, яркость поэтическихобразов. Автор ее обнаруживает несомненный литературный талант. Он любит красивую,изысканную фразу и торжественную отделку стиля. В то же время, как ценительи апологет рыцарской доблести восхваляемых им князей, он прислушивается и ктем песням, которые пелись певцами в честь князей-победителей, и сам, очевидно,подпадает под влияние этих песен. Лучший образчик песенного склада в изложенииГалицко-Волынской летописи (похвала Роману и Владимиру Мономаху) приведен выше.Как и "Слово о полку Игореве", Галицко-Волынская летопись в большей своейчасти обязана своим написанием не церковнику, а светскому автору. В ней малосообщается о фактах церковной истории, а говорится преимущественно о военныхстолкновениях, бедствиях, мятежах и распрях, сопутствовавших, главным образом,княжению сына Романа - Даниила. Характеристики князей, их быт, детали их придворногообихода - все это изложено в Галицко-Волын-ской летописи с точки зрения светскогочеловека, принимающего горячее участие в событиях и в судьбе князей и, вероятно,принадлежавшего к официальным кругам.Приведем некоторые образчики стиля Галицкой летописи. Здесь поединок уподобляетсяигре: "и обнажившу мечь свой, играя на слугу королева, иному похватавши щитиграющи" или "наутрея же выехаша немце со самострелы, и ехаша на не (на них)Русь с половци и с стрелами, и ятвязе со сулицами, и гонишася на поле подобноигре". Вооружение галицкой пехоты описано так: "Щите их яко зоря бе, шолом жеих яко солнцю восходящю, копиемь же их держащим в руках яко трости мнози, стрельцемьже обапол идущим и держащим в руках ражаници (луки) свое и наложившим на нестрелы своя противу ратным, Данилови же на коне седящу и вое рядящу". Далеео вооружении русских полков и о воинских доспехах Даниила сказано: "беша бокони в личинах и в коярях (попонах) кожаных, и люде во ярыцех (латах), и беполков его светлость велика, от оружья блистающася. Сам же (т. е. Даниил) ехаподле короля (венгерского), по обычаю руску: бе бо конь под ним дивле-нию подобен,и седло от злата жьжена, и стрелы и сабля златом украшена, иными хитростьми,якоже дивитися, кожюх же оловира (шелковой ткани) грецького и круживы (кружевами)златыми плоскыми ошит, и сапози зеленого хза (кожи) шити золотом". О "светломоружии", о "соколах-ст'рельцах" говорится под 1231 г. в рассказе о войне Даниилас венграми. Сам Даниил изображается летописцем всегда в апофеозе. Пользуясьбиблейским образом, летописец так характеризует своего героя: "бе бо дерз ихрабор, от главы и до ногу его не бе в нем порока". Когда князь подъезжает кГаличу, жители города бросились ему навстречу, "яко дети ко отцю, яко пчелык матце, яко жажющи воды ко источнику". У Даниила рыцарское представление оназначении воина и об его долге. Князьям, решившим уклониться от битвы с половцами,он говорит в стиле речи Дария из "Александрии": "Подобает воину, устремившусяна брань, или победу прияти или пастися от ратных; аз бо возбранях вам, нынеже вижю, яко страшливу душго имате; аз вам не рек ла, яко не подобает изытитрудным (усталым) воемь противу целым (бодрым)? Ныне же почто смущаетеся? Изыдитепротиву имь". К потерпевшим поражение союзникам своим - полякам, пришедшим вуныние, он обращается с такой речью: "Почто ужасываетеся? не весте ли, яко войнабез падших мертвых не бываеть? не вести ли, яко на мужи на ратные нашли есте,а не на жены? аще мужь убьен есть на рати, то кое чюдо есть? Инии же дома умираютьбез славы, си же со славою умроша; укрепите сердца ваша и подвигнете оружьесвое на ратнее". Унижение, испытанное Даниилом, когда он пошел на поклон к татарам,вызывает у летописца горестную тираду: "О злее зла честь татарьская! ДаниловиРомановичю, князю бывшу велику, обладавшу Рускою землею, Кыевом и Володимероми Галичем, со братом си, и инеми странами, ныне седить на колену и холопом называться,и дани хотять, живота не чаеть, и грозы приходять. О злая честь татарьская!Его же отец бе царь в Руской земли, иже покори Половецкую землю и воева на иныестраны все; сын того не прия чести, то иный кто может прияти?".Эти примеры, с точки зрения их художественной выразительности, говорят самиза себя.Все сказанное выше свидетельствует о том, что и устно-поэтическая и литературнаяпродукция древней Руси ко времени создания "Слова" и в ближайшее после этоговремя далеко не была так бедна, как думали об этом скептики в первые десятилетияXIX в. и как думал даже Пушкин, всегда энергично в спорах со скептиками отстаивавшийподлинность "Слова" и тем не менее писавший о том, что оно "возвышается уединеннымпамятником в пустыне нашей древней словесности".В пору Пушкина изучение древней русской литературы только еще начиналось;многие крупные ее памятники были еще неизвестны, и этим в значительной степениможно объяснить безотрадный взгляд Пушкина на нашу старинную литературу какна "пустыню", в которой одиноко высится "Слово".Даже то, что дошло до нас от литературной культуры древней Руси, говорит намо том, что эта культура отличалась значительной высотой и что она создала всамое короткое время выдающиеся памятники словесного мастерства. Знакомствос ней убеждает нас в том, что в ней присутствовали элементы подлинного творческоговозбуждения и настоящего творческого роста. И то и другое было результатом общегоразвития культуры древней Руси, на время лишь замедлившей свое дальнейшее движениеблагодаря тяжести татарского ига.Древняя Русь дала нам выдающиеся памятники не только литературного искусства,но и искусства живописного и архитектурного. Рядом с автором "Слова о полкуИгореве" она выдвинула такие выдающиеся личности, как книголюбец Ярослав Мудрый,как незаурядный государственный деятель и талантливый писатель Владимир Мономах,как его отец Всеволод, изучивший пять языков, и многие другие."Слово о полку Игореве", конечно, много выше того, что создала до него русскаялитература, как пушкинский "Борис Годунов" несравненно выше того, что представляладопушкинская русская драматургия, но и "Слово" и "Борис Годунов" не могли возникнутьна почве, не подготовленной всем предшествующим литературным развитием."Слово о полку Игореве" ценно не только само по себе, но и как органическийпродукт нашей хотя и молодой, но уже в ту пору талантливой культуры, быстрымишагами догонявшей более старую и значительно раньше себя проявившую культурусредневековой Европы.

Существует несколько сотен переводов «Слова о полку Игореве» на различные языки, проделанные в том числе различными бюро переводов.