Высшее качество лингвистических услуг с 2003 г.
Перевод текстов и документов > Литературный язык

Литературный язык


Р. Якобсон

ДВА АСПЕКТА ЯЗЫКА И ДВА ТИПА АФАТИЧЕСКИХ НАРУШЕНИЙ

(Теория метафоры. - М., 1990. - С. 110-132)

I
АФАЗИЯ КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
Если афазия, как следует из самого термина, есть речевое расстройство, толюбое описание и классификация афатических синдромов должны начинаться с постановкивопроса о том, какие именно языковые аспекты нарушаются при разнообразных нарушенияхподобного рода. Данная проблема, поставленная очень давно Хьюлингсом Джексоном[17], не может быть решена без участия профессиональных лингвистов, компетентныхв вопросах строения и функционирования языка. Для адекватного исследования любогонарушения коммуникации мы должны прежде всего понять природу и структуру тогоконкретного блока коммуникации, который прекратил функционировать. Лингвистикуинтересует язык во всех аспектах - в нормальном функционировании, в латентномсостоянии (language in drift) [31], в стадии возникновения и в стадии распада.
В настоящее время психопатологи придают огромное значение лингвистическимпроблемам, встающим при изучении языковых нарушений [1];некоторые из этих вопросов были затронуты в лучших недавних трудах, посвященныхафазии [25]; [10]; [28]. И все же в большинстве случаев настоятельная необходимостьучастия лингвистов в исследовании афазии все еще игнорируется. Так, автор однойновой книги, которая в значительной степени посвящена сложным и запутанным проблемамдетской афазии, ратует за взаимодействие разнообразных научных дисциплин и призываетк взаимному сотрудничеству отоларингологов, педиатров, аудиологов, психиатрови педагогов, однако наука о языке при этом обходится молчанием, как будто расстройстваречевого восприятия вовсе не имеют никакого отношения к языку [27]. Это упущениетем более прискорбно, что автор книги - директор Клиники детской аудиологиии афазии при Северо-Западном университете (шт. Иллинойс), где из лингвистовработает Вернер Ф. Леопольд - безусловно, лучший американский специалист подетской речи.
Лингвисты также несут ответственность за задержку в проведении объединенныхисследований афазии. Ничего сравнимого с детальными лингвистическими наблюденияминад языком детей, проведенными в разных странах мира, не предпринималось в отношенииафатиков; не было и попыток осмысления и систематизации с точки зрения лингвистикимножества клинических данных по разным типам афазии. Такое положение дел представляетсятем более удивительным, что, с одной стороны, поразительные достижения структурнойлингвистики предоставляют исследователю эффективные инструменты и методы дляизучения речевых расстройств, а, с другой стороны, распад речевых моделей потипу афазии может открыть лингвисту общие законы языка в новом освещении.
Применение чисто лингвистических критериев к интерпретации и классификациифактов афазии может внести существенный вклад в науку о языке и языковых отклонениях,если лингвисты сохранят при обращении с психологическими и неврологическимиданными всю точность и осторожность, присущие им в их традиционной области.Прежде всего, они должны быть знакомы со специальными терминами и приемами отраслеймедицины, связанных с афазией; далее, им следует подвергать клинические историиболезни тщательному лингвистическому анализу и, наконец, самим поработать спациентами-афатиками для того, чтобы непосредственно наблюдать картину заболеваний,а не заниматься исключительно интерпретациями готовых отчетов, составленныхи осмысленных с совсем иных позиций.
Существует некоторый уровень афатических явлений, относительно которого втечение последних двадцати лет было достигнуто удивительное единогласие междутеми психиатрами и лингвистами, которые занимались этой проблематикой, - именнораспадение фонологической системы (sound pattern) [2].Это нарушение обнаруживает четкую регулярность в своем развитии. Афатическоерасстройство оказывается как бы зеркалом усвоения ребенком звуков речи, оноретроспективно выявляет развитие ребенка. Более того, сравнение детского языкаи случаев афазии дает нам возможность устанавливать некоторые импликативныезаконы. Подобный поиск порядка усвоений и потерь и общих импликативных законовне может ограничиваться фонологической структурой, а должен быть распространени на грамматическую систему. В этом направлении были осуществлены лишь многочисленныепробные шаги, но такие попытки, безусловно, заслуживают продолжения [3].
II
ДВОЙСТВЕННАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА
Речь предполагает отбор определенных языковых единиц и их комбинированиев языковые единицы более высокой степени сложности. На лексическом уровне этосовершенно очевидно: говорящий выбирает слова и комбинирует их в предложенияв соответствии с синтаксической системой используемого языка; предложения всвою очередь объединяются в высказывания. Однако говорящий ни в коей мере несвободен полностью в выборе слов: этот выбор (за исключением редких случаевсоздания спонтанных неологизмов) должен осуществляться на основе лексическогозапаса, общего для него и для его адресата. Специалист по теории информациимаксимально приближается к адекватному пониманию речевого события тогда, когдапредполагает, что при оптимальном информационном обмене говорящий и слушающийрасполагают более или менее одинаковым "массивом готовых представлений" ("filingcabinet of prefabricated representations"): адресант словесного сообщения отбираетодну из этих "представленных заранее возможностей", а от адресата ожидаетсяосуществление правильного выбора тождественного элемента из того же массива"уже предвиденных и предусмотренных возможностей" [26, р. 183]. Таким образом,для эффективности речевого события требуется, чтобы его участники использовалиобщий код.
""Did you say pig or fig?" said the Cat. "I said pig",replied Alice". ["Вы сказали свинья или инжир?" - сказала Кошка."Я сказала свинья", - ответила Алиса ] (из гл. VI "Алисы в Стране чудес"Льюиса Кэрролла). В данном конкретном высказывании адресат - Кошка пытаетсяуточнить языковой выбор, сделанный ранее адресантом. В общем коде Кошки и Алисы,то есть в разговорном английском языке, различие между смычным и фрикативнымсогласным - при прочих равных условиях - может служить целям изменения смысласообщения. Алиса использовала различительный признак "смычность vs. фрикативность",отвергнув вторую и выбрав первую из двух взаимоисключающих альтернатив; в томже самом речевом акте она объединила это решение с некоторыми другими синхроннопроявляющимися признаками, использовав компактность и напряженность /р/ в противопоставлениик диффузности /t/ и ненапряженности /b/. Таким образом, все эти характеристикизвука были объединены в пучок различительных признаков - так называемую фонему.За фонемой /р/ последовали фонемы /i/ и /g/, представляющие собой тожепучки одновременно реализуемых различительных признаков. Тем самым сцеплениесинхронных единиц в пучки и соположение последовательных единиц в речевойцепи суть два способа, которыми мы как говорящие объединяем языковые составляющие.
Ни пучки типа /р/ или /f/, ни последовательности пучков типа /pig/ или /fig/не изобретаются говорящим, который их использует. Ни различительный признак"смычность vs. фрикативность", ни фонема /р/ не могут проявляться вне языковогоконтекста. Признак смычности проявляется в комбинации с некоторыми другими одновременнореализуемыми признаками, и репертуар комбинаций этих признаков в составе фонемтипа /р/, /b/, /t/, /d/, /k/, /g/ и т. п. ограничен кодом данного языка. Этоткод накладывает ограничения на возможные комбинации фонемы /р/ с другими последующимии/или предшествующими фонемами в речевой цепи; в лексическом фонде данного языкареально используется лишь часть допустимых фонемных цепочек. Даже при теоретическойдопустимости других комбинаций фонем говорящий выступает обычно только как потребительслов, а не как их создатель. Сталкиваясь с теми или иными характерными словами,мы прежде всего предполагаем, что они принадлежат к коду. Для того чтобы понятьслово nylon 'нейлон', необходимо знать смысл, приписываемый данной лексическойединице в лексическом коде современного английского языка.
В любом языке существуют также кодифицированные словесные группы, называемыефраземами (фразеологическими сочетаниями) (phrase-words). Смысл идиомы how doyou do 'здравствуйте' не может быть получен посредством объединения смысловее лексических составляющих; здесь целое не равно сумме его частей. Такие словесныегруппы, которые в определенном смысле ведут себя как отдельные слова, представляютвполне обычное, хотя и маргинальное явление. Для понимания подавляющего большинствасловосочетаний нам необходимо знать лишь составляющие их слова и синтаксическиеправила их комбинирования. В пределах данных ограничений мы вольны помещатьслова в новые контексты. Разумеется, такая свобода относительна, и распространенныеречевые штампы оказывают на ваш выбор словесных комбинаций весьма значительноевлияние. Однако, несмотря на относительно низкую встречаемость таких словосочетанийв тексте, свобода создания совершенно новых контекстов неоспорима.
Таким образом, в комбинировании языковых единиц при переходе от низших уровнейязыка к высшим, возрастает шкала свободы. При объединении различительных признаковв фонемы свобода индивидуального говорящего равна нулю; инвентарь всех возможностейданного языка здесь жестко задается его кодом. Свобода комбинирования фонемв слова весьма ограничена, она сводится к маргинальной ситуации создания неологизмов.При построении предложений из слов говорящий ограничен в меньшей степени. Инаконец, при комбинировании предложений в высказывания, в целостные тексты кончаетсядействие обязательных синтаксических правил и резко возрастает свобода любогоиндивидуального говорящего создавать новые контексты, хотя и здесь нельзя игнорироватьзначимость многочисленных стереотипных высказываний.
В каждом языковом знаке обнаруживается два вида операций.
1) Комбинация. Любой знак состоит из составляющих знаков и/или встречаетсятолько в комбинации с другими знаками. Это означает, что любая языковая единицаодновременно выступает и в качестве контекста для более простых единиц и/илинаходит свой собственный контекст в составе более сложной языковой единицы.Поэтому любая реальная группировка языковых единиц связывает их в единицу высшегопорядка: комбинация и контекстная композиция (contexture) являются двумя сторонамиодной и той же операции.
2) Селекция. Выбор между альтернативами предполагает возможность заменыодной альтернативы на другую, эквивалентную первой в одном отношении и отличнуюот нее в другом. Тем самым селекция и субституция являются двумя сторонами однойи той же операции.
Фундаментальная роль этих двух операций в языке была ясно понята Фердинандомде Соссюром. Тем не менее из двух разновидностей комбинации - сцепление и соположение(concurrence and concatenation) - лишь вторая, то есть временная последовательностьединиц, была по-настоящему признана женевским лингвистом. Высказав глубокиепроницательные замечания о фонеме как наборе одновременно реализуемых различительныхпризнаков ("elements differentiels des phonemes"), ученый остался тем не менеев сетях традиционного убеждения о сугубо линейном характере языка, который исключаетвозможность одновременного произнесения двух элементов [33, р. 68 и сл., 170и сл.].
Для разграничения двух видов лингвистических операций, которые мы определяемкак комбинацию и селекцию, Ф. де Соссюр констатирует, что первая из них "существуетin presentia: она обусловлена реальным присутствием двух или нескольких единицв составе реальной языковой цепочки", тогда как вторая "соединяет единицы inabsentia, как члены виртуального мнемонического ряда". Иными словами, селекция(и соответственно субституция) ведает единицами, объединяемыми в коде, но нев данном сообщении, тогда как в случае комбинации единицы объединяются и в кодеи в сообщении или только в реальном сообщении. Адресат осознает, что данноевысказывание (сообщение) представляет собой комбинацию составляющих частей(предложений, слов, фонем и т. п.), выбранных из хранилища всех возможныхсоставляющих частей (кода). Составляющие части некоторого контекста находятсямежду собой в отношении типа смежности, тогда как в субститутивном множествевзаимоисключающих альтернатив знаки связаны отношениями разной степени сходства- от полной эквивалентности синонимов до общего смыслового ядра антонимов.
Эти две операции наделяют каждый языковой знак двумя наборами интерпретантов(interpretants), если воспользоваться весьма полезным понятием, введенным ЧарлзомСандерсом Пирсом (см. указатель в его работе [29]): имеется два типа отсылок(references), служащих для интерпретации знака, - к коду и к контексту (кодифицированномуили свободному); в каждом из этих случаев знак соотносится с другим наборомязыковых знаков - посредством альтернации в первом случае и посредствомлинеаризации во втором. Любая значимая единица может быть замещена другими,более эксплицитными знаками того же кода, посредством чего раскрывается ее общийсмысл, тогда как ее контекстуальный смысл определяется ее связью с другими знакамив пределах той же речевой цепочки.
Составляющие любого сообщения необходимым образом связаны внутренним отношениемс кодом и внешним отношением - с сообщением. Язык в его разнообразных аспектахведает обоими видами отношений. Происходит ли обмен репликами, носит ли коммуникацияодносторонний характер (от адресанта.к адресату) - для обеспечения передачисообщения необходим тот или иной вид смежности между участниками речевого события.Разделенность в пространстве и часто во времени между двумя индивидами, адресантоми адресатом, преодолевается внутренним отношением: должна существовать определеннаяэквивалентность между символами, используемыми адресантом, и символами, известнымиадресату и интерпретируемыми им. Без такой эквивалентности сообщение бесполезно- даже если получатель сообщения воспринимает его, оно не воздействует на получателядолжным образом.
III
НАРУШЕНИЕ ОТНОШЕНИЯ ПОДОБИЯ
Ясно, что речевые расстройства могут в разной степени поражать способностьиндивида к комбинации и селекции языковых единиц. В самом деле, вопрос о том,которая из этих двух операций нарушена серьезнее, необычайно важен при описании,анализе и классификации различных форм афазии. Быть может, эта дихотомия плодотворнадаже в большей мере, чем классическое противопоставление (не рассматриваемоев настоящей работе) эмиссивной и рецептивной афазии, проводимое в соответствиис тем, которая из двух функций в речевом обмене - кодирование или декодирование- нарушена в большей мере.
Х. Хед предпринял попытку классификации разных случаев афазии и каждой извыделенных им разновидностей присвоил "название, выбранное с таким расчетом,чтобы оно обозначало наиболее явный дефект во владении словами и предложениямии их понимании" [13, р. 412]. Следуя тому же принципу, мы различаем два основныхтипа афазии в зависимости от того, касается ли основное расстройство селекциии субституции (при относительной стабильности комбинации и контекстной композиции)или же, наоборот, нарушены в основном комбинация и контекстная композиция приотносительной сохранности норм селекции и субституции. Описывая эти две противоположныемодели афазии, я буду в основном пользоваться данными Голдстайна.
Для афатиков первого типа (дефект селекции) контекст является необходимыми решающим фактором. Когда такому пациенту предлагают обрывки слов или предложений,он с готовностью и легко их заканчивает. Его речь носит сугубо реактивный характер;он легко ведет беседу, но испытывает определенные трудности в самом начале диалога;он способен отвечать реальному или воображаемому адресанту, когда сам являетсяили воображает себя адресатом сообщения. Особенно трудно для него вести и дажепонимать такой замкнутый в себе вид речи, как монолог. Если его высказыванияв большей степени зависят от контекста, то он лучше справляется со своей речевойзадачей. Он ощущает полную неспособность произнести фразу, которая не являетсяреакцией ни на реплику его собеседника, ни на какую-либо актуальную ситуацию.Он не может, скажем, произнести фразу Идет дождь, если не видит, чтодождь действительно идет. Чем глубже погружено высказывание в вербальный илиневербальный контекст, тем выше вероятность его успешного порождения таким пациентом.
Аналогичным образом, чем больше слово зависит от других слов данного предложенияи чем теснее оно связано с синтаксическим контекстом, тем меньше на него воздействуетречевое нарушение. Поэтому слова, связанные грамматическим согласованием и управлением,обладают большей цепкостью, тогда как главный синтаксический агент предложения- подлежащее - часто опускается. Поскольку труднее всего для этих пациентовначинать, ясно, что они терпят неудачу именно в отправном пункте предложения,краеугольном камне его структуры. При данном типе языковых нарушений фразы воспринимаютсякак некие эллиптичные производные, которые необходимо восполнять на основе предшествующихфраз, произнесенных самим афатиком, представленных им в воображении или же полученныхим от партнера по диалогу, реального или воображаемого. Ключевые слова могутопускаться или замещаться абстрактными анафорическими субститутами (см. в [4]главу XV: "Субституция"). Конкретное существительное, как заметил 3. Фрейд,замещается существительным с очень общим значением, например machin 'штука',chose 'вещь' в речи афатиков-французов [9, с. 22]. В диалектной немецкой разновидности"амнестической афазии", по даблюдениям Голдстайна [10, р. 246 и cл.], словаDing 'вещь', или Stuckle 'кусочек' замещали любое неодушевленное существительное,а глагол uberfahren 'выполнять, совершать' замещал любой глагол, который однозначновосстанавливался из контекста или ситуации и тем самым представлялся пациентуизбыточным.
Слова с внутренней обращенностью к контексту (типа местоимений и местоименныхнаречий) и слова, служащие именно для конструирования контекста (типа связоки вспомогательных глаголов) особенно цепки и живучи. Примером может служитьодно типичное высказывание немецкого пациента, зафиксированное Квензелем и цитируемоеГолдстайном [10, р. 302]: Ich bin doch hier unten, na wenn ich gewesen bin ichwees nicht, we das, nu wenn ich, ob das nun doch, noch, ja. Was Sie her, wennich och ich weess nicht, we das hier war ja... ['Я ведь тут, ну, когда я был,я не знаю, как это, ну, когда я, а теперь это же, еще, да. Что Вы тут, когдая, и да ну я не знаю, как же это здесь было...']
Таким образом, при данном типе афазии, в ее критической форме, сохраняетсялишь основной каркас сообщения, его связующие звенья.
В теории языка начиная с раннего средневековья неоднократно утверждалось,что слово вне контекста вообще не обладает значением. Однако справедливостьэтого утверждения ограничена случаями афазии, точнее, одного типа афазии. Вобсуждаемых здесь патологических случаях изолированное слово означает не болеечем "трёп" (blab). Как показывают многочисленные тесты, для подобных пациентовдва вхождения одного и того же слова в два разных контекста представляются простымиомонимами. Поскольку различающиеся по форме лексические единицы несут большееколичество информации, чем омонимы, некоторые афатики данного типа склонны заменятьконтекстные варианты слова другими способами выражения, каждое из которых специфичнодля соответствующего окружения. Так, один пациент Голдстайна никогда не произносилслово knife 'нож' отдельно, но, в соответствии с использованием предмета в тойили иной ситуации, называл нож по-разному: pencil-sharpener букв, 'карандашныйточильщик', apple-раrer букв, 'яблочный чистильщик', bread knife 'хлебный нож',knife-and-fork 'нож-и-вилка' [10, p. 62]; таким образом, слово knife превратилосьиз свободной формы, способной к изолированному употреблению, в связаннуюформу.
Вот другой пример высказывания пациента, приведенный Голдстайном: I have agood apartment, entrance hall, bedroom, kitchen. There are also big apartments,only in the rear live bachelors 'У меня хорошая квартира, прихожая, спальня,кухня. Есть также большие квартиры, только в задней части живут холостяки'.Можно было бы заменить слово bachelors 'холостяки' словесной группой unmarriedpeople 'неженатые люди', однако говорящий выбрал именно однословный способ выражения.Когда его несколько раз спросили, что такое bachelor, пациент не отвечал и "явноиспытывал страдания" [10, р. 270]. Ответ типа a bachelor is an unmarried man'холостяк - это неженатый мужчина' или an unmarried man is a bachelor 'неженатыймужчина - это холостяк' демонстрировал бы способность к предикации тождестваи тем самым к проецированию субституционального множества из лексического кодаанглийского языка на контекст данного сообщения. Эквивалентные выражения становятсядвумя соотносимыми частями предложения и тем самым связываются по смежности.Пациент был способен выбрать нужное слово bachelor, когда оно было поддержаноконтекстом привычного разговора о bachelor apartments 'холостяцких квартирах',но оказался не в состоянии использовать субститутивную пару bachelor = unmarriedman в качестве темы предложения, в силу нарушения способности к автономномувыбору и субституции. Предложение тождества, которое тщетно пытались получитьот пациента, в качестве своей информации выражает лишь следующее: "bachelor"means an unmarried man '"холостяк" означает неженатый мужчина' или an unmarriedman is called "bachelor" 'неженатый мужчина называется "холостяк"'.
Аналогичная трудность возникает в том случае, когда пациента просят назватьпредмет, на который указывает или которым манипулирует исследователь. Афатикс дефектом субституции не соотносит указательного жеста или манипуляций исследователяс названием соответствующего предмета. Вместо того чтобы сказать this is [called]a pencil 'это [называется] карандаш', он просто сделает эллиптическое замечаниеоб использовании предмета; То write '(Чтобы) писать'. Если представлен одиниз синонимичных знаков (как в случае слова bachelor или указания на карандаш),то другой знак (например, словосочетание unmarried man или слово pencil) становитсяизбыточным и, следовательно, излишним. Для афатика оба знака находятся в дополнительнойдистрибуции: если один знак продемонстрирован исследователем, пациент уклоняетсяот демонстрации другого, реагируя, как правило, такими фразами, как англ. Iunderstand everything 'Я все понимаю' или нем. Ich weiss es schon 'Я уже этознаю'. Аналогичным образом изображение предмета вытесняет его название: словесныйзнак подавляется изобразительным знаком.. Когда пациенту Лотмара было показаноизображение компаса, он отвечал так: Yes, it's a ... I know what it belongsto, but I cannot recall the technical expression... Yes direction... to showdirection ... a magnet points to the north 'Да, это ... Я знаю, к чему это относится,но я не могу вспомнить специального выражения ... Да ... направление ... показыватьнаправление ... магнит показывает на север' [24, S. 104]. Таким пациентам, каксказал бы Пирс, не дается переход от индекса или иконическогознака к соответствующему словесному символу (см. статью "The icon, indexand symbol" в [29, т. II]).
Даже простое повторение слова, произнесенного исследователем, кажется пациентуненужным и излишним, и, вопреки просьбам исследователя, он не способен к такомуповторению. Когда пациента Хеда попросили повторить слово nо 'нет', он ответил:No, I don't know how to do it 'Нет, я не знаю, как это сделать'. Спонтанно использовавслово в контексте своего ответа (No, I don't ...), он не смог справиться с простейшейформой тождественной предикации - тавтологией вида а = а: nо есть nо.
Одна из важных заслуг символической логики перед наукой о языке состоит вособом выделении разграничения между языком-объектом и метаязыком. Какуказывает Карнап, "чтобы говорить о любом языке-объекте, мы должны располагатьнекоторым метаязыком" [5, р. 4]. Для этих двух различных уровней языка мы можемиспользовать один и тот же языковой инвентарь; так, мы можем говорить на английскомязыке (в качестве метаязыка) об английском языке (в качестве языка-объекта)и интерпретировать английские слова и предложения с помощью английских синонимов,описательных оборотов и парафраз. Очевидно, что подобные операции, которые влогике называются метаязыковыми, отнюдь не являются изобретением логиков:ни в коей мере не замыкаясь в сфере науки, они составляют неотъемлемую частьнашей обычной языковой деятельности. Участники диалога нередко проверяют, используютли они один и тот же код. "Понятно ли вам? Понимаете ли вы, что я имею в виду?"- спрашивает один, а слушающий сам может прервать речь собеседника вопросом:"Что вы хотите этим сказать?" В таком случае, заменяя сомнительный знак другимзнаком из того же языкового кода или целой группой знаков кода, отправительсообщения стремится сделать его более доступным для декодировщика.
Интерпретация одного языкового знака посредством других, в ряде отношенийоднородных знаков того же языка представляет собой метаязыковую операцию, играющуютакже существенную роль в усвоении языка детьми. Недавно проведенные наблюдениявыявили значимость той роли, которую играет язык в речевом поведении дошкольников.Обращение к метаязыку необходимо как для усвоения языка, так и для его нормальногофункционирования. Афатический дефект "способности номинации" представляет собойутрату метаязыка в собственном смысле. В сущности, цитированные выше примерыпредикации тождества, осуществления которой тщетно пытались добиться от пациентов,есть металингвистические пропозиции, относящиеся к языку-объекту. Их эксплицитноевыражение можно представить таким образом; "В используемом нами коде имя указываемогообъекта карандаш"; или: "В используемом нами коде слово холостяки словосочетание неженатый мужчина эквивалентны".
Такой афатик не может перейти от слова ни к его синонимам и синонимичным оборотам,ни к его гетеронимам, то есть эквивалентным выражениям в других языках.Утрата способности к изучению языков и ограниченное владение одной диалектнойразновидностью языка представляет собой симптоматическую манифестацию этогорасстройства.
Согласно одному старому, но постоянно возрождаемому предрассудку, единственнойконкретной языковой реальностью считается языковая деятельность отдельного индивидав конкретное время, называемая идиолектом. Против такой точки зрениявыдвигались следующие возражения:
"Каждый, кто начинает разговаривать с новым для него собеседником, старается- осознанно или невольно - нащупать общий словарь: стремясь либо расположитьадресата, либо попросту быть им понятым, либо заставить его высказаться, говорящийпользуется словами, понятными его адресату. В языке отсутствует такое явление,как частная собственность: в нем все обобществлено. Обмен словесными сообщениями,как и любая другая форма общения, требует по меньшей мере двух коммуникантов,а тем самым идиолект оказывается явно превратным вымыслом" [130, р. 15].
Это утверждение нуждается, однако, в оговорке: для афатика, утратившего способностькодового переключения, единственной языковой реальностью является его собственный"идиолект". Коль скоро он воспринимает речь собеседника как некое сообщение,адресованное ему и ориентированное на его собственную языковую систему, он ощущаетрастерянность, которая отчетливо передана в словах пациента, поведение которогоописано в работе [14]: "Я слышу вас очень хорошо, но я не могу понять, что выговорите... Я слышу ваш голос, но не слова... Они как-то не выговариваются".Он воспринимает высказывание собеседника либо как непонятную тарабарщину, либокак речь на незнакомом языке.
Как отмечалось выше, составляющие контекста объединяются в силу внешнего отношениясмежности, а в основе субституционального множества альтернатив лежит внутреннееотношение подобия. Поэтому для афатика с нарушенной субституцией o незатронутойконтекстной композицией операции, предполагающие подобие, подчиняются операциям,основанным на смежности. Можно предположить, что в таких условиях любая группировкаслов по смыслу будет регулироваться скорее пространственной или временнбй смежностьюсоответствующих объектов, чем их сходством. И в самом деле, эксперименты Голдстайнаподтверждают подобное ожидание: пациентка данного типа в ответ на просьбу перечислитьнесколько названий животных расположила их в той последовательности, в какойона их видела в зоопарке; подобным же образом, несмотря на предписания располагатьпредметы в соответствии с их цветом, размером и формой, она группировала ихна основе их пространственной смежности как предметы домашнего обихода, канцелярскиепринадлежности и т. п. и обосновывала подобные группировки ссылкой на расположениепредметов в витрине, где "совершенно не имеет значения то, каковы сами вещи",то есть они не обязаны быть похожими [10, р. 61 и сл., 263 и сл.]. Та же пациенткаохотно называла цвета отчетливо окрашенных предметов, но отказывалась распространятьэти названия на переходные случаи [там же, с. 268 и сл. ], так как для нее словане обладали способностью выражать дополнительные, смещенные значения, ассоциируемыепо признаку подобия с их основными значениями.
Следует согласиться с наблюдением Голдстайна, что пациенты этого типа "воспринималислова в их буквальном значении, но были неспособны понять метафорический характертех же самых слов" [там же, с. 270]. Однако предположение о том, что для такихпациентов образная речь полностью недоступна, было бы необоснованным обобщением.Из двух полярных фигур речи - метафоры и метонимии - последняя, основанная насмежности объектов, широко используется афатиками с расстройством селективныхспособностей. В их речи "вилка" заменяет "нож", "стол" - "лампу", "курить" -"трубку", "есть", "пища" - "тостер" или "подрумяниваемый хлеб". Типичный случайотмечен Хедом: "Когда пациенту не удавалось вспомнить название черного цвета,он описывал его как What you do for the dead 'To, что вы делаете для покойника';это он сокращал до одного слова dead 'покойник'" [13, р. 198].
Подобные случаи метонимии можно характеризовать как проекции с оси обиходногоконтекста на ось субституции и селекции: один знак (например, "вилка"), которыйобычно встречается вместе с другим знаком (например, с "ножом"), может бытьупотреблен вместо этого последнего. Словосочетания типа нож и вилка, настольнаялампа, курить трубку стимулировали метонимические замены - вилка, стол,курить; отношение между употреблением некоторого предмета (подрумяненноголомтика хлеба) я его изготовлением лежит в основе метонимической замены - естьвместо тостер. "Когда носят черную одежду?" - "Когда оплакивают покойника";и вот вместо наименования цвета называется причина его типового использования.Отход от тождества к смежности особенно впечатляет в реакциях одного пациентаГолдстайна, который склонен был давать метонимические ответы на просьбу повторитьто или иное слово и отвечал, например, в ответ на слово окно - стекло,а в ответ на слово Бог - небеса [10, р. 280].
Если способность к селекции серьезно нарушена, а способность комбинированиясохранена по крайней мере частично, то общее языковое поведение пациента определяетсяименно смежностью, почему мы и можем назвать этот тип афазии нарушениемотношения подобия.
IV
НАРУШЕНИЕ ОТНОШЕНИЯ СМЕЖНОСТИ
Начиная с 1864 г. в новаторских работах Хыолингса Джексона, внесшего существенныйвклад в исследование языка и речевых расстройств, неоднократно повторялись следующиеважные мысли:
"Недостаточно утверждать, что речь состоит из слов. Она состоит из слов, соотносящихсядруг с другом некоторым особым образом; без подобного соотношения составныхчастей высказывания оно представляло бы собой всего лишь последовательностьзнаков, не воплощающую в себе никакого суждения" [15, р. 66].
"Потеря речи есть потеря способности формировать суждения... Лишение дараречи вовсе не означает полной бессловесности" [16, р. 114].
Расстройство способности формирования суждений, или, в общем плане,комбинирования простых языковых сущностей в сложные единицы, практически сводитсяк особому типу афазии, противоположному тому, который был рассмотрен в предыдущейглаве. Этот тип не предполагает бессловесности потому, что сохраняемойв большинстве подобных случаев сущностью является именно слово, которое можноопределить как наивысшую из языковых единиц, кодируемых в обязательном порядке;иными словами, мы составляем фразы и высказывания на основе словарного запаса,предоставляемого нам кодом.
При афазии, связанной с нарушением контекстной композиции, которую можно былобы назвать нарушением отношения смежности, ограничиваются длина фрази разнообразие их типов. Утрачивается владение синтаксическими правилами, регулирующимиобъединение слов в более крупные единицы; вследствие этой утраты, называемойаграмматизмом, фраза перерождается в простое "словесное нагромождение",если воспользоваться образом Джексона [15, р. 48-58]. Порядок слов становитсяхаотичным; разрушаются синтаксические связи, как сочинительные, так и подчинительные,будь то согласование или управление. Как и можно ожидать в подобных случаях,слова, наделенные чисто грамматическими функциями, типа союзов, предлогов, местоименийи артиклей, исчезают в первую очередь, что порождает так называемый "телеграфныйстиль", тогда как в случае нарушения отношения подобия они обладают наибольшейвыживаемостью. Чем меньше слово грамматически зависит от контекста, тем сильнееего сопротивляемость исчезновению в речи афатиков с нарушением отношения смежностии тем скорее оно утрачивается пациентами, страдающими нарушением отношения подобия.Так, "ядерное субъектное слово" первым опускается во фразе в случаях нарушенияподобия, а при противоположном типе афазии оно, наоборот, в наименьшей степениподлежит разрушению.
При афазии, поражающей контекстную композицию, у пациентов наблюдается склонностьк инфантильным однофразовым высказываниям и к однословным фразам; удается устоятьлишь небольшому количеству более длинных, стереотипных, "готовых" клишированныхфраз. В далеко зашедших случаях этой болезни каждое высказывание сокращаетсядо одной однословной фразы. Тем не менее при распаде контекстной композицииоперация селекции сохраняется. "Сказать, чем является та или иная вещь, - значитсказать, на что она похожа", - замечает Джексон [16, р. 125]. Пациент, ограниченныйв своих языковых возможностях рамками субституционального множества (при недостаточностиконтекстной композиции), обращается к признакам подобия между предметами; производимыеим приблизительные отождествления носят метафорический характер - в отличиеот метонимических отождествлений, характерных для противоположного типа афазии.Употребления типа spyglass 'подзорная труба' вместо microscope 'микроскоп' илиfire 'огонь' вместо gaslight 'газовая лампа' представляют собой типичные примерыподобных квазиметафорических выражений, как именует их Джексон, ибо вотличие от метафор риторики или поэзии они не предполагают намеренного переносазначения слова.
В нормально действующей языковой системе слово является в одно и то же времяи составной частью налагаемого контекста, то есть предложения, и самимконтекстом, налагаемым на меньшие составляющие, морфемы (минимальные единицы,наделенные значением) и фонемы. Мы уже рассмотрели эффект нарушения смежности,выказывающийся пра комбинации слов в более крупные единицы. Отношение междусловом и его составляющими отражает то же самое нарушение, однако несколькопо-иному. Типичным признаком аграмматизма является распад словоизменения; вместоряда личных глагольных форм употребляется такая немаркированная категория,как инфинитив, а в языках со склонением - номинатив вместо всех косвенных падежей.Эти дефекты объясняются отчасти распадом управления и согласования, отчастиутратой способности разлагать слово на основу и флексию. Наконец, в парадигмеслова (в частности, в множествах падежных форм типа he - his - him 'он - его- ему' или временных форм типа he votes - he voted 'он голосует - он голосовал')представлено одно и то же семантическое содержание, модифицированное в разныхчленах парадигмы по ассоциации смежности; тем самым здесь для афатиков с нарушениемотношения смежности проявляется еще один стимул игнорировать различия междучленами подобных множеств.
Аналогичным образом, слова, образованные от одного корня, типа grant - grantor- grantee 'даровать' - 'даритель' - 'тот, кому нечто дарится', как правило,семантически соотносятся по смежности. Пациенты, страдающие указанной формойафазии, либо склонны игнорировать производные слова, либо не способны расчленятьпроизводное слово на корень и словообразовательный суффикс или сложное словона составляющие его основы. Нередко в литературе упоминались такие пациенты,которые понимали и произносили сложные слова типа Thanksgiving 'День благодарения[праздник в США]', или Battersea [англ. топоним], но были неспособны понятьили произнести слова thanks и giving или batter и sea. Коль скоро общая идеясловопроизводства еще остается, словообразовательные средства тем самым используютсяв коде для построения новообразований, но все же при этом можно наблюдать тенденциюк излишнему упрощению и автоматизму; если производное слово представляет семантическоеединство, которое не может быть полностью выведено из значения компонентов,то общий образ слова, или гештальт, интерпретируется неправильно. Так, русскоеслово мокрица русскоязычный афатик интерпретировал как 'что-то мокрое',например, 'мокрая погода', исходя из корня мокр- и суффикса -иц(а),обозначающего носителя некоторого свойства, как в словах нелепица, светлица,темница.
Перед второй мировой войной, когда фонология еще была ареной наиболее яростныхспоров в науке о языке, некоторые лингвисты выражали сомнения в том, что фонемыдействительно играют автономную роль в нашем языковом поведении. Было выдвинутопредположение, что значимые (сигнификативные) единицы языкового кода,такие, как морфемы или (скорее) слова, представляют собой минимальные сущности,с которыми мы оперируем реально в речевом событии, тогда как чисто дистинктивныеединицы типа фонем - это всего лишь искусственные конструкты, предназначенныедля облегчения научного описания и анализа языка. Эта точка зрения, заклейменнаяв свое время Э. Сепиром как "антиреалистическая" [32, р. 46 и сл.], оказывается,однако, совершенно сдраведливой по отношению к определенному патологическомутипу: в одной разновидности афазии, которая иногда именовалась в литературе"атактической", слово остается единственной сохраняющейся языковой единицей.Пациент, страдающий такой формой афазии, обладает лишь интегральным нечленимымобразом каждого знакомого ему слова; что касается прочих звуковых цепочек, тоони либо остаются чужды и непостижимы для него, либо преобразуются им в знакомыеслова, невзирая на очевидные фонетические отклонения. Один из пациентов Голдстайна"воспринимал некоторые слова, но ... гласные и согласные, из которых они состояли,Ве были им воспринимаемы" [10, р. 218]. Один франкоязычный афатик распознавал,понимал, повторял и самопроизвольно произносил слово cafe 'кофе' или pave 'мостовая',но был неспособен усвоить, различить или повторить такие бессмысленные звуковыецепочки, как feca, fake, kefa, раfe. Ни одна из подобных трудностей не встаетперед нормальным франкоязычным слушающим, если предъявляемые звуковые цепочкиили их компоненты удовлетворяют требованиям фонологической системы французскогоязыка. Такой франкоязычный информант может даже воспринять эти цепочки как такиеслова, которые ему не известны, но потенциально принадлежат к французскому словарюи предположительно разнятся по смыслу, поскольку они отличаются друг от другалибо порядком составляющих фонем, либо самими фонемами.
Если афатик становится неспособным расчленять слова на их фонемные составляющие,то у него ослабляется контроль над их порождением, что создает предпосылки длявозникновения ощутимых изъянов во владении фонемами и их сочетаниями. Постепенныйраспад фонологической системы у афатика зеркальным образом отражает порядокусвоения фонологической системы детьми. Этот распад включает рост и обесценениеомонимов и сокращение словаря. Если эта двойная - фонологическая и словарная- несостоятельность прогрессирует и дальше, то последними остаются в речи пациентаоднофонемные, однословные, однофразовые высказывания: пациент деградирует доуровня начальных фаз языкового развития детей или даже их доязыкового состояния;он приходит к полной афазии (aphasia universalis), то есть к полной утрате способностик речевой деятельности.
Разделение двух функций, дистинктивной (различительной) и сигнификативной,является специфической характеристикой языка по сравнению с другими семиотическимисистемами. Между этими двумя уровнями языка возникает конфликт в том случае,если у афатика, страдающего изъянами в контекстной композиции, обнаруживаетсясклонность к отмене иерархии языковых единиц и сведению их шкалы к одному уровню.Последний остаточный уровень - это либо класс сигнификативных значимостей, уровеньслова, как в рассмотренных выше случаях, либо класс дистинктивных значимостей- уровень фонемы. В последнем случае пациент все еще способен идентифицировать,различать и воспроизводить фонемы, но утрачивает способность осуществлять теже операции со словами, В промежуточном случае слова идентифицируются, различаютсяи воспроизводятся; в соответствии с тонкой формулировкой Голдстайна, они "могутбыть восприняты как знакомые, но не могут быть поняты" [10, p. 90]. В этом случаеслово теряет свою обычную сигнификативную функцию и приобретает функцию чисто"дистинктивную", которая обычно свойственна фонеме.
V
МЕТАФОРИЧЕСКИЙ И МЕТОНИМИЧЕСКИЙ ПОЛЮСЫ
Формы афазии многочисленны и разнообразны, но все они колеблются между двумяполярными типами, описанными в предыдущей главе. Любая форма афатического расстройствазаключается в некотором более или менее серьезном нарушении либо способностик селекции и субституции, либо способности к комбинированию и контекстной композиции.Первая форма болезни связана с нарушением металингвистических операций, а привторой нарушается владение иерархией языковых единиц. В первом случае подавляетсяотношение подобия, во втором - отношение смежности. Метафора не свойственнарасстройствам подобия, а метонимия - расстройствам смежности.
Речевое событие может развиваться по двум смысловым линиям: одна тема можетпереходить в другую либо по подобию (сходству), либо по смежности. Для первогослучая наиболее подходящим способом обозначения будет термин "ось метафоры",а для второго - "ось метонимии", поскольку они находят свое наиболееконцентрированное выражение в метафоре и метонимии соответственно. При афазиикакой-либо из этих процессов ограничен или полностью блокирован - обстоятельство,делающее исследование афазии особенно интересным для лингвиста. В нормальномязыковом поведении оба процесса действуют непрерывно, однако при тщательномнаблюдении обнаруживается, что под влиянием культуры, личностных характеристики языкового стиля говорящий отдает предпочтение какому-либо одному из указанныхпроцессов.
В хорошо известном психологическом опыте детям предъявляется какое-нибудьсуществительное, и их просят сказать первое, что им придет в голову. В этомэксперименте неизменно проявляются два противоположных языковых предпочтения:ответ строится либо как замена стимула, либо как дополнение к стимулу. В последнемслучае стимул и ответ вместе образуют правильную синтаксическую конструкцию,обычно предложение. Указанные два типа ответной реакции были названы соответственносубститутивной и предикативной реакциями.
На стимул hut 'хижина' один ответ был burnt out 'сгорела', другой ответ -is a poor little house 'бедный маленький домик'. Обе реакции предикативны, однакопервая формирует чисто повествовательный контекст, а во второй реакции имеетсясвязь с двумя членами и с подлежащим hut: иными словами, мы имеем здесь, с однойстороны, позиционную (а именно синтаксическую) смежность, а с другой - семантическоесходство.
Тот же стимул дал следующие субститутивные реакции: тавтологию hut; синонимыcabin и hovel; антоним palace 'дворец и метаформы den 'логово' и burrow 'нора'.Способность двух слов к взаимозаменяемости представляет собой пример позиционногосходства; кроме того, все эти ответы связаны со стимулом по семантическому сходству(или контрасту). Метонимические ответы на тот же стимул, типа thatch 'солома',litter 'мусор, беспорядок' или poverty 'бедность', объединяют и противопоставляютпозиционное подобие (сходство) и; семантическую смежность.
В способах обращения с этими двумя видами связи (сходством и смежностью) вобоих их аспектах (позиционном и семантическом), в их выборе, комбинированиии ранжировании каждый индивид проявляет свой личный языковой стиль, свои языковыесклонности и предпочтения.
Особенно явно выражено взаимодействие этих двух элементов в искусстве слова.Богатый материал для изучения этого взаимодействия можно найти в моделях стихосложения,требующих обязательного параллелизма в смежных стихах, например в библейскойпоэзии или прибалтийско-финской, а в некоторой степени и в русской устной поэтическойтрадиции. Но основе этого материала может быть выработан объективный критерийдля определения языковых предпочтений, свойственных той или иной языковой общности.Поскольку каждое из обсуждаемых отношений (сходство и смежность) может проявлятьсяна любом языковом уровне - морфемном, лексическом, синтаксическом и фразеологическом- и в любом из двух аспектов, тем самым создается впечатляющий диапазон разнообразныхконфигураций. При этом может доминировать любой из двух гравитационных полюсов.В русской народной лирической песне, например, преобладают метафорические конструкции,а для героического эпоса более характерна линия метонимии.
В поэзии обнаруживаются разнообразные мотивы, обусловливающие выбор междууказанными альтернативами. Неоднократно отмечалось главенство метафоры в литературныхшколах романтизма и символизма, но еще недостаточно осознан тот факт, что именногосподство метонимии лежит в основе так называемого "реалистического" направленияи предопределяет развитие этого направления, которое относится к промежуточнойстадии между упадком романтизма и началом символизма и противопоставлено и томуи другому. Следуя по пути, предопределяемому отношением смежности, автор - сторонникреалистического направления метонимически отклоняется от фабулы к обстановке,а от персонажей - к пространственно-временному фону. Он увлекается синекдохическимидеталями. В сцене самоубийства Анны Карениной художественное внимание Толстогососредоточено на красном мешочке героини, а в "Войне и мире" Толстой используетсинекдохи "усики на верхней губе" и "голые плечи" для обрисовки женских персонажей,обладающих этими признаками.
Преобладание того или иного из этих двух процессов отнюдь не ограничиваетсясловесным искусством. То же самое колебание наблюдается в знаковых системах,отличных от естественного языка [4]. Характернымпримером может служить в истории живописи явно метонимическая ориентация кубизма,в котором предмет трансформируется в набор синекдохических признаков; художники-сюрреалистыответили на это откровенно метафорической художественной позицией. Начиная сфильмов Д. У. Гриффита, киноискусство, с его развитыми возможностями переменыугла зрения, перспективы и фокуса кадров, порвало с традицией театра и далобеспрецедентное разнообразие синекдохических "крупных планов" и вообще метонимических"мизансцен". В таких шедеврах, как картины Чарли Чаплина, эти приемы в своюочередь были вытеснены новым, метафорическим "монтажом" с его "переходами наплывов",своего рода кинематографическими уподоблениями [1].
Двухполюсная структура языка (или других семиотических систем), а в афазиизакрепление одного из этих полюсов и исключение другого требуют систематическогосравнительного исследования. Сохранение каждой из этих альтернатив в двух типахафазии должно быть сопоставлено с доминированием того же полюса в определенныхязыковых стилях, личных языковых привычках, языковой моде и т. п. Тщательныйанализ и сравнение этих явлений с общим синдромом соответствующего типа афазии- насущная задача совместного исследования силами специалистов по разным дисциплинам:психопатологии, психологии, лингвистике, поэтике и семиотике - общейнауке о знаках. Рассмотренная здесь дихотомия имеет, как представляется, первостепеннуюзначимость для языкового поведения во всех его аспектах и для поведения человекавообще [5].
Для иллюстрации возможностей планируемого сравнительного исследования мы возьмемпример из русской народной сказки, в котором йснользован в качестве комическогоприема параллелизм: "Фома холост, Ерема неженат". Здесь предикаты в двух параллельныхпредложениях связаны отношением сходства: они фактически синонимичны. Подлежащиеобоих предложений - мужские собственные имена; следовательно, они морфологическисходны; с другой стороны, они обозначают двух смежных героев одной и той жесказки, выполняющих в сказке одинаковые действия и тем самым как бы оправдывающихиспользование синонимичных пар предикатов. Видоизмененный вариант той же конструкциимы находим в известной свадебной песне, в которой к каждому из гостей на свадьбепоочередно обращаются по имени и отчеству: "Глеб холост, Иванович неженат".Оба предиката здесь по-прежнему синонимичны, однако отношение между двумя подлежащимидругое: и то и другое подлежащее - собственные имена, обозначающие одно и тоже лицо, и обычно они употребляются вместе в качестве вежливого обращения.
В цитате из народной сказки два параллельных предложения сообщают о двух независимыхфактах - о семейном положении Фомы и о подобном семейном положении Еремы. Встихотворной строке из свадебной песни, однако, два предложения синонимичны:они оба избыточным образом сообщают о безбрачии одного и того же героя, расчленяяего наименование на два словесных компонента.
Русский писатель Глеб Иванович Успенский (1840-1902) в последние годы жизнистрадал душевной болезнью, сопровождавшейся расстройством речи. Свои собственныеимя и отчество Глеб Иванович он расчленял на два независимых имени, обозначавшихдля него два отдельных существа: Глеб был наделен всеми добродетелями, а Ивановичстал воплощением всех пороков Успенского. Лингвистический аспект этого раздвоенияличности состоит в неспособности больного использовать два символа для обозначенияодного и того же объекта; тем самым здесь мы имеем расстройство подобия. Посколькуоно связано со склонностью к метонимии, литературный стиль Успенского в началеего творчества представляет особый интерес. Исследование Анатолия Камегулова,подвергшего анализу литературный стиль Успенского, подтверждает наши теоретическиеожидания. Оно показывает, что у Успенского была отчетливая склонность к метонимиии особенно к синекдохе, и эта склонность настолько ярко проявляется, что, "подавленныймножеством сваленных в словесном пространстве деталей, читатель физически нев состоянии воспроизвести в своем сознании целое. Портрет для него пропадает"[6].
Конечно, метонимический стиль произведений Успенского очевидным образом поддерживалсягосподствовавшим литературным каноном его времени, то есть "реализмом" концаXIX в.; однако личностные особенности Глеба Ивановича способствовали крайнемупроявлению этого художественного направления в его литературном стиле и в конечномсчете сказались в языковом аспекте его душевной болезни.
Конкуренция между двумя механизмами поведения - метафорическим и метонимическим- проявляется в любом символическом процессе, как внутриличностном, так и социальном.Так, в исследовании структуры снов решающий вопрос сводится к тому, на чем основанысимволы сна и его временные последовательности - на смежности (фрейдовское метонимическое"замещение" и синекдохическое "сжатие") или на сходстве (фрейдовские "тождествои символизм"); см. [8]. Принципы, лежащие в основе магических обрядов, былисведены Фрэзером к двум основным типам: заговоры, основанные на законе подобия(сходства), и заговоры, основанные на ассоциации смежности. Первая из этих двухосновных разновидностей гипнотической магии была названа "гомоэопатической"или "подражательной", а вторая - "заразительной магией" [7, гл. III]. Это разделениена две основные ветви и в самом деле весьма поучительно. Однако вопрос о двухполюсах все еще игнорируется большинством ученых, несмотря на широкую сферураспространения и важность этого вопроса для изучения любого символическогоповедения, в особенности языкового, и его расстройств. Какова же главная причинатакого пренебрежения?
Смысловое подобие связывает символы метаязыка с символами соответствующегоязыка-объекта. Сходство связывает метафорическое обозначение с заменяемым обозначением.Поэтому, строя метаязык для интерпретации тропов, исследователь располагаетбольшим числом однородных средств для описания метафоры, тогда как метонимия,основанная на другом принципе, с трудом поддается интерпретации. Вследствиеэтого мы не можем указать для теории метонимии ничего сравнимого с богатой литературойпо метафоре [34]. По той же причине повсеместно признается тот факт, что романтизмтесно связан с метафорой, тогда как столь же близкие связи реализма с метонимиейобычно остаются незамеченными. Преимущественное внимание в гуманитарных наукахк метафоре по сравнению с метонимией объясняется не только научным арсеналомисследователей, но и самим объектом наблюдения. Поскольку в поэзии вниманиесосредоточено на знаке, а в прозе (в большей степени ориентированной на практику)- главным образом на референте, тропы и фигуры изучались в основном как поэтическиеприемы выразительности. Принцип сходства лежит в основе поэзии; метрическийпараллелизм строк или звуковая эквивалентность рифмующихся слов подсказываютвопрос о семантическом подобии и контрасте; существуют, например, грамматическиеи антиграмматические рифмы, но не существует аграмматических рифм. Проза, наоборот,движима главным образом смежностью. Тем самым метафора для поэзии и метонимиядля прозы - это пути наименьшего сопротивления для этих областей словесногоискусства, и поэтому изучение поэтических тропов направлено в основном в сторонуметафоры. Реальная двухполюсность искусственно замещается в таких исследованияхущербной однополюсной схемой, которая удивительным образом совпадает с однимиз двух типов афазии, а именно нарушением отношения смежности.

Примечания

1. См., например, дискуссию по вопросам афазиив журнале "Nederlandsche Vereeniging voor Phonetische Wettenschappen", в частностистатьи лингвиста Я. ван Гиннекена и двух психиатров, Ф. Груэла и В. Шенка[12, р. 1035 и сл.]; см. также [11, р. 726 и сл.].

2. Афатическое ослабление фонологическойсистемы было отмечено и проанализировано в совместной работе лингвистки М.Дюран и двух психопатологов - Т. Алажуанина и А. Омбредана [6] и в работеР. Якобсона (первоначальный вариант, доложенный на Международном съезде лингвистовв Брюсселе в 1939 г., см. [35, р. 367-379]; в дальнейшем он был развернутв обзор [22, р. 9], ср. [10, р. 32 и сл.].

3. Совместное исследование некоторых нарушенийграмматики было предпринято лингвистом и двумя врачами в клинике Боннскогоуниверситета, см. [23].

4. В свое время я отважился на некоторыеотрывочные замечания по породу метонимических приемов в словесном искусстве[19; 21], в живописи [18] и в киноискусстве [20], однако основная проблемадвухполюсных процессов еще ожидает детального исследования.

5. По поводу психологических и социологическихаспектов этой дихотомии см. взгляды Бейтсона на "прогрессивную" в "селективнуюинтеграцию" и взгляды Парсонса на "конъюнктивно-дизъюнктивную дихотомию" вразвитии детей: [3, р. 183 и сл; 2, р. 119 и сл.].

6. См.: Камегулов А. Стиль Глеба Успенского.Л., 1930, с. 65, 145. Один из подобных пропавших портретов цитируется в монографииКамегулова: "Из-под соломенного состарившегося картуза, с черным пятном накозырьке, выглядывали две косицы наподобие кабаньих клыков; разжиревший иотвисший подбородок окончательно распластывал потные воротнички коленкоровойманишки и толстым слоем лежал на аляповатом воротнике парусиновой накидки,плотно застегнутой у шеи. Из-под этой накидки взорам наблюдателя выставлялисьмассивные руки с кольцом, въевшимся в жирный палец, палка с медным набалдашником,значительная выпуклость желудка и присутствие широчайших панталон, чуть некисейного свойства, в широких концах которых прятались носки сапогов".

Литература

[1] Ваlazs В. The theory of the film. London, 1952. [2] Bales R. F., Parsons T. Family, socialisation and interaction process.Glencoe, 1955. [3] Вatesоn G., Ruesch J. Communication, the social matrix of psychiatry.New York, 1951. [4] Bloomfield L. Language. New York, 1933 (русск. перевод: Блумфилд Л. Язык.М., "Прогресс", 1968).[5] Carnap R. Meaning and necessity. Chicago, 1947 (русск. перевод: КарнапР. Значение и необходимость. М., 1959). [6] Durand M., Alajouanine Th., Ombredane A. Le syndrome de desintegrationphonetique dans l'aphasie. Paris, 1939.[7] Frazer J. G. The golden bough: A study in magic and religion. Part I (3rd.ed.). Vienna, 1950 (русск. перевод: Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М., 1979). [8] Freud S. Die Traumdeutung (9 th ed.). Vienna, 1950. [9] Freud S. On aphasia. London, 1953. [10] Goldstein K. Language and language disturbances. New York, 1948. [11] Grewel F. Aphasie en linguistiek. - "Nederlandsch Tijdschrift voor Geneeskunde",XCIII, 1949.[12] Grewel F., Sсhenk V. W. Psychiatrische en Neurologische Bladen. - "NederlandscheVereeniging voor Phonetische Wettenschappen", XLV, 1941.[13] Head H. Aphasia and kindred disorders speech, I. New York.[14] Hemphil R.E., Stengel E. Pure word deafness. - "Journal of Neurologyand Psychiatry", III, 1940.[15] Jackson H. Notes on the physiology and pathology of language (1886).- "Brain", XXXVIII, 1915, p. 65-71.[16] Jackson H. On affections of speech from desease of the brain (1879).- "Brain", XXXVIII, 1915, p. 107-129. [17] Jackson H. Papers on affections of speech (reprinted and commented byH. Head). - "Brain", XXXVIII, 1915. [18] Якобсон Р. Футуризм. - Газ. "Искусство" от 2 августа 1919 (опубликованотакже в кн.: Якобсон Р. Работы по поэтике. М. "Прогресс", 1987). [19] Якобсон Р. Про реалiзм у мистецтвi - "Ваплiте", Xapкiв, 1927, № 2 (русск.вариант под назв. "О художественном реализме" см. в кн.: Якобсон Р. Работыпо поэтике. М., 1987). [20] Jakobson R. Upadek filmu? - "Listy pro umeni a kritiku" I, Prague, 1933.[21] Jakobson R. Randbemerkungen zur Prosa des Dichters Pasternak. - "SlavischeRundschau", VII, 1935 (русск, перевод в кн.: Якобсон Р. Работы по поэтике.М., 1987). [22] Jakobson R. Kindersprache, Aphasie uud allgemeine Lautgesetze. - "UppsalaUniversitets Arsskrift", 1942. [23] Kandler G., Leischner A., Panse F. Kliniscbe und sprachwissenschaftlicheUntersuchungen zum Agrammatismus. Stuttgart, 1952. [24] Lotmar F. Zur Pathophysiologie der erschwerten Wortfindung bei Aphasischen.- "Schweiz. Archiv fiir Neurologie und Psychiatrie", XXXV 1933. [25] Лурия А. Р. Травматическая афазия. М., 1947. [26] MacKay D. М. In search of basic symbols. - "Cybernetics", Transactionsof Eighth Conference. New York, 1952. [27] Myklebust H. Auditory disorders in children. New York. 1954.[28] Ombredane A. L'aphasie et l'elaboration de la pensee explicite. Paris,1951. [29] Peirce С. S. Collected Papers, II and IV. Cambridge, Mass., 1932, 1934.[30] Results of the Conference of Anthropologists and Linguistics. - "IndianaUniversity Publications in Anthropology and Linguistics", VIII, 1953. [31] Sapir E. Language. New York, 1921 (русск. перевод: Сэпир Э. Язык. М.,1934). [32] Sapir E. The psychological reality of phonemes. - "Selected writings",Berkeley and Los Angeles, 1949.[33] Saussure F. de. Cours de linguistique generale (2nd ed.). Paris, 1922(русск. перевод в кн.: Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., "Прогресс",1977).[34] Stutterheim С. F. P. Het begrip metaphor. Amsterdam, 1941. [35] Trubetzkoy N. Principes de phonologie. Paris, 1949 (русск. перевод: ТрубецкойH. С. Основы фонологии. М., 1960).