Апулей
М.Е. Грабарь-Пассек
АПУЛЕЙ
(Апулей. Апология. Метаморфозы. Флориды. - М., 1993. - С. 357-372)
II в. н. э. принято характеризовать в современной исторической науке как "эпохувременной стабилизации империи"; общепринятый прежде термин "золотойвек Антонинов" подвергся строгому пересмотру и вполне обоснованной критике,так как даже в течение этого века, сравнительно спокойного в области внешнейполитики, внутренний процесс распада и перерождения античного рабовладельческогостроя неудержимо шел вперед. Однако было бы несправедливо отрицать, что времяправления Антонинов все же представляло собой некоторое затишье между отшумевшимибурями эпохи Клавдиев и Флавиев и надвигающимся кризисом III века, едва не приведшимимперию к полному крушению. Отсутствие внешних войн и быстрой смены правителей,все более тесные и оживленные сношения между восточной и западной частями империидали возможность развиться новой своеобразной культуре, не носящей ярко выраженногонационального характера, культуре синкретической и космополитической. Синкретизмохватывает все области умственной и духовной жизни: в философии начинают стиратьсярезкие границы между школами; даже наиболее далекие друг от друга стоики и эпикурейцыв области этики сближаются друг с другом, а с другой стороны, космология стоиковсвязывает их с идеализмом и эклектизмом Академии и неопифагорейцев; более того,философия, как целое, начинает терять свой прежний рационалистический характери метод и постепенно сливается с религиозно-мистическими учениями и культами,существовавшими искони, но не имевшими прежде ничего общего с философией, кактаковой. В этот общий поток вовлекаются и литература и язык: границы между чисто-греческойи чисто-римской литературой стираются, так как римляне начинают писать по-гречески(напр., Элиан), а греки, египтяне, африканцы - по-латыни. Знание двух языкови свободное владение ими становится необходимым признаком образованности, асама эта образованность становится все более широкой, но вместе с тем и всеболее поверхностной; с ней прекрасно уживаются самые нелепые суеверия, верав магию, чудеса, превращения, призраки и демонические существа; отдельные писатели,как Лукиан, тщетно пытаются бороться против иррационализма, но и они не могутдать ничего, кроме скептического и иронического отношения ко всему существующему,не могут дать положительных идей и руководства в жизни и вынуждены уступитьроль руководителей представителям самых различных культов, то фанатикам, тошарлатанам. Вся эта странная эпоха с ее сочетанием мистики и скептицизма, показногоблеска и внутренней опустошенности, беспокойных поисков чего-то лучшего и полногоравнодушия к любому проявлению жестокости, подлости и разврата - вся она нигдене отразилсь более ярко и всесторонне, чем в творчестве талантливого африканцаАпулея.Биографические сведения об Апулее почерпнуты в основном из его собственныхпроизведений; однако год его рождения определяется и объективными данными; проконсуломАфрики в 157/58 гг. был некий Клавдий Максим, который был председателем судана процессе против Апулея по обвинению его в занятиях магией; из речи Апулея,произвененной им на этом суде и носящей название "Apologia sive pro sede magia liber", видно, что Апулею в это время было 30-33 года; следовательно,он родился в двадцатых годах (принята дата 124/25 гг. н. э.), во время правленияАдриана; расцвет его творчества падает на правление Антонина Пия; из имен ещенескольких проконсулов, упоминаемых в сборнике отрывков из его речей под названием"Florida" ("Цветник"), можно заключить, что в семидесятыхгодах он был еще жив. Дальнейших дат его жизни мы не имеем.Уроженец Мадавры, колониального города на границе Гетулии и Нумидии, Апулейбыл сыном крупного, довольно состоятельного чиновника, получил в юности хорошееобразование и имел влечение к риторике и философии; начав изучение этих наукв своем родном городе, он завершил его в Карфагене, а когда, после смерти отца,он унаследовал некоторые средства, то употребил их на поездку в Афины, где продолжализучение философии, примкнув к школе платоников. Оттуда он направился в Рим,где, в совершенстве овладев латинским языком, стал выступать в суде; однакосредств его на жизнь в Риме не хватало, он вернулся в Мадавру и некоторое времязанимал там почетные должности в городском управлении; но страсть к путешествиямне покидала его и он отправился в Александрию. По дороге он тяжело заболел ибыл вынужден остановиться в городе Эе (теперь Триполи) для лечения; там произошелкрутой поворот в его судьбе: он встретился со своим бывшим соучеником в Афинах,Понтианом, уроженцем Эи, и, поддавшись его уговорам, а может быть, соблазняемыйспокойствием и достатком, женился на матери Понтиана, Пудентилле, состоятельнойвдове; Пудентилле было за сорок лет, и Апулей, отзываясь о ней с большим уважением,нигде, однако, не говорит о браке по любви; именно этот брак и принес ему большиенеприятности, так как родственники ее первого мужа, рассчитывавшие завладетьее имуществом, обвинили Апулея в том, что он околдовал Пудентиллу, которая послесмерти мужа долго отказывала всем, сватавшимся к ней. Процесс состоялся в городеСабрате и кончился, повидимому, полным оправданием Апулея, так как, судя поотрывкам его позднейших речей (в "Флоридах"), он избрал своим постояннымместом жительства Карфаген, где пользовался большим почетом и славой лучшегооратора и занимал должность верховного жреца. Еще при его жизни в честь егобыли поставлены в Карфагене две статуи (Флор., XVI).Несмотря на то, что врагам Апулея не удалось погубить его, выдвинув противнего обвинение в магии, - обвинение очень опасное, грозившее смертью, - за нимв позднейшие времена утвердилась слава мага, о чем свидетельствует Августин.По всей вероятности, этому способствовала не столько его "Апология",сколько его знаменитейшее произведение - "Метаморфозы" (или "Золотойосел"), в котором как фабула основного повествования, так и многие вставныеновеллы все время вращаются вокруг мистико-магических тем.Апулей был весьма высокого мнения о себе: явно не без удовльствия зачитываетон в начале "Апологии" (4) обвинительный акт по своему адресу, гласящий:"мы обвиняем перед тобой философа красивой наружности... столь же красноречивоизъясняющегося по-гречески, как и по-латыни"; и хотя он далее ироническиопровергает эти обвинения, указывая на свои спутанные кудри и свое якобы безуспешноестремление к красноречию, но он в течение всей речи упорно подчеркивает своепрекрасное образование, широту своих интересов, и философских, и научных, своювоспитанность, уменье одеваться, сочинять и декламировать стихи и не раз издеваетсянад своим противником Сицинием Эмилианом (братом первого мужа Пудентиллы), называяего "деревенщиной, тупицей" и т.п. В отрывках речей он тоже хвалитсясвоей многосторонностью: он, по его словам, испил в Афинах из многих чаш, онвкусил прекрасный напиток поэзии, чистый - геометрии, терпкий - диалектики и,наконец, нектар философии; но он не только воспринял все это, он научился ибыть творцом во многих областях: "Эмпедокл создавал поэмы, Платон - диалоги,Сократ - гимны, Эпихарм - музыку, Ксенофонт - исторические сочинения, Кратет- сатиры: а ваш Апулей с одинаковым усердием трудится на ниве всех девяти муз"(Флор., XX), - пишет Апулей, очевидно, считая это большим достоинством, хотятут же с ложной скромностью прибавляет: "правда, он проявляет при этомбольше рвения, чем умения". В "Апологии" он с таким же самодовольствомговорит о своих естестевнно-научных и оптических изысканиях, но особенно настойчивоназывает себя философом, погруженным в разрешение высших вопросов жизни и мироздания.Достоверного изображения Апулея мы не имеем, но один медальон IV или V века,дошедший до нас с его именем, изображает его именно таким, каким его рисуетобвинительный акт, цитируемый в "Апологии" - правильное, несколькоженственное лицо, обрамленное длинными густыми локонами.Произведения Апулея дошли до нас не полностью. По его словам, он писал по-греческии по-латыни, но сохранились только следующие латинские сочинения: упомянутыеуже "Апология" (в 103 главах), "Флориды" (23 отрывка изречей, избранных неизвестно кем и когда), роман "Метаморфозы" (в 11книгах) и три философских трактата: "О Платоне и его учении" (изложениенатурфилософии и этики Платона, довольно примитивное и поверхностное), "Обожестве Сократа" (риторическое рассуждение о природе сократовского "дэмониона"(daimonion) и существовании демонов - промежуточных существ между богами и людьми)и "О мире" (популярное изложение трактата "Peri kosmon",приписываемого Аристотелю).О не дошедших до нас сочинениях Апулея известно отчасти из его собственныхупоминаниях о них, отчасти из сочинений различных поздних авторов. Эти сочиненияможно разделить на несколько групп: 1) поэтические произведения (шуточные илюбовные стихи, гимны, панегирик консулу Орфиту); 2) эпитомы по истории Рима(упоминаемые Присцианом); 3) речи (упоминаются самим Апулеем и Августином);4) сочинения научного характера (о рыбах, о деревьях, о сельском хозяйстве,о медицине, астрономии, арифметике и музыке); 5) роман под названием "Гермогор"(о нем упоминают Присциан и Фульгенций). О потере этого последнего сочиненияможно пожалеть, так как, несомненно, именно в этой области Апулей проявляетогромный и редкий талант. Во всем остальном, не исключая и стихов (образцы которыхон приводит в "Апологии"), он не возвышается над уровнем обычногоритора, а свои философские знания он безусловно оценивает слишком высоко.Философская ценность дошедших трех трактатов Апулея весьма невелика. "Апология"и "Флориды" свидетельствуют о хорошем знании риторики, об остроумии,ловкости и искусном владении языком, а также дают много интересного для знаниябыта того времени; но все эти произведения не доставили бы Апулею той прочнойи широкой известности, которую он заслужил своим блестящим романом "Метаморфозы",единственным в своем роде.Оба произведения Апулея, дошедшие до нас полностью, чрезвычайно интересныи несомненно заслуживают как с исторической, так и с литературной точки зренияеще большего внимания, чем то, которое уделялось им до сих пор. Хотя Апулей,почти единственный из писателей поздней эпохи, не может пожаловаться на то,что его предали забвению, но полного анализа его произведений, который бы раскрылих историческую ценность и их литературную "фактуру", мы все же покане имеем.Хронологическое соотношение "Апологии" и "Метаморфоз"было не раз предметом разногласий исследователей: так как "Апология"почти точно датирована (см. выше) 50-ми годами II века, то вопрос заключалсяв помещении "Метаморфоз" раньше или позже "Апологии". Некоторыеисследователи относили их ко времени пребывания Апулея в Риме, т.е. к его возрастув 27-28 лет, другие считали, что "Метаморфозы" отнюдь не носят насебе печати юношеского произведения, а являются итогом большого жизненного опыта,переработанного острым умом и облегченного в утонченную, до мелочей продуманнуюформу. К этому, несколько абстрактному доводу присоединяется и то обстоятельство,что противники Апулея, на суде в Сабрате не преминули бы выдвинуть против него,обвиняемого именно в занятиях магией, сочиненную им книгу, свидетельствующуюо детальнейшем знакомстве его с самыми разнообразными культами, магическимиобрядами, поверьями и суевериями. Поэтому из двух различных гипотез о датировке"Метаморфоз" большую вероятность, безусловно, имеет вторая.Композиция "Апологии" как речи, действительно произнесенной в суде,достаточно ясна и прозрачна, хотя несколько отклоняется от традиционной схемы.Конечно, едва ли можно думать, что она была произнесена именно в той стройной,полностью обработанной форме, в какой она была выпущена в свет; ведь сам Апулейговорит, что он имел на подготовку ее лишь четыре дня; однако "Апология"(особенно ее вторая часть) написана в общем довольно простым языком, мысли,выраженные в ней, не замаскированы излишне изощренной формой, - как это частобывает в "Метаморфозах", - и одна тема четко отделена от другой. Отклонениеот обычной схемы защитительной речи состоитв том, что "повествование"(narratio) целиком отнесено во вторую часть, а "опровержение" (refutatio)начинается непосредственно после зачитывания обвинительного акта, первые словакоторого цитирует сам Апулей. Впрочем, "повествование" служит здесьне столько выяснению обстоятельств, подавших повод к обвинению, сколько длявозвеличения бескорыстия и добродетелей самого Апулея и для унизительных характеристик,которые он дает своим врагам. Вся "Апология", так сказать, пропитана,с одной стороны, иронией, иногда довольно наивной, иногда острой, с другой -самоуверенностью и бахвальством.В первой части "Апологии" Апулей разбирает и разбивает по пунктамобвинения, предъявляемые ему. Некоторые из них совершенно нелепы, другие, напротив,могли быть опасны для него. К первым относятся несколько "косметических"обвинений: Апулей красиво причесан и одет, он чистит зубы, носит при себе небольшоезеркало и пишет любовные стихи. Много опаснее обвинение в занятиях анатомиейрыб, рассечение которых, как и других животных, считалось необходмой принадлежностьюмагических обрядов. Наиболее опасными были обвинения в том, что Апулей приводилодного мальчика-раба в бессознательное состояние и использовал его для прорицанийи что он хранит в своем доме какие-то предметы тайных культов, пряча их от глазпосторонних. Все эти обвинения Апулей опровергает одно за другим, первые - подшучиваянад своими противниками, "грубыми неучами", не понимающими того, что"философ", уважающий себя, должен выглядеть не хуже, а лучше других;все, что ставят ему в вину, просто - признак хорошо воспитанного человека. Снекоторым презрением опровергает он также обвинения в занятиях анатомией, ссылаясьна Аристотеля, Феофраста и на свои собственные сочинения по естествознанию,которые, повидимому, действительно существовали (см. выше о недошедших сочинениях).Мальчик-раб, по словам Апулея, и по описанию, данному им в "Апологии",страдал тяжелой формой эпилепсии. Наиболее же искусно опровергает Апулей обвинениев хранении магических предметов. Открыто сознавшись в своей причастности к многиммистериям (но не к магическим обрядам), он показал судьям статуэткуГермеса, которая, по его словам, служит предметом его поклонения, как бы талисманом.Статуэтка эта, судя по описанию, высокой художественной ценности и притом изображающаяодного из признанных олимпийцев, конечно, не могла послужить доказательствомвиновности Апулея; были ли у него еще какие-нибудь "талисманы" - этотвопрос Апулей обходит.Во всей, довольно длинной и многословной аргументации Апулея бросается в глазато, чего, очевидно, не подметили его недостаточно изощренные обвинители, чтообвинения в занятиях магией он, в сущности, даже не коснулся: он доказывает,что ни то, ни другое, ни третье занятие, которое ставят ему в вину - не магия;но занимается ли он действительно чем-нибудь сходным с магией, этот вопрос остаетсяоткрытым в результате всей первой речи, занимающей 65 глав.Вторая часть, "повествование", посвящена истории его взаимоотношенийс Пудентиллой и ее двумя сыновьями от первого мужа - Понтианом, к моменту судауже умершего после краткого, но неудачного брака с легкомысленной и распущеннойдочерью некоего Руфина, тоже врага Апулея, и с Пудентом, своевольным подростком,попавшим в сети того же Руфина и враждебно настроенного и к матери, и к Апулею.От имени этого подростка и было сочинено его дядей и Руфином обвинение противАпулея. Эта часть "Апологии" в бытовом отношении очень интересна:интриги по завещаниям, семейные распри, перехваченные письма, подкупленные свидетелии их ложные показания, - вся эта картина написана Апулеем мастерски. Особенноудались ему портреты Руфина и его безнравственной семьи, а также пропойцы "изблагородных", Красса (гл. 57-60). Апулей никогда не упускает случая подчеркнутьсвое бескорыстие и философскую чистоту нравов, не раз прибегает к давно испытанномусредству, "завоеванию благосклонности" (captatio benevolentiae) председателясуда, проконсула Клавдия Максима, которого он осыпает любезностями, восхваляяего образованность, наблюдательность, справедливость и тонкий ум. Если КлавдийМаксим действительно был таким, как его изображает Апулей, то можно себе представить,какое художествнное наслаждение доставила ему эта искусно построенная, но посуществу ничего не доказывающая "Апология". Отвечала она, правда,на столь же недоказательные обвинения, - будто бы нужны магические заклинания,а не чисто житейские соображения, чтобы сорокалетняя вдова вышла замуж за красивогообразованного иностранца моложе себя на 10-15 лет, а он бы согласился на этотнеравный брак из-за известных материальных выгод и спокойной жизни, которыеэтот брак предоставлял ему. По всей вероятности, это понимали даже и невежественныеобвинители Апулея, огорченные тем, что имущество Пудентиллы уплывало из их рук.Таким образм, процесс в Сабрате был в известной степени театральным представлением,которое, однако, могло кончиться для Апулея трагически; судя по его дальнейшейблестящей карьере, к счастью для него, оно закончилось так, как должна кончатьсякомедия, - вполне благополучно.Значительный интерес для филолога и историка представляет сборник "Флориды".Предполагают, что первоначально он был значительно больше (рукописная традицияделит "Флориды" на 4 книги, тогда как объем сборника в том виде, вкаком он сохранился до нашего времени, немногим превышает одну книгу) и состоялтолько из целых речей; впоследствии же какой-то поклонник таланта Апулея выбрализ этих речей наиболее понравившиеся ему места. Принцип отбора был, повидимому,чисто стилистическим, так как никакой смысловой связи между отрывками нет; малотого, иные из них не содержат даже законченной мысли обрываются на полуслове.То, что объединяет их все, - это лишь поразительная изощренность и отточенностьстиля, столь характерная для второй софистики, а для Апулея - в особенности.Безошибочно угадывается представитель второй софистики и по содержанию сборника,ценность которого далеко не исчерпывается заключенным в отрывках фактическимматериалом: "Флориды" - зеркало общественных и литературных нравовтой эпохи, ее идей, настроений и радостей.Роман "Метаморфозы" более известен под названием "Золотой осел",которое впервые встречается у Августина (C.D. 18, 18). Эпитет "золотой"было принято прилагать к произведениям, имевшим большой успех (например, "Золотыеслова" Пифагора - неопифагорейская нравоучительная поэма). Сложная фабулаэтого романа повествует о приключениях молодого грека Луция (в греческом произношении- Лукия), который из любопытства захотел испытать на себе действие чудесноймази, превратившей на его глазах хозяйку дома, где он жил, в сову. По ошибкеслужанки, помогавшей ему в этом рискованном предприятии и перепутавшей банкис мазями, он был превращен не в птицу, а в осла и в ту же ночь похищен разбойниками,напавшими на этот дом. Ему было известно, что он немедленно превратится в человека,как только поест свежих цветов розы, но прошел почти год, пока он после бесконечногоряда злоключений смог добиться этой спасительной пищи: из рук жреца Изиды онполучает розовый венок, вновь становится человеком и поклонником Изиды и Озирисана всю свою жизнь.Роман состоит из 11 книг и написан в первом лице. О чудесном спасении Лукияповествует последняя книга, сильно отличающаяся по характеру от остальных. Междутем как в первых же словах книги I герой говорит о своем чисто греческом происхождениииз Пелопоннеса, в конце книги XI он оказывается уроженцем Мадавры, как сам Апулей,и едет в Рим, где становится судебным оратором - тоже черта биографии Апулея.Уже из этого было бы видно, что мы имеет перед собой контаминацию, даже еслибы у нас не было достоверных данных, что Апулей не является первым творцом этойистории. Такие данные, однако, имеются: во-первых, в рукописях Лукиана находитсяповесть на греческом языке "Лукий, или осел", по основному ходу событийполностью совпадающая с "Метаморфозами", но более короткая и менеесложная, без побочных сюжетов, искусно вплетенных Апулеем в основное повествование,и без мистически окрашенного заключения; конец ее весьма фриволен, и хотя этаповесть считается не принадлежащей самому Лукиану, но она написана всецело вжанре его сатир. Однако не эта повесть, повидимому, современная роману Апулея,явилась первоисточником романа; оба эти произведения восходят к одному и томуже предку, до нас не дошедшему, но подробно характеризованному в "Библиотеке"патриарха Фотия, который читал и этот прототип, автором которого был некий Лукийиз Патр, и "Осла", автором которого он считает Лукиана; Фотий сопоставляетоба произведения, хвалит повесть Лукия из Патр за "ясный и чистый"язык, но отмечает, что автор ее верит в возможность магических превращений людейв животных и "во всякий прочий вздор и чепуху из старых мифов", аЛукиан "издевается над греческими суевериями". Хотя Фотий говорит,что ему неизвестно, кто из двоих писателей жил раньше, кто позже, но ясно, чтоименно эта повесть Лукия из Патр явилась источником, обработанным и псевдо-Лукианом,и Апулеем в разной манере, причем, вероятно, роман Апулея ближе к первоисточнику,чем чисто сатирический "Осел" псевдо-Лукиана. Сам Апулей говорит впервой главе I книги, что он "расскажет на милетский манер... греческуюбасню". И действительно, и герой, и место действия, и легенды, и поверьяв его романе - всецело греческие; только язык латинский.Композиция "Метаморфоз" чрезвычайно сложна: в основную фабулу вплетеныдвенадцать новелл, которые рассказывает то или иное действующее лицо; большинствоих носит характер авантюрно-уголовный и в то же время эротический; прекраснымисключением является вошедшая в мировую литературу и в изобразительные искусствапрославленная сказка об Амуре и Психее, которая вложена в уста старухи, охраняющейразбойничий притон и пытающейся развлечь сказкой захваченную разбойниками вплен красавицу Хариту. По своим размерам и по тонкой художественной обработкесказка эта мало согласуется с мрачной обстановкой притона и образом зловещейстарухи, пособницы разбойников.В основное действие также вплетено немало побочных эпизодов, как, например,встреча с драконом, превратившимся в старика и заманившим одного из путниковв свое логово (VIII, 18-21), повесть о трех благородных юношах, вступившихсяза бедняка, притесняемого богачом (IX, 33-38), и другие. Пересказать хотя быкратко бесконечно развертывающуюся пеструю ленту приключений молодого Лукия,- и в его человеческом, и в ослином образе, - немыслимо; можно только попытатьсянаметить те основные черты реальной исторической обстановки, которые отразилисьв этом своеобразном зеркале, а также характеризовать особенности самого зеркала- т.е. литературные задачи и приемы Апулея.В "Апологии" Апулей уже имел возможность показать свое уменье рисоватьобразы людей и давать их характеристики, несколько карикатурные, но все же достаточноясные, чтобы представить себе тот круг провинциальных землевладельцев, в которомему довелось жить. Фабула "Метаморфоз" дала ему возможность написатьболее широкое полотно. И хотя Апулей обещает только "порадовать слух читателя",т.е. позабавить его, на самом деле он бегло и живо рисует самые различные слоисовременного ему общества; он делает это без серьезной критики, без горячегосочувствия и жалости к тем, кто страдает, но и без восхваления тех, кто заставляетдругих страдать; несколько равнодушный юмор окрашивает все повествование. Напервых же шагах (I, 24-25) герой романа, еще в образе человека, встречаетсяна рынке со своим бывшим школьным товарищем Пифием, который за это время успелстать эдилом; Пифий так пылко относится к своим "обязанностям", чтопод предлогом, будто Лукию продали рыбу на рынке слишком дорого, уничтожаетне только запас рыбы у провинившегося торговца, но и рыбу, уже купленную Лукием.Так я лишился "благодаря остроумной выдумке моего энергичного товарищаи денег, и ужина", - заканчивает с юмором свой рассказ Лукий. В образеосла Лукию приходится повидать и претерпеть немало: он голодает с бедным огородником,который вместе со своим ослом не имеет другой пищи, кроме переросших метелоклатука; но нахальный римский легионер отнимает у этого бедняка даже осла и засопротивление бросает огородника в тюрьму; осел должен вертеть жернова на мельнице,но не знает, чья участь хуже, его ли или тех рабов, которые работают вместес ним и почти потеряли человеческий облик. Рабы играют большую роль во многихвводных новеллах, но никак нельзя сказать, что Апулей изображал их с симпатией;он относится к ним свысока: их легко подкупить и подбить на злодейство, онилживы, вороваты и трусливы. О неслыханно жестоких пытках и казнях, отравителяхи отравительницах Апулей повествует тем же ровным и спокойным тоном, иногдатолько от лица своего четвероногого героя выражая удивление человеческой злобеи подлости. Боги тоже не лучше людей: Венера перестает мучить и преследоватьПсихею только после того, как Юпитер запрещает ей это и велит узаконить и отпраздноватьбрак ее сына с земной девушкой. Все люди, и мужчины, и женщины, падки на любовныеприключения, даже противоестественные. Лишь изредка на этом темном фоне выступаютлюди, любящие справедливость и способные рисковать из-за нее: таковы трое юношейв новелле в IX книге и благородный врач, разоблачивший то преступление, к которомупытались склонить его самого (X, 7-12). Самых ужасных мерзостей пришлось насмотретьсябедному ослу, когда его купили евнухи - бродячие жрецы сирийской богини, о культекоторой Апулей говорит с отвращением. Повидимому, он, являясь приверженцем египетскихмистерий, был противником других, соперничающих с ними культов. В одной из егоновелл о жене мельника, женщине злобной и развращенной, исследователи видятнамек на враждебность Апулея к христианству, так как, по его словам, эта женщинаутверждала, что она "чтит единого бога" (IX, 14); однако это не вполнедоказательно, так как строгий монотеизм был учением скорее иудейских сект, которыхименно в Египте было немало, о христианских же только ходили разные слухи, крайнепротиворечивые.Отношение самого Апулея к вере в богов довольно загадочно: с одной стороны,он уже в "Апологии" говорит о своей религиозности, а XI книга "Метаморфоз"заключает в себе описание явления богини из моря и лирические гимны к ней, подлинныеполного религиозного пафоса, резко отличающиеся от равнодушной иронии обычногоповествования; в романе не раз идет речь о предсказаниях, чудесах, колдовстве;и если в рассказах о ведьмах, которые погубили некоего Сократа, вложив ему вместосердца губку, и о колдуньях, которые отрезали уши и нос человеку, сторожившемупокойника, звучит ирония, то в новелле о трех юношах, вплетенной в основноедействие, страшные предзнаменования, предвещавшие отцу гибель всех трех сыновей,передаются Апулеем без всякой насмешки. Тем не менее в полной искренности Апулеядаже по отношению к избранному им культу Изиды и Озириса можно сомневаться:пафос первых глав XI книги сменяется в ее конце (гл. 26-30) крайне двусмысленнымрассказом о том, как жрецы египетских божеств заставили его, в лице героя егоромана, проходить трижды обряд посвящения, каждый раз вытягивая из него немалоденег; вместо этого "Озирис в собственном своем божественном виде"доставил ему, как судебному оратору, хорошую клиентуру в Риме и даже включилего в коллегию своих жрецов, но ему пришлось обрить голову, как было принятоу египтян. Если вспомнить, что в своем "гимне красоте волос" (II,8-9) Апулей говорит, что даже Венера "если плешива будет, даже Вулканусвоему понравиться не сможет", то последние слова романа (XI, 30) "теперья хожу, ничем не осеняя и не покрывая своей плешивости, радостно смотря в лицавстречных", звучат явной иронией и над культом Изиды, и над самим собой.Чем больше вчитываться в текст "Метаморфоз", тем эти ноты пародии,- не серьезной, продуманной, горькой сатиры, как у Лукиана, а безобидной пародиии буффонады - звучат все яснее. Артистически пользуясь всеми средствами риторики,непрерывно играя всеми ее приемами и фигурами, Апулей особенно искусно умеетпародировать ее блестящие, но бессодержательные фокусы: такова, например, егодлинная патетическая тирада о несправедливых судьях (X, 33) (ее декламируетосел сам себе по поводу театрального зрелища, изображающего суд Париса), о мощилюбви (VIII, 2), вышеупомянутая "похвала волосам". Апулей пародируети ссылки на мифы и на веру в мощь звезд; то он сопоставляет миф о полете Пегасас прыжками испуганного осла: "может быть и пресловутый Пегас от страхасделался летучим... и, взлетая до самого неба, на самом деле... уклонялся отукусов огненоносной химеры" (VIII, 16); то он иронизирует над мифом о заменеИфигении ланью (VIII, 26); то он заставляет оценщика осла говорит о гороскопе,составленном ученым астрологом для своего осла. Сцены на Олимпе в сказке обАмуре и Психее тоже пародируют гомеровский совет богов, внося в него современныечерты: Юпитер жалуется на то, что Амур заставлял его не раз нарушать "Юлиевзакон", начинает свою речь к богам с формулы обращения к римским сенаторами упрекает Венеру в желании молодиться.Но наиболее блестящие пародии на риторические декламации Апулей дает в речахдействующих лиц, особенно в речах разбойников: "Фразилеон, честь и украшениешайки нашей, потерял свою жизнь, достойную бессмертия... Так потерян был длянас Фразилеон, но не потерян для славы" (IV, 21)... "Тут мы, почтивмужество великодушного вождя нашего, закутали старательно останки его тела полотнянымплащом и предали на сокрытие морю. Ныне покоится Ламах наш, погребенный всейстихиею" (IV, II). Пародический характер речи подчеркивается еще и тем,что в нее введена явная несообразность: грабеж происходил в Фивах, где морянет. Такой же пародией на "милостивый" судебный приговор являетсяречь разбойника, предлагавшего не просто казнить пленную девушку за попыткук бегству, а зашить ее живой в брюхо убитого осла (VI, 32-32): "даруемже девице жизнь, но такую, какой она заслуживает", - патетически говоритон. Речи Тлептолема, жениха пленницы, выдающего себя за знаменитого разбойникаи становящегося во главе шайки, полны пышных тирад (VII, 5-10): "Приветвам, клиенты бога сильнейшего, Марса, ставшие для меня уже верными соратниками...я отпрыск отца Ферона,... вспоенный человеческой кровью, воспитанный на лонешайки, наследник и соперник отцовской доблести... каменное это ваше жилище япревращу в золотое"; и сейчас же за этими торжественными фразами следуетих антитеза в низком стиле: "я нисколько не посрамил ни отцовской славы,ни своей доблести... хотя и пришлось натерпеться мне страху, видя прямо передсобою убийственные мечи, все же, скрывшись обманным образом под чужой одеждой,я сумел сколотить себе деньжонок на дорогу"; или "я прошу вас верить,что побуждает меня лишь забота о вашей пользе... ведь я полагаю, что для разбойников,- для тех, по крайней мере, кто ясно понимает свое дело, - выше всего должнастоять прибыль, даже выше, чем желание мести, осуществление которого часто связанос убытком". Даже для нас, не столь искушенных в тонкостях риторики, каксовременники Апулея, пародический характер этих "надгробных речей"и "суазорий" бросается в глаза; можно себе представить, какой успехони должны были иметь у тех, кто имел перед собой десятки пародируемых Апулеемобразцов.История, погубившая так много великих произведений античности, была милостивак Апулею, сохранив не только его философские трактаты, не имеющие большого значения,но и два его интереснейших сочинения, "Апологию" и "Метаморфозы",на многие века. "Золотого осла" читали даже церковные деятели, как,например, сохранивший для нас это название романа Августин. Апулей не толькоблагополучно пережил враждебное языческим сказкам средневековье, но его повестьоб Амуре и Психее была истолкована Фульгенцием (в V в.) в религиозно-мистическомдухе, как святая любовь души к божеству. Уже в раннем возрождении его эротическиеновеллы были использованы Боккаччо в "Декамероне"; в XVII в. К Амуруи Психее вернулся Лафонтен, в XVIII в. Богданович в своей поэме "Душенька".Изображения Амура и Психеи в живописи и скульптуре едва ли можно пересчитать.Первым русским переводом "Золотого осла", сделанным Е. Костровым инапечатанным в 1780 г., в типографии Новикова, зачитывались сотни людей. Можнонадеяться, что и наш читатель откликнется на слова Апулея в 1-й главе его романа:"Внимай, читатель, будешь доволен".