Пушкин об отношениях между Россией и Европой

С. Л. Франк

ПУШКИН ОБ ОТНОШЕНИЯХ МЕЖДУ РОССИЕЙ И ЕВРОПОЙ

(Пушкин в русской философской критике. - М., 1990. - С. 452-465)

Всякому, сколько-нибудь знакомому с историей русской мысли, известно, какуюцентральную роль в ней играет тема об отношении России к Западу, - к тому, чтос русской точки зрения обозначилось как "Западная Европа" в смысле всего европейскогоконтинента на запад от русской границы. Проблемы не только общественно-историческойи политической жизни, но и философские и религиозные по большей части ставилисьи обсуждались в связи с этой темой, - что со стороны, т. е. вне отношения кидейной атмосфере русской жизни, должно казаться странным и даже противоестественным.Известно также, что спор между сторонниками и противниками следования Россиипо пути "западной Европы" - спор, принявший свою классическую форму в борьбемежду "западниками" и "славянофилами" в 40-х годах 19-го века - в иных формахвелся, по крайней мере, с конца 18-го века, продолжался в течение всего 19-говека и продолжается в 20-м веке вплоть до нашего времени. Здесь достаточно напомнить,что в истории новейшей эмигрантской мысли "евразийство" было эфемерной вспышкойрадикальной и духовно узкой формы старого "славянофильства". Все творчествопокойного Н. А. Бердяева в известном смысле вытекало из центральной для неговеры в особое неевропейское и антиевропеиское существо и призвание русскогодуха, В самой России Ленин, сочетав Маркса с Бакуниным, в лице большевизма создалособый вид антиевропейского марксизма: противопоставление правды "пролетарской"России злу и разложению "буржуазной" Европы есть возрождение, с совсем инымсодержанием, старого националистического отталкивания от Запада. Эта установкадостигла, как известно, апогея вульгарности и недобросовестной тенденциозностив современном советском национализме.В этой проблеме совершенно особое место занимают воззрения Пушкина. Пушкинбыл не только величайшим русским поэтом, но и одним из самых сильных, проницательныхи оригинальных умов Россия, "умнейшим человеком России" (как определил его НиколайI после первой встречи с ним); но, странным образом, несмотря на огромную литературу"пушкиноведения", идейные воззрения Пушкина остаются доселе мало исследованнымиили во всяком случае недостаточно оцененными. В частности в бюро переводов, остались неуясненнымиего совершенно оригинальные взгляды на занимающую нас здесь тему [1].Пушкин не дожил до классической эпохи спора между "славянофилами" и "западниками".Но в 30-х годах он знал родоначальников обоих направлений. Первым западником- правда, своеобразным, во многом отличным от западников следующего поколения,- был его давнишний друг - в юности его духовный наставник - Чаадаев. Пушкинхорошо знал его взгляды и дожил до опубликования (1836 г.) его знаменитого "Философическогописьма", на которое отвечал особым письмом к Чаадаеву (о нем подробнее ниже).Из двух основоположников славянофильства, Ивана Киреевского и Хомякова, первыйпри жизни Пушкина еще не оформил своих позднейших идей; но Хомяков уже с юныхлет выработал свое славянофильское миросозерцание, и Пушкину приходилось идейнос ним сталкиваться. Основа спора была ему, таким образом, знакома. Но такомучеловеку, как Пушкин, и не нужно было знать чужие мнения, чтобы задуматься надстоль основным вопросом русской духовной жизни. Он постоянно возвращается кэтому вопросу и в своих художественных творениях, и в своих размышлениях о русскойи западной истории, в своих письмах, заметках и в дошедших до нас устных высказываниях.По этому материалу мы мюжем составить себе представление о совершенно своеобразнойпостановке этого вопроса у Пушкина.По своему непосредственному устремлению, по своим оценкам Пушкин несомненнобыл "западником" в том смысле, что высоко ценил западную культуру, был убежденв ее необходимости для России и скорбел о культурной отсталости России по сравнениюс Западом. Уже в самых ранних его письмах у него есть излюбленное противопоставление(в отношении явлений русской жизни) "азиатского" начала-"европейскому",как низшего высшему. Переселившись из Кишинева в Одессу, онпишет АлександруТургеневу: "надобно, подобно мне, провести года в душном азиатском заточении,чтобы почувствовать цену и не вольного европейского воздуха" (1823). Шутя онназывает Россию "родной Турцией" и Петербург "северным Стамбулом". Когданаходится щедрый издатель для его "Евгения Онегина" он пишет: "Какова Русь,да она в самом деле в Европе - а я думал что это ошибка географов". Восхваляястатьи князя Вяземского", он называет их "европейскими"; находя пестротувнешнего украшения книги "безобразной", он прибавляет, что она "напоминает Азию".В записке о народном образовании, поданной им Николаю I в 1826 г., он горячоотстаивает пользу европейского образования и желательность учения русских юношейзаграницей; в своем дневнике (14 апреля и 3 мая 1834) он резко отрицательноотзывается об указе, ограничивающем право русских ездить в Европу. Он считаетглавной причиной относительной отсталости русской культуры татарское иго, котороеотделило Россию от судеб Европы. "Духовная жизнь порабощенного народа не развивалась.Великая эпоха Возрождения не имела на него никакого влияния, рыцарство не одушевлялоего девственными восторгами, и благодетельные потрясения крестовых походов неотозвались в краях печального севера". Он решительно отвергает какое-либо культурноевлияние татар на Россию: "Нашествие татар не было, подобно наводнению Мавров,плодотворным: татары не принесли нам ни алгебры, ни поэзии" ("О русской литературе,с очерком французской", 1834);, отвергает он и какое-либо влияние татарскогоязыка на русский ("О предисловии Лемонте к переводу басен Крылова", 1825). Сдругой стороны, он указывает на разделение церквей, как на причину, отделившуюРоссию от остальной Европы и лишившую ее участия в великих событиях европейскойистории (Письмо к Чаадаеву, 1836).Но самое яркое выражение "западничества" Пушкина есть его отношение к ПетруВеликому. Пушкин создал, как известно, в своих художественных произведениях- в поэмах "Полтава", "Медный Всадник", в романе "Арап Петра Великого" и в рядемелких стихотворений - незабываемый образ Петра, как "вечного работника на троне",человека, который "прорубил окно в Европу" и насадил европейское просвещениев Россиии. Он, правда, далеко не во всем был согласен с политикой Петра Великого,считал его "воплощенной революцией - Робеспьером и Наполеоном в одном лице",ужасался жестокости его указов (которую он противопоставлял мудрости его законодательныхмер) и " признавал вредной "табель о рангах", видя в ней источник "демократическогонаводнения", которое "выметает дворянство". Но эти частные несогласия заслоненыобщим впечатлением величия, в глазах Пушкина, исторического преобразователяРоссии и убеждением в благодетельности его реформ. Пушкин остро сознавал, чтовся русская культура 18-го и 19-го века и все начатки науки и искусства в Россииимеют своим источником ту европеизацию России, начало которой положил Петр Великий.Он чувствовал самого себя органически связанным с эгим европейским элементом,насажденным в России Петром. Можно сказать, что он бессознательно ощущал то,что позднее о том самом так метко сказал Герцен: "На призыв Петра Великого образоватьсяРоссия через 100 лет ответила колоссальным явлением Пушкина".Но при более тщательном рассмотрении отношения Пушкина к Петру Великому мыуже здесь найдем существенное отличие между Пушкиным и типичным воззрением западников.Можно сказать, что "западники" сходились со своими противниками "славянофилами"в одном: оба лагеря считали преобразования Петра неорганичными, не виделиих связи с национальным духом России, а усматривали в них прививку к старойрусской культуре каких-то совершенно новых, внешних начал. Они расходились тольков одном: западники считали такую прививку чуждых элементов благотворной дляРоссии, потому что не ценили уклада древней России, находили невозможным развитиеценной культуры на основе русской национальной самобытности и видели единственноеспасение России в усвоении западноевропейской культуры. "Славянофилы", напротив,отвергали путь Петра Великого, потому что дорожили древней русской культуройи насаждение чуждых ей западных начал считали гибельным ее извращением. Совершенноиное понимание мы находим у Пушкина. Пушкин - и в этом его мнение подтверждаетсятеперь выводами русской исторической науки - ощущал национальный характер делаПетра Великого. Он подчеркивает, прежде всего, национально-русский патриотизмПетра: когда "самодержавною рукой он смело сеял просвещенье", он "не презиралстраны родной: он знал ее предназначенье". Петр, таким образом, повел Россиюпо пути европейской культуры, по мнению Пушкина, именно исходя из убеждения,что национальный склад русского ума и духа может на этом пути осуществить себя,свое собственное внутреннее предназначение. А. О. Смирнова сохранила в своих"Воспоминаниях" следующие слова Пушкина: "Я утверждаю, что Петр был архирусскимчеловеком несмотря на то, что сбрил себе бороду и надел голландское платье.Хомяков заблуждается, говоря, что Петр думал как немец, Я спросил его на днях,из чего он заключает, что византийские идеи московского царства более народны,чем идеи Петра" [2].Уже отсюда видно, что Пушкин ставит вопрос о "народности". (или "самобытности")и ее отношении к усвоению других культур гораздо глубже, чем обычные западникии славянофилы. "Народность" означает для него своеобразие духовного склада народа."Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащихисключительно какому-нибудь народу, Климат, образ жизни, вера дают каждому народуособенную физиономию" - таково примерное определение "народности" у Пушкина(в незаконченном наброске "О народности в литературе", в котором он жалуетсяна распространенность слишком узких пониманий "народности"). Народность в этомобщей смысле совсем не предполагает замкнутости от чужих влияний, обособленностинациональной культуры. Напротив, субстанция народного духа, как все живое, питаетсязаимствованным извне материалом, который она перерабатывает и усваивает, нетеряя от этого, а, напротив, развивая этим свое национальное своеобразие. Риторическийвопрос, поставленный Пушкиным Хомякову, действительно убийствен для позициинациональной исключительности и метко выражает подлинное существо дела. В самойделе, если культура московского государства, в которой славянофилы видели адекватноевыражение национального русского духа, выросла на почве, оплодотворенной влияниемВизантии, то отчего же культура петербургской эпохи заранее объявляется чуждойи враждебной национальному своеобразию только потому, что она оплодотвореназападным влиянием? Будучи последовательными, сторонники национальной самобытностиРоссии должны были бы отвергнуть не только Петра Великого, но Владимира Святого,просветившего Россию рецепцией византийских христианских традиций; между тем,основным тезис славянофилов было именно убеждение, что верования восточной православной,т. е. греческой церкви суть фундамент русского национального духа. "Мы воспринялиот греков евангелие и традиции, а не дух ребячества и споров. Нравы Византииникогда не были нравами Киева", - говорит Пушкин в уже упомянутом письме к Чаадаеву.Поэтому и Петр, несмотря на голландское платье и бритую бороду, мог не стать"немцем", а остается подлинно русским человеком. Без взаимодействия между народаминевозможно их культурное развитие, но это взаимодействие не уничтожает их исконногосвоеобразия, как своеобразие личности не уничтожается ее общением с другимилюдьми.Пушкин знал это по самому себе. Никогда не переступив, как известно, западнойграницы России, он глубоко воспринял в себе западную культуру, воспитался сначалана Вольтере и французской литературе, потом на Байроне, Шекспире и Гете. Ноон не перестал от этого не только быть, но и чувствовать себя русским человеком.В его душе утонченнейшие влияния западной культуры мирно уживались с наивнымрусским духом, жившим в нем и питавшимся народными сказками няни Арины Родионовны.Он любил Россию Петра, стихию Петербурга, но он любил и Москву и древнюю Русь,и никогда у него не возникал вопрос о несовместимости того и другого. Убежденный"западник", он чутьем гениального поэта и историка глубоко и верно воспринималдух русского прошлого и своей исторической драмой "Борис Годунов", своими историческимипоэмами и повестями более, чем кто-либо иной, содействовал развитию русскогоисторического самосознания. Его обработки русских народных сказок суть образецхудожественного претворения непосредственных выражений народного духа в фольклоре;даже Жуковскому он должен был указывать, что в старых русских легендах, поверияхи сказках не меньше материала для романтической поэзии, чем в произведенияхзападного фольклора. Он любил все, в чем ощущал "русский дух" (вступление к"Руслану и Людмиле"}; будучи в указанном смысле "западником", он ничуть не уступалславянофилам в непосредственной любви к русскому народному укладу, ко всему,в чем выражается непонятное для "западного европейца" (но часто и его привлекающее)своеобразие русской души.Это сочетание "западничества", восприимчивости и любви к европейской культуре,с чувством инстинктивной, кровной связи с родиной во всем ее своеобразии подкреплялосьу Пушкина одним сознательным убеждением, которое - несмотря на простоту и лаконичностьего выражения - содержит глубокую философскую мысль. Пользуясь позднейшим термином,можно сказать, что Пушкин был убежденным почвенником и имел некую "философиюпочвенности". Лучше всего он выразил ее в известном стихотворении 1830-го года:Два чувства дивно близки нам -В них обретает сердце пищу -Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.На них основано от векаПо воле Бога самогоСамостоянье человека,Залог величия его.На них основано семействоИ ты, к отечеству любовь.Животворящая святыня!Земля была без них мертва,Без них наш тесный мир - пустыня,Душа - алтарь без божества.Связь с "родным пепелищем" и с "отеческими гробами", с родным прошлым, помысли Пушкина, не сужает, не ограничивает и не замыкает человека, а, будучиединственной основой его "самостояния", есть, напротив, основа подлинной свободыи творческой силы, "залог величия" личности - и, тем самым, народа. Укорененностьв родной почве, ведя к расцвету духовной жизни, тем самым расширяет человеческийдух и делает его восприимчивым ко всему общечеловеческому. Этот мотив проникаети всю поэзию, и всю мысль Пушкина. Один из основных мотивов его поэзии тема"пенатов" - религиозного духа, которым обвеян родной дом; в уединении родногодома, в отрешенности от "людского стада" только и возможно познавать "сердечнуюглубь", любить и лелеять "несмертные, таинственные чувства". В личной жизниПушкина воплощением "алтаря пенатов" были два места - родная деревня Михайловское,в которую он всегда возвращался для уединенного творчества, и Царское Село,в котором впервые, в годы отрочества и первой юности, раскрылась его духовнаяжизнь и произошла его первая встреча с музой (ср. стихотворения "Вновь я посетил"и "Воспоминание в Царском Селе"). В последнем стихотворении поэт, возвратившисьпосле скитаний - внешних и внутренних - к родному месту, где протекла его перваяюность, чувствует себя блудным сыном, который в раскаянии и слезах "увидел наконецродимую обитель". Эта "родимая обитель" - место, с которым связа впечатлениядетства и юности,- сливается в сознании поэта с понятием "родины", "отечества";"нам целый мир - чужой , отечество нам - Царское Село".Философскую мысль, лежащую в основе этих чувств и мыслей, можно лучше всеговыразить в короткой, но многозначительной формуле: чем глубже, тем шире.Только в последней, уединенной глубине человеческого духа, питаемой традицией,воспоминаниями детства, впечатлениями родного дома и родной страны, человек,соприкасаясь с последней "несмертной" таинственной, божественной глубиной бытия,тем самым обретает свободу, простор для сочувственного восприятия всего общечеловеческого.(Здесь, по аналогии, - конечно, приходит на ум отношение между "благодатью"и "свободой": благодать не ограничивает человеческой свободы, не конкурируетс ней, а, напротив, впервые освобождает человека, дает ему широту, полноту,творческую свободу). Этим снимается сама диалемма, лежащая в основе спорамежду "националистами" и сторонниками "общечеловечности": либо преданностьсвоему, исконному, родному, либо доступность чужим влияниям. Как отдельнаячеловеческая личность, чем более она глубока и своеобразна, чем более укорененав глубинной самобытной духовной почве, тем более общечеловечна (пример- любой гений), так и народ. Восприимчивость к общечеловеческому, потребностьк обогащению извне, есть в народе, как и в личности, признак не слабости, а,напротив, внутренней жизненной полноты и силы.Именно отсюда вытекает у Пушкина сочетание "европеизма", резкого отталкиванияот культурной отсталости России, с напряженным чувством любви к родине и национальнойгордости. Еще в первую эпоху своей жизни, гонимый правительством, негодуя нанекультурность среды, в которой ему негде было развернуть свой гений, и стремясьубежать из России, он пишет, однако: "Мы в отношениях с иностранцами не имеемни гордости, на стыда... Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног,но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство" (Письмо к кн.Вяземскому, 1826). В зрелую эпоху и к концу жизни это двойственное отношениек родине в просветленной и умеренной форме выражено в замечательных словах письмак Чаадаеву (1836): "Я далек от того, чтобы восхищаться всем, что вижу вокругсебя; как писатель, я огорчен..., многое мне претит, но клянусь вам моей честью- ни за что в мире я не хотел бы переменить родину, или иметь иную историю,чем история наших предков, как ее нам дал Бог". В дневнике Муханова 1832 г.записано устное высказывание Пушкина, осуждающее озлобленных людей, которыене любят России" и "стоят в оппозиции не к правительству, а к отечеству" (Вересаев:"Пушкин в жизни").Теперь мы подготовлены к рассмотрению своеобразного систематического взглядаПушкина на отношение между Россией и Европой. С указанным выше принципиальным"европеизмом" Пушкина сочетается твердое убеждение в своеобразии русского мира,в существенном отличии между историей России и историей Западной Европы. В программеодной из своих статей по поводу "Истории русского народа" Николая Полевого Пушкинговорит: "Поймите, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою,что история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенныеГизотом из истории христианского Запада". "Россия была совершенно отделена отзападной Европы". Пушкин доказывает, что в России не было ни феодализма, нинезависимых городских общин. Эту отделенность России от остальной Европы и этосвоеобразие ее истории Пушкин отчасти воспринимает - подобно "западникам"- как недостаток русской истории. "Феодализма у нас не было - и тем хуже...Феодализм мог бы, наконец, развиться, как первый шаг учреждения независимости(общины были второй), но он не успел. Он рассеялся во времена татар был подавленИваном III, гоним, истреблен Иваном IV". По отрывочный замечаниям этого наброскаможно прийти к заключению, что Пушкин сожалеет, что история России не создалатех навыков к личной свободе и независимости от власти, которые возникли в историческомпроцессе Европы. Этот взгляд совпадает с известной высокой оценкой Пушкинымаристократии, как носителя независимого общественного мнения в государстве."Наследственность высшего дворянства есть гарантия его независимости. Противоположноеесть неизбежно средство тирании или, точнее, развращающего и изнеживающего деспотизма"("О дворянстве").Главный источник этой вредной для России отделенности Европы от России онвидит в татарском нашествии, отчасти также в разделении церквей (ср. выше).Последняя тема заслуживает особого внимания; в ней Пушкин резче всего расходитсяс славянофильством. Для последнего - в особенности для его главного богословскогопредставителя, Хомякова, восточная, православная церковь после разделения церквейосталась единственно подлинной церковью, т. е. единственным адекватным представителемподлинного христианства; католицизм своим самочинением нарушил основную заповедьхристианской любви; протестантизм есть следующий шаг на пути того же самочинения;этот и другой, следовательно, суть уклонения от истины христианской церкви.Совсем иначе смотрит на вопрос Пушкин; его мысль легко угадать, хотя она выраженалишь в кратких словах его писем. Он не разделяет, прежде всего, пристрастияЧаадаева к католицизму и его огульного отвержения протестантизма. "Вы усматриваетехристианское единство в католицизме, т. е. в папе, - пишет он ему (1831). -Не заключено ли оно в идее Христа, которая содержится и в протестантизме? Перваяидея была монархической, она становится теперь республиканской. Я плохо выражаюсь,но вы меня поймете". Вскоре после этого он пишет Вяземскому: "Не понимаю, зачто Чаадаев с братией нападает на реформацию, т. е. на факт христианского духа.Что христианство в нем потеряло в своем единстве, оно приобрело в своей общедоступности(popularite)" (3 авг. 1831 г.). Пушкин, таким образом, считает нормальным постепенноеразвитие форм верований в христианской церкви и видит, что развитие совершалосьна западе. Каково же его отношение к православию? Пушкин, начиная с середины20-х годов, особенно в связи с собиранием исторических материалов для драмы"Борис Годунов", отчетливо сознавал все значение православия для русского национальногодуха и для русской культуры. В образах летописца Пимена и патриарха в "БорисеГодунове" он обнаружил и глубокую сердечную симпатию к традиционному типу православногоблагочестия, и гениальную способность понять и художественно воспроизвести его.Еще в юношеских своих "Исторических замечаниях" (1822) он порицает гонения ЕкатериныII на духовенство, утверждая, что этим она "нанесла сильный удар просвещениюнародному". "Греческое исповедание, - говорит он там же, - отдельное от всехпрочих, дает нам особый национальный характер". Вредному влиянию духовенствав католических странах, где оно "составляло особое общество и вечно полагалосуеверные преграды просвещению", он противопоставляет благотворную роль духовенствав России. "Мы обязаны монахам нашей историей, следственно, и просвещением".В письмах к Чаадаеву от 1836 г. он берет под свою защиту русское духовенствоот нападок Чаадаева. "Русское духовенство до Феофана было достойно уважения:оно никогда не оскверняло себя мерзостями папства и, конечно, не вызвало быреформации в минуту, когда человечество нуждалось больше всего в единстве".Он, впрочем, соглашается, что русское духовенство в новейшее время отстало,но видит причину этой отсталости в чисто внешней обособленности его от культурногослоя русского общества. И не только Пушкин ценил православие как творческуюсилу в истории русской культуры, но в последние годы своей жизни он и чисторелигиозно чувствовал свою близость к православному благочестию, ощущал себясам православным человеком. Свидетельство этого является хотя бы его известноестихотворное переложение молитвы Ефрема Сирина ("Отцы-пустынники и жены непорочны").И тем не менее, Пушкин бесконечно далек от славянофильской точки зрения. Оностается и здесь, как и во всем, трезвым и объективным. Мысль о вреде для Россииее обособленного от Запада существования он распространяет и на оценку православия.Он сожалеет, что "схизма отделила нас от остальной Европы" (письмо к Чаадаеву1836 г.). В приведенном выше письме к Вяземскому о воззрениях Чаадаева, защищаяпротестантизм, он прибавляет: "Греческая церковь - другое дело: она отделиласьот общего стремления христианского духа". Это отделение было и остается, помысли Пушкина, источником ее относительной слабости. Смирнова сохранила намна эту тему еще один, в высшей степени интересный разговор Пушкина с Хомяковым.На утверждение Хомякова, будто в России больше христианской любви, чем на Западе,Пушкин "ответил с некоторою досадою": "Может быть. Я не мерил количество братскойлюбви ни в России, ни на Западе; но знаю, что там явились основатели братскихобщин, которых у нас нет. А они были бы нам полезны". Несмотря на свою высокуюоценку русского православия и свою личную сердечную преданность ему, Пушкин,таким образом, сознавал, что в судьбе и фактическом состоянии православной церквив России не все благополучно, и что России в этом отношении есть чему поучитьсяу западного христианства. Та же Смирнова передает следующие слова Пушкина: "Еслимы ограничимся своим русским колоколом, мы ничего не сделаем для человеческоймысли и создадим только приходскую литературу".Однако, это "западническое" убеждение дополняется у Пушкина чрезвычайно интереснойфилософско-исторической мыслью, имеющей противоположную тенденцию. Татарскоенашествие и вызванное им обособление России от Запада он рассматривает в перспективевсемирной истории и с этой точки зрения видит них особое служение Россиизадачам европейски-христианской культуры. Эту общую перспективу не понимали,по его мнению, европейцы, ни русские западники (в лице Чаадаева). По поводузападно-европейского отношения к России он говорит: "Долго Россия была отделенаот судеб Европы. Ее широкие равнины поглотили бесчисленные толпы монголов иостановили их разрушительное нашествие. Варвары не осмелились оставить у себяв тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока. Христианскоепросвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей, какеще недавно утверждали европейские журналы; но Европа, в отношении России, всегдабыла столь же невежественна, как и неблагодарна" ("О русской литературе, с очеркомфранцузской", 1834). Ту же мысль Пушкин повторяет в письме к Чаадаеву (1836)."Нет сомнения, что схизма отделила нас от остальной Европы, и что мы не участвовалини в одном из великих событий, которые ее волновали; но мы имели свое особоеназначение". Повторив приведенные выше слова о том, как татарское нашествиебыло приостановлено Россией, Пушкин продолжает: "Этим была спасена христианскаякультура. Для этой цели мы должны были вести совершенно обособленное существование,которое, оставив нас христианами, сделало нас однако чуждыми остальному христианскомумиру, так что наше мученичество дало католической Европе возможность беспрепятственногоэнергичного развития".Но эта мысль о всемирно-историческом смысле и, следовательно, оправдании обособленностиРоссии и культурной отсталости ее прошлого дополняется в том же письме к Чаадаевудругой мыслью, в которой Пушкин энергично восстает против идеи Чаадаева об отсутствиив России вообще основ исторической культуры. Пушкин решительно отвергает этотвзгляд типичного "западничества", с особенной резкостью выраженный, как известно,в "Философическом письме" Чаадаева - взгляд, по которому все прошлое Россииесть какое-то пустое место - существование, лишенное элементов истории культуры.Отвергнув опорочение Чаадаевым восточного христианства- православия - на томосновании, что оно было заимствовано из презренной Византии (Пушкин метко парируетэту мысль указанием, что все христианство тоже возникло из презираемого всеммиром еврейства) - он продолжает: "Что касается нашего исторического ничтожества,то я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и дажеудельные войны - ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелойдеятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татаресть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества,ход к единству (к Русскому единству, конечно), оба Ивана, величественная драма,начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели этоне история, а только бледный, полузабытый сон? А Петр Великий, который один- целая всемирная история? А Екатерина II, поместившая Россию на порог Европы?А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве выне находите чего-то величественного в настоящем положении России, чего-то такого,что должно поразить будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас внеЕвропы?"М. О. Гершензон в своей книге о Чаадаеве справедливо говорит, что если быот всего Пушкина до нас дошло только это его письмо, его было бы достаточно,чтобы усмотреть гениальность Пушкина. В этом главном документе отношения Пушкинак проблеме "Россия и Запад" - как в остальных, приведенных нами здесь его замечаниях- обнаруживается гениальная способность Пушкина к синтетическому, примиряющемупротивоположности, восприятию, - к пониманию им исторической реальности. Противкрайнего западничества Чаадаева он защищает ценность самобытной русской историческойкультуры; против славянофильства он утверждает превосходство западной культурыи - ее необходимость для России. И это есть не эклектическое примирение непримиримого,не просто какая-то "средняя линия", а подлинный синтез, основанный на совершеннооригинальной точке зрения, открывающей новые, более широкие духовные и философско-историческиеперспективы.Достоевский в своей известной предсмертной речи о Пушкине, в своей форме,на языке своих убеждений, пытался выразить этот подлинный универсализм генияПушкина, примиряющий "славянофильство" с "западничеством". В это толкованиеон вложил много своего, но, по существу, в том, что он уловил этот универсализмПушкина, он был совершенно прав. Когда настанет день возрождения русской культурыи государственности, старый вопрос о культурном отношении между Россией и Западомвновь станет перед русским обществом. Надо надеяться, что оно вспомнит тогдао мудрых и широких заветах своего величайшего гения.

Примечания

1. Ценная в других отношениях книга В. Зеньковского"Русские мыслители и Европа" (Париж, 1926) совершенно обходит взгляды Пушкинаи лишь мельком упоминает его имя.

2. Подлинность "Воспоминаний" Смирновой оспорена,и нет сомнения, что ее дочь, издавшая их, сильно ретушировала их и многоевнесла от себя. Но Мережковский в статье "Пушкин" (в книге "Вечные спутники")совершенно прав в своем указании, что приводимые в "Воспоминаниях" гениальныеидеи Пушкина безусловно подлинны по внутренним основаниям.