Нганасанский язык как литературный: размышления по поводу литературных языков


Е. А. Хелимский

НГАНАСАНСКИЙ ЯЗЫК КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ: РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ [1]

(Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. - М., 2000. - С. 161-163)


Во время своей полевой работы на полуострове Таймыр я имел немало возможностей для наблюдения над языковыми навыками нганасанов и их отношением к своему родному языку. Все мои наблюдения убеждают в одном: даже не имея письменности, этот народ - или, точнее, его старшее поколение - обладает высокоразвитым стандартизированным литературным языком, языком устной традиции. Более того, у них есть традиция культуры речи, сознательной заботы о языке (того, что по-венгерски называется "nyelmülevés"). Нельзя, разумеется, утверждать, что нганасаны в этом отношении уникальны (по крайней мере одну несомненную параллель представляет собой гомеровский древнегреческий язык, который существовал и развивался в течение столетий до появления письменности), но они очевидно отличаются от других этнических групп, с которыми я имел возможность работать - тазовских селькупов, ижемских коми или русского сельского населения.
Судя по многочисленным свидетельствам самих нганасанов и работавших с ними этнографов, этот народ всегда придавал исключительно важную роль мастерству шаманских песнопений, искусству исполнения и навыкам квалифицированного восприятия эпоса и легенд (их рецитация служила важным занятием и основным развлечением во время пурги, а значит - на Таймыре - ежегодно на протяжении многих недель), владению особым языком иносказательного пения (нган. kəiŋəirśa). Характерной чертой нганасанов были систематические и многообразные проявления языкового пуризма, жесткий контроль за правильностью и стилистической адекватностью собственной речи. В специально подготовленном (например, автобиографическом) повествовании предпочитались необщеразговорные, иногда слегка тяжеловесные полипредикативные конструкции, именные формы с эмфатическими клитиками, относительно редкие финитные формы глагола. Неправильное употребление слов или грамматические ошибки всегда отмечались, зачастую исправлялись, а иногда и высмеивались слушателями (особенно если совершивший их рассказчик, в силу своего возраста, должен был быть компетентен в вопросах языка). Многие были склонны к размышлениям по поводу синонимии и тонкостей семантики, интересовались внутренней формой (этимологией) имен, особенно имен собственных - причем не только в ситуации беседы с исследователем-лингвистом, провоцирующей такого рода размышления.
Это может показаться парадоксальным, но, возможно, именно национальные традиции внимания к языку могли способствовать очень быстрым темпам утраты родного языка молодыми нганасанами, которые росли (с начала 1960-х годов) в смешанном долгано-нганасанско-русском языковом окружении и воспитывались в русскоязычных детских садах и школах-интернатах. Темпы эти были столь высоки, что в ряде семей старики - нганасанские монолингвы - вообще не способны общаться со своими русскоязычными внуками без помощи промежуточного поколения (обычно двуязычного, а в худшем случае - "полуязычного", то есть не владеющего в достаточной степени ни одним языком). При этом - по крайней мере во многих известных нам случаях - ни со стороны бабушек и дедушек, ни со стороны родителей, вопреки явной коммуникативной потребности, не наблюдается желания активизировать скудные и фрагментарные познания детей в нганасанском языке, превратить его хотя бы в их второй, после русского, язык. Не определяется ли это сознательным или неосознанным следованием пуристическому максимализму: "Пусть уж лучше они совсем не говорят на нашем языке, чем будут коверкать его"? (Опасения эти небезосновательны: нганасаиский язык настолько сложен, что практически никому из выросших вне "чистой" языковой стихии не удается говорить на нем без значительных погрешностей. Кстати, нганасаны единодушно, и не без гордости, оценивают свой язык как повышенно сложный по сравнению с соседними языками, особенно с долганским.)
Так или иначе, нганасанский язык разработанностью своей лексики (в частности, в "интеллектуальной" сфере) и богатством стилистических возможностей контрастирует с малочисленностью самого языкового коллектива (не более 1000 человек) и относительной узостью сферы своего функционирования.
Высказанные выше оценки могут быть сочтены слишком субъективными. Есть, однако, и объективные признаки и последствия культивирования нганасанами своего языка. Это в первую очередь архаичная нганасанская морфонология - очень сложная и внешне противоречивая, но абсолютно последовательная и во всех "противоречивых" случаях мотивированная исторически (ср. чередование ступеней согласных, гармонию гласных, отражающую фонетические свойства скорее протонгананасанских фонем, чем их соответствий в современном языке, и др.). В речи младшего поколения (к которому принадлежат и нганасаны, учившиеся в Ленинграде и работавшие с исследователями в 1970-е - 1980-е годы) некоторые морфонологические правила уже не соблюдаются - но формы, которые и сегодня можно услышать от пожилых носителей языка, в этом отношении безупречны и идеально соответствуют полуторавековой давности данным М. Л. Кастрена.
Нганасанский язык представляет собой, по-видимому, очень редкий, если не уникальный случай. Увы, пример его вряд ли можно считать положительным: социальные и экономические потрясения последних нескольких десятилетий, особенно сравнимая по своим последствиям с геноцидом кампания по "переводу кочевников на оседлый образ жизни", несут смертельную угрозу существованию нганасанского народа, его языка и культуры.
Однако этот пример - наряду с некоторыми другими соображениями - заставляет поставить вопрос о том, насколько целесообразна и эффективна стандартная модель формирования новых литературных языков (создание письменности - выпуск школьных учебников - школьное преподавание языка - появление национальной интеллигенции - использование в средствах массовой информации), особенно когда речь идет о языках небольших этнических меньшинств. Не следует ли направить усилия в первую очередь на сохранение и изучение устной традиции народа (в ее естественной, живой устной форме), на поддержку (моральную, а также материальную и социальную) признанных мастеров фольклора, на создание оптимальных условий для сохранения "малого" языка в традиционной сфере его функционирования?
Аргументы в пользу названной выше "стандартной модели" настолько хорошо известны, что я не буду излагать их здесь (пусть мое мнение не покажется из-за этот пристрастным и односторонним!). В основном они сводятся к стремлению повысить престиж языка за счет расширения сферы его функционирования.
Я убежден, однако, что это расширение должно основываться на объективной необходимости, а не только на желаниях и амбициях отдельных людей. Прекрасно, если этого требуют реальные нужды языкового коллектива (хорошим примером может служить развитие политической терминологии в саамском языке, связанное с деятельностью в Норвегии, Швеции и Финляндии регионального Саамского Совета и местных парламентов [национальных собраний] саамов). В противном случае результаты могут быть плачевны. Достаточно вспомнить обязательные и типичные для бывшего Советского Союза идеологические передовицы, политические или информационные статьи в газетах, издававшихся в автономиях на национальных языках (коми или мордовском, калмыцком или якутском), - тексты, переполненные русскими заимствованиями, чужеродными синтаксическими конструкциями, семантическими и фразеологическими кальками. Характерной чертой этих текстов было то, что их вполне могли читать - понимая хотя бы общий смысл - русские, совершенно не владеющие соответствующим национальным языком, но они оставались почти или совсем непонятными для тех представителей коренной национальности, которые не говорили свободно по-русски. Абсурдность такого "развития" языка, такого, число механического и формального, способа "расширения" сферы его функционирования очевидна.
Очень серьезная опасность состоит в том, что многие методы так называемого "культурного строительства" в Советском Союзе, его дух и его стереотипы кладутся теперь в основу "национального возрождения" народов России, а возможно, и других государств бывшего СССР. Подходы к формированию литературных языков также требуют изучения и пересмотра. Для национальных и языковых меньшинств во многих отношениях оказывается полезнее сохранять свою культурную самобытность, а не следовать путем других народов в бесплодной надежде превратиться в их уменьшенные копии.

Примечания

 1. Впервые опубликовано на английском языке: Nganasan as a literary language - and further reflections on literary languages // Zur Frage der uralischen Schriftsprachen / Hrsg. von G. Zaicz. Budapest, 1995. S. 149-153.

Источник сайт http://www.philology.ru