Рабле
А. Дживелегов
РАБЛЕ
(Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. - М., 1973. - С. 5-26)
1
Рабле был величайшим художником французского Ренессанса, быть может, величайшимфранцузским писателем всех времен и одним из величаших гуманистов эпохи. Егодеятельность - большой культурный рубеж. Роман его стоит у высокого подъемаренессансной волны, как "Божественная комедия" Данте стоит у истоковРенессанса. Обе книги по своему охвату - энциклопедии: поэма Данте - патетическая,роман Рабле - ироническая, та и другая - боевые, направленные против старины,отживающей на разных этапах, в разной мере. Рабле наносил этой старине богатырскиеудары, от которых ее твердыни рушились так же неудержимо, как башни и стеныВедского замка под ударами дубины Гаргантюа. Рабле кляли со всех сторон. Оноборонялся, маскировался, маневрировал и, несмотря на жесточайший натиск реакции,сумел - это было нелегко - не попасть на костер. Он спас, таким образом, своюкнигу и завещал ее родине и человечеству как арсенал смертоносного оружия противпротивников идейного прогресса и врагов человеческой свободы.Франсуа Рабле (François Rabelais, род., вероятно, в 1494 г., ум. в1553 г.) родился в Шиноне. Он был младшим сыном мелкого судебного чиновника.В 1510 году он поступил во францисканский монастырь и до 1524 года пробыл монахомв Фонтене-Леконт. Там он получил сан священника. Но духовные подвиги мало соблазнялидаровитого юношу. Он хотел учиться. К великому соблазну товарищей по монастырю,он засел за науку, легко одолел латынь, принялся за греческий, читал Платона,вступил в переписку с главою французских гуманистов Гильомом Бюде. В конце концов,раздраженные этим чрезвычайно нефранцисканским образом жизни Рабле ("пустьне стараются люди необразованные приобрести образование", - учил святойФранциск), монахи отняли у него греческие книги, добытие им с величайшими жертвами.Рабле спасли друзья, выхлопотавшие ему папское разрешение перейти в бенедиктинскийорден, не имевший столь пылких обскурантистских традиций. В бенедиктинском аббатствев Мальезе его поддерживала дружба местного епископа д'Эстиссака. Здесь ему немешал никто. Он не только продолжал свои эллинистические занятия, но стал отдаватьвсе больше и больше времени естествознанию и медицине. В 1528 году - пока ещес разрешения духовного начальства - он отправился в Париж, а оттуда уже самовольнодальше, все с той же целью.Это была еще пора терпимости. Разбитый при Павии вождем католической реакцииКарлом V, королем испанским, взятый в плен, освобожденный на очень тяжелых условиях,Франциск I, естественно, стремился к сближению с немецкими протестантскими князьямии проводил у себя очень либеральную религиозную политику. Гильом Бюде поздравлялсебя и своих единомышленников с "возвращением из изгнания" свободногознания. Теперь Рабле мог более свободно, не оглядывачсь на монастырские колокольни,отдаваться своим занятиям. Сначала он попал (1530 г.) в Монпелье, где читаллекции, следуя доктринам Гиппократа и Галена, и зарабатывал себе на пропитанието как врач, то как священник. В 1532 г. он уже в Лионе - врачом большой больницы.Отсюда он завязал отношения с Эразмом. Здесь же он начал печататься. В следующем,1533 году появилась под псевдонимом Alcofribas Nasier (анаграмма его имени)первая часть "Пантагрюэля" - "Ужасающие и устрашающие деянияи подвиги знаменитейшего Пантагрюэля".Толчком, побудившим Рабле взяться за эту книгу, было появление незадолго передтем народной книги под заглавием "Великие и неоценимые хроники о великоми огромном великане Гаргантюа", которой, как сообщает Рабле, "в двамесяца было продано столько, сколько не купят Библий за девять лет". Главныйинтерес этой книги составляла, с одной стороны, ее широкая фольклорная основа,с другой - содержащаяся в ней явная сатира на фантастику и авантюрную героикустарых рыцарских романов. То и другое, без сомнения, привлекало Рабле, которыйрешил использовать канву лубочного "Гаргантюа". "Пантагрюэльбыл задуман как продолжение народной книги, сохраняющее в некоторой степенистиль и имитирующее наивную эпичность оригинала: тот же сюжет, те же великаны,но совершенно иной смысл и совершенно иное настроение. Прежде всего имитацияочень скоро, можно сказать - с первых страниц, начинает перебиваться ироническимотношением к рассказывемым событиям, и эта ирония остается до конца лейтмотивомвсей книги. В этом отношении Рабле следовал примеру итальянских поэтов ЛуиджиПульчи и Теофило Фоленго, у которых он заимствовал, кроме того, и некоторыеиз своих образов. Но ни у кого не было заимствовано то идейное содержание, которымбыл насыщен "Пантагрюэль". Оно было не вполне легальным и потому былозамаскировано, хотя и не настолько, чтобы внимательный читатель, особенно читатель,соответствующим образом настроенный, не разглядел его. Это прежде всего целыйряд смелых пародий на Библию в описании чудес, например, воскресения Эпистемона,или роли одного из выдуманных для смеха предков Пантагрюэля, гиганта Хуртали,в потопе: он спасся, оседлав Ноев ковчег, внутри которого по своим размерамне мог поместиться. Это затем насмешки по адресу пап, совсем еще недавно сошедшихсо сцены - Александра VI и Юлия II. Это постоянные нападки на католицизм, накатолическую церковь, на культ, на проповедников, на процессии и в то же времяпостоянное подчеркивание, что настоящая проповедь Евангелия должна совершаться"чисто, просто и полностью", то есть так, как у протестантов, притому протестантов докальвиновских, не имевших еще официальной церкви. Когда Кальвинсоздаст свою общину в Женеве и начнет угнетать свободную веру не хуже римскогопапы, Рабле и его поднимет на смех, и этого палач Сервета не простит ему никогда.Все эти вещи встречаются в "Пантагрюэле" на каждом шагу и сливаютсяв определенную декларацию свободной веры, примыкающей к доцерковному протестантизму,но уже перерастающей его и едва скрывающей свои атеистические тенденции. Естьв "Пантагрюэле" и другое, что ярче и полнее всего выражено в VIIIглаве, содержащей знаменитое письмо Гаргантюа к сыну, подлинный манифест французскогоРенессанса. Это - восторженный гимн новому знанию и новому просвещению, ликующаяпрограмма гуманистической науки, пропитанная такой же верой в ее непогрешимостьи радостью приобщения к ней, как восклицание Ульриха фон Гуттена: "Умыпроснулись, жизнь стала наслаждением!"Однако миросозерцанию, нашедшему выражение в "Пантагрюэле", на хваталосистемы и выдержанности. Отдельные высказывания, намеки, озорные порой выходкихорошо били в цель, но вместе с тем чувствовалось, что автор хочет сказать больше.Ему недоставало либо обстановки, подходящей для систематизации мыслей, его волновавших,либо необходимого материала.Литературные интересы Рабле в эти годы (1532 - 1533) еще не вполне определились.Он делил время между изданием комментированных античных трактатов по медицинеи печатанием календарей. Единственная вещь, которая заставляет угадывать в ееавторе будущего мастера сатиры, это изданное в 1533 году "Пантагрюэлевопредсказание", издевательская пародия на обычные метеорологические и астрологические"предсказания", выпускавшиеся предприимчивыми любителями легкой наживыкаждый год. Рабле пробовал перо и нащупывал, очень осторожно, пути творчества.Латинские работы по медицине и археологии Рабле печатал и позднее. Они не прибавляютславы автору "Пантагрюэля".Первая же поездка в Италию сильно расширила кругозор Рабле, дала ему возможностьвернуться к вопросам, его занимавшим, и создать нечто гораздо более зрелое.В 1534 году в Рим с посольством короля Франциска приехал из Франции епископЖан дю Белле с большой свитой. Его сопровождал в качестве врача Рабле. Это былпоследний год понтификата Климента VII. Рабле был впервые в Италии. Прошло толькосемь лет после страшного разгрома, которому Рим подвергся во время Коньякскойлиги против Испании. В городе на каждом шагу были видны следы этого разгрома:разрушенные здания, черные после пожара стены домов, и каждый из римских жителеймог рассказать десятки самых потрясающих историй о страшных майских днях 1527года, когда Рим сделался жертвой испанцев и немецких ландскнехтов.Первое пребывание Рабле в Италии было непродолжительным. Он выехал из Лионав январе 1534 года, в Риме пробыл до 1 апреля, на обратном пути побывал, по-видимому,во Флоренции и вернулся в Лион 18 мая. Мы очень мало знаем о том, что он делалв Италии, с кем виделся, что читал, о чем думал. Молодость его прошла; ему былооколо сорока лет. Он знал много, но в Италии он получил возможность узнать ещебольше, ибо общий культурный уровень итальянцев был выше и выше была их политическаяориентированность. Вернувшись на родину, Рабле напечатал еще один том своейэпопеи, где частью вернулся к тем же вопросам, которыми занимался в "Пантагрюэле",частью поставил ряд новых. Эта вторая часть была озаглавлена: "Повестьо преужасной жизни великого Гаргантюа, отца Пантагрюэля": она вышла в 1534году и сделалась таким образом первой книгой романа, отодвинув "Пантагрюэля"на место второй книги.В прологе к "Гаргантюа" Рабле рекомендовал читателю путем внимательногочтения и усиленного размышления "разгрызть кость и высосать оттуда мозговуюсубстанцию" его рассказа, разгадать "пифагорейский символ", тоесть тайную его мысль по вопросам "религии, равно как политики и домоводства".Из этих вопросов особенно существенными представляются нам три: о воспитанииГаргантюа, о войне между королем Пикрохолом и Грангузье, отцом Гаргантюа, ио Телемском аббатстве.Начнем с воспитания Гаргантюа. Король Грангузье поручил воспитание своегосына схоластикам и богословам сорбоннского типа, людям старой культуры и старойнауки, для которых буквоедство было главным содержанием всякого образования.Они заставляли его зубрить так, чтобы он, начиная от азбуки и кончая серьезнымтрактатом, мог говорить все без запинки наизусть, не интересуясь смыслом. Мальчикничему не научился. Тогда посоветовали королю пригласить людей иного образамыслей, другой выучки. Обучение Гаргантюа было отнято у схоластиков и порученогуманистам. И здесь, в главах, которые посвящены обучению Гаргантюа гуманистами,Рабле раскрывает в очень яркой форме свои идеалы.Педагогика в культуре Ренессанса играла очень большую роль. Людям, создававшимновую культуру, было важно, чтобы новая культура получила в свои руки такоеорудие, при помощи которого она могла бы подготовить человека с раннего егодетства к восприятию этой культуры. Итальянские гуманисты XV века и теоретическиобосновывали этот принцип, и практически осуществляли его. В трудах ЛеонардоБруни, Верджерио, Дечембрио, Гварини была разработана целая система новой педагогики,и плоды теоретической мысли давно оживили там педагогическую практику. Былаоснована школа в Мантуе, во главе которой стоял энтузиаст новой педагогики Витторинода Фельтре. Эту школу называли la casa gloriosa - "домом радости".Основные моменты педагогики, получившей завершенно-художественное выражениев романе Рабле, вполне соответствовали тем самым принципам в этой области, которыесоздали итальянские гуманисты и которые следом за ними разрабатывали Эразм Роттердамскийи другие представители европейского гуманизма.Рабле положил в основу общественного воспитания два принципа. Во-первых, человекдолжен получать не только умственное образование, но и физическое воспитание:ум и тело должны развиваться одновременно, параллельно и гармонично. Во-вторых,ни одна система воспитания и образования не может быть сколько-нибудь успешной,если в ней не чередуются различные дисциплины и если эти различные дисциплиныне перемежаются - как освежающим моментом - отдыхом. Лучше всего ставить системуобразования так, чтобы воспитываемый не различал, где начинается учение и гдекончается отдых, и лучше всего, когда отдых и учение так чередуются между собой,что и то и другое воспринимается с большой радостью для воспитываемого. Этоточка зрения всей новой культуры, и этими принципами живет здоровая педагогикадо сих пор.Почему Рабле вернулся еще раз к вопросам воспитания, после того как в "Пантагрюэле"уже шла речь о воспитании героя? В Италии Рабле познакомился с теориями итальянскихгуманистов, и ему захотелось раскрыть всю общественную значительность системынового воспитания в том освещении, которым она озарилась в его сознании благодарякнигам его итальянских предшественников, тем более что этим способом одновременнонаносился удар сорбоннистам и схоластикам, еще очень живучим и вредоносным врагамнового просвещения.Совершенно понятно, почему Рабле ополчился на схоластиков со всей необузданноймощью своей сатиры. Схоластика была идейным оплотом старого мира. Она объединялав одну губительную силу мракобесие, фанатизм, самодовольное невежество; онаблагословляла инквизицию, вдохновляемую Сорбонною; она снабжала арсеналом богословскихаргументов поборников идейно уже разгромленной, ясно сознававшей свою неотвратимуюгибель, но тем не менее отчаянно оборонявшейся феодально-католической старины.Подбираемые схоластиками философские и богословские аргументы превращались вмуть церковных проповедей и приводили к инквизиционным кострам, которые зажигалисьсановниками церкви с молчаливого согласия короля. Столпы схоластической ученостив глазах Рабле поэтому вовсе не были всего только безмозглыми и тупыми педантами.Они, быть может, не сознавая этого, своей безмозглостью и тупостью гасили драгоценныесветочи нового знания, нового просвещения, новой культуры. Но бороться с нимибыло безопаснее всего так, как это делал Рабле: выставляя на посмешище их умственнуюнемощь, издеваясь над их человеческими слабостями. Да и сатирическому гениюРабле представлялась на этом пути легкая и благодарная задача - бить враговсмертоносным оружием, которым он владел с таким совершенством: карикатурой игротеском.Проблема войны с Пикрохолом касается не менее важных вопросов. Гаргантюа кончилили почти кончил своей учение в Париже. Он подрос, сделался крепким, сильнымюношей-великаном и, в сущности, был уже готов вступить в жизнь и помогать своемуотцу в трудах по управлению государством. Уже пришла пора расстаться с Парижеми возвращаться на родину. Но отъезд Гаргантюа был ускорен одним обстоятельством.У старого Грангузье жил по соседству давний противник - король Пикрохол. ЭтотПикрохол, воспользовавшись вздорным поводом, напал на Грангузье. Началась война.Это - вторая война, которую описывает Рабле. Первая была сюжетом одного из эпизодов"Пантагрюэля", изображала эпические битвы, богатырские подвиги, -словом, весь обычный арсенал героических поэм. Здесь война - повод.Рассказывая о ней, Рабле, в сущности, излагает свои мысли по основным вопросамполитики. что представляет собой Пикрохол? Это типичный король-феодал, корольв старом стиле, такой, которого уже, может быть, трудно было бы сыскать на каких-нибудькрупных европейских престолах, где повсюду сидели государи, воспитанные гуманистами,- король, который все свои упования неприкрыто возлагает на грубую физическуюсилу, который не считается ни с какими принципами в области права и управления.В конце концов Пикрохол был побежден, и войско его было разбито. Но идеологическиэто вопрос второстепенный. Не в войне тут было дело, и не в войске, и не в сражениях,а в образах обоих королей, короля-варвара и короля - заботливого, но чрезмерноблагодушного хозяина. Оба портрета, конечно, сатира, хотя в одном случае суроваяи беспощадная, а в другом - ласковая, почти любовная. Отдельные черты как Пикрохола,так и Грангузье можно было найти у любого из правителей Европы, даже у самыхпросвещенных. Смысл сатиры Рабле в том, что в существующей организации монархическойвласти - много черт, достойных осмеяния, много отрицательного, что ни одно измонархических государств в Европе нельзя признать настоящей монархией, достойнойэтого имени. Ибо принципа монархии Рабле не отвергал. Это было второе, что видеологии Рабле сформировалось после Италии. Италия в этом отношении далекоушла вперед. Политическая доктрина Макиавелли, Гвиччардини и их последователейанализировала достатояно внимательно и достаточно глубоко содержание понятиявласти вообще и монархической в частности. Рабле и тут было чему научиться уитальянцев, и Рабле, очевидно, научился. Ибо его изображение соперничества двухкоролей показывает, насколько сознательно было теперь его отношение к монархиии к власти вообще. Рабле не показал по-настоящему своего идеального монарха.Только отдельные намеки позволяют думать, что он видел в обоих своих героях,Гаргантюа и Пантагрюэле, некоторые черты этого образа.От идеалов политических легко совершается переход к идеалам общественным.Их Рабле рисует в картине Телемского аббатства.Монах, брат Жан, совершил в войне с Пикрохолом большие подвиги и должен былполучить за это награду. Когда у него спросили, что он хочет, он ответил, чтохотел бы, чтобы для него был создан монастырь, не похожий на все другие. Такоймонастырь и был создан в Телеме. Он действительно оказался ни в чем не похожимна другие. В монастырях главное место занимали церковные службы; в Телеме нетдаже церкви. В монастырях - устав; в Телеме - никакого. В монастырях все размерено,ограничено, распределено по часам; в Телеме все будет распределяться соответственноудобствам и надобностям. В монастыри принимают только кривых, горбатых, хромых,уродливых женщин, а мужчин хилых, худосочных, бездельников, никчемных; в Телембудут приниматься красивые, хорошо сложенные, обладающие хорошим характероммолодые люди обоего пола В монастырях - суровая дисциплина; в Телеме - свобода.В монастырях монахи дают обеты целомудрия, бедности и послушания; в Телеме будетустановлено, что каждый может состоять в браке, быть богатым и жить свободно,и каждый, кроме того, будет иметь право уйти из монастыря, когда ему вздумается,совершенно беспрепятственно. Весь монастырский регламент Телема заключаетсяв одной статье: fais ce que voudras - делай что захочешь. Полная свобода: никакогообязательного труда; светлое спокойное существование. Ни надрыва, ни фанатическихвыступлений, ни дрязг. Что хотел сказать Рабле этой утопической картиной?Феодальному средневековью было незнакомо понятие свободы. Оно знало понятиевольностей, то есть изъятий в пользу какого-либо коллектива из общего режиманесвободы и принуждения. Понятие свободы, относящееся к человеку как таковому,имеющее сколько-нибудь универсальный характер, противоречило всему феодальномустрою и потому просто не существовало. Итальянские гуманисты уже давно требовалисвободы для человека. Но свобода в понимании итальянского Ренессанса имела ввиду отдельную личность. Гуманизм доказывал, что человек в своих чувствах, всвоих мыслях, в своих верованиях не подлежит никакой опеке, что над ним не должнобыть чужой воли, мешающей ему чувствовать и думать, как хочется. Рабле расширилэто понятие. Рабле создал картину большой группы людей, - Телемское аббатствоон рисует не то как отдельный город, не то как маленькое государство, - гдеиз жизни устранено всякое принуждение внутреннее и внешнее, и не только длямыслей и чувств, но и для действий. Внутреннего принуждения нет, ибо таков режим.внешнего нет, ибо государство, которое может осуществить принуждение, отказалосьот своих прав. Живи, как хочется. Провозглашена свобода не для индивидуума только,а для целого большого общежития. Напрашивается дальнейший вывод: если существуюти могут существовать такие общежития, для которых не писан закон о принуждении,то и все существующие общежития - город, общество, государство - тоже могутбыть свободными, и для них может быть устранено всякое принуждение и всякаяорганизация принуждения. Это не анархизм: это определенная борьба против тойсистемы принуждения, в которой жило феодальное общество и в которой был весьсмысл феодального общества.Что эта картина Телемского аббатства не более как утопия - блистательная,правда, лучезарная. заглядывающая в далекое будущее и страстно призывающая егоприход, - но все же утопия, видно из того, как Рабле изображает материальнуюбазу этой беспечальной жизни. "На построение и устройство обители Гаргантюаотпустил наличными два миллиона семьсот тысяч восемьсот тридцать один "длинношерстныйбаран" (название монеты) и впредь до окончания всех работ обещал выдаватьежегодно под доходы с реки Дивы один миллион шестьсот шестьдесят девять тысячэкю с изображением солнца и столько же с изображением Плеяд. На содержание обителиГаргантюа определил в год два миллиона триста шестьдесят девять тысяч пятьсотчетырнадцать нобилей с изображением розы, каковую сумму монастырская казна должнабыла получать в виде гарантированной земельной ренты". Эти семизначныеточные цифры выстроились у Рабле не только для смеха. Они показывают, что вЕвропе не было такого государства, которое способно было бы выплачивать этинесуразно огромные суммы на организацию и поддержание эпикурейского общежития,и что, следовательно, его материальное обеспечение вообще невозможно.Но мысли были высказаны, картина свободного общежития и полнокровной жизнив нем, исполненной красоты и радости, протекающей в культурных занятиях и удовольствиях,нарисована. Читателю было над чем подумать.Таким образом, к "Пантагрюэлю" было добавлено начало. Теперь всеновое, свежее, оппозиционное, гуманистическое, заключавшееся в двух книгах,могло оказывать мощное воздействие на общество.Дальнейшая работа над романом затормозилась вследствие перемены в религиознойполитике Франциска I. Началось бешеное преследование лютеран и свободомыслящих,запылали костры. Многие гуманисты поспешили опубликовать декларации, в которыхони отмежевывались от "еретических" мнений. Многие сочли благоразумнымпеременить местожительство. В их числе был Рабле. Он исчез из Лиона, а вскоренашел способ оказаться вне досягаемости Сорбонны и ее ищеек. Он снова уехалв Италию, опять вместе с Жаном дю Белле, который тем временем стал кардиналом.Теперь интересы Рабле неожиданно направились в другое русло. Живя в Риме,где папу Климента VII сменил Павел III, Рабле имел возможность близко присмотретьсяк папскому хозяйству и нашел здесь много для себя интересного. В частности,он обнаружил в папском огороде и фруктовой саду немало овощей и плодов, нигдетогда еще не известных в Европе (артишоки, "римский салат", ренглотыи т. д.). Рабле стал собирать и изучать эти неизвестные ему семена и образцыих отослал во Францию.Рабле вернулся, таким образом, к своим естественнонаучным интересам и занималсяв это свое пребывание в Риме, которое тянулось месяцев семь-восемь (от августа1535 до апреля 1536 г.) преимущественно ботаникою. Он не забывал, конечно, идругого. Археология Рима продолжала и в этот период привлекать его внимание.Он много бродил по развалинам. Немало времени ушло на устройство важного длянего личного дела: он добился у папы прощения за самовольное оставление своегобенедиктинского монастыря. Когда он вернулся на родину, то тут его сразу увлеклив круг совершенно новых для него вопросов.Если обратить внимание на хронологию отдельных частей его романа, то нетрудноувидеть, что после появления "Гаргантюа" в 1534 году и до 1546 года,когда появилась "Третья книга", Рабле как будто совершенно не интересовалсяэтим романом. Это странное обстоятельство недавно пытался объяснить в комментарияхк "Третьей книге" Абель Лефран, известный исследователь жизни и творчестваРабле. Когда Рабле вернулся из второй поездки в Италию, утверждает Лефран, семьядю Белле, которой Франциск I поручил организацию во Франции и особенно вне Франциираспространения сведений, нужных правительству, привлекла к этому делу Рабле.Рабле не уклонился: новое положение избавляло его от тревог за личную безопасность,так сильно обострившихся перед второй поездкой. Дело это не было новым. Ещепри Людовике XII в первом десятилетии XVI века подобные же литературные поручениявыполнял такой крупный писатель, как Пьер Гренгуар, автор известных соти, направленныхпротив папы Юлия II. Ни он в то время, ни Рабле теперь не считали эти занятияпредосудительными. Они оба были убеждены, что служат своим пером родине. Следовработ этого рода, принадлежащих Рабле, не сохранилось, ибо они носили в значительноймере негласный характер.Эти свои секретные дела он мог соединять если не с продолжением романа, тос медициною. В 1537 году он получил в Монпелье степень доктора и в ближайшиегоды практиковал как врач в разных местах на юге Франции. В это время у негозавязываются сношения с королем Франциском. В середине июля 1538 года он неожиданнооказывается в королевской свите в знаменательный день свидания Франциска с КарломV в Эгморте. Это свидание было устроено стараниями папы Павла III, обеспокоенногоуспехами реформационного движения и пытавшегося наладить для борьбы с ним соглашениемежду двумя сильнейшими католическими монархиями. Соглашение состоялось, и сэтого дня эра терпимости во Франции окончательно отошла в область преданий.Репрессии усилились. Сорбонна оказалась снова в чести, и для всякого человека,который имел основания опасаться ее, вставал вопрос о том, как себя обезопасить.А кто мог чувствовать на себе косые взгляды обскурантов больше, чем Рабле? Обеего книги - и "Пантагрюэль" и "Гаргантюа" - были уже осуждены:сорбоннисты были достаточно умны, чтобы понять, как опасен им Рабле. Правда,он был рекомендован королю лицами, которым Франциск доверял. Но этого Реблеказалось мало, и он считал, что не лишним будет принять меры к спасению того,что можно было еще спасти из своих писаний. Он начал с того, что пересмотрелобе свои "грешные" первые книги. В 1542 году он напечатал их вместе,в том логическом порядке, в каком они должны были следовать одна за другой:сначала "Гаргантюа", потом "Пантагрюэль". В этом изданиион смягчил нападки на богословов Сорбонны и убрал места, которые могли датьповод к зачислению его в протестанты. Но он не тронул издевательств над чудесамии пародий на Библию, так как устранить их значило бы признать их богохульными.В 1540-1542 годах Рабле находился при дворе пьемонтского наместника Ланже(Пьемонт в значительной части принадлежал тогда Франции), брата кардинала дюБелле, а в 1545 году он получил он короля привилегию на дальнейшее издание "Пантагрюэля",что было далеко не лишним, так как Сорбонна уже точила на него когти. "Третьякнига", сравнительно невинная, вышла в 1546 году. В ней Рабле совершенноотказался от глумления над церковью и над Сорбонной и даже (гл. 29) погладилслегко по головке "добрых богословов" за то, что они "искореняютереси" и "внедряют в сердца человеческие истинную... католическуюверу". Ему нужно было помириться с Сорбонной и добиться если не благословенияее - на это рассчитывать было трудно, - то, по крайней мере, ее нейтралитета.Единственное, что Рабле позволял себе по-прежнему, - это насмешки, порою достаточнозлые, по адресу монахов. Но это была такая ходячая монета в те времена, чтобез нее не обходилась, можно сказать, ни одна новелла, и самые суровые духовныецензоры не очень хмурились на выходки этого рода. Плодами предосторожности былив значительной мере план и сюжет "Третьей книги".Эту книгу можно было бы озаглавить "Панург", ибо беспутный другПантагрюэля выдвигается в ней на первое место, а его неудержимое желание женитьсяопределяет весь сюжет. Строя таким образом книгу, Рабле получил возможностьпочти совершенно устранить элементы ироикомического эпоса с великанами в качествеглавных персонажей. Пантагрюэль становится скорее фоном повествования, чем егопротагонистом. Он все время присутствует, огромный, сильный, малоподвижный,но динамику рассказа создают не его интересы, а интересы Панурга. Проблема Панурговойженитьбы дает повод Рабле развернуть во всю ширь сокровища своей учености: филологической,философской, юридической, естественнонаучной. Вопрос о женитьбе перерастаетв вопрос об отношениях между мужчиной и женщиной, в анализ общественной и культурнойроли женщины. Пантагрюэль рекомендовал Панургу обратиться за советом к богослову,врачу, философу и юристу. А еще раньше Панург уже обращался к астрологу и поэту,вопрошал некую сивиллу, а после четырех ученых консультаций решил, в согласиис Пантагрюэлем, ехать в Китай и спросить там мнение оракула Божественной Бутылки.Все это и дало Рабле повод обнаружить свою эрудицию, а из показа новых лиц возниклацелая галерея художественных образов огромной реалистической силы. Сатира Раблеполучила тут обильную пищу. Советы, которые с разных сторон даются Панургу,так нелепы и смешны, советчики представляют собой такую великолепную галереючеловеческой глупости, особенно лжефилософы схоластической школы, - что этистраницы новой его книги сделались яркой картиной мертвой и уже неспособнойвоскреснуть феодальной культуры.Однако все меры предосторожности, принятые Рабле, не помогли. "Третьякнига" была осуждена Сорбонной так же, как и обе ее предшественницы. Временабыли тяжелые. Инквизиция свирепствовала. Вскоре после выхода "Третьей книги",в том же 1546 году, на площади Мобер в Париже был сожжен старый соратник и другРабле, Этьен Доле, которого, несмотря на недавнюю размолвку, он ценил и уважал.На королевскую защиту полагаться было трудно. Франциск, который знал Рабле,был болен, и его смерти можно было ждать каждый день. В следуюшем году он умер,а с преемником его, Генрихом II, у Рабле никаких связей еще не установилось.Рабле решил, что будет благоразумнее не испытывать судьбу и до лучших временскрыться из Парижа, куда он приехал, чтобы следить за печатанием книги. Он перебралсяза границу и нашел приют в Меце, где стал работать врачом. Кардинал дю Беллеподдерживал его материально, а в августе 1547 года взял его снова с собой, втретий раз отправившись в Италию. Уезжая, Рабле оставил своему лионскому издателюту часть "Четвертой книги", которая была у него готова. Она вышлав свет в 1548 году.В Италии Рабле пробыл на этот раз довольно долго, до ноября 1949 года. Онобщался там с гуманистами, писателями, художниками, дипломатами, пополнял своеобразование, описывал празднества, устраиваемые в "вечном городе"его кардиналом. А когда он вернулся во Францию, мрачная атмосфера оказаласьсильно прояснившейся.Одна за другой последовали смены на престолах, французском и папском. ПавлуIII наследовал Юлий III, и очень скоро стал обостряться начавшийся еще до новогопапы конфликт между Парижем и Римом по поводу раздачи французских бенефициевкурией и связанных с нею темных банковских махинаций. Курия и, следовательно,папа все более становились в положение врага, с которым нужно было боротьсявсяким оружием, в том числе и идеологическим.По этому поводу покровители Рабле - в их числе появились кардиналы Шатильони Лотарингский, через которых он перешел на положение клиента могущественныхдомов Колиньи и Гизов, - в удобный момент напомнили Генриху II о Рабле и обуслугах, оказанных стране писателем при его отце. Положение Рабле сразу улучшилось.Теперь уже и кардинал дю Белле мог покровительствовать ему более открыто: вянваре 1551 года он дал ему место кюре в Медоне, близ Парижа, связанное с хорошимидоходами. Это был обычный в те времена бенефиций, не требовавший фактическогоисполнения священнических обязанностей. Все свое время Рабле мог теперь тратитьна ученые и литературные занятия. Он кончил "Четвертую книгу", котораябыла полностью напечатана в силу новой королевской привилегии, выхлопотаннойкардиналом Шатильоном в 1552 году.Пока книга печаталась, ситуация для Рабле была такова, что он мог не особеннобояться нападок. Сорбонна угрюмо молчала, а лаяли только озлобленные от усердияшавки, вроде монаха Габриэля де Пюи-Эрбо, который написал на него беззубый доносв 1549 году. Очень показательно то, что год спустя напал на него и Кальвин впамфлете "О соблазнах". Для "женевского папы" было особенноопасно вольнодумство Рабле, который поднимал на смех всякое принуждение в областирелигии. С такими противниками Рабле не страшно было схватиться. И монаху иКальвину в "Четвертой книге" посвящено немало злых и остроумных сентенций.Уже в той ее части, которая была опубликована отдельно, было несколько обращавшихна себя внимание эпизодов. Пантагрюэль с Панургом и другими сподвижниками едутна корабле в паломничество к оракулу Бутылки и по дороге встречают разные островаи переживают всякие приключения. Общественная сатира почти безмолвствует в тойчасти книги, которая вышла отдельно. В нее попал только один эпизод с землейПрокурацией, приютом Ябедников - первый набросок сатиры против судов и судейских,предвещающий более резкую атаку на них в эпизоде "Пушистых Котов""Пятой книги". Он открывает ряд все более злых сатирических аллегорийследующих частей и вставлен словно затем, чтобы показать метод, которому Раблебудет следовать в более серьезных нападках на пороки и изъяны современной емужизни.В этой первой части "Четвертой книги" имеются два превосходных описательныхэпизода, ставших знаменитыми. Первый - это "панургово стадо". Мотивего заимствован у итальянского, писавшего по-латыни поэта XVI века Фоленго,из его ироикомической поэмы "Бальдус" (проделка Чингара, одного изгероев поэмы), но он развернут в великолепную картину, полную острого реализмаи глубокого психологического проникновения. Второй эпизод - описание бури, вкоторой мы находим не только величественную панораму разбушевавшейся стихии,но и ряд тонко и мудро подмеченных черт, раскрывающих образы героев эпопеи -Пантагрюэля, Панурга, брата Жана, Эпистемона.Возможно, что, когда кардинал Шатильон передавал Рабле королевскую привилегиюна печатание "Четвертой книги", он или кардинал дю Белле разъяснилиРабле, что почтительности по отношению к папе от него сейчас меньше всего будуттребовать. Во всяком случае, Рабле писал так, как если бы он чувствовал, чтоузда с него снята и он может говорить все, что угодно. Его сатирические аллегорииот главы к главе били больнее. Вот остров, где царствует враждебный всему естественномуПостник, который приводит на память автору притчу итальянского гуманиста Кальканьинио Физисе (Природа) и Антифизисе (Противоестество). Последняя у Рабле производитна свет детей, ходящих вверх ногами, а также монахов, христопродавцев, "святош"(почитателей папы), "неуемных кальвинистов, женевских обманщиков","бесноватых путербеев" (удар по Габриэлю де Пюи-Эрбо) и "прочихчудищ, уродливых, безобразных и противоестественных". Портрет Постника- первая атака на всех фанатиков: недаром "святоши" стоят в одномряду с "неуемными кальвинистами", за которыми поспешает злополучныйПюи-Эрбо. Главный бой папе был дан в описании Острова папоманов. Жители этогоострова только что сокрушили своих противников папефигов (показывающих фигупапе, то есть кальвинистов), и их епископ Гоменац, чтобы приветствовать Пантагрюэляи его свиту, произносит похвальное слово Декреталиям. Как известно, сборникпапских постановлений, носящий это название, односторонним решением пап былобъявлен источником канонического права, и именно Декреталии санкционироваливсякого рода вымогательства курии; благодаря их "златотекучей" энергии,Франция ежегодно отдавала Риму в виде дани четыреста тысяч дукатов, которыеГенриху II представлялось более полезным видеть в его собственной казне. И похвальноеслово Декреталиям верного папского слуги Гоменаца полно убийственной иронии,которая стоит пафоса первого Лютерова памфлета против Рима.Задача, которую Рабле поставил себе, была выполнена блестяще. Но и труд италант великого писателя не пошли ему на пользу. "Четвертая книга"вышла в феврале 1552 года, а в апреле король заключил мир с папою. Признакитакого поворота появились уже и раньше. Рабле, по-видимому, об этом знал и,вероятно, перед самым появлением в свет книги счел благоразумным еще раз скрыться.Недаром в конце 1552 года в Лионе ходили слухи, что он арестован и посажен втюрьму. Попытки добиться верных сведений о нем в Париже не привели ни к чему.Рабле исчез. Книга была, как и три ее старшие сестры, осуждена. Но едва ли самРабле подвергся репрессиям. Он умер в Париже и там же похоронен во второй половине1553 года.Легенда больше всего приукрасила рассказ о его последних часах. Ему приписываюти меланхолическое обращение к окружающим: "Задерните занавес: фарс окончен",и знаменитые, трудно переводимые скептические слова: "Je vais querir legrand Peut-Etre" ("иду искать великое Быть-Может"), и насмешкунад священником, подававшим ему последнее причастие: "У меня нет ничегоценного, я много должен, остальное я оставляю бедным".В 1562 году появилась в печати частично, под заглавием "Остров звонкий",а в 1564 годе целиком - "Пятая книга". В ней самому Рабле принадлежат,по-видимому, лишь наброски и отдельные главы, а не весь текст, местами болеевялый, более тяжелый, более перегруженный аллегорией и более яростно нападающийна церковь, чем даже в "Четвертой книге".Теперь это было уже неопасно. Политическая борьба под религиозными лозунгамивыходила из области идеологии. Уже звенели мечи и лилась кровь. 1 марта 1562года произошло избиение гугенотов людьми герцога Гиза в Васси, заставившее кальвинистоввзяться за оружие и подняться против короля. Противокатолические и противопапскиепамфлеты гугенотов по своей резкости и прямолинейности оставили далеко за собоюи издевательскую апологию Декреталий "Четвертой книги", и картину"Острова звонкого" "Пятой книги" со всеми ее насмешкаминад папой. Теперь пропаганда гугенотских идей совершалась в открытых боях, аРабле со своей позицией, одинаково поднимавшей на смех "неуемных кальвинистов"и "Папего" (Попугай, иначе - папа), оказался бы беззащитным междудвумя вооруженными до зубов отрядами, готовыми броситься один на другой.С легкой реки Брюнетьера Рабле старались иногда изобразить чуть ли не правовернымкатоликом, человеком, в котором преобладали средневековые черты, в котором нетничего, что было бы типично для Возрождения. Все это противоречит фактам. ФранцузскоеВозрождение очень скоро утратило свой беспечно жизнерадостный, языческий характер,благодаря возгоревшейся религиозной борьбе, подобно тому как это случилось вГермании. Во Франции Возрождение начиналось, как и в Италии, классическими занятиямии новеллистикою. То и другое отражало общественный рост: служило ответом накультурные запросы буржуазии, но буржуазии, не ставшей еще "буржуазно ограниченной".Яростный напор кальвинизма нарушил спокойное течение культурного процесса, и,начиная с Лефевра д'Этапль, гуманизм стал насыщаться религиозными интересами.Выяснить свое отношение к католицизму и протестантству стало обязательным длявсякого гуманистически образованного писателя. И, наоборот, отношение ко всякомуидеологу нового течения определялось его религиозными оценками.Рабле - монах, гуманист, врач, ботаник - с первых же шагов попробовал установитьсвою точку зрения. Он не пошел ни за Сорбонной, ни за Женевой. Он примкнул кДеперье, который во имя свободы мысли и совести отверг и католицизм и кальвинизм.Больше того, обе первые книги Рабле дают все основания утверждать, что по существусвоих убеждений он был близок к атеизму. Такая позиция прекрасно отвечала настроениямнаучного критицизма ученого филолога и естествоиспытателя-материалиста. ВнешнеРабле на этой позиции не удержался. Он затушевал свои первые формулы уже в повторномиздании двух первых книг эпопеи (1542 г.) и разразился весьма злой инвективойпротив старого друга, Этьена Доле, напечатавшего их перед этим без изменений.Дальнейшие его формулы становились мягче, когда атмосфера сгущалась и загоралиськостры, а затем снова приобретали резкость, отвечавшую его истинным убеждениям,когда ему давали волю. Это никого не вводило в заблуждение. Сорбонна его кляла.Кальвинисты, для которых натиск во имя свободы совести был более нестерпим,чем что бы то ни было, поражали его своими перунами. Но Рабле охраняло покровительствокороля и трех могущественных епископов. Все же он порою вынужден был идти накомпромиссы. Он отказывался от провозглашения опасных теорий, смягчал многое,не желая разделять судьбу Беркена или Доле. Недаром он вложил в уста своемуПанургу заявление, пародирующее формулу папского увещевания вновь назначеннымкардиналам, гласившую: "Защищайте веру вплоть до смерти включительно".Панург по пустому и непристойному поводу говорит: "Я утверждаю вплоть докостра, разумеется, исключительно, что" и т. д. Так и сам Раблезащищал настоящие свои убеждения "вплоть до костра, разумеется, исключительно".2
Рабле не только является самым ярким выразителем культуры французского Ренессанса,несущего в себе бурный подъем буржуазных сил и такое же бурное кипение буржуазныхстрастей. Рабле, как всякий большой художник, очень явственно ощущает свою связьс широкими массами народа, трудящихся. Доказательство этого рассыпаны во множествена страницах его романа. прежде всего, сюжет его взят, как мы видели, из народной,лубочной литературы: у него фольклорные корни. Язык романа - в основном народныйязык, который Рабле хочет обогатить внесением в него новых, ученых и литературныхэлементов. Способ изложения, особенно в первых двух книгах, идет навстречу народномупониманию. Фольклорный материал - поговорки, пословицы, сказки, песенки и т.д. - уснащает роман от начала до конца, как в "Дон-Кихоте". Весь тонсовершенно чужд всякого аристократического эстетизма. Наоборот, в нем - нарочитаяплебейская грубоватость, которая не раз служила поводом для обвинения Рабле(эту участь он разделял, как известно, с Шекспиром), в том, что он нарушаетправила "хорошего вкуса".Жанровые картины в романе обнаруживают постоянное и неуклонное избирательноесродство с народной средою: Рабле больше всего любит изображать плебейские слои.Именно в этих сценах его реалистический герой становится особенно сочным. Иногдаон даже не чужд тенденции слегка прикрасить именно плебейский быт и показатьпредставителей низов как заслуживающих лучшей участи. Если для такой тенденциион не находит поводов в своих наблюдениях над реальной жизнью, он придумываеттакую картину, где действительность опрокинута на голову: представители высшихклассов подвергаются всяческому поношению и вынуждены заниматься самыми презреннымипрофессиями, а плебеи властвуют и наслаждаются жизнью. Так происходит, например,в загробной жизни, если верить его Эпистемону, убитому, побывавшему в потустороннеммире и чудесным образом вернувшемуся к жизни.Ощущение жизни, которое выражает роман, подсказано настроениями демократическихмасс. Прежде всего, эти стихийный материализм, который (о чем мы скажем ещениже) определяет в значительной мере и художественные приемы и который, крометого, складывается в общую доктрину там, где рассказывается о Гастере (Желудке)и его царстве ("Четвертая книга", гл. 57-62). Самая идея принадлежитПерсию, но она развернута в такую великолепную картину, о которой римский сатирики мечтать не смел. Персий говорит, что Гастер - "учитель ремесел и даровательума". Рабле превращает его в олицетворение основной хозяйственной необходимости,которая становится творцом всей цивилизации. Замечательная 61 глава, которуютщательно замалчивало старое литературоведение, содержит хорошо продуманныйанализ возникновения культуры из первичных хозяйственных требований. Природаотдала в удел Гастеру хлеб, то есть основное питание, и он изобрел земледелие,чтобы добывать зерно. Чтобы охранять зерно и хлеб от стихийных бедствий, опустошенийсо стороны животных и разбоя людей, он изобрел медицину, астрономию, математику,а также военное искусство - научил людей строить замки, крепости и города изащищать их, изобрел оружие. Чтобы превращать зерно в хлеб, он изобрел мельницу,дрожжи, часы, добыл соль и огонь, научил людей перевозить зерно по суше и поводе, изобрел телеги и суда, скрестил лошадь с ослом, чтобы получить выносливогомула. Так постепенно сложилась культура. В этой картине замечательна одна особенность.Нет власть имущих и подчиненных, нет богатых и бедных. Все люди равны, и у ниходин господин - Гастер, общая всем изначальная необходимость.Рабле, несомненно, ощущал связь своей идеологии с чувством жизненной правды,присущей народу, и ощущение этой связи поддерживало его в этой борьбе. Его орудиембыло слово, и он должен был использовать его до конца. Отсюда пафос, которыйпроявляется в борьбе Рабле и который вооружает такой силою его сатиру, его иронию,его могучий смех. Все это объединяется в его идеологии.Каковы дальнейшие элементы этой идеологии? Рабле, конечно, гуманист. Нельзяотрицать, что среди французских гуманистов трудно было найти человека болееученого. Только самые крупные авторитеты гуманистического движения во Франции,как Бюде и Анри Этьен или их предшественники Шампье и Гаген как филологи, былилюдьми более учеными. Рабле не вступал с ними в соревнование. Мы не найдем унего романтически восторженного преклонения перед древней культурой. Но Раблешире, чем самые даровитые и просвещенные представители французского гуманизма,так как Рабле не только филолог, не только гуманист, но также естествоиспытатель.В мировоззрении французского Ренессанса он занимает ту позицию, на которую сталвпервые Леон Батиста Альберти в Италии и которую принял целиком Леонардо даВинчи. Рабле соединял в себе обе струи, на которые разделился поток итальянскихгуманистических идей на рубеже XV и XVI века. Он одновременно был и филологоми естествоведом, одновременно был представителем и словесности как необходимогоорудия новой критики, и естествознания как такого же необходимого орудия дляовладения материальным миром.Если изучать роман Рабле с точки зрения тех естественнонаучных знаний, которыев него вложены, то среди художественных произведений средних десятилетий XVIвека трудно найти хотя бы одно, которое в этом отношении могло бы с ним сравниться:такая в нем широкая эрудиция. Рабле только не был - в отличие от Леонардо -крупным математиком. Но ботаника, зоология, медицина, география - все это егоподлинный удел. Те элементарные знания, которые помогли Колумбу открыть Америку,у Рабле разработаны с поразительной точностью и широтою. Детальная сверка путешествияПантагрюэля с картою, произведенная недавно, раскрыла это вполне. География"Утопии" Томаса Мора - детский лепет по сравнению с географией "Пантагрюэля".Упор на естествознание был главным стержнем мировоззрения и пропаганды Рабле.Он понимал, что филология свое дело сделала, что его собственная доля в нейбыла скорее доля эпигона. А естествознание было моментом боевым, и программаРенессанса должна была строиться, как писал Гаргантюа своему сыну, на "восстановлениивсех наук", то есть в том числе и наук о природе. Эта мысль, брошеннаяуже в той книге, которая была написана первой в 1533 году, перекликается с восторженнымгимном природе, вставленной через двадцать лет в "Четвертую книгу",гимном "Физису", который породил Красоту и Гармонию. Это в основноммысль Данте ("Ад", песнь XI), которая дошла до Рабле прямо или чрезпосредство какого-нибудь позднейшего гуманиста. Но она вполне отвечала всемточкам зрения самого Рабле, прежде всего его влюбленности в жизнь и его материализму.Это то, что нужно было пропагандировать в первую голову.Для пропаганды у Рабле было несколько орудий. Прежде всего, гигантские размерыгероев. Расчет прост: большое легче разглядеть и потому большое лучше дойдет.Это то, что теперь называют "крупным планом". Конечно, великанов своихРабле получил из народной книги. Прием этот до него находил применение и в болеевысоких областях искусства и культуры. Рабле не поделился с нами тем впечатлением,которое произвел на него Сикстинский плафон Микеланджело. Не видеть его он немог. А в нем действие крупным планом демонстрировалось необычайно показательно:пророки и сивиллы - ведь те же великаны, и титанизм у Буонарроти - вариант егоterribilita (ужасное, грозное), то есть стремления взволновать зрителя как можнобольше и тем подготовить восприятие им идеи-образа. Только у Рабле титанизмне трагический, как у Микеланджело, а гротескный. Он действует не волнением,а смехом, что тоже было в замысле.Своего читателя, массового, демократического читателя, Рабле хотелзавоевать именно смехом. Поэтому его смех особенный. Так смеяться, как он, неумел никто. Смех Рабле - не мудрая и хитрая улыбка Ариосто, не мелкое пасквильноеострословие Аретино и не тонкая сатирическая усмешка Монтеня. Это оглушительный,раскатистый смех во все горло, который понятен каждому и потому обладает огромнойзаразительностью, от которого рушится все, над чем он разражается, смех здоровый,освежающий и очищающий атмосферу. Так смеялся у Чосера Мельник, у Пульчи - Морганте.Так будет смеяться Санчо Панса. Так смеются люди из народа. И Рабле знает, чемможно вызвать такой смех у народа.Смех Рабле, как и гротеск Рабле, - орудие его сатиры, а сатира - одна из самыхярких особенностей художественного гения реалиста Рабле. Но реализм у него особенный.Он отличается от реализма других художников Ренессанса, близких ему по времени,именно тем, что он густо окрашен тонами сатиры.Его реализм - критический, но критика его не спокойная, а боевая и темпераментная.Описания, полные красок; ситуации, обнаженные до конца в своей социальной ибытовой сущности; образы, иногда умышленно грубые, но сочные и резко индивидуализированные- все взято преимущественно в сатирическом ключе. И все вскрывает различныестороны подлинной жизни до самых ее глубин. Сатирическая палитра Рабле необычайнобогата, но как бы он ни изображал жизнь - путем негодующего разоблачения, замысловатогогротеска или бесцеремонной насмешки, рассчитанной на гомерический хохот, - онвсегда дает изображение, верное природе. И наиболее потрясающие по реализмуэффекты часто достигаются у него карикатурным показом того, что прямо противоположнодействительности.Рабле знает, чем он силен, и потому широко пользуется своими изобразительнымисредствами. В жизни для него нет ничего, что он считал бы недостойным своегопера. Что существует в действительности, должно существовать и в искусстве.Пусть то будут самые низменные проявления слабостей человеческого организма,процессы половые и пищеварительные, нормальные и анормальные. Все это - жизнь,хотя лицемеры монахи и схоластические богословы в этом сомневаются. Плоть человеческая,несовершенная, доступная болезням и старости, покорная соблазнам, - подлинныйкусок жизни. Мы не можем не признавать ее несовершенств, но мы не имеем никакогоправа считать ее из-за этих несовершенств "грешной". Если плоть -кусок жизни, то жизнь - кусок материального мира, Природы, Физиса, и мы должныпринимать его, этот мир, во всем величии, во всей широте его материального естестваи изображать его таким. Поэтому реализм Рабле окрашен яркими материалистическимитонами. В жизни для Рабле самое интересное - люди. Он с упоением лепит однуза другой свои фигуры. У него к ним разный подход: спокойный, хвалебный, негодующий,иронический, гротескный - больше иронический и гротескный. Но все они живые,и ни одна не повторяет другой. Его роман делает то же, что совершенно в другомключе он мог найти в "Божественной комедии". Данте своих итальянцеввоспевает, возвеличивает, проклинает: в его характеристиках кипит страсть. Раблебольше смеется, но смех его тоже не бесстрастен. А образы и тут и там одинаковоживые. В первых двух книгах у Рабле - наставники Гаргантюа и сподвижники Пантагрюэля,в третьей - советчики Панурга, в четвертой и пятой - жители посещаемых островов;это такая галерея типов, какую редко можно найти в другом художественном произведенииизображенною с таким пластическим гением. Две фигуры все-таки должны быть выделеныиз этой галереи как самые яркие: Панург и брат Жан.Панург - студент, умный, циник и сквернослов, дерзкий, озорной бездельники недоучка, типичный "богема". В нем есть что-то от Маргутте из поэмыПульчи, и от Чингара из поэмы Фоленго, и есть от Вийона, память которого Рабленежно чтил. В его голове хаотически навалены всевозможные знания, как в егодвадцати шести карманах навалена груда самого разнообразного хлама. Но и егознания, подчас солидные, и арсенал его карманов имеют одно назначение. Это наступательноеоружие против ближнего, для осуществления одного из шестидесяти трех способовдобывания средств к жизни, из которых "самым честным и самым обычным"было воровство. Настоящей, крепкой устойчивости в его натуре нет. Он может вкритическую минуту пасть духом и превратиться в жалкого труса, который толькои способен испускать панические нечленораздельные звуки. В момент встречи сПантагрюэлем Панург был типичным деклассированным человеком с соответствующим,прочто сложившимся характером, с которым он не может разделаться и тогда, когдаблизость к Пантагрюэлю окунула его в изобилие. Его деклассированное состояниевоспитало в нем моральный нигилизм, полное пренебрежение к этическим принципам,хищный эгоизм. Таких авантюристов много бродило по свету в эпоху первоначальногонакопления. Но он в то же время не лишен какого-то большого обаяния. В нем стольконескладного бурсацкого изящества и бесшабашной удали, он так забавен, что мужчиныпрощают ему многое, а женщины млеют. И сам он обожает женщин, ибо природа наделилаего вулканическим темпераментом. Ему не приходилось жаловаться на холодностьженщин. Но беда той, которая отвергнет его домогательства. Он устроит с нейсамую последнюю гадость - вроде каверзы с собаками, жертвою которой стала однапарижская дама. Есть в Панурге и еще другое, - быть может, самое важное. Онсмутно, но взволнованно и с энтузиазмом предчувствует какое-то лучшее будущее,в котором люди деклассированные, как он, найдут себе лучшее место под солнцем,будут в состоянии трудиться и развивать свои способности. Панург - плебей, сынренессансного города.Брат Жан - тоже плебей, но плебей деревенский. Рабле сделал его монахом, ноэто только гротескный прием. Брата Жана он никогда не валит в одну кучу с другимимонахами, которым в романе неизменно зло достается. Он - любимец автора. В одномтолько отношении он похож на прочих монахов: своими нечистоплотными привычками.Грязь его не смущает, и иногда за обедом на кончике его длинного носа неаппетитноповисает капля. Но какой это чудесный человек! Смелый, энергичный, находчивый,никогда не теряющийся ни в каких опасностях и в то же время гуманный в лучшемсмысле слова. Силою и ловкостью, которыми одарила его природа, он никогда непользуется во вред ближнему. В этом он нимало не похож на Панурга, над которымпостоянно издевается за его неустойчивость, трусость и другие слабости. И таккак брат Жан - тип цельный, приемлющий мир радостно и полнокровно, ему ничточеловеческое не чуждо. Он любит удовольствия, любит, знает и ценит женщин. КогдаПанург колеблется, желая жениться и опасаясь рогов, самые практические советыдает ему брат Жан, рассказывающий ему мудрую новеллу о кольце Ганса Карвеля.Поэтому эротизм брата Жана свободен от густого налета непристойности, свойственногоэротизму Панурга. Психика брата Жана такая же крепкая и здоровая, как и егофизическое существо. Он хочет, чтобы жизнь была открыта всеми своими светлымисторонами не только ему - опять не так, как Панург, который о других не заботится,- а всем. Он полон любви к людям и хочет сделать жизнь лучше для всего родачеловеческого. Идея Телемского аббатства зарождается в голове этого крестьянскогоотпрыска, лишенного настоящего образования, но инстинктивно ощущающего и приемлющеговысокие идеалы гуманизма. Брат Жан - олицетворение народа. Этот образ, созданныйРабле, еще раз показывает, что социальная настроенность великого писателя былаярче и радикальнее, чем интересы буржуазии. Она была вполне демократична.Общий друг Панурга и брата Жана - Пантагрюэль, образ которого в конце концовкак бы поглощает образ Гаргантюа и который вбирает в себя все то, что для Рабледолжно было характеризовать идеального государя и, быть может, идеального человека.С первого своего появления и до самого конца он неизменно в центре рассказа,хотя иногда и уступает передние планы другим. Уравновешенный, мудрый, ученый,гуманный, он обо всем успел подумать и обо всем составить себе мнение. Его спокойноевеское слово всегда вносит умиротворение в самые горячие споры, осаживает пылкиепорывы брата Жана, хитроумную диалектику Панурга и даже полные учености сентенцииЭпистемона. Он - настоящий просвещенный монарх, и, конечно, отождествление егос Франциском или с Генрихом II - не больше чем праздные фантазии. Рабле могофициально восхвалять Франциска и называть Генриха великим королем, для большейторжественности он даже придумал, не то всерьез, не то тоже иронически, греческоеслово le roi megiste, но ничто не заставляет думать, что он хотел изобразитьв лице своего чудесного великана того или другого из реальных государей своеговремени. Пантагрюэль - идеальная фигура. Он настолько превосходит обоих королейсвоими достоинствами, насколько превосходит своим ростом обыкновенных людей.Никому из правящих особ не возбраняется тянуться за Пантагрюэлем: он для тогои показан. Но едва ли у Рабле была хотя бы малая надежда, что кто-нибудь изних до него когда-либо дотянется.Роман Рабле - крупнейший памятник французского Ренессанса. Великое произведениескромного "медонского кюре", борца за новое общество, художника имыслителя, имеет полное право считаться национальной эпопеей французского народа.Оно создано в такой момент его истории, когда он только что закончил свое политическоеобъединение и в бурях и муках ковал свою культуру. Все противоречия, все "формальныенедочеты" романа именно тем и объясняются, что он писался в атмосфере незавершенногокультурного строительства, отражает противоречия, существовавшие в жизни и обусловленныеклассовой борьбой.В мировой литературе роман Рабле занимает одно из самых почетных мест, а вофранцузской литературе его влияние было совершенно исключительным. Многие крупнейшиеписатели восторгались им, шли за ним, учились у него, особенно те, которые изображалижизнь реалистически и притом с элементами социальной критики и сатиры. К числутех, кто больше всего отразил его влияние, принадлежат Мольер, Вольтер, Бальзак,Анатоль Франс, Ромен Роллан ("Кола Брюньон"), за пределами Франции- Свифт, Жан-Поль Рихтер. Идеи и настроения Рабле, мудрость и юмор Рабле, пафоси смех Рабле доходили и доходят и до такого читателя, о котором сам Рабле могтолько мечтать. И, конечно, самого благодарного своего читателя Рабле находити будет находить в Советском Союзе. Буржуазная наука, сделавшая много для освещенияформальных сторон творчества Рабле и внешних фактов его биографии, всяческизатушевывала боевое содержание его творчества, элементы революционного пафоса,присущие его сатире и его смеху, выхолащивала социальный смысл его идейной борьбы.Между тем советскому читателю наиболее интересны и дороги именно эти сторонытворчества Рабле, составляющие главное его содержание.Для советского общества Рабле - один из величайших художников прошлого, почувствовавшийвеликую ценность ощущения жизненной правды, присущей народным массам, черпавшейв этом сознании силу и мужество для борьбы с реакцией и темперамент, помогавщийему создать свой бессмертный роман. Нигде смех Рабле, потрясавший твердыни мракобесияи человеконенавистничества, не будет обладать такой заразительной силою, какв нашем обществе, сокрушившем окончательно эти твердыни.